Алексей Сомов. Дом детей. Стихотворения

***
Я говорю обычного обычней…
В. П.

На родине моей, что характерно,
царит Борей, что очень характерно,
и нет морей, что крайне характерно,
в которых не мочили б сапоги
коварные Отечества враги.

На родине моей, что характерно,
не устоит ни город, ни село
без праведника или дурака,
для прочности вмурованного в стену,
что, сука, характернее всего.

А населенье пляшет трупака,
и в общем, все здесь на соплях и сперме –
и каземат, и мраморные термы,
на сгустках слизи, спелых и тугих.
Чего-чего, а этого до чёрта,
а под крылом молчит себе о чем-то
как прежде, море песенной тайги.

Средневековая лирическая

За полем, за лесом, на тропке волчьей,
у старой гнилой запруды
я буду ждать тебя три дня и три ночи,
а потом я тебя забуду.

За темным лесом, за тминным полем
есть келья с червивой дверью,
там и ты позабудешь о земле и боли,
а потом я тебе поверю.

За лесом, за полем, за полем-лесом
три дня, как три чумных года,
я буду любить тебя огнем и железом,
а потом подарю свободу.

Шибальба*

В тот год нас всех сослали на галеры. В тот год леса последние горели,
и жировоском плавилась Москва, и копошилось червие в мозгах,
и даже дети грезили о смерти, и не смолкала в городах пальба –
и вот посередине зыбкой тверди разверзлась, словно рана, Шибальба.

Мы думали – она за облаками, и три реки к ней преграждают путь.
Одна полна по локоть пауками, другая кровью девичьей – по грудь.
И третья та, что молоком совиным по горлышко, полнехоньким-полна.
Открой врата железные свои нам, заветная червивая страна.

Судите нас, безрадостные боги, за то, что мы бледны и кривобоки,
за то, что у врагов крадем свой хлеб, за то, что путь живых лежит во мгле,
и за Того, кто из раскисшей глины тела и души слабые лепил,
но вылепил всего до половины – и бросил, не обжег, не возлюбил.

Прошу, пусть будет приговор суров, чудовище с десятком медных ртов,
что так знакомо множат свой оскал в провалах занавешенных зеркал.
Вынь уголек волшебный изо лба и дивных потрохов моих соцветья,
и пусть на миг над изумленной твердью взойдет светило мертвых – Шибальба.
________________________________
* Шибальбá – преисподняя, подземный мир у индейцев майя.

К вопросу о физиологии и анатомии поэтов

У поэта все не как у людей все другое
голова у поэта набита алмазной трухою
вместо сердца сломанный репродуктор
а вместо хребта бамбуковая дудка

(эта дудка еще называется Божьей)
от таких делов поэт как правило упоротый и борзый
в общем ты не трать на него придурка
ни любви ни денег ни ценных продуктов

Среднестатистический поэт – тот же терминатор
как его ни целуй хмурится и шлет нахер
а в одну распрекрасную ночь за то что
ты его кормил-поил-смазывал он тебе заточку
сунет в бок когда у него микросхемы поедут
в общем если встретишь поэта убей поэта

(как минимум нассы в бесстыжие зенки)

(лучше всего парни если вас будет двое-трое)

(а еще лучше обойди стороной вдоль стенки
авось не тронет)

***
Ты чувствуешь себя пустой бутылью,
в которой некий хмурый демиург
игрушечный кораблик день за днем
настойчиво и кропотливо строит.

Ему в подмогу, кроме ловких пальцев
и вечности (которой не бывает
ни много и ни мало) – инструменты
загадочные, им же несть числа:

тончайшие и умные пинцеты,
и кисточки из беличьих ресниц,
и что-то вроде лилипутских лапок,
чему названья даже и не знаю.

(Такая нудная неспешная работа –
отличный способ скоротать разлуку,
иль, скажем, непогоду переждать.)

И понемногу из дрянного сора,
из чепухи, из тряпочек и спичек
растет в бутылке маленькое чудо,
бессмысленнейшее из всех чудес:

еще чуть-чуть – и назовешь его
пиратскою фелукой, или даже
египетскою лодкой погребальной,
а может, каравеллою какой.

Все прочее (небритые матросы,
который век страдающие от
цынги, похмелья, боцманских придирок,
а вот и бравый боцман с медной дудкой,

а вот соленый злобный ветерок,
присевший в ожидании на рее) –

все остальное довообразишь
и аккуратно утвердишь на полке
каминной, по соседству с чудесами
того же плана: выцветшее фото
с чужой необязательной улыбкой,
собачка неизвестной пыльной масти,
обкатанный голыш «привет из Гагр»
и раковина сонная, витая,
хранящая далекий шум-шум-шум
игрушечного кораблекрушенья.

Хроники подземного воздухоплавания (I)

(1) мир был слаб, и более того – не было опоры у него.
мир был глуп, и глух, и нем, и слеп. медленно черствел всегдашний хлеб.

(2) кто-то вытер миру пот со лба. кто-то произнес слова-слова.
кто-то распростер крыла-крыла – и настали сразу свет и мгла.

(3) селезень нырнул на дно воды, в клюве притащил сырой беды.
на беду поставил мор и глад, а на самой крыше – тихий ад.

(4) там живут мохнатые слоны в домиках из сахарной слюны.
а еще веселые хорьки там живут у медленной реки,

(5) дверь не запирают на засов, и никто не носит там часов.
времени там вырвали язык, нет ни компасов, ни мудрых книг.

