правильный рецепт пеммикана

шестипалый дух тебе помогай
приготовить правильный пеммикан

будет благ, кто в равных долях возьмет
яйца крачки и дикий мед
сухожилия ветра, остья ржи
и подкожный девичий жир
эти легкие шарики жуй на ходу
безо всяких приправ
чтоб летать везде, как шкодливый дух
смертию смерть поправ

чтобы свить гнездо на большой скале
и забыть, как тебя зовут
превратиться в арктическую сову
или деву в цвету
чтобы свет отовсюду хлынул скорей
чтоб сгореть на этом свету

***
Говорят,
князь мира утратил бо́льшую часть апломба
с той поры, как сходняк лишил его алмазной короны.
У него в коренном пломба, левый рог обломан,
как у больной коровы.
Он стыдится выйти на свет,
сидит Вконтакте, гоняет шишку на Мамбе,
в промежутках меняет памперсы старой маме,
с семейством Каинов дружит домами.
Отдает предпочтение легким спидам.
Мама кричит: «Подай судно, сука!»,
Сатана мурлычет в ответ:
«Падам,
падам-падам…»

***
                             Упырю Лихому

Колдун ворчал:
«Чума на ваши чумы…»
А женщины, беды еще не чуя,
почесывались мирно и плели
пустые разговоры. (Годы шли.
Зады и лица раздавались вширь.
Шли годы налегке, насквозь и вчуже.
И каждый день откладывали вши
по миллиарду крошечных жемчужин.
И незаметно расходились швы,
и черепки срастались без волшбы.)
«…Намедни тоже приключилось чудо:
в глухую полночь пересох Пролив.
Вода сбежала, пятки смазав салом,
а все же на прощанье отдала
утопленника в ржавых кандалах.
Уж как его всем стойбищем кромсали…»
«Зима была бесснежна, голодна»
«На радостях зашибли колдуна»
«И точно, был большой переполох»
«Сам, говорят, себе изладил саван»
«Суди его теперь звериный бог»
«Все верно люди рассудили сами»
«По совести, старик был очень плох»
«А в молодые годы – ну, красавец»
«А он взлетел – и крыльями хлоп-хлоп»
…………………………………………
…………………………………………
…а умирали сплошь в тоске и муке.
Запавшие глаза сосали мухи.
Бубоны зрели, что твои хлеба.
(Холмы стояли по колено в смуте.
Рог вырос у младенца изо лба.
Берсерки опрокинули лабаз.
Шли мимо годы, мешкали минуты.
И все язык показывал кому-то
звериный бог,
над бездною клубясь.)

Союз ТМА-4

«Экипаж станции Союз Тьма-4 прощается с вами.
Снаружи странные звуки, будто в обшивку вбивают сваи.
Конечно же, лучше думать, что это глюки, задраить люки,
ведь настоящие боги должны быть глухи.
Снаружи метеоритный не то что дождь,
скорее ливень или лавина.
При таком раскладе на себя не наложит руки только ленивый.
Будем надеяться, что бортмеханики чуточку протрезвели
перед входом в плотные слои чужой атмосферы.
(Так под ногти входят раскаленные гвозди.
Никто нас сюда не звал, не гнал к Господу в гости.
А Ему, наверное, скучно поддерживать вынужденное знакомство,
которое больше похоже на трамвайное хамство,
в перспективе имея вечность,
тире открытый космос
с точки зрения обыкновенного исихазма.
Да, космос есть к вечности лучший синоним.
Куда ни глянь, предстоит то черным синодом, то сияющим Сионом.
Шипит испорченным винилом, куда ни сунься.
С такими делами только ленивый не подастся в исусы.)
Трудно не двинуться головой в ожидании очередного конца света.
Еще труднее установить вертикаль, если нет отвеса.
Проще считать, что наш полет был трагической ошибкой.
Экипаж прощается с ценным оборудованием и дорогой обшивкой.
Это как после склепа вдруг оказаться в пустыне Гоби.
Скоро будем немы и слепы, как настоящие боги.
Ныне же хозяина пустоты всячески славим,
как положено теплокровным, живородящим, лживым, слабым.
Экипаж станции Союз Тьма-4 прощается с вами».

