Алексей Ивин. Сошедшие с круга

Урок физкультуры был последним. Учитель сказал, что будет гонка на три километра, и сейчас возвышался в толпе мальчишек и девчонок с секундомером в руках. Кое-кто, в том числе и Иван Шубин, еще возился с лыжными креплениями. Если бы с утра он догадался надеть шерстяные носки потолще! Лыжные ботинки были без утеплителя, ступня в них болталась, точно поршень в цилиндре. Ботинки были жесткие, неуклюжие, грубые, точно деревянные колодки, и хотя он напихал в них порядочно страниц из учебника физики, теплее не стало. Мороз пощипывал уши, руки и ноги мерзли, окна школы покрылись причудливыми узорами, а крыльцо и карнизы – пушистой бахромой инея.

— Леонид Павлыч, седни двадцать пять градусов. Может, не побежим? – спросил Глухарь, друг Ивана Шубина, расклоняясь от завязывания своих веревок. Глухарь был в валенках и лыжи выбрал с кожаными креплениями. Он-то дурака не свалял.

— Побегут все, мальчики три километра, девочки – два. С лыжни не сходить. Я буду здесь вас встречать и засекать время. После лыжни сразу в раздевалку.

Лыжи со стальными креплениями Шубину определенно не нравились. Но менять было уже поздно, потому что первые лыжники уже стартовали. Носорогу легче развернуться на поворотах, чем в этих лыжах. Скользят и разъезжаются в разные стороны. Садист Капитоша важно переминался в своем толстом мохеровом свитере и спортивных штанах возле посиневшего от холода ученика, замеревшего на старте, потом резко вскрикивал: «Пошел!» – ударял его по заднице лыжной палкой и записывал время старта в блокнот. А между тем из кармана у него торчал красный флажок, и полагалось махать флажком, чтобы все было по правилам…

Получив свой удар палкой, Шубин рванул со старта в спринтерском темпе, но, еще не выехав со стадиона, понял, что надо сбавить. Лыжня здесь, на стадионе, была разъезженная, и чувствовал он себя как корова на льду: того и гляди упадет. Только когда по берегу речки проехал мимо школьных мастерских и крестьянских хлевов и углубился под великолепные развесистые ели, расслабился и почувствовал себя увереннее. Сзади пока никто не нагонял.

Погода была чудесная. Лыжня на солнце лаково блестела, замеревшие ели и остекленевшие березы казались вымерзшими и подсиненными, как постиранное белье. Вся соль этой игры заключалась в том, чтобы догнать впереди идущего. А впереди шарашилась Ленка Бабкина, и догнать ее – было раз плюнуть. Шубин сделал это на первом же подъеме, когда лыжня стала взбираться на другой берег речки. И опять впереди открылось взору игравшее на солнце бриллиантами снежных крупиц безлюдное пространство снежных полян. Шубину теперь бежалось хорошо, только лыжи, чересчур скользкие, все откатывались чуть назад после каждого шага. Шубин налегал на палки и катил, виляя меж заиндевелых кустов. Сейчас вон к той елке, говорил он себе, а оказавшись у елки прежде, чем успевал подготовиться, намечал следующий ориентир. Местность была сильно пересеченная, спуски и подъемы могли бы довести кого угодно более нервного, но Шубин ими только наслаждался.

На прямой, когда лыжня вышла на линию электропередач, его обогнал Васька Рыжиков. Васька был здоровый второгодник. «Дорогу! – заорал он и пронесся мимо опешившего Шубина как буря. – На рекорд иду!» – донеслось уже спереди; кольца лыжных палок так и мелькали. Но Шубин знал свой темп и продолжал в нем работать. Впереди в сугробе барахталась Катя Ползикова: Рыжиков ее попросту спихнул, и теперь она не спеша поднималась, чтобы Шубин ее тоже успел обогнать. Когда девочки надевают лыжный костюм, такое ощущение, что у них остается одна большая задница. «Это чтобы им удобнее рожать», — на ходу сообразил Шубин, спускаясь налегке в ложбину и из озорства сбивая иней с куста. Провода на линии тоже все закуржевели, на желтых смоляных столбах были выведены черные цифры. Это, должно быть, год, когда их ставили. Год и порядковый номер. Отец у Шубина был электромонтер; когда на линии случался обрыв, он брал моток провода, кошки, топор и пару фарфоровых изоляторов и со всеми этими причиндалами вставал на лыжи и шел его отыскивать. Он висел на верхушке столба, как дятел, оперевшись на хвост, и казалось, вот-вот начнет долбить древесину.

