Моему отцу посвящается
1.
Иду я, сам собой довольный,
Дорогой дальней фронтовой:
Покинул дом и град престольный,
И буду на передовой!
При штабе числюсь я радистом.
В «учебке»*, напрягая слух,
Постиг язык телеграфистов −
Одну из воинских наук.
Как жаль, не видит мать родная:
Какой я бравый рядовой!
Ведь плакала, главой качая:
«Куда тебе на фронт? Слепой!»
Тогда не взяли – близорукость.
В Москве на курсы поступил,
Стал мастером настройки звука
И назначенье получил.
Горжусь: солдат в полку стрелковом
Уверенно иду в строю
В обмундированье новом
И марширую, и пою.
Скрипят армейские ботинки,
«Американцы»*, на ногах,
Вот, мне бы в них на вечеринки!
Любой б соперник мой зачах!
А девушка, что прочих краше,
Взглянула б, улыбнулась мне…
Тебе, холодная Наташа,
О чувствах напишу в письме!
Мне восемнадцать, это − много.
Могу стрелять и немца гнать!
Не хуже, не слабей другого,
А, значит, надо воевать!
В июле фронт резерв покинул
И в наступление пошёл.
Глядеть вокруг на лес и нивы,
Дорогой я бы предпочёл,
Но вижу брошенные танки,
Железа груды − след врагов.
Да, в сорок третьем схватки жарки!
Россия рвётся из оков!
Торчали трубы без строений,
В руинах чёрных города,
Двойной змеёй узкоколейка
Вела в завалы, в никуда…
От Мурома на фронт спешили.
Ахтырку, Курск и Обоянь
Войска уже освободили.
Потери сеяли печаль.
Полки текли рекою к югу,
Скакали кони вдоль дорог,
Теряя сёдла и подпругу,
Без павших где-то ездоков.
Шли долго, фронт отодвигался,
Воздушной массой август плыл,
Лба воспалённого касался,
Усталых ног и взмокших спин.
Жара стояла, птицы пели,
Как в детстве, рано поутру.
Машины грузные гудели,
И пыль клубилась на ветру.
2.
Радистов в штабе было трое.
Распределение такое:
Один сержант был командир,
Он старший, опытнее был.
Не помню имя, Солнцев звали,
Недолго мы друг друга знали.
Другой сержант (обычный воин)
Был замкнут, чем-то недоволен,
Национальностью карел.
По виду был сметлив и смел.
Я – рядовой, помощник их,
Вполне послушен был и тих.
Вся наша ценность – передатчик.
У Солнцева была задача
Радиограмму передать.
Успел он текст из штаба взять,
В кювете с радио залёг,
Настроить станцию не смог.
Раздался вдруг повсюду гул,
Он так по сердцу резанул,
Что я, глаза поднять не смея,
Смотрел, как Солнцев став белея,
Промолвил тихо: «Юнкера…*»
Тень самолётного крыла
Накрыла войско в ровном поле.
Укрытий нет. Такое горе!
Бомбёжка − как землетрясенье,
Гремящий ужас, пораженье
Внизу распластанных людей!
Ничтожен каждый, как пигмей.
Кричали люди, ржали кони,
И я уткнул лицо в ладони,
К земле прижался всей длинной,
Как будто маленький такой.
Карел наш в клевер побежал,
Я рядом с Солнцевым лежал.
Три «юнкерса»* взрыхляли шлях
Воронками под жуткий вой.
Смятенье, хаос на глазах.
По звукам завязался бой:
Зенитки били за спиной.
Не сразу кончился налёт,
Страшнее был второй заход.
Тут Солнцев громко крикнул: «Чёрт!
Эх, ноги, ноги…Вот беда!»
Взглянул, попали: кость видна.
Разрывы, крики нарастают:
Бомбит прицельно сверху фриц!
Кровь командира вытекает,
И медицинских нет сестриц.
Пакеты и портянки в дело
Пустил, как мог, пусть неумело,
Но рану я перевязал.
Тут и меня фашист достал!
Нога подпрыгнула сама,
И неподвижною легла.
Когда бомбёжка отгремела,
Солдаты поднялись несмело,
Увидели, что мёртв наш конь,
Что вёз катушки * за собой.
Попал в него бомбардировщик.
Один комвзвода, как ковбой,
Поймал немецкого коня,
И, чуть не плача, матеря,
Запряг его в повозку нашу.
Без проводов на фронте «каша»
Случиться может, не дай Бог!
Пленённый конь в беде помог.
3.
К нам подбежали медсестрички,
Намокли щеки и реснички,
В слезах бинтуют, говорят:
Погиб комвзвода санитаров,
Остались яма и огарок.
Убитых положили в ряд.
Носильщики и нас собрали
И разместили у стогов.
Фашистов радостный «улов»
Собой тогда мы представляли.
А полк продолжил дальше путь.
Нас заберут когда-нибудь:
В дорогу раненых не взяли,
С трудом орудия везли.
В повозке, канувшей вдали,
Оставил я шинель и «сидор»*.
Мы без вещей заночевали,
Два потрясённых инвалида:
Сержант мой Солнцев был со мною.
В стогу соломы он лежал,
То спал, то бредил, то стенал
Над окровавленной ногою.
Вдали алел закат вечерний,
Напомнил он отца и мать,
И грёзы стали донимать
О жизни прежней, довоенной…
«Мальцами»* по грибы ходили.
Отец был строг, но справедлив,
Нам оплеухи отпустив,
Ругал: «аукаться» забыли!
Зато мы с братом по корзине
Набрали свеженьких опят!
На зависть грибников-ребят,
Опята сверху не прикрыли.
Как пахнет скошенной пшеницей
И остывающей землёй!
Победно скачет конь гнедой,
Сухой осенний лист ложится…
Я жив? Война, должно быть, снится?
Но голова болит, кружится…
Уже светает, Боже мой!
Что Солнцев? Будто отдыхает,
И неподвижно в небеса
Глядят глаза, на нём роса
Лежит и бисером сверкает.
Так близко видел смерть впервые,
Бомбёжку, страх сковавший нас…
Быть может, Солнцев меня спас,
Что б дальше шёл я по России?
Под Белой Церковью сражался,
До Киева почти дошёл…
Простой боец, а не орёл,
Сержантом позже назывался.
Я был подлечен, снова ранен
И «комиссован» из полка.
Как плеть, повисшая рука
Меня лишила поля брани.
Пусть мой рассказ не про сраженья,
Всего-то про один налёт:
В пехоте выжить, хотя б год, –
Такое редкое везенье!
Я помню всех, кто не вернулся,
Друзей, товарищей моих,
Чей голос на войне затих,
Кто с мирной жизнью разминулся.
Себя на фронте не жалели,
Полита кровью благодать,
И долго раздавался плач
Семей, что вмиг осиротели.
Слабеет память. Год от года
Победы меркнет торжество,
Стальное мужество всего
Несокрушимого народа.
Примечания:
- В «Учебке» − в учебном заведении, здесь на курсах радистов.
- «Американцы» − американские ботинки, которые советская армия получала из США по Ленд−лизу.
- «Юнкера», «юнкерсы» − самолёты, выпускаемые немецкими заводами Хуго Юнкерса, фирма Junkers&Co.
- Катушки – большие бобины с намотанными телефонными проводами.
- «Сидор» − просторечие, солдатский вещевой мешок.
- «Мальцы» − просторечие, мальчик, подросток, юноша.
- «Комиссован» − освобождён комиссией от армейской службы.
01.01.2019 г.
