Кирим Баянов. Angels are fallen feels different… (статья)

Hop of Life

 

Я виноват только в одном.

– В чём Джекки?

– Что заключил пари с дьяволом.

– И кто выиграл?

– Он. Но я отчаянно сопротивлялся его власти над твоей ипотекой.

– Что такое ипотека, Джекки?

– Не бери в голову, Дженни. Ведь это Дьявол! Я проигрывал ему в карты сотню раз. И хоть раз бы он спросил меня, знаю ли я как пахнут мои носки…

“Вы верите в Бога? – спросил меня однажды кто-то”.

– Нет, я совершенно в него не верю.

– А поему вы в этом так уверены?

– Я не люблю считать звезд…

– А как это соотносится с тем, о чем мы говорим?

– Очень просто. Если вы считаете звезды, реальней веры в Бога, то религия считает наоборот.

Кое-кто может не согласиться с этим, но несогласиться с тем, что миром правит случайный случай не согласится только идиот. И тем не менее, в этом есть злость. Но я говорю об этом совершенно спокойно.

Я провинился перед многими авторами, за свое поведение, но мною двигали благородные чувства. А за то, что я использовал их в своих интересах, каждый кто в преображении находит злость преднамерений, может не смущаясь толком заявить на меня в суд.

Я был неосторожен и, молод, полон неожиданности из жадности и сил доказать иные правила в пути, который разделяет всякий, кто идет дорогами проторенных истин. Клише, что ведут нас, забирают наши души. Поэтому мне глубоко и горько сейчас сознавать, что с каждым разом встречающийся на моем пути прохожий, случайный, новый человек, не знает, что есть цель искусства, медь и счастье начинаний, новых идей.

Их всё меньше. Меньше счастья. Меньше доброго и чистого, где даже в словарях есть слово, с которого начинались когда-то мысли.

Меньше тех, кому должны за них, и больше тех, кто обязан.

Что б забыться о прошлом и плохом, я отдам им данное и честь в устах:

Читайте журнал «Новая Литература»

– Право равняйсь! Смирно!.. Забыли отдать честь, сержант!

– Извините. Не помню, где потерял…

– Она у вас когда-нибудь была, Джонсон?

– С тех пор как до меня дошли слухи о бесполезности этой вещи, сер, она была при мне…

Всегда отдаю честь мэтрам. Но что, что до них то, она им оказывается ни к чему. А потому снимаю шляпу теперь перед неординарным и всегда уникальным, – раздавать эпитеты оному, что больше венчанных мной, пока воздержусь.

Зачем? Да потому что здесь всегда есть место желанию сказать много, желанию высказаться как можно пространней и больше, сказать много похвалы. Но это лишь подталкивает обязанного к точному отображению действительности, фактам, излагать так и лишь то, что необходимо. Не изменит долг, что стоит перед каждым художником: будь то железное перо лишь только ставшего на ноги или стезю открытий молодого искусствоведа, за железной маской которого, скрывается маститый волк, жадный до талантов.

Ничто так не вдохновляет как чарующая музыка хвалебных дифирамбов. Лишь немногим в долге осознавать, как много сделано каждым для простоты и ясности обычной статьи. Журнальный столик – не ослепительная роскошь, а само собой обыденное средство снять стресс. Вместо телевизора за уголком в холл или позади коридора в доме, где растет не доход или печалится эстетика над внешностью, а печалится над безответностью разумного упрямству хозяин или его хозяйка, – глупости, людской молве и тихому забвению с которым засыпаешь, отходя в день завтрашний.

Я снял пальто и сел за стол. Взял в руки Паркер. Зачем? Не знаю даже, что сказать. Быть может, так будет легче объяснить, что публицистика – это, не журнальная статья, а журнальная статья – то не журнальный столик.

 

Watermark

 

Джуа – творит вещи такими, какими их видят ангелы?

Или он творит вещи такими, какими их воспринимают люди?

И если да, то какими же и как мы их воспринимаем? Похоже это не самая чистая эстетика в своем паспорте, не говоря о грязи, слякоти и декадансе.

Какой облик у его эстетики? Что преподносит нам господин бородатый и седой на вид, лет сорока пяти, за пятьдесят; кто он, что рисует нам эстетику жанра непонятную; для многих вне их мира понимания, вне времени и пуританских правил; не превозносящую, не умаляющую роль творца. Что он нам предлагает? Откуда он? Куда смотреть в его картинах и зачем тем более распознавать, анализируя каждый дюйм, кусочек этой странной мысли, что плавает в лабиринтах яви, на границе бессознательного в каждом подсознании любой науки, ремесла, искусства, повседневной жизни, жизни каждого на холстах одного из многих. Он один, а необхватной страсти мало. Мало времени и час забвения наш короток: мы вечно спешно собираемся с работы и спешим в метро или по каретам в дом. А там нас ждут заботы, только лишь отчасти наши.

Для тех, для кого дни мелькают один за другим, как полотно хайвея, нет большей радости, чем наблюдать как скоро мы впадаем в спячку, забывая выразить нашу благодарность. Каждому. Любому, кто к нам добр. Кто привносит в нашу жизнь не только мудрость избытых кем-то дней, знания, но и сам факт пребывания в ней, кто поделился с нами тем, что было на душе. Кто-то скажет, что эстетика декаданса – это грязь, и в ней нет ничего, что могло бы заинтересовать нормального человека. Именно о ней и пойдет речь.

“Эстетика ли – это вообще?” – самый верный вопрос, который можно было бы поставить перед тем, как знакомиться ближе с искусством одного из величайших мастеров этого жанра. Однако, чтобы ответить на него следует понять, что есть само искусство в понимании любого мастера тех смежных жанров или даже стилей в жанре самого искусства.