Впереди замаячили двое – Васька Рыжиков и Глухарь. Глухарь не уступал дорогу, а сам шел медленно, и отсюда уже было слыхать, как Рыжиков с ним ругается. Наконец он не вытерпел, свернул на целину и пошел в обгон. Но под снегом оказалась пригнутая ветка, в которую он и попался, как в капкан. «Все, один готов!» – с удовлетворением подумал Шубин, видя, как Рыжиков дергается и чертыхается, пытаясь высвободиться из упругой петли. Впереди теперь был только Глухарь, который несколько раз оглянулся на Ваську, оскаливая зубы.

На длинном спуске за кладбищем Глухарь исчез было на какое-то время из поля зрения, но тотчас обнаружился у подножия косогора. На этом косогоре, поднимаясь по нему торопливой лесенкой, замешкались еще двое из прежде стартовавших. Пар от них так и валил, как от рабочих лошадок, когда они в гору тащат воз, перебирая мохнатыми копытами. Шубин хорошо разогнался с помощью лыжных палок и по инерции въехал на половину косогора. «Елочкой» на таких вихляющихся лыжах подниматься не годилось, так что и он тоже стал подниматься лесенкой и оказался наверху раньше, чем Глухарь и еще один из бежавших. Дальше он вилял меж елок, точно запутывал следы, и чувствовал, что начинает суетиться, точно за ним гонятся гнев и обида всех, кого он обскакал. Очки запотели так, что он уже в них не видел, а телу стало так жарко, что пришлось размотать шарф и засунуть его в карман. А то бы потерял. Однако пальцы на руках и ногах по-прежнему зябли. Вообще, после этого подъема Шубин чувствовал себя как заяц, у которого передние лапы еще сзади, а задние так и несут вперед. Надо было, чтобы они сравнялись, а то получается какая-то чушь.

И в это время сзади вновь послышалось пыхтенье Рыжикова.

— Шуба, затопчу! – заорал он с придыханием. – Купил доху я на меху я, а

на хуя!

«Чего он так много болтает? – с неудовольствием подумал Шубин. – Ведь силы же тратит». Рыжиков пронесся как буря, едва Шубин свернул с лыжни, но было заметно, что в его действиях больше суматохи, чем упорного стремления идти на рекорд.

И вдруг, на полушаге, точно навеянная вместе со снежной пылью после Рыжикова, Шубина пронзила странная мысль – и он остановился. Сердце бухало, в ушах стоял гул разгоряченной крови, пот заливал глаза, дыхание с шумом и свистом рвалось из груди, но над лыжней и прилегающей местностью висела, стыла, объемля кристаллический воздух, столь полная тишина, что Шубин показался себе сумасшедшим. Впереди громко стрекотала сорока, отлетая прочь по криволинейной траектории от еще одного сумасшедшего – Рыжикова, которого уже не было видно за елками, и ее резкий стрекот лишь подчеркивал обвальную глубину лесной тишины. Сорока оповещала лес с той суматохой в голосе, какая бывает у людей на пожаре: точно сама чуть свихнулась.

На лыжне показался Глухарь; он шел, низко опустив голову, как бык на пикадора, и судя по виду, уже в полуметре от себя ничего не различал.-

— Мишка, мы чего, чокнутые? – спросил у него Шубин в надежде на

понимание.

— Ты чего?