(Далее – помехи в эфире,
обрыв связи)

Копальхем

Брат сказал: “Введи в дом козла,
выйди замуж за мясника.
А иначе нам не прожить никак,
хоть спиртом залей глаза.
Я всю зиму был черта трезвей и злей,
ставил кожаные силки.
Только белый мясной зверь,
и красный мясной зверь,
и прозрачный мясной зверь
обходил их,
хитер, ссыклив”.

Я ему: “Тряпичная голова,
у зверей вся кровь голуба.
Из-под снега лезут страшные города,
как рога изо лба.
Дам тебе меховой колпак
и песок золотой в лотке.
Вот лежи теперь, колупай
дырку в ледяном потолке.

Чтоб от пяток и до локтей
стал прозрачней стекла.
И душа из этих мест налегке
потекла, жирна и сладка.
Чтоб текла в берегах изо льда
мягче вдовьего молока,
чтоб я стала вновь молода,
всегда была молода”.

Дневниковое

…вчера стреляли ангелов в Отрадном.
Один попался жесткий и отвратный,
его Жюстина принесла в зубах.
Какой-то неврастеник ли, ханыга,
он душу вынул мне – все врал и хныкал,
то прикрывал крылом синюшный пах,
то умолял добить.
…………………………………Над перелеском
сгущался вечер.
Молодой Аленский
шаля, кричал в бузиннике сычом
и заливался идиотским смехом.
Исаев бил по голенищу стеком
и ус крутил. Я ждал, пока стечет
вся кровь (напополам со светлым жиром),
чтоб мясо на шампуры насадить.
Болота пели. Становилось сыро.
Едва дыша, с сапожным ржавым шилом,
весна, как тать, стояла позади.
Болтал костер. Комар буравил бриджи.
Жюстина прыгала, слюною брызжа.
Мгла, осмелев, подкрадывалась ближе.
Земля пестрела пухом – белым, рыжим.
Сказать рабам, как будем уходить,
чтобы прибрали……………………………………

день зашитых детей

В день зашитых детей падут все стены
люди будут рвать на себе волосы ангелы с кудахтаньем полетят
потому что дети не имеют ничего общего ни с этими ни с теми
это что-то вроде древнейшей земной расы
эльфов или инопланетян

За пять тысяч лет ничего не изменилось по сути
так же служанка фараона раздвигает тростник наобум
вам лгали вам лгали их и правда находят в звездной капусте
или приносит аист марабу

Дети лучше котов мороженого и конкурса строевой песни
дети страшнее сибирской язвы и бубонной чумы
ты будешь проклят до седьмого колена
ребенка обидишь если
а в твоем желудке поселится рогатая мышь

День зашитых детей
вспоротых выпотрошенных и обратно зашитых
оставленных в глине мокнуть и прозябать
они придут и белым напалмом зачистят
города некрасивых больших обезьян и голых собак

про девять дэвов

Высоко, где месяц на тучку присел
много выше хрустальных сфер
ходит по небу дивный мальчик-берсерк
точит мальчик серебряный серп

раз взмахнет – в деревянный короб ложись
два взмахнет – вылезай на свет
это только кажется – жизнь как жизнь
а на деле-то смерть как смерть

Он в трофейную каску льет вино
костяной трещоткой трещит
есть картонная пушечка у него
и камзол цветами расшит

Никогда не снимет янтарных линз
голубых не поднимет век
Девять дэвов хотят утащить его вниз
Девять ангелов тянут вверх

Оттого он сердцем печален как змей
и светел лицом как джинн
Это снизу вам кажется – жизнь как смерть
А вверху она – смерть как жизнь

В жестяной барабанчик стук-постук
острым лезвием сверк-посверк
ходит по небу заячьих душ пастух
самый лучший мальчик-берсерк

маятник

1.
С точки зрения сущностей,
переливающихся вокруг как ртуть
в неизъяснимой тоске и панике,
каждый из нас – немножко памятник
самому себе. Кусок мертвечины во рту,
гадкий полумесяц глазного белка (это подмигиваешь если),
хищно изогнувшаяся запятая семени.
Короче, ученый из того рассказа Уэллса
двинулся бы умом от эстетического потрясения.
Держите меня семеро, сказал бы,
я вернусь к папоротникам и динозаврам,
только уберите этот слайд,
а я вам буду за это вечно слать
пустые картинки из каменноугольного послевчера
в акриловое позазавтра.

