Можешь звать меня Иудой…

Если бы не закат, Иуда был бы доволен совершенно. Они подошли к Иерусалиму к концу дня, когда вечерняя прохлада уже разлилась над землёй, а воздух перестал быть вязким, как виноградное сусло. Близилось время заклания телят, и их страхи перед местным священством быстро растаяли в потоках музыки и пения, которые неслись из-за стен города. Казалось, что сам Яхве плеснул в белёсый от пыли сумрак немного вина, и терзающее людей напряжение неожиданно спало. Они заговорили громче, веселее, а Пётр даже стал подшучивать над оседлавшем молодую ослицу Иисусом.

Лишь одно волновало их. До закрытия проходов в город оставалось совсем мало времени, а желающих войти в него не становилось меньше. И если бы кто взглянул в этот час с Нагорных холмов в сторону Иерусалима, то увидел бы он нечто похожее на пчелиный рой, который спустился на землю возле «овечьих» ворот. Так много паломников собралось возле них, и так сильно гудели они низким тяжёлым гулом, что казалось не люди, а насекомые осадили Великий город. Уже были стёрты в жижу ветви деревьев, которые кидали под ноги пилигримы, и превратились в цветастые лохмотья одежды, что покрывали дорогу, а возгласы «осанна», «осанна» слышались всё реже. Зато всё чаще, словно взвизги плетей, летели над толпой крики отстающих. Начинался праздник Кущей.

И первый телёнок был забит. И отчаяние вкусили  нетерпимые, когда вопли радости донеслись до них из-за каменной преграды. Без всякой надежды попасть в город к началу торжества, они бросились ставить шалаши прямо вдоль растерзанной дороги и быстро вязали принесённые с собой ветви деревьев, чтобы предаться праздничному ритуалу. А над ними, в пропахшем потом, ослиным навозом и растоптанными цитронами мареве кружили грифы. Они летали низко, неспешно, и ничто не мешало им быть и в городе, и вне его.

«Только птицы и Бог видят сейчас всё — усмехнулся Иуда. — Но если первых влечёт мясо и кровь, то на что смотрит Бог?»  Он поправил ящик с деньгами и покосился на учителя. Ему показалось, что Иисус осуждающе рассматривает его и Иуда смутился.

Впрочем, вряд ли Иисуса  заботили мысли Искариота. Он смотрел на собравшихся вокруг людей и о чём-то размышлял. Пустыня вымотала апостолов, и хотели они как можно быстрее попасть в Иерусалим. Их непривычные к сырой воде животы болели, а ноги опухли от укусов скорпионов. Не раз бранили они Иуду, что купил он мало вина и уксуса в дорогу, а путь, который выбрал Иисус, ругали за пустынность и неприветливость. Доходило до того, что, когда брёл учитель последним, начинали апостолы роптать, что ни одна Дева не станет ждать столь неспешных женихов.

Однажды Матфей даже сказал ему:

—Иисусе! У нас кончается хлеб, а вода выходит из нас, как поток грязи во время дождя! Если мы и дальше будем идти так медленно, то не сильных духом мужей приведёшь ты в Иерусалим, но плешивых Азазелей!

Тогда Иисус спросил его:

—Разве вино и хлеб делают вас сильными духом?

—Но разве лишения эти, учитель? Разве гнилая вода и чёрствый хлеб дают человеку силы?! — Матфей вскинул руки. — Ждёт Иерусалим тебя, Равви! Ждёт народ его славный и готовит кров и еду для всех нас!

На что Иисус негромко возразил:

—А если бы знал ты, мой честный Матфей, что не сладкий ягнёнок, но крепкий гвоздь зреет в огне сейчас? И не хлеб пекут пекари, а брёвна строгают плотники? Тогда бы тоже стал торопить меня?

Но Матфей не расслышал его. Те же, кто расслышал, сказали, что были они с Иисусом в Иерусалиме не раз, и ничего не случилось. Даст, Бог, не случится и в этот.

Теперь же всё было позади. Лишь толпа паломников отделяла их от долгожданного отдыха. Посланные вперёд последователи Иисуса уже сделали необходимые приготовления и в нетерпении ждали его. Искать ночлег где-то ещё не было ни сил, ни желания.

Первым не выдержал Пётр. Он набрал полную грудь воздуха, чтобы объявить, что сам Галилейский учитель пришёл на праздник, но Иисус  остановил его.

—Постой, Пётр — сказал он. — До кого  ты желаешь докричаться?

Пётр шумно выдохнул и с удивлением посмотрел на учителя.

—Или ты думаешь, что Он подобен пастуху, чей баран свалился на дно колодца? — Иисус покачал головой. — Или ты сомневаешься, что на всё Его воля?

Пётр развёл руками. Он оглядел собравшихся вокруг людей и что-то прошептал, словно оправдываясь. Голоса же других апостолов зашуршали, как шуршит трава в жвалах саранчи, и никто больше не говорил громко и весело.

Тогда Иуда решил пустить в ход деньги. В ящике для подношений лежало много разной монеты, и он рассудил, что, если действовать хитро, то есть шанс купить доступ к воротам.

«Может, для того Он и послал нам эти деньги, чтобы мы хотя бы сегодня не ночевали в открытом поле…» — пробормотал апостол.

Иуда уже стал раскрывать свой ковчег, когда некий старик вдруг указал на Иисуса и воскликнул: «Да не пророк ли это из Галилеи с учениками своими?» Старик подошел ближе, внимательно осмотрел Иисуса, посмотрел на руки апостолов и радостно подтвердил, что так оно и есть. Толпа всколыхнулась.

Сначала нерешительно, но затем всё громче, зазвучало «осанна», «осанна». Несколько увядших ветвей были брошены под ноги ослицы, и она испуганно шарахнулась в сторону, чуть не сбросив Иисуса. Тогда Иисус стал благодарить паломников за приветствия и попросил больше не оказывать его животному таких почестей. Это развеселило уставших пилигримов. Они захотели узнать, надолго он в Иерусалим и собирается ли творить те чудеса, о которых так много рассказывают. Люди спрашивали его, где именно Иисус будет врачевать страждущих и не боится ли гнева священников, когда станет грешить в субботний день. Были и такие, которые громко кричали, правда ли, что думает он объявить себя царём Иудеи. После таких слов Иисус темнел лицом и переставал улыбаться. Наконец, в дело вступил Пётр.

