Кафе показалось Герде уютным. Она остановилась у широкого окна и заглянула внутрь: мягкий апельсиновый свет, шахматный пол, лампы в виде чашек и чайничков, прикреплённых донышками к потолку – вот-вот прольётся на тебя горячий кипяток. Комнатка была совсем маленькой, со вкусом обставленной круглыми деревянными столиками и витыми стульями; в её дальнем углу виднелась барная стойка, отгороженная ширмой в чёрно-белую клетку. Официант, совсем юный парень, на мгновение отвлёкся от книжки, которую читал, положив на сгиб локтя, и взглянул на Герду. Она смутилась, но прежде чем успела отскочить от окна, парень кивнул ей, приглашая зайти. И Герда, торопливо пересчитывая брякавшую в кармане мелочь, покорно поднялась по ступенькам кафе.
Она заняла столик у окна, взгромоздив на подоконник пакет из супермаркета: молоко, хлеб, дешёвый сыр, яйца, мука… Официант, представившись Мишей, осторожно положил перед Гердой небольшой квадрат кожи и вернулся к книжке. Лихорадочно рассматривая меню, Герда стремительно бледнела.
Хлопнула дверь – очередной посетитель, высокий мужчина в чёрных очках и тёмно-синем пальто. Он сел за соседний столик и загородил спиной барную стойку. Его глаза нервно и бегло оглядели обстановку кафе, скользнули по Герде и скучно воззрились на официанта.
Вздохнув, Герда ещё раз внимательно изучила меню и наконец выбрала чёрный чай без добавок. Официант Миша тотчас же подошёл к Герде и, невозмутимо улыбаясь при виде вытаращенных от удивления глаз девушки, поставил перед ней на столик заварную керамическую кружку и мисочку с печеньем.
– Оно с изюмом, моё любимое. Это от заведения: ты у нас впервые. А в чай я, с твоего позволения, добавил чабрец. Поверь, это гораздо вкуснее, чем просто чёрный.
Герда испуганно перевела дух и попыталась улыбнуться. Миша махнул рукой и отправился к мужчине в синем пальто: «Горький кофе, да-да, без сахара и молока, и что-нибудь нейтральное, ах, булочка с маслом? Да, пожалуйста».
Печенье оказалось рассыпчатым и лёгким: девушка съела его до крошки, торопливо облизывая пальцы, и теперь медленно потягивала изумительно терпкий, ароматный чай, обхватив ладонями расписную кружку.
Дверь снова хлопнула, и в кафе вошёл молодой мужчина в коротком жёлтом кашне и чёрном пальто; его льняные волосы рассыпались по плечам, а в глазах мелькнула усмешка, когда он взглянул на столик, занятый Гердой. Вероятно, это был его любимый столик, потому что официант Миша, пожав плечами, усадил нового посетителя рядом с барной стойкой и со словами: «Наконец-то мы с тобой поболтаем всласть, тёзка!» – мгновенно убрал книжку.
– Как обычно, Михель?
– Нет, Миша, – рассмеялся посетитель, – сегодня я хочу попробовать твой хвалёный сливочный пай. И кофе, пожалуйста, не надо – простую чёрную заварку.
– Да что с тобой сегодня? – удивился официант, вытирая стаканы. Понизив голос, он добавил: – Та девушка у окна тоже заказала чёрный, но я добавил туда чабрец и чуть-чуть гвоздики. И как расцвели чайные ароматы, как преобразился вкус!
Михель пожал плечами:
– Гвоздика даже кофе не придаёт запаха.
Миша притворно закатил глаза и возмутился:
– Но ты же художник! Что с того было бы, коли ты зелень леса рисовал бы зелёным цветом! Без синего, жёлтого, кармина!
Михель согласно кивнул.
– Я сегодня действительно странно себя чувствую, – виновато объяснил он.
Текли минуты; Герда совсем расслабилась, и мир за окном больше её не интересовал. Здесь и сейчас, в этом кафе, она была живая, и руки её лежали на столике, а не резали бумагу, и спина успокоилась на удобном стуле, а не тащила тяжёлый рюкзак с продуктами. Человек без прошлого, без будущего, но с ароматным, чайно-изюмным настоящим – пусть у неё больше нет денег, а с работы вот-вот уволят. Впереди целый вечер, и она – ещё живая.
Герда вздрогнула: перед ней стоял Михель, протягивая какой-то листок в клетку.
– Простите, я отвлёк вас от размышлений? У вас было такое печальное лицо, – смущённо произнёс он.
Герда покраснела и огляделась: официант уткнулся в книгу, где-то в глубине барной стойки ворчала арабика, а посетитель в тёмно-синем пальто давно ушёл, оставив на столе несъеденную булочку.
