Стоит только обозначить стены дома, да прихлопнуть их крышкой поверху, как извне начинает заползать всякая живность и обустраиваться по углам, отгораживаясь друг от друга перегородками и создавая миры-пузырики. По ночам сквозь выемки окон миры выпячиваются наружу выпуклыми разноцветными свечениями, а по утрам западают вовнутрь пустыми безжизненными безднами….

     ВальВанна не любит ночь, по ночам она бессильна, разнокалиберные окна слепят её взор разнузданностью своего сияния, на фоне которого движущиеся хаотично фигурки сплетаются в причудливый узор, неподвластный уму постороннего наблюдателя. То ли дело зарождающееся утро, когда инъекции солнца медленно впрыскиваются в податливую мглу и мгновенно разносятся по еще сонным артериям едва подрагивающего пространства. В это время особо привольно дышится, бодро шагается и в мельчайших деталях видятся все изъяны бытия.
      Вон груда бутылей из-под спирта и газировки, пересыпанная конфетными фантиками, еще хранит отпечатки пальцев малолетних отморозков с соседнего дома, а там – зверски обломанные цветы на клумбе НилПалны – надо бы сообщить ей, кто с вечера болтался поблизости со стаей стихийно реющей где попало мелюзги. Около маленькой кучки гавна ВальВанна замерла, моментально вкопавшись по щиколотку в землю – эти какашки она узнает среди многих – конечно, же это экскременты вонючей шавки со второго этажа, запах, консистенция, особо мерзкие завитки по бокам и в центре – это невозможно забыть, вынести немыслимо. ВальВанна душераздирающе вздохнула и, вытащив пакетик из кармана, брезгливо поморщилась и загребла зловонную кучку в серединку целлофанового мешочка. «Что ж! – смиренно вздохнула она про себя, – кто-то должен взять на себя эту непростую обязанность убирать чужое дерьмо, это зачтется, в конце концов, зато мир станет немного чище». Далее она шла медленней и более пристально озиралась по сторонам. Сломанная рейка на лавочке, Вовка-алкаш, безмятежно храпящий у мусорки, корявая нецензурщина на стенах садика, пестрые бумажные объявления, бесстыдно трепещущие на столбе, окурки под балконом квартиры № 47… –  хамство человеческое не имеет границ, оно множится и ширится, бороться с ним бессмысленно, но необходимо хоть кусочек мира сделать пригодным для комфортной  жизни нормальных людей…
      ВальВанна отломала рейку, воткнув её укоризненным штырём рядом с лавочкой, старательно и метко плюнула на Вовку, каллиграфическим почерком приписала рядом с матюками строгое замечание: «Падлы, сколько же можно! Где же совесть!», небрежно посдергивала и посбрасывала в грязь рекламки, притоптав их сверху каблучками изящно скроенных, но уже изрядно замызганных замшевых сапог, аккуратно собрала и сосчитала все окурки, после чего по одному закидала их в приоткрытое окошко квартиры № 47….
    Обогнув дом, она усталым шагом подошла к подъезду, медленно поднялась на второй этаж и, достав из кармашка пакетик с гавняшками, неторопливо-задумчивыми движениями размазала зловонное содержимое по полированной поверхности двери. «Гав-гав- визгливо затявкала собачонка по другую сторону проема. «Повякай мне ещё, сука – пробурчала ВальВанна и, победным флагом прицепив на загогулину дверной ручки опустошенный целлофан, устремилась вниз по лестнице к своей каморке, упакованной снаружи в золотисто-коричневый дермантин. Теперь можно принять душ и выпить чаю, наконец… Заслужила…
    Давненько уже торчит дом, вонзаясь макушкой в небо, и ветры его обдувают со всех сторон,  и дождик поплевывает свысока, и кошаки орошают ссаками со всех сторон… Дом, как дом, торчит и торчит, мало ли таких…

Были отчетливые очевидности, ради которых не стоило ворочать языком, типа “И снова дождь”, “А все-таки Ленка корова”, “Какая тоска – эта внешнеэкономическая коммуникация”… Иной раз сказать “Привет” было всё равно что садануть булыжником о ближайшее дерево – и лень, и все тело ломит от несуразности, и невнятно хочется вроде, а толку-то никакого – одно сотрясение воздуха и общественная девиация. Молчаливая я была девица, все больше безмолвствовала в кругу говорливых подруг, невнятными жестами отделывалась, да улыбками отпихивалась от досужей коммуникабельности. Мне “Здорово!” вопят, издалека помахивая конечностями – я лыбу чпок, ресничками хлоп, “Уффф!”, пронесло, далее топаю в тишине собственного неговорения.

А порой как прорвет, словно трещинка какая в большую дырень прорастает, и ширится и глубится в необозримой безграничности, и начинаю я лепетать чушь всякую несусветную – всю белиберду, по потайным карманчикам души распиханную, невпопад наружу повыплескиваю, да как-то вдруг и замолкну, ударившись об изумление собеседника… И снова – лыбу чпок, ресничками хлоп, невинно так плечиками пожму, ладошками перед лицом поведу, наваждение отряхивая: “Чур меня, фуу…” И вновь тишайшая благодать обезвреженного словоизвержения, и умирающие фразы, тихонько скворча, угасают в придорожных лужицах..

А ведь так хотелось тогда сказать что-нибудь. Поймать первого встречного и наговорить ему сотни две слов, громоздя одно на другое, сооружая на его голове шаткую пирамиду своего волнительного недоумения, а потом второго поймать, и третьего, десятого, сотого, тысячного мимопроходящего, мимопадающего во тьму ежеминутного забвения…  И поведать им всем, что я умру, и они умрут, и, наверно, есть бог, а, возможно, его нет, и не известно, что хуже…. и если он есть, то почему же…, а если же его нет, то как же… а у теток в автобусах невыносимо пустые лица, смиренно самодовольные, пугающие своим безразличным мертвенным покоем … а у бездомных собак такие заведомо виноватые глаза, когда они боком, поджимая хвост трусят по обочине дороги… и пока я брожу по улицам, я могла бы выучить все диалекты китайского, и сдать кандидатский минимум, и, влюбившись, переспать с полдюжиной парней, и, разлюбив, разочароваться, наконец, в любви и самоутвердиться в работе…  но так тошнотворно ничего не хочется, лишь бы отворились створки воздуха и высветился кусочек неба, стянутый пеленой облака…

А когда по утрам, вырождаешься из сна, порой не понимаешь где ты, словно бы нитки все поистерлись, прорехи зияют в пространстве и надо быстро наляпать заплатки, чтоб не выпасть изнутри НАРУЖУ. На обнаженную пустоту утра отчаянно натягиваешь вчерашние события, подмазывая щели смутными воспоминаниями, кое-как создаешь целостность времени, чтобы как-то идти дальше, опираясь на шаткие цели и призрачные ориентиры…

Я сейчас уже научилась общаться, в этом я стала дока: “Привет – я машу руками какой-нибудь неведомой тени – Однако, ну и погодка”….