В любом случае помнить надо каждому, что их мнение всего лишь их, оно поверхностное и не отражает всей картины в полноте внутреннего мира автора. Что я, что кто – что есть мое мнение? Всего лишь мнимая величина.

За окном весна. Тепло и сон городов. На моих часах 9:29 пи эм. На небе цвета синего велюра в облаках трещина лунного кракле. Ветер бьёт в голову и пахнет травами. Танец больших городов несет свои сны через отполированные неоны и оптоволокон. В них запутались мотыльки, трепеща в экстазе. Одинокий прохожий в затишье. Колодец домов в омуте автостоянок. Я снова курю. И если бы у меня была жена, я сказал бы ей это.

Но вместо того я делаю себе снова кофе и вспоминаю, как трудно живется художникам вне времени. Потому что вне событий лишь только словари, где сложно отыскать помимо всего одно лишь слово, которого нет: “добро”.

 

09:29 pm

 

Взгляд на искусство всегда остается таким, каким в нас его закладывает мир научной мысли и внешнеобразовательная система. Они не воспитывают вас изнутри, а только дают знания и требуют беспрекословного следования правилам и обязанностям классического в их понимании, полной безграмотности телячьего следования правилам особой школы не требования глубоких размышлений и надобности чувственного вдохновения прямого подчинения. Это все чего они требуют.

Но согласитесь…

Что это не так уж мало.

Воспитывая художника, вы воспитываете, не носильщика ведер с пойлом или пшеном в малобюджетной организации, сумасшедшем доме. Согласитесь с этим сразу, иначе будете все время возмущаться и пенять на меня в недосказанности.

Что такое художник?

Во все времена он был творцом. Что такое математика для искусства? Это геометрия. Что такое Бог? Это вдохновение, и творец, и геометрия. Не что-то по отдельности, не то, ни другое, ни третье, а все вместе. Потому истинный Бог – это не геометрия, а всего лишь часть.

Что же насчет возможности научиться искусству, а у кого ее нет, то это выражение, в котором все то, что есть всего лишь относительно.

В пространстве и во времени все бесконечно, за исключением начальной и конечной точки, а самая короткая прямая к искусству – это бесконечное восприятие времени, пространства и эмоций. Тогда зачем мы отмечаем и проделываем столь долгий путь к искусству. Учась геометрии, эстетике, техники рисунка. Да просто потому, что параллельно этому, мы получаем знаниям мировой художественном мысли и эстетики, обнаруживаем свой стиль.

Кун-фу тоже начиналось с одного удара в дерево. Где логика? И если искать ту в том, что влияет на наше мнение, мысли, наши чувства, мы вряд ли, под самый конец нашей жизни, ее найдем. Потому как нет в сомнениях относительно существования бытия или не существования его логики, и никогда не будет.

 

Paint the sky with stars

 

Работа Де Вито на мой взгляд заключается именно в этом. И потому я оставлю его творчество пока до обсуждения господина Джуа.

Что ж вы такое творите, господин Джуа? Что ж вам все так неймется и не терпится впадать в чернуху? Может быть, вы завидуете распутной жизни? Или вы ее обличаете? А может быть вам “поставить марку” на это все? Так, чтоб ни у кого больше не было…

А что если Джуа совсем не думал на этот счет, когда рисовал? Допускаете? Я тоже. Но мы ведь с вами экономисты до мозга костей… понюхаем йода в палате Фреди Меркьюри под песню “Who wants to live forever”, и пусть кувыркаются в гробах все экономисты, – мы взяли за жабры Джуа и теперь он от нас не уйдет.

Потому что мы сами лежали в палатах и нюхали forever на запах. Нам-то теперь нет нужды объяснять, что Джуа добился бы хоть какого-то маломальского успеха, будь он двоешником по геометрии и алгебре. Значит, и думать обязан.

Думай, Джуа, теперь, что сказать людям! Они про тебя знают все…

Научился ты рисовать как математик и думаешь, как экономист.

Чувствуете что-нибудь? Нет? Я тоже. Убили мы с вами наши чувства вконец, вырезали под корень и выжгли каленой иглой. Что теперь будем делать?

Чувствовать пустоту, потому что как-то немного грустно, что она пришла так неожиданно, в самый разгар веселья. Уверяю вас, что после нее остается кое-что еще. Оно приходит также неожиданно и совсем неотвратимо как одно суждение следует за другим в колодце холодной логики. Что это? Или кто это? Едва ли можно это назвать какими-то особенными словами, тем более дать этому хоть сколько-нибудь рациональное определение. Заглянем на тот край грани, за которым нет эмоций, только пустота. И в ней, представьте себе, рождается жизнь. Так говорят. Не знаю, не проверял. Пусть это будет пустая гавань вашей души, когда тьма покроет ее и застит ваши глаза. А через них в сердце поселится пустота еще большая, чем вы могли себе когда-то представить; пусть вас одолеет мрак, спустя мгновения, через который вы откроете, чего никогда раньше не видели, и может быть, только тогда вы почувствуете, что время течет сквозь вас не как облака, которые летят друг сквозь друга, не задевая, а как ток, который переполняет вздохами громких раскатов небо; пусть вы разразитесь дождем и позволите ему быть, как и всему тому, что вас окружает, потому что это ваше желание; и пусть вы разразитесь молниями оттого, что вы чувствуете, чувствуете силу и жизнь.

