Парусник (рассказ)

– Мам, а куда уходят мёртвые?
Ребёнок задал вопрос, как иной попросил бы купить ему игрушку: внимательно, не по-детски серьёзно вглядываясь в глаза молодой и очень красивой женщины, которая быстро шагала по парку, крепко сжимая ладошку сына. Мальчик четырёх лет, очень высок для своего возраста; волосы светлые, с перламутровым отливом; глаза синие, будто в них дождь прошёл. Внимательный взгляд уловил бы в складке детских губ тревогу, бесприютную и лишнюю на нежном личике, как первый иней – на еще зелёной августовской траве.
Женщина остановилась внезапно, опустилась на корточки перед сыном. Светлые полы её плаща упали в густую осеннюю грязь; она не заметила этого – неотрывно смотрела на сына, больше ничего не замечая вокруг. Не отпуская левую ладошку ребёнка, второй рукой взяла его за подбородок – во взгляде мальчика что-то дрогнуло – тысячи лиловых брызг – мама почувствовала и поняла.
– Куда мы сегодня собирались? – задумчиво произнесла она. Сын нахмурил лоб и сказал тихо, через силу:
– В сберкассу, в библиотеку, в магазин… – совсем как взрослый, перебирающий дневные заботы.
Женщина молчала ещё некоторое время, не отпуская лица ребёнка. Прохожие обходили их, недоумённо оглядываясь. Со стороны казалось, что эта диковинная пара – не мать и сын, а сестра и брат. Женщина была юна: красивая, свежая, как только что сорванный цветок, чистая, как роса на заре – и таким взрослым казался рядом с ней мальчик, будто горе оплело его тело, и он, не зная, что с ним делать, несёт его за мать и за себя.
Они были совсем разные. Она маленькая, тонкая, волосы цвета чёрного свежевыпеченного хлеба, и пахли так же; глаза – золотистый мёд, добрые. Он крепкий, по-мужски сильный («Четыре? Да вы что, женщина, ему не меньше семи! А ну живо платить за проезд!»), светлый-светлый. И только руки у него были точь-в-точь как у неё: широкие, как степи, ладони; длинные, тонкие пальцы – будто веточки вербы; линии на персиковой коже, сплетённые причудливо, будто волшебное кружево – счастье вперемежку с горем.
Женщина поднялась неожиданно, не выпуская ладони сына. По её взгляду он понял, что бояться теперь нечего, и радостно заулыбался, когда она негромко произнесла:
– А мы на вокзал! Айда?

…Они стояли на песке, возле самой воды; оба босые, несмотря на уже колючую, холодную осеннюю погоду. Мраморная вода тянула узловатые лапы к двум парам широких, как морской пирс, ступней; мальчик слегка дрожал, но когда мама предложила взять его на руки, покачал головой:
– Нет, мам, нельзя; вдруг он меня не заметит.
Мама улыбнулась – будто растаял сахарный сироп на мягких, потрескавшихся от соли губах. Она была южной крови. Девочка-солнце, девушка-тепло; муж сделал из неё женщину-метель, мать-северное сияние. Его любовь была похожа на неприступную скалу: не предаст, не разлюбит. Со стороны казалось, что муж совсем не дарит её, тёплую, мягкую, лаской и нежностью; но он потому и выбрал в жёны эту девушку – только она разглядела в стальных северных глазах холодную любовь – не простит, не переступит; не забудет, не оставит.
Сын родился особенный; могучая сила и преданность Севера, безграничная нежность и жизнелюбие Юга слились в ребёнке воедино, словно колдовские травы в волшебном напитке. Он был тёплый, как мать, ласковый, заботливый – и все-таки чуть-чуть больше похож на отца; только мягче. Молчаливый, но не неприступный в чувствах, сдержанный, но не холодный – будто в бескрайних антарктических просторах одинокая экспедиция развела костер; издали незаметно, но если отыщешь, подойдёшь ближе, то почувствуешь жар, идущий от багряного пламени.
Мать и сын глядели вдаль, за горизонт; стылая вода билась о берег, швыряя брызги, словно драгоценности. Попадая на одежду, они застывали, как грозди алмазов, рубинов, сапфиров – тысячи сверкающих, непролитых слёз.
– Мама, а тебе часто снится папа?
Женщина улыбнулась, не отводя взгляда от горизонта.
– Нет, ясень мой, не так часто, как мне хотелось бы.
– Но у него же теперь много времени? – сын слегка наморщил нос; всё ж ещё ребёнок, хоть и широки сильные плечи, несущие совсем недетское горе.
Мама наконец отвернулась от горизонта, взяла ладонь ребёнка, поднесла к глазам. Сын по-прежнему смотрел вдаль; только матери было понятно, что внимательно слушает её.
– На твоей ладони прибавилось линий; их вплетает твой отец – все те нити, которые он не успел вплести в собственную судьбу. Это тяжело. Каждый твой дурной поступок рвёт начатое кружево, затягивает тугие узелки. Ночью отец распутывает их, чтобы на заре вновь продолжить прерванную работу – вплетать в твою ладонь то, что не успел свить в своей. Это не значит, что ты перестаёшь быть самим собой; нет. Отец не успел прожить жизнь, и теперь северное кружево творишь ты. Оно – и твоё, и его; только так вы сможете встретиться там, на небе – если ты сможешь закончить кружево отцовской судьбы и сплести своё, крепкое-крепкое и красивое. Красивей отца: дети перерастают своих родителей.
– Мам, это правда?
На миг мать замялась (неужели сомневается, неужели обманывает сказкой?), но вдруг тронула сына за крепкое, такое же, как у отца, плечо; осторожно, будто боялась разбить; мол, смотри, чего же ты?
На горизонте показался ослепительно сияющий парусник; синие его паруса застыли под осенним ветром, как воск поминальной свечи. На паруснике стояла прямая, как стрела, фигура. Мальчику на миг показалось, что он ясно видит родное лицо, столько раз склонявшееся над его кроваткой перед сном: крупный орлиный нос, бронзовые глаза, пепельные волосы – и улыбка, которую отец дарил только им двоим, сыну и любимой женщине.
Ребёнок улыбнулся, и скорлупа горя треснула, звонко раскололась и упала с юных плеч. Мальчик шагнул босыми ногами в оледенелую воду и громко крикнул – будто запел:
– Папа!
Молодая женщина, Метелица, Северное Сияние, отпустила сына, сделала шаг назад по колючему, крепкому, как колотый алмаз, песку, помахала рукой куда-то вдаль, прошептала ветру: «Север, он твой» – и услышала в ответ: «Он наш, Южная; береги его!»

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.