Он взял ослицу под узды и решительно двинулся вперёд. Одной рукой Пётр раздвигал собравшихся, а другой держал напуганное животное. «Дорогу великому Иисусу» — кричал он. Люди послушно расступались. Казалось, сам Моисей вселился в Петра, чтобы показать иудеям, как вершилось чудо в Крайнем море. Апостолы быстро шли по образовавшемуся проходу, ликуя и поздравляя собравшихся с праздником. Когда последний из них миновал крепостные своды, ворота натужно заскрипели. Иуда услышал шум давки за спиной, но не стал оборачиваться. Он смотрел на закат.

Розовый и прозрачный, словно недоношенный младенец, лежал он на вершине Голгофы и будоражил в нём какое-то смутное и болезненное предчувствие.

2

«И скажет Иоанн, что Иуда был вор. И Матфей будет порочить Иуду, и Петр! А Лука скажет, что купил Иуда на деньги землю неправедную! И многие люди будут проклинать Иуду в веки веков! И не будет ему покоя!”

Иуда тяжело шевельнулся. Большая и сильная рыба билась у него в груди. Она билась так крепко, что Иуда испугался, не проломит ли рыба грудные кости. “Сначала потроши, потом жарь”, — говорил отец. Но Иуда не стал потрошить рыбу. Он кинул её на камни всё целиком, с потрохами и пульсирующим сердцем. Вот она и рвалась, спасаясь от мучительной боли. Тогда Иуда прижал рыбу ладонью и проснулся.

Было время утренней стражи. Иуда некоторое время бессмысленно слушал, как соседские петухи треплют остатки ночи; затем зашёлся в глухом кашле, словно желая помочь встревоженным птицам… и окончательно пришёл в себя. Он посмотрел на ладонь, и гримаса досады смяла его лицо.

— Опять? — услышал он заспанный женский голос.

—Да…— после паузы ответил Иуда.

—Надо бы избавиться от тебя поскорее, —  пробормотала женщина. — На кой мне сдался больной мужчина? — Она демонстративно отвернулась от Иуды и зевнула. —Что же ты не попросишь своего учителя, чтобы он вылечил тебя?

—Это не твоё дело, Амира, — пробурчал Иуда. — Я и сам могу справиться с этим.

Он сел на кровать и вытер ладонь об ночную рубаху.

—Можешь выгнать меня, — зло добавил он. — Я даже внесу за тебя деньги в храм!

Женщина резко повернулась и ударила его кулаком в спину.

—Не смей так говорить Иуда. Я не продажная женщина, чтобы платить за свои поступки священникам!

—Ладно, ладно, — примирительно проворчал Иуда. — Знаю, что виноват перед тобой, но ты же слышала, как Иисус настраивает их против себя. Если с нами что-либо случится, я не хочу, чтобы и на тебя пал гнев их, как на жену мою.

—Это всё отговорки, мужчина — прошипела Амира. — Ты прекрасно знаешь, что они не тронут Иисуса, пока народ толпами ходит за ним. — Девушка крепко обвила шею Иуды. — Римляне быстро снесут им головы, если решат, что это может вызвать бунт… Вот так! — Она дернула руки в сторону и засмеялась. — Им плевать, что Он говорит про наших священников. Они и сами не прочь поиздеваться над ними! Главное, чтобы Иисус не порочил Кесаря и его наместников… А Он ведь не порочит? Не так ли? — Амира спрыгнула с кровати, и, не меняя интонации, добавила: — Куплю сегодня трав, раз ты не хочешь, чтобы Он лечил тебя!

—Слишком ты болтлива, женщина — пробурчал Иуда и стал одеваться.

 

3

Рыба снилась ему впервые… И этот голос. Иуда не помнил слов, но готов был поклясться, что чувствовал, как кто-то щекочет его изнутри влажным и горячим дыханием.

“Это всего лишь дурной сон”— пытался уверить себя Иуда, но тревога не отпускала его. Словно глоток испорченного вина лежала она на дне живота Искариота и время от времени поднималась к горлу кислой отрыжкой. Сначала Иуда хотел расспросить Амиру, к чему снятся рыбы, но затем убедил себя, что не пристало мужчине волноваться о таких пустяках, и оставил эту мысль в покое. Но когда с очередным приступом кашля он выплюнул на ладонь сгусток крови, похожий на рыбью чешую, Иуда не выдержал. Он стал допытывать женщину, не слышала ли она о подобных вещах раньше, но Амира лишь махнула на него рукой.

—Не рыба, а кашель должны волновать тебя, Иуда! Разве не знаешь ты, как быстро Всевышний прибирает тех, кто брызгает кровью, будто сеет рож по весне?

Но Иуда не стал слушать её. Сон таил в себе нечто важное и тревожное. Так и не одевшись до конца, не обращая внимания на косые взгляды Амиры, он стал с жаром просить Сущего, чтобы тот открыл ему глаза на случившееся. Но Господь был нем с Иудой. Он лишь позволил ему перестать дрожать, а тревоге указал оставить сердце несчастного в покое. Тогда Иуда с удовольствием позавтракал бобами, которые Амира поставила на стол и вышел на улицу.

Было свежее мартовское утро. Иуда неторопливо пробирался по полутёмным улицам города и вспоминал события вчерашнего дня. Накануне учитель объявил апостолам, что собирается посетить один из  храмов города и призвал разнести эту весть по Иерусалиму.

—Иисусе, — сказал ему Фома, — может хватит испытывать терпение Господа? Люди придут только для того, чтобы посмотреть, как священники забивают тебя камнями!»

«— …и что же Иисус ответил Фоме?!»

—Разве я испытываю терпение Его? Разве не священники много лет искушают Всевышнего и не боятся!? Так почему же я должен страшится их, если неправедны они, а не я?

Иуда покачал головой.

—Странный он, этот плотник из Галилеи! Сказать такое про священников! За эти слова его и простой народ может побить до смерти, если кто настроит их правильно!