Падают ли мертвые птицы на полотнах Джуа замертво? Чувствуете ли вы пустоту в его математических манипуляциях? Нужна ли такая “маркировка” искусству? И что тогда, в самом деле эстетика, если не то, что рисовал сам Гигер? Уникальная, бессмертная, таинственная частица самой смерти, того, что не может настичь сама смерть, то, что в искусстве принято называть самыми непристойными и малопривлекательными словами, становится мыслью, идеей, – превращаясь не в изнанку красоты, а в само естество, минуя запреты и барьеры. И так можно сказать, потому что это есть красота и никак иначе, что в любой красоте должна быть капля несовершенства. Ибо именно она делает красоту совершенной, делает предмет уникальным, оригинальным, не похожим все ранее виденные. Это всего лишь мысль. Но, как и любая мысль, она становится материальной… Откуда она приходит? Может быть, с той стороны, где течет река забвения? А может, с той стороны, где созерцает звезды холодный колодец нашей логики. И что тогда есть та вода, которая в нем, если не информация из бездны нашего подсознания…

 

8:15

 

Какую форму может она принимать на холстах, если дать ей волю и ничем не контролируемую способность самовыражаться? Да любую, вплоть до сюрреализма. Но позвольте. Где вы видите сюрреализм на картинах Джуа или…

Опустим пока что “или”. Наберем воды в рот и подышим носом. Говорят, так лучше усваивается информация.

Вряд ли можно найти столь мало понятную школу, как сюрреализм, подходящей под творчество господина А. Джуа. Тогда с чем он работает? И какой смысл вкладывает в свои работы?

Достойный вопрос.

Мы приходим к мнению все же, что господин А. как ни странно, думает при работе над своими произведениями. Но я бы назвал это не совсем процессом размышления, а скорее комплексной работой, как эмоций, так и сознания. В какой-то мере он просто копирует подход к картинам мастеров сюрреализма, модерна и неоготики на грани сна и яви, – это, то состояние мышления, которое я бы вменил ему. Но кто я такой, чтобы раздавать диагнозы творческим людям? Тем более что они у меня не лечатся. А лечу я так – я мыслю, следовательно, я существую. Если душа – это сознание, а сознание, это нервные импульсы, тогда где гарантия того, что молния это не нервные импульсы самого господа Бога? А если это не нервные импульсы самого господа бога, а всего лишь метеорологическое явление, тогда где гарантия, что душа – это сознание? А если душа – это не сознание, то тогда, что… то, чем мы мыслим? И если мы мыслим, как раз тем чем я подозреваю, то где гарантия того, что мы когда-либо поймем что такое жизнь, а как следствие и смерть, откуда мы приходим и куда идем. И если кто-либо мыслит, думая, что все это пустое, то зачем нам душа? Ведь мы существуем, судя по всему, без нее…

Позвольте, вы упустили нервные-серые клетки, – а как же материя? Вот! Без нее никуда.

Дались вам эти торсионные поля и жизнь, которая зарождается в вакууме. Будьте реалистами.

А если мы реалисты, тогда будьте добры, так же чувствовать. И если вам не дались торсионные поля и жизнь, что зарождающаяся в вакууме, то не стоит дальше читать. Потому что дальше будет все только глубже и на “8:15”.

Разделаемся с манерой и стилем Джуа на “дважды два”.

Если все-таки принимать во внимание, что есть не только материя, но душа абсолютно в равных пропорциях, стало быть, и есть в искусстве то, что в нем должно быть. А именно чувства, эмоции, – без исключения, – здоровые ли они или больны.

Кто ответит на вопрос, какими они должны быть – ответит на вопрос каким должно быть искусство.

Кто-нибудь знает, каким должно быть искусство?

Выплюньте воду, подайте голос!

Кто? Я? Вы наверное издеваетесь…

Никогда ничего не смыслил в торсионных полях, где зарождается вакуум, а в нем мысль. Тем более что такое искусство, и каким оно должно быть. Наверно оно должно быть таким, каким его видит тот или иной автор. Если вас интересует лично мое мнение, я скажу, что все относительно и не буду здесь оригинален.

А так как мнение мое не расходится с мнениями большинства этой планеты, перейдем сразу к Иллюминати и потусторонним масонам…

Расслабьтесь, не следует готовиться к очередной ахинеи из этого проклятого черного ящичка с цветными картинками для умственно обделенных, а новости можно, как вам известно, читать из газет.

Телевизор – зло! Интернет – зло! Кругом враги! Кругом враги – диагноз шизофрения…

Давайте не будем разговаривать с вами на “8:15”, иначе можно сразу расписаться в собственном диагнозе от лечащего врача: “психотерапевт из меня хреновый”. И зачем, в самом деле, лечить самого себя, если это может сделать профессионально кто-то другой. Будем оптимистами: врач должен попасться нам абсолютно здоровый.

 

The Chest

 

Откуда взялось здесь это “8:15”? И зачем оно вообще тут? Объясняю несложно. Мне в голову ничего не пришло, кроме того, чтобы назвать предыдущий очерк как “8:15”. Может у меня плохо с воображением или это творческий кризис? В любом случае, если это какой-то символ, то он ничего не значит, за исключением мысли. Потому как может означать, как 8:15 раннего утра, так и 8:15 позднего вечера. Но оно какое-то подозрительное, это число. Наверно, потому что не несет в себе никакого смысла. Извините, напротив, в “8:15” родилась мысль – назвать очерк “8:15”. А значит и смысл оно несет особый, – мысль.

Пусть она будет грязной. К примеру, таким образом можно играть на восприятии и любопытстве любого человека, который рассматривает, что же там написано на картине с ангелом витиеватыми и непонятными буквами, из-за прямо скажем не удобочитаемого почерка. Что же это вы, господин Джуа, играете с нами в кошки-мышки? Вам что тут изба-читальня что ли? Или вы уж, извольте, картины рисуете, или очерки пишите.

Заканчивайте с этим. Так уж совсем можно затерять нить вашей логики связующей фрагменты мировой художественной культуры с вашей эстетикой. Я, допустим, прочел это как: “A fallen Angels feels twisting cord”. А кто-то прочтет: “…feels twisting Art”. Дважды два должно быть четыре, а не пять и не шесть.