— Я говорю: мы чего, дураки?

— Почему это?

Читайте журнал «Новая Литература»

— Так мы куда бежим-то?

— Как это куда? Соревнование…

— С кем соревнование-то?

— Между собой. На время. Ты чего, спятил, что ли, правда? На время

соревнуемся – кто быстрей.

— Мишка, так ведь времени-то вагон…

— Я с тобой две минуты потерял трекая. Пусти с лыжни, чудо в перьях!

– Глухарь начинал по-своему сердиться, а это означало, что душевное состояние друга ему по меньшей мере чуждо. – У меня одни двояки по всем предметам. Хочешь, чтоб я еще и физкультуру завалил?

— Да Мишка же! – взмолился Шубин. – Я не об этом. Смотри, какое

небо… синее! У меня тут шалаш близко, пойдем покурим. Мы же не дураки.

— Капитоша…

-Что нам Капитоша? Он нас, может, голой жопой в снег заставит

садиться – ты сядешь?

-Нет.

— И я нет.

-Мать расстроится.

— Уговорим вместе-то … Пошли! Вон за теми елками – три минуты ходу,

и мы будем там. Ведь мы же не дураки, Мишка! Ты посмотри на Рыжего. Он думает, что он здоровый, а он на цепи. Его Капитоша по кругу гоняет, как собаку. За ним хоть сейчас чумовоз присылай, он же уже дурной. У него вид такой, точно ему в конце шоколадный торт вынесут. А ему всего-навсего палочку поставят в табеле…

— Так это, Вань… нам же, это, влетит! – не унимался Глухарь, однако его

лицо приняло уже живое осмысленное выражение, и стоял он, навалясь грудью на палки, уже в свободной позе: отдыхал и от цели отключался. – Я тоже бежу и думаю: шальной, думаю, ты, что ли? Вон девчонки, думаю, еле плетутся, лишь бы круг пройти. Девчонки хитрые, они надрываться не любят.

— Да я не о том, Мишка, — уже рассудительно говорил Иван Шубин, свернув с лыжни, прокладывая путь по целине и поминутно оборачиваясь к другу, который следовал за ним шаг в шаг. – Понимаешь, допустим, мы победим. Допустим, поставит он нам по пятерке, в табеле распишется даже – пусть. Даже пускай школьные соревнования выиграем. Даже районные пускай. Ведь от этого ничего не меняется. Сорока как стрекотала, так и стрекочет, лес как стоял, так и стоит. Мы только этого дурака Капитошу порадуем, что мы такие смирные, а нам-то что от этого? Ради чего стараться? Да мы лучше сейчас в свое удовольствие в шалашике побазарим, как нам твоего хорька изловить. А то он у тебя всех кур передушит…

— Не хорек – ласка, — совсем оживился Глухарь, поощренный тем, что затронули близкородственные интересы и подобрались к насущной проблеме. – Я же ее поймал! Я тебе не рассказывал разве? Ты что! Она попалась запросто. Знаешь как? В крысиный капкан! Да что ты мне говоришь – утащит: я его привязал на вот такой толщины бечевку. И землей еще присыпал, и заровнял…

Друзья уходили вглубь темного молчаливого леса, везде увенчанного ярусами снега, потому что уже давно крепко морозило без ветра, и весь прежде выпавший снег лежал по-прежнему рыхлый, только чуть огрубевший и выкристаллизовавшийся на морозе. Лес никого не ждал под свой холодный полог – ни школьников, ни охотников, ни цивилизацию, ни войну. Он не откликался на приветы и действия этих двуногих и тех, в поселке, но его преимущественное покровительство, возможно, все же простиралось над двумя мальчиками, потому что они любили и знали его тайны, его зверей и пернатую тварь, его произрастания и голизну, неудобья и живописные виды, и их не слишком влекло в круг, где двуногие шумели и волочились вот уже тысячу лет. И когда этот гул достигал неба, под ним не оставалось покоя.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.