(6) так что ты, дружок, не обессудь, если заплутал в гнилом лесу.
если нет опоры под стопой, это время говорит с тобой.

(7) это время говорит с тобой, просто – тупо говорит с тобой
на родном нерусском языке, в золотом и близком далеке.

(8) видишь, в горнице светлым-светло. матушка седлает помело.
на холме у завтрашней реки – ангелы, козлы и мотыльки.

Чужой сон

Тот сон был сделан из воды и глины,
холодного расстрельного дождя
(ты говорить об этом не должна).
Вода уже до горлышка дошла,
а сон был длинный,
как спор двух полоумных чудаков,
как бы друзей, а присмотрись – врагов,
и ямина осклизлая меж ними.

Один (в упор не вспомнишь, кто таков)
как будто с мягким треугольным нимбом,
другой с ехидной мордочкой зверька,
а может, в хищной зооморфной маске,
а может, в доме не было зеркал,
и он себе лицо придумал наспех,
а может быть (не говори, забудь
и этот сон, и как меня зовут).

Один как будто в чем-то убеждал
другого, зверолицего и злого
(да только вот беда, ну вот беда,
не разобрать ни слова, ни полслова,
и сон, как оборванец, убежал,
и вспухла глина, и пошла вода
из всех моих естественных отверстий,
и встала яма, как звезда, отвесно,
голодная, глумливая звезда).

Не говори, не помни, не пиши.
Такие сны, сестра, скучнее яви.
Я отдал бы полсмерти, полдуши –
чтобы узнать, да, только бы узнать,
о чем поспорили у края гиблой ямы
два дурака, два брата, два поэта,
как бы враги, а присмотрись – друзья.

Но никому не говори об этом.

***
Хищная машина неизвестной масти
попыталась убить собаку и скрыться,
и этим ранила меня в самое сердце.

Юная и прекрасная женщина ругается грязно,
волоча по ступеням детскую коляску,
и ранит меня в самое сердце.

(Любая мелочь способна убить,
когда живешь на поверхности светлой кожи.)

Каждое утро я хочу разучиться дышать,
но вот что я вижу снова и снова:

маленькая человеческая ладонь раскрывается
как цветок или бабочка,
и тут же со скатерти взлетают все чашки и блюдца
из тонкого, полупрозрачного, саксонского ли, китайского разве фарфора –
и виснут в нагретом воздухе чужого утра.

(Потом, разумеется,
надо будет придумать себе новое имя и другой способ жизни,
вырастить, например, жабры, хитиновый панцирь, алмазные жвала,
написать “Большую элегию”,
воскресить лучшего друга,
сына, любовь, кого-то еще, неважно.)

А сейчас – нет дороже этого жеста,
милый мой Тим Талер.

Данику

(в голодной тихой комнате смотри
простое колдовство на раз два три)

И раз
весну прорвало как нарыв
тяжелой кровью семенем и гноем
на улицах набрякли фонари
а у моей любви промокли ноги

(как будто бы не я и не с тобой
в другой стране
с изнанки мостовой)

И два
допустим ты моя любовь
дворовый мальчик голубой лисенок
смешливый демон хищный полубог
капризный и насупленный спросонок

(с изнанки унавоженной земли
твои глаза цветами проросли)

И три
я все равно с собой возьму
заныкаю подальше и надольше
вот эту вот сопливую весну
ледышку
лодочку
озябшую ладошку

Хроники подземного воздухоплавания (II)

На Луне придумали такое –
там есть море скорби и покоя.
Но сказать по правде и секрету,
никаких морей там вовсе нету.
Заблудившиеся космонавты
населяют лунные ландшафты,
все гуляют в праздничных скафандрах
и поют-играют на кифарах:

«Хорошо нам – что бы ни случилось,
остаются правильные числа.
Оттого-то в шерстяных могилах
мы хороним наших мертвых милых
и в чудесных глиняных ретортах
зачинаем наших новых мертвых.
Мир пребудет тот же, что и раньше –
ядовито-зелен и оранжев.
Мир пребудет золотой и зряшный,
молодой, бесстыдный и нестрашный».
…………………………………………………………………………………….

На Луне придумали такое,
что до Господа подать рукою.
Но сказать по правде и секрету,
никого там не было и нету.
Только бриллиантовый лишайник
оживляет лунные ландшафты.
В лунном грунте, в ледяных каморках
спят спокойно лучшие из мертвых.

Дом детей

Ко-
ри-
доры
лестницы горбатые
в доме пусто в доме никого
Мотыльки сами в руки падают
только на булавку наколоть

Пе-
ре-
ходы
сонные чуланчики
замурованные голоса
На тарелках сладости вчерашние
кукольные синие глаза

Раз-
бе-
гутся
пыльные горошины
заскрипит слоненок заводной
Поиграй с ними по-хорошему
пошути по-доброму со мной

Мно-
го
ме-
да
в косточках черешневых
только чур об этом уговор
На тарелках сладости вчерашние
в доме пусто в доме никого

А
в са-
ду
пауки противные
ткут и ткут пряжу досветла
топкий бред сполохи крапивные
серый камень
мокрая листва

2010

______________________________________
Иллюстрация – Dominic Rouse http://www.all-art.org/art_20th_century/rouse1.html