Куда это вас заносит все время на поворотах? Зачем это вы включаете в картины слова? Тем более такие, которые принуждают нас к ассоциативной логике.

И что вообще было до – анализ или эмоции?

Можно также сказать, что эмоций не бывает без некоторой доли анализа…

Нет, нельзя. Скорее всего, оттого, что эмоция – это самая низшая составляющая чувств. А чувство – это социальные эмоции, усложненные комплексом тех и возникающие не на рефлекторной основе, а на базе накопленного нами опыта. Выходит, картины любых художников могут продаваться по бешеной цене, только потому, что они социально усложнены восприятием эстетической мысли и выражают не что иное, как саму красоту каждого уникального автора? А любой автор есть уникален уже по определению, данному ему самой природой.

Подчиняются ли наши чувства математической логике или их невозможно исчислить? Кто ответит на эти вопросы, – откуда начался наш путь и куда он нас приведет? Мы начали с эстетического вкуса и заканчиваем мировой художественной культурой, по которой А. Джуа мало что из себя представляет.

Как грустно, что взгляды таких людей как мы, мало что может тронуть, кроме прямых линий и направления заданного умом. Как печально, что такие люди как мы способны видеть искусство только как отражение в зеркале. Как безрадостно то, что отражение искусства в зеркале, на холстах реалистов всего лишь геометрия, без жизни, рождающейся в вакууме и два плюс два всегда на таких полотнах равно четыре. Как безотрадна невыразимая выразительность зеркал, отражающих звезды ночного неба в колодце нашего сознания, и как холодна в них вода.

Но сегодня наши “8:15” стали сердцем истории, в которой мы зафиксировали всплеск новых открытий, – безрадостных или бессмысленных, но оттого не менее волнующих. Сейчас рождается что-то святое, потому что это не что иное, как новое видение, вмещающее в себя полноту восприятия математики и самого нашего существования в ней; оттого что любая бесполезная вещь – бесполезна лишь до тех пор, пока ее обладатель не откроет для себя способ, которым ее можно использовать. И кажется ли нам теперь, что два плюс два это то самое, что мы привыкли видеть? Не кажется ли нам что дважды два теперь нечто большее, чем четыре? А ваши зеркала, господа реалисты, в порядке ли они теперь?

Как будут теперь отражать то, к чему вы привыкли? Не испортил ли я их, разрешив взглянуть на “8:15”? Не слишком ли я пошатнул ваши принципы, госпожа мировая художественная культура? Не больше ли чем все остальные? Мы сделали это вместе с Джуа…

В большой мудрости много печали, и стрелы ее стрелы огненные. Раскидать на небе звезды и зажечь сердца могут немногие. Да это и ни к чему. Потому что ревность, никогда не приносила какой бы то ни было пользы, а мудрость – больше тепла, чем холодные колодцы, в которых плескается вода наших сознаний.

Так что?

Будем мы отмывать и обелять Джуа?

По-моему, ему это ни к чему. Он и так неплохо смотрится. У каждого свои краски, чтобы рисовать небо…

И если на нем до сих пор не появились звезды, они обязательно там появятся.

 

Heart beating

 

Какой путь к успеху? Как его достигают? Не знаю. Может быть, – много работы.

Но не только руками и глазами.

Какие основные принципы и средства для этого использовать?

Вы задаете мне вопросы, на которые я не знаю чем ответить. Спросите у пана Анджея. Или у Enya. Они вам наверняка ответят, что главное это желание и знания. Что такое талант и откуда он произрастает?

Или он есть и все? Всегда был и никогда не кому не никем не давался.

Откройте свою гениальность, следуйте своими путями. Желайте и получайте. Принимайте и отдавайте. Будто коробку со снами, в которой запропали ваши желания и печали, приобретения и растраты. Не забывайте наполнять ее тем и подарками, потому что вряд ли можно увидеть или потрогать ее на предмет поцелуев, которыми она наполнена.

Увидели ли мы по-новому работы Джуа? Заметили ли мы внове работы Гигера? Стала ли наконец-то наша алгебра пространственной математикой, а логика ассоциативной? Тампон, сестра. Разряд. Мы теряем нашего пациента…

Так на чем это была операция? На глазах или на сердце?

Не волнуйтесь. Операция булла на моем сердце у вас на глазах…

Только ради того, чтобы совсем немного расширить ваш кругозор и степень приятия нового, новых взглядов в кругозоре колодцев.

“8:15” – тупой угол. Зато он широкий. Приставим к вискам основания ладоней и посмотрим на Нео-Арт, абстракцию и сюрреализм, на потолок. А теперь раскроем ладони шире. Вот как! Здорово – теперь я вижу намного лучше. Не так ли? Ничего что одна сплошная побелка, может быть, кому-то улыбнется удача, и он увидит там ко всему прочему люстру…

 

Thread in a needle

 

Я привык переспрашивать все по два раза. Не переживайте. Такая у меня манера построенная на мытье и катанье.

– Что это там у пациента тикает?

– Забыли “8:15”, сестра. Зато сердце теперь у него работает как часы. Правда, глаза мы ему поцарапали…

И кувалдой по башке дали. Наркоза ведь не было…

Такое Кун-фу. Из пустой пропасти в холодный колодец, из холодного колодца в бездонную пропасть…

Я его показал критикам, критики покажут мне.

Кунаем, кувалдой, нун-чаками и стилем дрожащего пальца по клавишам. Ненатуральные звездочки – сказочные. Только там “наверху” слушают “русскую рулетку”. И пистолетики у нас ненастоящие – игрушечные. Нажимаешь на курок, а оттуда выскакивает палочка с разворачивающимся флажком “Bada-Boom”.