Михель при ближайшем рассмотрении был гораздо моложе, чем показался девушке в первую минуту, и приветливо, хотя немного растерянно, улыбался. «Длинные волосы придают ему усталый вид», – подумала Герда, а вслух сказала:
– Если хотите, можете сесть здесь. Кажется, это ваш столик…
Михель с энтузиазмом закивал и перебрался к Герде, на ходу доставая карандаши и блокноты.
– Это вам, – сказал он, вновь протягивая ей листок.
На листке была нарисована девушка, совершенно не похожая на Герду: глаза зажмурены, из-под капора выбиваются вьющиеся золотые волосы, улыбка невесомая и вот-вот улетит. О чём думает эта девушка, отдаваясь на волю ветра, играющего её настроением, румянцем и бледностью, красками её одежды?
– Это ветер? – робко спросила Герда.
– Таким вижу я сегодняшний день, – пожал плечами художник. – И немножко – вас. Вы печальны, почему?
Герда уставилась в окно. Чай закончился, руки снова мёрзнут, и пора, неизбежно пора домой…
– Swallow, Swallow, little Swallow, will you not stay with me for one night?1 – Михель засуетился, нервно сжал пальцы и взглянул Герде в глаза. – Выслушайте меня, пожалуйста, милая барышня. Сегодня у меня странный день, и что-то ворочается в груди, будто в предвестии беды. Я художник, не сумасшедший – хотя это уже само по себе смешно, парадокс такой, да? Но вы у Миши спросите, он знает…
Миша даже не поднял головы от книги, и странный Гердин собеседник торопливо продолжал:
– Мне кажется, что-то не в порядке, со мной или с миром, но надо что-то сделать, пока не поздно. Вот видите, я нарисовал картинку: растрёпанный ветром день, растерянная барышня, неспокойная и красивая, совсем как вы. И вы испугались, заспешили домой, а если я нарисую другое, – и Михель быстро провёл в блокноте несколько линий, вздохнул, что-то зачеркнул, что-то добавил, – вы… я думаю, вам станет легче.
Это была карандашная сова, кружевная и пушистая. Она летела над городом, почти касаясь крыльями его черепичных крыш. Где-то вдалеке можно было разглядеть ещё одну птицу, но сова была недосягаема – так быстро она летела.
Герда смущённо улыбнулась, протянула руку:
– Отдайте мне? Правда хорошо…
Михель согласно кивнул.
– Понимаете?
– Вы хотите для меня рисовать? – спросила Герда. Она снова смотрела в окно, и окружающий мир неминуемо входил в неё, вспарывая тревоги и неудачи, кроша действительность в пустую кружку из-под чая – вместо сахара стекло, вместо мёда – асфальтовая пыль. Что-то ещё удерживало её здесь, в эти последние, уходящие минуты в кафе: Михель, дом, пакет с продуктами – но было всё-таки слишком поздно, и Герда ускользала, рассеивалась туманом, исчезала. Ветер неминуемо сдувает капор с головы красивой дамы, и летят по небу телеграммы обнажённых мыслей безоружных. Герде ничего уже не нужно, и она не может здесь остаться.
Художник что-то написал на обороте картинки с совой и опрокинул в сумку карандаши и блокнот.
– Мне нужно думать, время идёт, а вы – в вас что-то есть необычное, чего я не понимаю, и мне… как вам сказать… хочется дорисовать то, что вы потеряли. Ну, помните, как у Рене Магритта?
– Ты не думай, он может, – раздался вдруг надменный голос от барной стойки.
Официант Миша давно спрятал книжку куда-то за пазуху и внимательно разглядывал Герду и её собеседника.
– Понимаешь, он, Михель, не всякому помогает. На это ведь силы неимоверные нужны. Чудеса, они потому редко случаются, что стоят жизни. Нет, тёзка, ты послушай, не отмахивайся, я ведь знаю, что это такое – чувствуешь, как руки горят, когда помочь надо… Так вот, девочка, пару лет назад один мой знакомый… ладно-ладно, рассказывать, так всё и разом… Я попал в аварию и… понимаешь, потерял ногу. До колена оттяпали. Это я сейчас спокойно об этом говорю, потому что вот она – моя нога, целёхонькая, я и кафе после этого открыл, как поправился, а помог мне… Михель.
Герда не слушала: Миша подошёл к ней и легонько тряхнул за плечо:
– Нет, ты пойми, девочка, что ногу у меня совсем отрезали, а вот она, пощупай, живая, из мяса и костей!