2.
Я маятник в себе врубил неиллюзорный,
зане пред Б-гом нет ответчика-истца.
От золотой Орды и до крысиной зоны
по косточкам кривым ползет, кача-
етца
нежнейший бронтозавр, хребет себе ломая.
Сбежавшая строка взывает к понятым.
А маятник качается,
затем, чтоб мало
не показалось этой светлой маеты.
От правой пустоты до левого подвздошья,
от пятого угла до левой пустоты
летает белый пух, как песенка пастушья,
простые чудеса, иные пустяки.
Пока не рвется трос, качаются качели,
порхает снег внутри хрустального яйца.
Качает в полный рост, подвинься – покалечит,
качается мой мир, опять кача-
етца.

3.
Однажды придут Серые, числом семеро, может с севера, может из сельвы,
отключат все сервисы, опечатают серверы, а сердце засунут в бочку с сельдью.
За ними придут Белые как бумага, с голубыми губами, глаза бегают,
сами, значит, стыдятся того, что делают.
А делают они вот что: глаза высасывают хоботком,
из спины вырезают ремни да вожжи,
да все с матерком, хохотком, да под водочку.
В прихожей прячется еще целая куча, один другого пригожей и лучше,
примерно как хрен слаще редьки,
заголосят кликуши, будто укушенные,
бородатые щелкунчики, теоретики и практики козьей случки.
Начнется в полную силу веселье с субботы на воскресенье
и обратно:
выпили,
закусили,
на дорожку присели,
встали,
приятно окосели…
Подите к черту, разноцветные пятна.

***
                             Я научился вычислять пустоты.
                             Григорий Перельман

Кто научился вычислять пустоты
тот складывать пустоты научись
Из ледяных безумных числ
глядит и спрашивает кто ты
голубоглазый таракан
из ничего катая пеммикан
в прозрачном коконе продавливая ногтем
пустотки круглые
как пусковые кнопки
Сейчас как функцию начнет тебя овеществлять
…………………………………………………………
Они везде
их можно вычислять

Пейзаж на гобелене. Детали

Не двигаясь с места, бежать в пижаме
туда, где день прижался к земле и прижал уши*.

_______________________

*Скула пространства плохо пробрита,
топография счастья побита молью,
холмы карабкаются друг на друга,
цепляясь за круглые борцовские плечи,
в замедленной глиняной чехарде.
Деревья, высоко подобрав темные юбки,
идут гуськом по дну высохшего окоема.
(Странно и сладко было делить один воздух,
как скупую братскую чашу, со всем этим.)
Слыша тиканье невидимой бомбы,
понимаешь, что где-то над мглистым полем
набухают и дышат параллелепипеды.
Теперь словосочетанию “воздушная тревога”
подобран зрительный эквивалент.
И все равно неясно, что нам делать
с этими сверкающими объемами.
Десять миллиардов тонн патефонных иголок
вот-вот обрушатся на землю.
На треснувшей тарелке луга –
ребристый остов, скелет башни или ракеты,
не нами построенной, поваленной набок.
(Сюда я приду, когда придет время,
чтобы остаться здесь, впечататься в складки,
прижаться щекой к нищенской щетине перелеска,
раздутым вдовьим коленям ветел,
кривоватой ухмылке мелкой речки.)
Воздух, воя, устремляется вниз со страшной силой
и застывает
за сотую долю микрона до катастрофы
на сотую долю мгновенья,
и все это тянется слишком долго,
и все это тянется слишком долго.

предпоследний день П.

1.

Господи, пожалуйста
пожалуйста, Господи
повторяешь, озираясь как Раскольников в хосписе
что после нас
наскальные росписи, радиоактивные россыпи
лужицы сока от съеденного ростбифа
мясные крошки в каменной бороде
скотомогильники, костные залежи
(Как подумаешь об этом
кажется, вот-вот порвет от жалости)
А впрочем, в преддверии пекла нет других дел
кроме как жить недолго и счастливо
разбавлять минералкой вино, не любить джазовой
музыки, предаваться невинным шалостям
и умереть в один день
под байковым одеялом пепла

2.