Все ради детей. Не мешай дочка папе показывать путь Дракона. Ну и что, что курить это плохо. Зато я не дышу на вас с мамой огнем…

“Где святой Грааль? Где он? – спрашивают меня дотошные канцелярские крысы”. А что если ваш святой Грааль не что иное, как всего лишь на всего, недописанная библия, переписанная с двух томов Торы, остальные три, которые вы не в состоянии заполучить, потому что их от вас скрывают?

Здесь нет философского камня, господин Джуа, не ищите его. Это всего лишь взгляд на искусство изнутри моего колодца. Мне становится жарко, значит, не такая уж она и холодная – эта вода. Рисуя звезды на полночном небе в 8:15, мне вдруг захотелось раздать их всем авторам. И тем, кто уже известен, и тем, кто еще не открыт, и тем, кто уже стал метром, и тем, кто только начинает свой путь. Но на всех не хватает – мои сокровища не рог изобилия. Я ограниченный человек и я не знаю дороги к успеху. Могу только предположить, что коробочка с поцелуями от Enya всего лишь продолжение ее снов, вращающихся вокруг жизни, вокруг нее и вокруг снов, секрет которой в том, что все наши мечты и желания воплощаются в жизнь, если очень того хотеть.

Все началось с Watermark и закончится пустою гаванью, где поджидает вас лодка с веслами. Думаете, на том свете закончатся ваши мучения? Очень сомневаюсь. И грести придется все равно самому.

Наверно это ленивые люди придумали старика, который за них гребет в легендах о Лето. Или очень умные, – надо же чем-то приукрасить истину, чтобы не было так печально продолжать это бесконечное путешествие длинною в тысячи тысяч миль.

Единственное, что существует здесь и сейчас – это не логика, а клетка, которая держит ваше сознание закрытым. Пока вы сами не откроете ее и не распахнете глаза, – здесь и сейчас, – чтобы познакомиться с новыми точками зрения.

Это и Грааль, и философский камень, и называйте это как хотите, но драгоценность это точно котируется. Говорю вам как рекламный агент. Нейролингвистическое программирование – это зло! Яблоки – тоже зло, если ими кидать в голову оппоненту.

?

По-моему, совсем наоборот яблоки – это добро, а кидать в голову оппонента яблоками – зло. Как знать. Все относительно, как сказал один известный ученый, не слишком известный. Но тоже добрый.

Я всегда долго перевариваю информацию. Поэтому буду говорить не спеша, с наркозом.

Все дело в том, как пользоваться стилем, манерой и знаниями, а не в том, что как маркировать: “плохо”, “хорошо”; “зло”, “добро”; “неблагообразно”, “достойно”…

Давайте будем воспринимать эти эталоны, которые теперь у нас есть, – новые, приобретенные, – существовавшие до всего, как красоту.

Каждый видит красоту по-своему, и у каждого есть право на то, чтобы видеть или не видеть “звезды”. Каждый может их спутать с отражением в колодце. Но что тогда есть сама красота, эстетика мысли и чувств, если каждый может ее спутать со своим пониманием эталонов?

Может быть, это то, чему нельзя задавать категоричных вопросов.

Можно ли подходить к искусству с позиций холодной логики? Можно.

Можно ли подходить к искусству с позиций сплошных эмоций? Можно.

А как лучше?

В комплексе.

Вы разве не знали этого? Знали. И я не сказал вам ничего нового, потому, что нет ничего нового в том, что случается ныне в литературе, художественно-изобразительном, музыкальном искусстве, мире моды. И все, что есть там – всего лишь плагиат за различными категориями.

Кажется, это конец, и я не оставил себе ничего, за исключением нитки жемчуга. Заштопаем ею теперь наши разваливающиеся и поцарапанные стереотипы, – возьмем портняжную иглу, – как плюшевые страшилки на картинах Геральда Брома наши собственные эталоны.

Немного грустно, всегда, когда любая вещь становится старой, негодной и забытой, ненужной за приобретением новой. Когда она отходит на вторые планы, пропадает из виду, освобождается от своих функций и становится тем, что ушло. В таких вещах всегда есть особое очарование. И оно там оттого, что в этой самой вещи, как в плюшевом медвежонке заштопанном портняжной иглой, есть часть истории, которая в нас, в нашем прошлом, настоящем и будущем, как бы мы ни хотели с нею расстаться, эта вещь будет с нами, при нас, даже тогда, когда мы с нею расстанемся и забудем. Она – часть нас. Пропитанная воспоминаниями и совершенно обычными эмоциями, – радости или печали, – в таких вещах со временем появляется нечто совсем иное, чем опилки и вата, – душа…

Поставим их рядом с собой, как напоминание о взрослении, моментах новых вех, воспоминаний и мыслей из жалости к несправедливости постоянно меняющегося и стремительного мира. Из любви к самим себе. Потому что все, что было с нами и с чем, и с чего мы начинали, – та самая коробка снов, наполненная поцелуями и любовью к нам всего существующего – мимолетно и непродолжительно, кратко и скоротечно.

 

Лавочка всяких странностей

 

Падшие ангелы с картин уже известного нам художника напоминают вполне реальных людей. Что они нам передают? На что обращают внимание? Какие стилистические фигуры используют, и какие знаки определяют их смысл?

Как много белых простыней в этих картинах, не правда ли? И все они чистые.

Чистота эта навеяна, быть может, желанием отобразить резонанс с несовершенной в своих проявлениях человеческой зависимостью, тяготением к нечистоплотности, грязи и аморальностью, порочной и глубоко интимной в самых изощренных своих фантазиях, раскрепощающих либидо, а быть может, какими-то собственными желаниями самого автора. Быть может.

Но это всего лишь фантазия.

Так какое либидо, угол зрения и смысл мы еще упустили?