Он звякнул ящиком с монетами и криво улыбнулся: «Да, Амира права. За Иисусом ходят толпы народа… Но что им надо от него? Лишь чудес, которыми он избаловал их!  Разве кто-то остаётся с Иисусом, когда спорит он с книжниками или фарисеями?! Только единицы слушают его! Остальные же бегут, словно пугливые лисицы!»

Иуда неожиданно остановился. Странное чувство охватило апостола. Словно нечто необычное мелькнуло перед его глазами и исчезло. Он с недоумением посмотрел на крашенные утренним сумраком дома, скользнул взглядом по мостовой и остановил взор на римском патруле, который отдыхал на противоположной стороне улицы.

Вскоре и центурион заметил Иуду. Он некоторое время с любопытством изучал его, а затем что-то сказал одному из солдат. Легионер быстро пересёк улицу и подошёл к оцепеневшему Иуде. Он снял с него ящик, осмотрел, и показал командиру. Только тогда апостол пришёл в себя. Голосом, хриплым от волнения, произнёс он хвалу Кесарю и слегка поклонился. Центурион презрительно взглянул на чудаковатого иудея, вытащил из ящика горсть монет и тут же забыл про него. Искариот с облегчением вздохнул. Он был поражен.

Нет, он не боялся римлян. Он давно привык к ним и обычно не замечал. Когда Симон Зилот спросил его, как он относится к тому, что Иудей правят чужестранцы, апостол не стал отвечать. «Уж лучше эти, чем вы» — подумал он тогда и понял, что Симон прочитал его мысли. С тех пор некоторые из апостолов перестали разговаривать с Иудой. Но это мало его беспокоило.

«Бурлит Иудея, словно брюхо с несвежей водой… И как бы не вышло из неё чего гнилого и дурно пахнущего!» — решил для себя однажды Искариот и впредь избегал разговоров на такие темы.

Вот и сейчас. Не патруль напугал его. Иуду поразило то, как он смотрел на солдат. Словно подросток, который впервые видит этих высокомерных, уверенных в себе варваров, так красиво и волнующе одетых, где красоту наряда может разглядеть лишь мальчишка или юная девушка!

Как так вышло, что Иуда Искариот, зрелый мужчина, проживший под властью римлян не один год, смотрел и не узнавал?! Только когда легионер сдёрнул  ящик, наваждение отпустило его. Чужеземцы снова стали привычной частью повседневной жизни.

«Если ночью в тебе жарится рыба, то не удивительно, что днём ты смотришь на язычников так, словно это Левиафаны!» — усмехнулся Иуда и пошёл дальше.

Но не минула и сотня метров, когда приступ кашля вновь остановил его. Иуда прикрыл рот краем талита и некоторое время бился в мучительных судорогах. Затем покосился на пятно, которое насквозь пропитало ткань покрывала и с досадой подумал: «Нет, не то ты говоришь, Иуда!  Разве так учил Равви бороться с нечистыми духами? — он поднял лицо вверх, — словно мухи к гнилому мясу, цепляются дурные мысли к молитвам моим! Вот и не слышит Всевышний их!  — Иуда хотел, по привычки, добавить что-нибудь едкое, но сдержался. Он начинал чувствовать страх.

И не напрасно.  Не успел Иуда пересечь ручей, который тёк из Кедронской долины и свернуть на улицу пекарей, где воздух всегда сер от ячменной муки, как понял, что не знает, где находится.

Апостол в изумлении замер. Он даже не мог вспомнить, откуда пришёл. Иуда посмотрел в один конец улицы, затем другой и опустился на ступени ближайшей пекарни. Грубая мужская речь доносилась изнутри её, но слова, хоть и казались знакомыми, были непонятны Искариоту.

«И возвратится прах в землю, а дух возвратится к Богу…» — пробормотал Иуда и холодная испарина выступила на его спине.

А затем возник ещё один голос. Голос был тих и будто что-то напевал. Монотонно и мелодично складывал он слова так, как складывает их заклинатель змей, когда хочет усыпить опасную тварь. Иуда некоторое время пытался определить, откуда доносится звук, а когда понял, то сжал виски руками и застонал.

«За что, Господи? За что ты наказываешь меня?!» — почти закричал он, но осёкся, смутился, и замолчал.

Голос же не унимался. На одной ноте, с непоколебимым упорством заполнял он голову Иуды, как волчец заполняет чистое поле. Тогда стал вспоминать апостол псалмы, которыми травят бесов, но сырым тестом липли они к языку Иуды и вскоре с трудом разбирал он то, что говорит.

Зато нечто знакомое послышалось ему в бормотании беса. Как пастырь, что гонит чужих овец от своих, отделял он слова Иуды от собственных и делал это очень искусно. И то, что казалось апостолу чуждым, стало звучать так, будто было напето на родном ему языке. Иуда попробовал новую речь на вкус, произнес несколько слов вслух, помолчал, снова произнёс, уже громче и чётче, сложил из них предложение, и понял, чем занимается диббук.

Это открытие потрясло Иуду. Никогда раньше не слышал он, чтобы бесы читали молитвы. Однако так искренне, с таким знанием дела обращался нечистый к Всевышнему, что апостол стал непроизвольно вторить ему. Сначала с трудом, сбиваясь и путая слова, но с каждым разом всё лучше, он вскоре почувствовал, что совместное моление успокаивает его.

«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё, да приидет Царствие Твое…» — тянул голос беса.

«Отче наш…» — повторил апостол и вскрикнул. Что-то с силой ударило его в спину. Иуда соскочил на мостовую, отполз в сторону, и посмотрел вверх. Над ним, с огромной  корзиной на голове и чертополохом вместо глаз высился мужчина.

«Хлеб наш насущный дай нам…»  — пропел голос в голове Искариота и запнулся.

—Это что еще такое?! — рявкнул пекарь.  Ему с трудом удалось удержать корзину, и он был не меньше Иуды напуган внезапным столкновением. —Ты чего здесь расселся?

Иуда молчал. Пекарь хотел добавить что-то ещё, но рассмотрел, что человек, который сидит перед ним, не похож на бродягу, и лишь с досадой сплюнул. — Давай… Иди отсюда! Нечего тебе здесь делать, — более миролюбиво добавил он, и, покосившись на выпавшую  лепёшку, прошёл мимо.