Он с силой прижал ладонь Герды к своей правой ноге. Девушка вздрогнула и отдёрнула руку, даже через толстую чёрную ткань форменных брюк ощутив пульсацию крови в живой плоти. Неловко отшатнувшись от мужчин, Герда чуть не упала со стула, задев локтём пустую чашку; Михель поймал её на лету и водрузил на соседний столик.
Герда мелко дрожала, но больше не шевелилась: замерла, разглядывая мелкие трещинки на поверхности белого столика. Нога настоящая, и я готова поверить во что угодно, только отпустите меня, не мучьте своими странными историями…
Однако Миша распалялся всё больше. Он размахивал руками, подпрыгивал на месте и кричал, а его друг смущённо уставился в стол, не решаясь вмешаться в монолог официанта.
– Так это Михель, художник этот, мне ногу-то и дорисовал! То, что врачи отрезали, он мне назад вернул, понимаешь? Понимаешь?! Если я тебе сейчас голову оторву, а Михель почувствует, что это важно – вернуть такую, как ты, он нарисует твою голову заново, вернёт тебя целёхонькой, да ещё и душу твою залатает – это у него без красок получается, стоит ему только выбрать кого-то! Только ему самому потом от этого плохо – сил много теряет, и каждое чудо, оно… оно может быть последним и не с каждым получается. Но не было ещё такого, чтобы Михель не помог, потому что он… А! – Миша махнул рукой и вернулся к барной стойке.
Воцарилась тишина, звенящая, как хрусталь. Художник осторожно поднялся из-за столика, накинул пальто, извинился суетливо. За столько лет он так и не привык к подобным сценам: страстность и убедительность Миши смущала его, испуг и недоверие людей сбивали с толку и расстраивали. Как он устал от себя…
Михель постоял несколько мгновений у стула Герды, глядя куда-то вдаль, вздохнул, а затем тихо, но чётко сказал: «Создатель, я просто художник…» и покинул кафе, а Герда ещё долго сидела там и смотрела в окно, думала, смотрела, думала…
Официант намертво увяз в книге и даже не поднял глаз, когда Герда внезапно ушла, оставив на столе последние деньги и забыв пакет с продуктами на подоконнике.
В квартире было тихо и мерзко пахло кислой капустой: праздник, и соседи разъехались кто куда, а старикашка с угловой спит мёртвым пьяным сном. Они с Робертом жили на последнем этаже, в коммуналке под самой крышей; Роберт примостился у окна, на старом мамином коврике, и что-то рисовал, тыча карандашом в серую бумажную муть.
Герда присела рядом на корточки.
– Как ты, лохматый? Не скучал без меня?
Мальчик отодвинул рисунок в сторону и, нащупав Гердину руку, крепко сжал её.
– Я весь день рисовал и слушал музыку.
– Музыку? – переспросила сестра.
– Да; это ветер пел, а крыша гудела, бам-бам, уууу, и было весело.
– Послушай, родной, у меня к тебе есть важное дело. Очень важное! – Герда подняла палец вверх. – Завтра я не пойду на работу, и…
– Ура! – закричал мальчик. – Мы отправимся в парк, да? И я буду трогать траву и уток?
Герда вздохнула и потрепала брата по льняной голове.
– Мы обязательно будем в парке, но завтра я покажу тебе одно местечко… Там тебя встретит мальчик Миша, он добрый и ненамного старше меня. Только чуть-чуть… эмоциональный. И обижается, когда его недостаточно внимательно слушают.
– Я хорошо умею слушать, – возразил Роберт. – А ты?
– Конечно, ты самый лучший слушатель на свете, – горячо заверила брата Герда. – Завтра я отведу тебя туда, открою дверь, и ты войдёшь… Миша посадит тебя за столик – попроси тот, что у окна, слева, и жди. Я дам тебе кое-что с собой, чтобы никто ничего не перепутал.
– Герда, но я же не могу узнать…
– Милый, тебя узнают сами. Вот картинка, – и сестра сунула в руки мальчику листок в клетку, – здесь нарисована сова. Чувствуешь? Проведи пальцем, пощупай, какая она ажурная, будто кружева и блины, и лёгкая, как твоё сердце. Ты положишь её на столик перед собой, а когда услышишь приближающиеся шаги, позовёшь по имени: Михель…
– А ты? Он кто, волшебник?
– Он волшебник, – уверенно ответила Герда. – И ты должен ему верить. А я…
Верю ли я?
Не знаю, но… Я так повзрослела вдруг.
Ты не можешь помочь двоим. Помоги хотя бы моему брату.
А я…

1 – The Happy Prince, Oscar Wilde