Возможно, что они отражают деградацию или упадок отдельного человека, полностью реализующегося свои плотские, глубокие?

Но почему тогда на множестве из серии работ присутствуют белые простыни?

Какое из прочтений вам понравится больше? Не каждое из них подходит под эту стилистическую фигуру и, собственно, знак как символ. А что еще может отражать такая стилистическая фигура или такой символ, и какой смысл может нести, кроме изложенного?

К примеру, хотя бы и “покрывать”, “утаивать”, закрывать и вуалировать от взгляда что-либо?

Что?

Все то, что изложено на картине.

Как вам такая гипотеза?

Не очень, правда?

Если учитывать, что простыня ничего не покрывает, кроме дивана, пола или чего-то еще. Но мы ведь с вами теперь научились мыслить не только по прямым категориям прямыми линиями. Что есть такое простыни, если не зеркало самого автора? И что тогда она утаивает?

Можно сказать, что собственное отношение автора. Конечно, не на всех картинах присутствуют простыни. Если бы они присутствовали на всех, в мире бы не осталось места для самоиронии и гротеска.

Все гениальное – простынь, потому что это простынь и потому что это простыня. Не эту ли теорию взял на вооружение гениальный художник.

Или вам больше по душе выражение “все гениальное – простЫнь”? Потому что мне легче подавить тебя интеллектом, когда ты простужен…

Не загрязняйте воздух, господин Джуа, нам и так трудно думается.

Какие-то странные все эти ангелы, все же. На мой взгляд очень разлагающиеся и мертвые, очень грязные. Как-то по-странному они чувствуют… вещи.

Вы же не ждете от меня, что я скажу, что ваши ангелы падшие, в них много эстетики меняющей наше восприятие и потому они заставляют нас чувствовать вещи совсем иначе? Это же все-таки критическая статья как-никак.

Ангелы, которые держат руку мастера, направляют ее странным образом. Но кому дано критиковать отражение самого мастера, дара и таланта? – пусть для начала научатся критиковать саму Библию.

 

Elegy of big cities

 

Fasiony.ru, Лори Родкин, http://lunebleu.deviantart.com/, Jasmine Becket-Griffith, Hans-Rudolf Giger, Linda Bergkvist, Нетта Юдкевич, аторы известные немногим, но многое в их работах заставляет трепетать перед ними многих, подогревает интерес и тайну, мистику картины.

Jasmine Becket-Griffith продает в сети с 1997 года свои замечательные работы.

Часто, устав от мирской суеты, художница создает свой собственный фантастический мир и считает, что каждая ее новая работа родом с ее личной волшебной планеты.

Hans-Rudolf Giger родился в 1940 году в швейцарском городке Чур в семье аптекаря. Впервые рисунки Гигера (цикл “Atomkinder” – “Атомные дети”, на полотнах которых раскрывается чудесный и кошмарный мир медицинских терминов и аллюзий) публиковались с 1959 г. в журнале, издававшемся в школе кантона Чур, а также в подпольных изданиях типа “Clou” и “Hotcha”. В середине 60-х появляется мотив, который станет у Гигера одним из ведущих: роды- и зародыши-механизмы. В 70-х Станислав Гроф будет использовать гигеровский “Necronomicon” для иллюстрации своей теории дородовой памяти. В 80-х появляется архетип “Alien”.

Вот как характерризует творчество Гигера его друг, знаменитый “психоделический гуру” Тимоти Лири: “Он погружается в наши биологические воспоминания. Делает наши младенческие фотографии за восемь месяцев до рождения. Гинекологические пейзажи. Внутриматочные открытки. Гигер опускается даже еще глубже – в ядерную структуру наших клеток”.

Многие считают его художником Зла. Со студенческих лет Гигер предпочитал селиться в “проклятых” домах, коллекционировал ритуальные предметы, использовавшиеся в ритуалах типа Черной мессы. В 1975 г. он участвовал в парижской выставке, посвященной Дьяволу; многие его работы носят богохульственный характер, выворачивая наизнанку образы причастия и святой мадонны. Гигер чувствовал в оформлении байк-шоу “Ангелов Ада” в Швейцарии, что однажды его работы станут таковыми, каково после выхода “Necronomicon” его заочно приняли в одно из тайных обществ под именем “Frater Alien” (“Брат Чужой”), и никогда более не станут относится к нему, как к художнику, для которого посредственность в выразительности есть духовная альма-матер.

Linda Bergkvist, 28-летняя шведская художница, рисующая в стиле Fantasy, Sci-fi, Horror, Anime.

Большое влияние на ее творчество оказали художники Tim Burton и Brian Froud

Нетта Юдкевич рисует в стиле альтернативного импрессионизма и тем не менее «Теплое синее», восхитительная работа, которой многие тешат свой интерес.

Что объединяет всех этих художников? Какой принцип они исполльзуют? В чем их гениальность? Что они используют в своих творениях?

Ответ прост.

Всего лишь накопленный опыт. В случае с Хансом-Рудольфом Гигером, это смесь случайных эпизоов в его жизни, обстоятельств и накопленного опыта. Нельзя манкировать интеллектуальные способности. Но они лишь отчасти таковы и принесли плод, по той причине, что разум – материален; разум – это нервные клетки, а нервные клетки – это и есть душа. Этих 30 граммов не хватает после смерти. Они уходят в небытие, распадаясь моментально.

Итак мы знаем, что такое душа. Но что такое душа в картинах, произведениях искусства? Труд. Сколько он стоит.

Действительно, сколько стоят картины современных художников? Есть ли в живописи хоть один надежный ориентир? Какова примерная цена обычной хорошей картины, которая могла бы украсить интерьер вашей квартиры, спальни, дома на Мальдивах или в Щелково? Какую картину было бы престижно иметь?