Иуда подобрал хлеб и побрёл прочь. Что-то подсказывало ему, что беса интересует больше окружающий мир, чем его душа, и он не торопился.  С каким-то зачарованным любопытством рассматривал апостол великолепный храм на вершине холма, чьи золотые плиты были подобны браслетам на запястьях богатой девушки; сложенные из серого камня дома с узкими окнами и плоскими крышами, из-за невысоких уступов которых торчали макушки глиняных сосудов; людей, столь похожих на него и в тоже время казавшихся Искариоту чуждыми и даже опасными,

Вскоре почувствовал Иуда жажду. Тогда купил он вина и запил им остатки хлеба.  Но показалось ему вино столь непотребным на вкус, что он тут же  выплюнул и то и другое. А выплюнув, поймал себя на мысли, что и пахнет в городе как-то особенному скверно. Это удивило его, так как никогда раньше не придавал он этому значения. Лишь возвращаясь в Иерусалим из пустыни или побережья Генисаретского озера, избегал он тех мест, где помои текли особенно густо, а скота было слишком много. Однако скоро привыкал он к вещам таким и больше не обращал на них внимания.

«Видно, не такая уж ты и Дева, раз воняешь, как давно немытая старуха», — пробурчал Иуда и натянул на лицо край туники.

И снова бил Иуду кашель. Уже вся поверхность платка была покрыта розовыми пятнами, а приступы болезни добавляли к ним всё новые  отметины. И стал апостол похож на часы, которые сами себе отмеряют срок. И чем ближе был конец Иуды, тем больше было у него времени.

Часы же беса истекали. Поэтому начал просить он Господа, чтобы дал ему скорее власть над Иудой. Тогда дал Господь ему эту власть, и бес завладел Иудой. И если бы кто спросил теперь Искариота, куда он идёт, то получил бы в ответ нечто странное и мало вразумительное. Словно паутиной были окутаны мысли его и, подобно мухам, которых уже поразил яд паука, слабо трепыхались они в голове апостола. Лишь иногда разум Иуды оживал. В такие моменты пытался он разобрать, что происходит, но сознание ускользало от него быстрее, чем тень ускользает от солнца. Тогда Иуда вновь погружался в полусонное забытьё.

Бес же обживался в теле Искариота. С лёгкостью погонщика мула управлял он Иудой и редко давал ему отдохнуть. Диббук гнал его от одной улицы к другой, от площади к храму, а если где собирался народ, то и бедный Иуда был среди них. Когда же кто окликал апостола, то бессмысленно смотрел он на позвавшего его и молча отворачивался.

Несколько раз другое имя звучало рядом с именем «Иуда». Тогда Искариот чувствовал, как что-то царапает его кожу, но не мог понять, беспокоит ли его разволновавшийся бес, или колючий репей пристал к подолу рубахи. Поэтому отдирал он от себя и имя, и репей и уходил.

И был он теперь похож на собаку, которая что-то ищет, но никак не находит.

 

4

Они вышли из дома, когда ангел Уриил только начал сметать с неба крошки звёзд. Вначале апостолы шли все вместе, злословили над греками и спорили, каких животных римляне стравят в этом году. Но вскоре Иисус пристыдил их. Тогда Пётр затянул рыбацкую песню, и все подхватили её. Только Матвей молчал, так как не знал песен рыбаков. Их пение наполнило улицы Иерусалима запахом воды, просмоленной древесины и солёной рыбы, и в одних домах закрывали окна, а в других, наоборот, открывали. И так пели они до тех пор, пока не осталось до храма тысяча шагов ходу. После стали терять слова и даже целые фразы апостолы. И хватали собаки куски их песен и жадно ели.

Иисус же шёл один. Неторопливо брёл он позади апостолов и был задумчив. За те полгода, что прошли с момента прихода в город, он сильно изменился. Полный энергии и жажды общения в первое время, теперь он всё чаще стремился остаться один, чтобы предаться долгому размышлению. Даже говорил он отныне сухо и коротко, будто слова царапают ему рот, как царапают кожу гвозди палача, когда он только примеряется вогнать их в плоть. Его проповеди больше не оставляли в душе светлого умиротворения. Тревога и смущение кололи сердца тех, кто слышал Иисуса.

И много проповедей было сказано. И сотни больных исцелено, и десятки притч даровано. И не раз пытались побить его камнями или предать суду. Тогда уходил он на время из Иерусалима, каждый раз возвращаясь обратно.

И чем дольше проповедовал Иисус, тем больше ясности было в его сознании, что идёт народ не за теми словами, которые он говорит, но за теми, которые они хотят слышать! А ещё за чудесами и скандалами.

«…Как варвары собираются в Римском форуме, чтобы упиться кровью гладиаторов, так и жители Иерусалима идут к синагогам, чтобы посмотреть, как я стану гнать бесов из страждущих, а священники гнать меня самого!»

Иисус неожиданно остановился. Он смахнул пыль с лица, задумчиво посмотрел на ушедших вперёд спутников, а затем позвал их. Когда ученики вернулись, Иисус предложил отдохнуть им под большим платаном, что рос посреди площади. Апостолы были удивлены такой остановке, но послушно расселись вдоль дерева и стали передавать друг-другу бурдюк с родниковой водой. Когда утолили они жажду, взял Иисус  мешок и вылил себе на ладонь немного жидкости. Пётр, который знал, что не делает Иисус ничего просто так, стал звать  учеников, чтобы подошли они ближе. Но апостолы поленились вставать со своих мест. Они стали толкать друг – друга и спрашивать, что там такое задумал Иисус.

Иисус же был безмолвен. Он сидел неподвижно и словно чего-то ждал. Притихли и остальные. Лишь шуршала листва платана, да бурлила еда в животах апостолов. Вода постепенно испарялся с ладони Иисуса, но ничего не происходило. Вначале Пётр внимательно следил за рукой учителя, но вскоре веки его стали тяжелеть, и приятная истома легла на плечи. Тогда тряхнул Пётр головой и снова посмотрел на Иисуса. Но теперь не вода блестела на ладони пророка. Что-то багровое темнело на его руке.