…отдохнем в аду
в ожидании конца Кали-юги,
будем раз в году отжигать на юге
(в тамошних краях, как общеизвестно,
чем дальше к югу, тем веселее местность,
приветливее туземцы, мягче климат).
А если воспоминания вдруг нахлынут,
это ничего. Следи перемещения юрких
тварей в высокой траве,
замедленный танец метелок юкки,
вбивай поздравления с днем нерожденья в окошко аськи
таким же как ты,
бессловесным,
уставшим
аццки.

песнь топора

телом бел и горяч
широк в плечах
деревенский палач сын и внук палача
по наследству от предков есть у него
три железных ноги чтоб месить навоз
вместо рук два вдумчивых топора
и меж жвал сканирующий аппарат
эту сказку не стоило и начинать
повторяй ее громко как отченаш
пока ржавыми вилами в бок не ткнут
часто пишется внук а читается кнут
заучи это твердо как дао дэ цзин
часто пишется сын а читается цинк
чтоб броня небес пребыла крепка
нарушается целостность хребта
отделяется лишняя требуха
от костей болтливого дурака
будет красным лаком блестеть земля
погреба – смердеть от гнилого зерна
ни червям сожрать
ни синице склевать
будут золотом полниться рты клоак
будут слезы сухие ронять тополя
пока с ярмонки слышится песнь топора

ВЧ

                             Если бы клетки кишечника не отмирали,
                             его длина в течение жизни превысила бы 30 км.
                             (Якобы медицинский факт)

Ветхий человек во мне такой ветхий.
До сих пор с уханьем прыгает по веткам
обезьяньих форумов, в лучшем случае
царапает стены чужих пещер, слушая,
как завывает ветер, голодным желудком урча.
Страшится природных сил как бесовских чар,
даже в тепле загодя ежится от холода.
(До приручения красного зверя еще сколько-то
сонной мглы, однажды разодранной пополам
оплеухой молнии, чтобы запылал
огонь – и ангелы, ошалев от такой наглости,
обсуждали это событие на староангельском
еще тысячу тысяч лет,
когда и угли перестали тлеть.)

Ветхий человек такой косный, такой ветхий.
Не нуждается в хитрых вопросах и простых ответах,
ни во что не может въехать, пребывая в Нигде
до начала времен. Не стрижет ногтей,
не холит бороды, не использует зубную нить,
потому что его зубы еще не умеют гнить.
Ему еще не нужны ни друг, ни собака, ни женщина,
у него не отмирают клетки кишечника,
поэтому за ним ползет что-то вроде хвоста
из кишок километров этак с полста.
Ветхий человек такой старый, такой ветхий.
Восстав в день Х, потащит устало в этих
тугих колбасках все их содержимое клейкое
(плюс птичьи перья,
плюс полупереваренные пуговицы,
плюс немертвые клетки),
скажет:
– Здравствуй, Господи, вот и я,
а это – вся жизнь моя.

четвертая годовщина

                             Илье

Смерть пахнет как сирень, замешенная с медом,
а глиняная плоть рассыпчата, ломка.
Ко мне пришел пацан, пришел себе и смотрит
сквозь полумаску Человека-паука.

Он курит в кулачок, с оглядкою, как злостный
прогульщик и бандит – он курит, бог ты мой!
Сквозь зубы сплевывает длинно, будто взрослый
и говорит: бери сирень, пошли домой.

Мой мальчик повзрослел на смерть, четыре года
и невернадцать дней, я все забыл давно,
теперь он на других широтах и долготах
живет вниз головой, как супермен в кино.

И словно бы не я слепил тебя из праха.
И словно это я четыре года мертв.
И зачерствелый хлеб, и молодая брага,
и волосы воды, и пот, и дикий мед –

все пахнет об одном, легко, тревожно, гнило,
и день в прогале штор некстати рассинел.
Хоть это не забыть: июнь, сухая глина
и смертная сирень.