Пока не выяснили эти вопросы, лучше не соваться на арт-рынок, где цены на произведения современных художников колеблются в широком диапазоне от нуля до миллионов долларов. Вы можете наткнуться где-нибудь в галерее на картину такого-то художника, которая оценена во столько-то тысяч долларов, но стоит ли она действительно этих денег?! Ведь арт-рынка у нас в России как не было, так и нет. Если картина на выставке стоит столько-то тысяч долларов или рублей, то это еще не значит, что она будет продана за эту цену.

Цены на живопись на выставках и в каталогах в большинстве своем фикция. Сами художники не знают, порой, как им оценить свою работу. Многие даже спустя годы после успешной продажи своих картин чувствуют себя ограбленными, другие же в течении лет так и не могут понять, что их цены были элементарно завышены.

На Западе и в Европе все проще. Художник начинает свою карьеру с того, что продает работы по минимально цене, например, в 20 долларов. Таким образом, он завоевывает рынок. “Обычно он реализует свою художественную продукцию через какую-то конкретную галерею, которая его взялась раскручивать. Постепенно, цены на его работы растут. Через пару лет они уже стоят сотни долларов, а потом – тысячи долларов, а потом художник, если он действительно талантливый художник и много работает, выходит на рубеж нескольких тысяч долларов, и это уже предел. Пока он движется вверх по лестнице, растет его мастерство и растет список престижных выставок, в которых он участвовал; этот список принимается как удостоверение того, что его картины должны оцениваться высоко.

Можно сказать, что и несколько десятков тысяч долларов для художника не предел, но дальше идут уже чисто коммерческие механизмы раскрутки. И тут можно с уверенностью сказать, что цена на произведение больше не зависит от мастерства художника, но от мастерства и денег тех, кто его раскручивает. Так, картина Ильи Кабакова, – как пишет Фаустино, – «Шамбре де люкс» была куплена за два с лишним миллиона евро. На картине всего лишь изображен с фотографической точностью внутренний интерьер гостиной комнаты, что, в принципе, мог бы воспроизвести любой начинающий художник. Никакой особой фантазии, никакого новаторства, гениальности или каких-то особенных приемов, всего того, что мы привыкли отождествлять со словом «искусство», здесь нет в помине. Почему за эту картину выложили такие огромные деньги, тут уж никто не объяснит. И поэтому не будем затрагивать в данной статье эти исключительные случаи коммерческой раскрутки”.

А я их затрону.

Вернемся тем не менее к обычным картинам и обычным художникам. Представленная картина “Hot Blue” была продана в 90-х годах прошедшего миллениума за 10’000 $, и, как говорится, для данной картины это уже верхний предел.

“Вряд ли при жизни художницы (исключая методы коммерческой раскрутки) она будет перепродана однажды за сумму, которая превышает указанную. Как вы сами понимаете, данная картина не представляет собой ничего сверхвыдающегося, хотя и является чем-то характерным для конца ХХ-го столетия, – пишет все тот же Фаустино. – Поэтому удобно взять эту картину за ценовой ориентир. Если ваша картина во всех отношениях превосходит вышеприведенную, то Вы можете рассчитывать на более высокую цену. Если она уступает ей, то за десять тысяч долларов ее ни при каких обстоятельствах не купят”.

Какие же факторы играют важную роль? Фактически, все.

О первом факторе мы уже говорили: художник должен иметь имя и репуутацию, он должен пройти всю лестницу от самых низких цен до самых высоких, иметь длинный список своих прежних работ и портфолио нынешних. Если ту же работу предложит начинающий художник, то за нее дадут от силы сто-двести долларов. Если художник начинает говорить, что у него не хуже, то такой художник, увы, не понимает самого главного – что кроме таланта, ему нужно пройти через длинный путь борьбы и победить в ней. Иначе ваше достижение никто не оценит как достижение. К высоким ценам идут через ПУТЬ БОРЬБЫ, говорит Фаустино. И это не так. Многие примеры в современном искуусстве нам это доказали. Многие авторы не имея репутации, портфолио и не пройдя всю лестницу снизу до верху, распродают свои картины, миллионными тиражами репродукции за баснословные деньги. Это и есть то исключение, которого не хочет касаться автор той статьи, которую я цитирую. Это и есть нынешнее обстоятельство дел. Это и есть реальность.

Второй фактор, по мнению Фаустино, – “указанная работа была продана в США, в хорошей галерее, где она была выставлена на выгодном для нее черном фоне стены, где она висела одна на целой стене, так что покупатель мог войти в галерею и сразу обратить на нее внимание: «Да, вот эта мне нравится!»

Если же картина продается в Европе или тем более в России, то стоимость ее надо уменьшить в 4-5 раз. Это закон. Так что на самом деле стоимость этой картины для наших условий примерно равна 60’000 рублей”. Печально конечно, что именно на такую стоимость способен переварить рынок, но надо именно на нее и стоит, по мнению Флорио, ориентироваться. “И не надо также самонадеянно ждать, что богатый американец приедет сюда и купит ее за десять тысяч долларов. Нет! Он сюда как раз потому и едет, чтобы купить ее здесь не за десять, а за две тысячи долларов”. Ничего не скажешь – устами младенца глаголет истина. Но именно потому, что российский рынок художественного искусства себя так поставил, и в виду экономических показателей, немаловажным из которых является индекс Доу-Джонса, все предстоит переосмыслению и трансформации. Все меняется. И скоро не будет ездить сюда толстобрюхий, прижимистый и скаредный американец, посасывающий из трубочек кока-колу в пластиковом стакане, чтобы сэкономить восемь тысяч долларов, а рынок художественного искусства, благодаря агентам и механизмам раскрутки, о которых так скверно и милоходом отзывается Фаустино, переедут виртуально в те страны, где за картины платят немалые деньги, и дадут новые всходы.