Удивлённо всхлипнул Иоанн. А Пётр нахмурил брови и склонился к Иисусу. Стали и остальные апостолы вставать со своих мест. С удивлением смотрели они на пятно и молчали, так как никто не решался сказать что-либо первым. Иисус же дождался, когда расползётся оно по ладони бесформенной лужицей и спросил, что видят ученики его. И не услышав ответа, посмотрел на Иоанна. И сказал Иоанн, что видит он кровь, которая течёт из руки Иисуса.

—А ты, что видишь? — Иисус взглянул на Симона.

—Разве не кровь это врагов наших, Равви? — вскрикнул Симон. — Разве не знак посылает нам Всевышний, что пришло время взять в руки…, — но увидел Зилот глаза Иисуса, осёкся и смущенно посмотрел по сторонам. Тогда Пётр обнял его, и сказал, что видит он кровь грешников и нечестивцев.

Заговорили и прочие. И много говорили они, и чем дольше слушал их Иисус, тем угрюмее становилось лицо его.

—Вот была вода, а стала кровь. И нет в вас сомнения, что кровь это, а не вода. Но страшны мне ответы ваши. Вижу я, что нет в вас единства, и нет понимания. А если нет сего у одиннадцати, то откуда будет у тысячи?  А когда будет вас тысяча тысяч, и не будет меня рядом, сколько бед принесёте вы, если даже сейчас не понимаете, что несу я миру?

После поднял Иисус лицо к небу, словно хотел что-то добавить, но промолчал. Он стряхнул кровь на землю, и пыль впитала её, как дитя впитывает молоко матери. И уже улыбался плотник, а ученики смотрели друг на друга, и зрело в них сомнение, действительно ли видели кровь они, либо была то вода, смешанная с песком. Странно молчаливы были апостолы. Словно не хотел больше Иисус слышать их.

Когда же сказал Иисус идти дальше, то подошёл к нему Пётр и заговорил так, будто вёл ранее начатый разговор.

—Точно говорю тебе, Иисусе, возьми другого… Возьми, послушай меня!  Ведь и более достойные  есть, не то, что этот! Вот и Иоанн скажет тебе, и Лука! И другие подтвердят…

Пётр покосился на товарищей и продолжил.

—Вспомни, Иисусе, как живёт он! Разве должен жить так человек, что называет себя учеником твоим? Как пожалел он масла, чтоб обтёрли ноги тебе, вспомни! Как…

—Уж не крошки ли зависти в бороде твоей, Пётр? — неожиданно перебил его Иисус и нахмурился, — или не известно тебе, что дана человеку свобода воли по подобию Божьему? И как могу я прогнать того, кто сам идёт ко мне?

Эти слова задели Петра. Вспыхнуло лицо апостола то ли от обиды, то ли  смущения. И видя это, положил Иисус руку на плечо ученика и сказал, что не думал он обидеть его, но и речей таких не желает больше слышать.

Тогда захотел Пётр обнять учителя. Иисус же вдруг отвернулся от него. И, следуя за взглядом его, увидел Пётр Иуду. И был Иуда страшен.

И был Иуда бледен. И была бледность его горяча, словно тысяча костров горела в нём. Но ещё страшнее были глаза Иуды. Как два бешенных пса цеплялись они за лицо Иисуса и всё никак не могли оторваться.

Пока не побежал Иуда прочь.

 

5

Пока не побежал Иуда прочь. Медленно, тяжело, с шумом выдыхая горячий воздух. И весело звенели в ящике монеты, и с лаем бежали за ним собаки. И лишь одна мысль терзала Иуду.

И лишь одна мысль терзала беса. Она не давала ему покоя, заставляя то неистово молиться, то что-то тихо нашептывать. В такие моменты издёвка над самим-собой слышалась в его словах, и не был он больше властен над Иудой, как прежде.

Иуде же словно раздвоился. Сознание вернулось к апостолу, однако не знал он точно, чей язык сейчас у него во рту. Так много разных слов лепилось к нему, и были среди них слова мёртвые и были живые. И грусть вызывали мёртвые, а живые оставляли горький привкус.

Тогда сбросил Иуда ящик с деньгами и опустился на землю. Он набрал в ладонь придорожной грязи и стал выбирать из неё те песчинки, которые казались ему похожими на истину. Так насобирал он целую горсть воспоминаний и стал внимательно их рассматривать. И была здесь рыба, что жарилась у него внутри, и была Амира, и был Иисус… Вспомнил Иуда, как шёл  на встречу с ним, как сел на ступени дома, и как вышел  на площадь, где рос огромный платан…

 

Где рос огромный платан. Ноги Иуды гудели от усталости, а рубаха взмокла от пота. Это было странно, так как казалось ему, что вышел он из дома совсем недавно и не должен был устать так быстро! «Наверное, болезнь отнимает силы» — подумал Иуда и перекинул лямку  ящика на другое плечо. В этот момент солнце забралось на макушку крепостной стены, замерло, качнулось и огромным яйцом свалилось вниз. Множество желтых и белых пятен заметалось по улицам города. Иуда зажмурил глаза, а когда открыл их, то рассмотрел группу мужчин, которые отдыхали в тени чинара. Все они были примерно одного возраста, крепкие, загорелые и не похожие на коренных жителей Иерусалима.

Неожиданно один из них повернулся в сторону Иуды. Странное беспокойство кольнуло сердце апостола. Невысокий и коренастый, этот молодой человек показался Иуде знакомым, но где он видел его раньше, апостол не мог вспомнить. Он вгляделся в смуглое, с крупными чертами лицо, скользнул взглядом по мускулистым предплечьям, оценил простоту талита с небольшими кисточками по краям, решился ещё раз посмотреть в глаза и уже не мог от них оторвать.

Апостол вспомнил, кто стоит перед ним. Вспомнив же, почувствовал, как наполняет его сердце радость. В тоже мгновение бес снова завладел Иудой. Во все Иудины глаза смотрел он на Иисуса, и волна горечи и обиды заливала его. Потому, что не мог быть ИИСУСОМ тот человек!

«Разве может Он выглядеть как крестьянин, у которого руки мясника, а лицо погонщика верблюдов? Разве может Спаситель обладать столь неприятной внешностью?! О, нет, к какому-то лжепророку привёл меня  этот глупый осёл!»

От досады стал бес мучить Иуду. И затрещали кости Иуды, и тысячи костров заполыхало в нём. И увидел Иуда реки крови, что текли, как потоки с гор. И боль была им руслом, а страх был дном. И понял Иуда, что и Он всё это видит!

 

6

Иуда стряхнул с ладони горсть песка. Он попытался встать, но приступ кашля пригнул его к земле. Когда же болезнь отпустила Иуду, то услышал он раскаты весеннего грома. Тогда поднял апостол голову и открыл рот, чтобы утолить жажду, что давно мучила его. И забрал дождь слёзы из глаз Иуды, а с земли забрали его кровь. Затем смыл почти все слова с языка и лишь одну короткую фразу не смог он смыть. Как гнилая заноза сидела она в теле Иуды и не мог он больше избавиться от неё.

После взял Иуда дождь на плечи и понёс его по улицам Иерусалима. И выходили люди из домов и говорили: «Вот вернул Бог нам слова наши, чтобы мы могли и дальше молиться ему». Они искали среди падающих капель свои, и если вдруг находили, то клали в рот. Однако горе было тем, кто ошибался и брал слова мёртвых или тех, кто собирался умереть. Поэтому тщательно проверяли они каждую каплю. Только Иуда глотал всё без разбора. Не мог он уже отличить речь мёртвых от речи живых.

И лишь дети были беззаботны. Радостно бегали они по лужам, так как было в них солнечного света больше, чем воды. Когда же проходил мимо Иуда, то с весёлым любопытством смотрели они на странного прохожего, который то ли говорил, то ли пытался что-то выплюнуть. Однако тут же забывали они про него. Радостное предвкушение наполняло их сердца. Приближался праздник Песах.

Иуда же, вернувшись домой, сразу лёг спать. И снова снилась ему рыба. Но на этот раз не угли терзали рыбу, а она пожирала их.

 

7

—Так ты говоришь, что Всевышний лишил одного из них разума? — первосвященник холодно посмотрел на стоящего перед ним человека и зевнул. — И какая нам от этого польза? Разве не все они и так давно безумны?

Мужчина склонил голову, чтобы Анна не видел его улыбки и произнёс:

— Правда твоя, о мудрый Анна. Безумны они все. Но не всем дано это видеть столь ясно, как видишь это ты!

Он мгновение молчал, а затем продолжил.

—Иуда скоро умрёт. Он харкает кровью так, словно его неделю били плетьми. Но уже весь город слышал, как твердит он на каждом углу, что не Машиах его Учитель!

Человек  выпрямился и посмотрел первосвященнику прямо в лицо.

—Возьми детей моих в Храм, Анна, и сразу две радости будет тебе на праздник Песах!

Анна, который теперь даже не пытался скрыть презрения, покачал головой.

—Разве ты не один из тех семидесяти, которые называют себя Его учениками? Я уверен, что тебя зарежут раньше, чем ты успеешь что-либо сделать! — Он слегка наклонился вперёд. — Лучше скажи своё имя и я распоряжусь, чтобы тебя похоронили как иудея, а не как издохшего  осла!

Человек снова усмехнулся.

—Если меня зарежут раньше, чем я окажусь полезен тебе, а ты мне, о великий Анна, то тогда я действительно глупый осёл, которому только и место, что на дне глубокого оврага…, впрочем, можешь звать меня Иудой! Мне всегда нравилось это имя!

Он беззаботно рассмеялся и продолжил:

— Да, Иудой…Почему бы и нет. Ты же знаешь, премудрый Анна, человеческую сущность. Как только Его схватят, они сразу найдут козла отпущения. Апостолы терпеть не могут Искариота! Кого, если не его, обвинить во всех грехах? Не станут же они  говорить, что Учителя предал тот, кто так любил Его!? А ты, хитрый Анна, распорядись, чтобы слуги твои… те, что явные, и те, что скрытые, — он с едким нажимом произнёс последнее слово, — чтобы с этого дня везде шептали они, что приходил к тебе Иуда Искариот, и просил денег за то, что поможет избавить Иудею от Ноцри из Галилеи! И пусть сумму называют такую, которую только безумец мог запросить за поступок свой!

 

Начало

—Ну, вот и всё…Примите мои соболезнования! — Мужчина отвёл взгляд от монитора и посмотрел на Лили. —Надеюсь, он остался доволен результатом!

Это была предписанная протоколом фраза. Её полагалось подавать с теми ингредиентами, которые подходили бы состоянию близких усопшего. Сегодня Платон решил, что мёд с щепоткой розмарина будет вполне уместен. Он тщательно пропитал каждое слово, однако женщины не оценила предложенное блюдо. Краешки губ Лили презрительно дрогнули, и она достала сигарету. Такое Платон видел впервые.

Вообще-то, курить здесь было запрещено. Он сделал предупреждающий знак рукой, но чуть не расцарапал ладонь об её вызывающий взгляд и промолчал. Эта женщина с самого начала действовала на него удручающе. Всё время, пока господина Мюллера подключали к приборам, пока он засыпал и даже когда жуткая гримаса мяла его лицо, она ни разу не выказала даже намёка на переживание! Лишь молча стояла в стороне и наблюдала.

Платон поморщился. Он взял старика за запястье и сделал вид, что прислушивается. Это тоже было частью ритуала и Платон ни разу не отказал себе в удовольствии исполнить его. В такие моменты он ощущал себя настоящим древним доктором, в халате и пенсне, как показывали в старых фильмах и ему очень нравилось это чувство.

Рука старика была подобна полуистлевшему свитку. Она ещё не успела остыть, но с чуткостью профессионала он уловил, как каменеет в ней время. Платон на мгновение скосил глаза в сторону головы усопшего и тень смущения скользнула по его лицу. В тот же момент он понял, что допустил ошибку. Платон попытался скрыться её под маской скорби, но было поздно. Лили заметила его замешательство.

—Вы уверены, что всё прошло так, как он пожелал? —Её голосе был столь холоден, словно она держала во рту ледяную сосульку, а не конец тлеющей сигареты. —У ваших клиентов всегда после смерти такое выражение?

Она не двигалась с места. Лишь время от времени выпускала и вновь ловила губами сигарету, помогая себе изящной рукой. Никогда раньше Платон не видел столь равнодушной реакции. Обычно они начинали плакать, причитать и тогда он вёл себя согласно чётко разработанных инструкций. Но, чёрт побери! У них не было инструкции на тот случай, когда заказчику всё равно, что его родной отец только что умер! Да ещё при таких обстоятельствах!

Чтобы скрыть замешательство, Платон подошёл к приборам и стал неторопливо выключать их. Он чувствовал, как она презрительно смотрит ему в спину и работал столь медленно и аккуратно, словно всё ещё мог навредить старику. Беда была в том, что он не знал ответа. Такой гримасы на лице клиента он действительно никогда не видел!

—Эй, как вас там!

Платону показалось, что сейчас она затушит окурок об его спину.

—Я заплатила немалые деньги, и хочу получать ответы на свои вопросы, а не любоваться, как вы развлекаетесь с этими игрушками! — Она явно насыпала целую горсть перца в конец фразы. —Мне кажется, никто вообще не знаете, что происходит c людьми, когда их подключают к вашим дурацким коробкам!

В этот момент на Платона нашло озарение. Он несколько раз включил и отключил последний монитор и повернулся к Лили. Мягка улыбка светилась на его лице. Он больше не боялся её. Он уже победил.

—Госпожа…ээээ, Мюллер! — Пауза была ровно такой длины, чтобы не оставить сомнений, что он помнит её имя. — Я могу предоставить результаты огромного количества тестов, которые доказывают, что наши клиенты получают именно то, что заказывают! —Он снисходительно усмехнулся. —Однако вы потратите годы на их изучение! Впрочем, вам уже были предоставленные необходимые материалы, когда вы подписывали контракт. Они достаточно просты для понимания и, в тоже время, это сто процентные апостериори! — Метал в его голосе был окончательно закалён и  последнее слово он произнёс без единой запинки. Наступила тишина.

Но как только она попыталась что-то сказать, Платон продолжил.

—Кажется, ваш отец был…диаконом? — Он сделал вид, что не заметил, как её лицо вспыхнуло от негодования. — Или пресвитером? — Совсем не разбираюсь в этих церковных чинах!

—Он был епископом! — выпалила она и нервно заходила по комнате. —Да, я помню эти «доказательства»! Тогда они показались мне убедительными! Я была уверенна, что ваши клиенты всегда умирают счастливыми! Но теперь, когда я увидела, в каких муках скончался мой отец, я начинаю сомневаться, что он…— Лили сделал паузу, подбирая слова…—что он оказался в том месте и в том времени, о котором желал! Мне кажется, я зря потратила деньги!

Женщина снова достала сигарету. Пока её пальцы терзали зажигалку, Платон сменил маску на лице и снял халат. Теперь он был строг, холоден и абсолютно спокоен.

—Давайте я напомню, на чём построен наш метод! В его основе лежат процессы, которые происходят в коре головного мозга в момент смерти. Мощный выброс энергии в экстремальной ситуации, сбой работы всех зон, потеря контроля над гормонами, всё это служит источником тех видений, о которых рассказывают пережившие клиническую смерть люди. Светящиеся тоннели, полёты, выход из  тела и тому подобные ощущения, настолько правдоподобные, что бедняги ни на минуту не сомневаются в их реальности!

Он подошел к одному из приборов и положил на него руку.

—Несколько лет назад  наши специалисты нашли способ управлять этими явлениями! Точное понимание происходящего, целенаправленное воздействие на определённые участки мозга, постоянный контроль процесса — вот три «кита», на спинах которых строится возможность создавать параллельную реальность. Я хочу подчеркнуть! —Платон выставил вверх указательный палец. — Абсолютную, совершенную реальность! Чтобы вы не пожелали—снова пережить лучшие дни своей молодости, совершить кругосветное путешествие или даже полететь на Луну—всё возможно! Наш мозг хранит колоссальный объём информации! С её помощью  можно смоделировать любую ситуацию, главное знать, как это делать. И мы это знаем!

Платон замолчал. Уже вся комната была полна табачного дыма и ему становилось тяжело дышать. Он приоткрыл окно, сделал несколько глубоких вдохов и понял, что безумно устал.

Женщина встала рядом с ним. Она выбросила окурок в проём и раздражённо процедила: — Всё это очень интересно! — Лили повернула голову в сторону кровати. — Но вы так и не объяснили  причину его страданий!

—Господи, это же так просто — тихо произнёс Платон. Сейчас я постараюсь дать ответ… Когда ваш отец впервые высказал своё пожелание, мы очень удивились. Ещё никто в истории фирмы не желал быть апостолом Иисуса Христа! Но, когда он сообщил, что свою жизнь посвятил служению церкви, всё стало на свои места. Действительно, это же так логично, желать провести рядом с Иисусом хотя бы часть Его земной жизни!

Платон покосился на женщину.

—Конечно, он и так сейчас рядом с Иисусом, там на небесах! Я даже нисколько в этом не сомневаюсь! — Платон почувствовал, что начинает путаться в теологических хитросплетениях. — Но с помощью нас он смог ещё больше! Он получил возможность увидеть, так сказать, первую часть…этой истории!

—И что? — она явно теряла терпение. — Я не понимаю, как это…

—А вот так! — Платон резко перебил её. — Вспомните, как закончил земную жизнь Спаситель! Что, по-вашему, должен был испытывать истинный христианин, когда собственными глазами видел, как солдаты хватают Его, как бьют, издеваются над Ним и как, наконец, распинают Его на кресте! Какое выражение должно было быть у него на лице в тот момент!? — Последние слова Платон почти выкрикнул. — Теперь вам понятно?!

Лили ошеломлённо смотрела на него.

—Чёрт побери — произнесла она наконец, — я как-то не подумала об этом! И сколько он пробыл …Там, рядом с ним?

—Судя по показаниям приборов, около недели, — сухо проговорил Платон. —Вы же знаете — то, что для нас пролетает за несколько минут, ими может ощущаться как недели, а то и годы. Самое продолжительное время, которое нам удалось зафиксировать, составило несколько лет!

Лили потёрла виски пальцами и скривила губы.

—Боже, у меня безумно разболелась голова от всех этих сложностей… То есть, за те несколько минут, которые прошли с момента остановки его сердца, включения ваших приборов и окончательной смерти, он прожил в своём сознании целую неделю?!

—Да, что-то около того…

—Поразительно! — она хотела снова закурить, но передумала и положила пачку обратно в сумочку.

—И кем из апостолов он… был?

—Это я сказать не могу. Наверное, тем, кто был ему ближе всего по духу.

Она задумалась.

—Я никогда не была особенно верующей.., — Женщина налила воды из специально подготовленной бутылки и жадно выпила. — Поэтому не могу сказать, кого он предпочитал! Мы вообще не были особенно близки!

«Это я уже понял», — усмехнулся Глеб и тоже наполнил стакан.

Неожиданно он заметил, как черты её лица смягчились и подумал, что сейчас, наконец, она подойдёт к отцу. Но уже в следующее мгновение перед ним была прежняя Лили.

—Сообщите мне, в каком часу будут похороны! — холодно произнесла она и быстро вышла из комнаты.

Платон несколько секунд смотрел на дверь, затем подошёл к покойному, закрыл краем простыни его лицо и подумал: «А ведь действительно, кем из двенадцати?»

 

 

 

 

Комментарии

«Праздник Кущей»:  Один из основных танахических праздников еврейского народа, начинается 15 числа месяца тишрей (осенью) и продолжается семь дней. В это время по традиции совершают трапезы (а в хорошую погоду и ночуют) вне дома, в сукке (то есть шатре, куще или шалаше), в память о блуждании евреев по Синайской пустыне (книга Исход).

«…ни одна Дева не станет ждать столь неспешных женихов» : на иврите город—женского рода.

«…я не продажная женщина, чтобы платить за свои поступки священникам!»:

В Иудеи женщины, которые занимались проституцией, должны были платить деньги в казну священников.

«…но плешивых Азазелей!»:

С Азазелем связывают один из древних ежегодных иудейских обрядов — Козёл отпущения. При проведении обряда закалывали жертвенный скот «за грехи народа», и одного козла, «возложив на него все грехи народа», отводили в пустыню.

 

«…как вершилось чудо в Крайнем море»:   В русском переводе Библии Ям Суф — “крайнее», «последнее» море ошибочно переведено как «Красное» или «Чёрмное», что по—старославянски, опять же Красное море.

«Диббук»: (идиш ‏דיבוק‏‎ — ди́бук, от иврит — прилепившийся) — злой дух в ашкеназском еврейском фольклоре, являющийся душой умершего  человека.

«Левиафан»:  морское чудовище, упоминаемое в Ветхом Завете. Иногда отождествляется с Сатаной. В угаритском мифологическом цикле Левиафан (Латану) — многоголовое морское чудовище, спутник бога моря Яма, вместе с последним поверженный Баалом.

«Уриил»: Архангел, который властвует над небесными светилами (по одной из версий)

«…тогда дал Господь ему эту власть, и бес завладел Иудой»: «И после сего куска вошел в него сатана». Евангелия от Иоанна.

«Во все Иудины глаза смотрел он на Иисуса, и волна горечи и обиды заливала его. Потому, что не мог быть ИИСУСОМ тот человек!»:  Нигде в Библии не даётся точного описания, как выглядел Иисус. Однако, если учесть, что до тридцати лет он занимался тяжёлым физическим трудом (плотничал), а так же взять во внимание самые древние сохранившиеся изображения христиан, посмотреть на реконструкции учёных, то реальный облик Иисуса должен мало соответствовать принятым в официальной религии  изображениям.

Поэтому, «Бес» – «Епископ», увидев «настоящего» Христа, не принимает этот образ, посчитав, что Иуда пришёл к какому-то другому пророку, которых в то время было множество в Иудее.

«…разве ты не один из тех семидесяти»: «После сего избрал Господь и других семьдесят [учеников], и послал их по два пред лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти, и сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою». Евангелия от Луки

Однако за тем:«…С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго. Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол.  (Евангелия от Иоанна)

«…и так пели они до тех пор, пока не осталось до храма тысяча шагов ходу. После стали терять слова и даже целые фразы апостолы. И хватали собаки куски их песен и с жадность ели»:

Иисус не только не говорил о необходимости строить храмы для служения Богу, но, наоборот, призывал молиться  прежде всего за закрытой дверью, наедине.

«Га—Ноцри»: Что же понимали и понимают евреи, иудеи под словом «ноцри» как во времена Христа, так и ныне? Ответ можно видеть в книге ведущего исследователя иудаизма, гебраиста XIX века доктора Карла Эккера: «Словом ГОЙ или НОЦРИ или АКУМ раввины называют всех неевреев. ГОЙ – иноплеменник (Втор 28:36, Втор: 28:49,50), женский род — гоя. НОЦРИ – чужой, инородец, иноземец, язычник (напр., Ис 2:6), женский род – ноцриф. Позднее, в талмудический период, появился еще синоним АКУМ, применяемый обыкновенно раввинами для обозначения тех из гоев, которые исповедуют христианство» (Эккер К., “Еврейское зерцало при свете истины”, Падеборн, 1884).

Понятно, почему раввины требовали от евреев называть Христа только так: Ноцри. Они пытались таким образом СТРАХОМ отвратить евреев от Его проповедей. Ибо во времена земной жизни Христа не только галилеяне, самаритяне, эллины, египтяне, римляне слушали Его проповедь, но и лучшие из евреев воспринимали Слово, порывая с иудаизмом. И вот это раввины стремились пресечь угрозою смерти. Использовали закон иудейский, который запрещает евреям учиться у НЕЕВРЕЯ и почитать богов НАРОДОВ ИНЫХ. Второзаконие: «Уговаривающего тебя… служить богам иным, которых не знали отцы твои — богам тех народов, которые вокруг тебя… убей такого, побивая камнями его до смерти. Пусть весь Израиль услышит и убоится» (Втор 13:6—11). Не хочешь, говорили раввины евреям, подпасть под этот закон? – тогда не слушай Ису Га—Ноцри (Yshu Ha—Notzri): Галилейского Гоя!

 

«Машиах» — «спаситель Иудеи» и далее всего мира.  Великий вождь и политический гений, подобного которому мир никогда не знал и не видел.

«Апостериори»: знание, полученное из опыта. Противопоставляется априори  доопытному знанию.