Итак, работа должна быть продана в престижной стране, в престижном месте, в оригинальной манере.

Третий фактор – это само содержание картины или, вернее, стиль и манера его подачи. Картина должна соответствовать требованиям времени, требованиям моды – вот такая живопись, и никакой другой! То, что вы видите на картине, это характерный последний писк постмодернизма – раздрызганный абстрактный фон, сквозь который проступает что-то похожее на форму человеческого тела, а если присмотреться тел. “Как правило, трудно что-либо различить, и видны только конечности – руки, ноги. Если вы пишите в той же манере, то есть, через абстрактное хитросплетение линий из разноцветного механического фона вылезают руки и ноги, то ваша картина может быть высоко оценена. Надо только верно угадать одно из модных направлений, – говорит Флорио. – Ну, а если вы ретроград и никак не можете расстаться с русской природой и реалистической манерой письма, то поделите стоимость ваших картин еще в несколько раз. Вы получите 10’000 рублей – то есть, ту цену, за которую у нас продаются в подавляющем большинстве такие картины, что не считаются с требованиями времени”.

Четвертый фактор, о котором можно было бы не говорить: в своей теме, в своем стиле и жанре картина должна быть совершенством, которого вы достигли за годы вашей творческой работы. Любое отступление от совершенства карается не только уменьшением стоимости работы, но и тем, что такая работа вообще никому не нужна. То есть, безупречный цвет, безупречная и понятная композиция, законченность и четкое настроение. Никакого мрака, никаких ядовитых и не согласующихся друг с другом цветов и ньюансов, никаких чертей и прочих вредных существ, никакого издевательства над вкусом зрителя.

Гигер поступил иначе. И что мы видим? Личный замок Гигера и его личный музей, в который по сих пор ходят за туристическую мзду миллионы.

Вот такие простые требования и такие простые “но”, которые возбуждают юные умы новаторов и юных мастеров пера, творить свои уникальные работы. Ни на что не похожие, новые, пусть и без опыта, и без репутации, и без требования новым веяниям моды, и без лестницы от самых низких продаж и стоимости картин до самых высоких, но высота определяется не стоимостью картин. И не индексом Доу-Джонса.

Где ты родился. Вот это вопрос. И многих он заставляет опускать руки. Но если не обращать внимание на него и не сдаваться, обязательно когда-нибудь ваше творчество заметят люди, небезразличные к вашему творчеству.

Вернемся к Флорио и его статье.

“Вот такие простые требования – и 60’000 руб. в кармане! Если же вы новатор и, не желая считаться с «глупыми» требованиями публики, претендуете на нечто большее, то не забывайте, что в таком случае вам, по крайней мере, необходима идея, за которую опять надо бороться”, которую надо отстаивать в каждом своем слове, брифинге, встрече, произведении. Простое подражание чужому успеху стезя, которая многими пройдена и многими кинута и покинута, ибо нет в нем помощи.

И какая же идея в данной картине? – спросите вы.

Эта идея – человечность. Теплое синее. Видите? Там в горячем сплетении тел, в этом акте, как раз и показана вся борьба – все то, через что должен пройти человек, чтобы его работы высоко оценили.

В этом нет сомнений. Сомнения есть в другом, господин Флорио Фаустино.

Как странно, что третий и четвертый фактор, идут только после второго. Но это по всей видимости альфа и омега той нравственной системы деловой этики, которая годами начиная с 1814 года в США и Европе, заглянула к нам в Азиатские страны, навязывая свое мнение на протяжении вот уже добрых ста лет.

Что будет, если Китайская народная республика откажется пользоваться пролетарскими ценностями и начнет строить свои наблюдения в мире спорта и искусства по образу и подобию закардонной буржуазии. О, господи, я сейчас расплачусь. Но в этом замечании есть не только сторонний сарказм, там есть и моя собственная ирония. Она моя. Потому что я умею над собою шутить.

И если уж на то пошло, то в “Hot Blue” вовсе нет борьбы. Так как по словам того же самого автора, если я не ошибаюсь, и могу привести слова, за которые я отвечаю, картина нам иллюстрирует всего лишь сексуальный подтекст.

Более того, в ней нет секса, и скорее всего, – пусть меня распнут искусствоведы, – так как в ней нет самого непосредственного акта и ближайшее к ней настроение это нечто теплое скорей, нежели адски горячее, то картина передает всего лишь чувство любви свойственной мягкой и безмятежной обстановки, обстановки интимности, – в интимной гостиной, баре, под абажуром, общаясь в полутонах, при полутьме-полусвете шепотом, – можно сказать: “Hot Blue”, и никто из дам не поймет вас неправильно.

Борьбы, о которой идет речь, нет и в помине. Борьба только в том, что подменяемые такими авторами, понятия, не только рисуют их со стороны как несостоятельных и не требующих внимания младшего поколения, но тех, что воспитывается на таких статьях; сам дар, который, как и борьба с недоразумением, мало приносит пользы тем, кто за это борется.

Хот Блю всего лишь картина, и подводить итог 90м под ней не имеет смысла. Также как не имеет смысла подводить черту под коммунистическим Китаем.

Время, которое неподвластно публицисту, собственная вотчина самого себя, истории и народа.

 

Когда перестает казаться, что в этом есть смысл.

 

Чтобы ни было с вами, помните одно, куда бы вы не направлялись старые вещи следуют с вами.

Я вожу ручкой по листу бумаги и снова думаю о сестре.

Я ничего не понимаю в театре и кино, в искусстве которому ты посвятила себя всю. Все чаще я включаю телевизор, но ищу там не новости, а твое лицо. Все реже я его вижу там. И как знать, может быть, кто-нибудь однажды, не найдет там своего.

Когда я писал картины, казалось все будет именно так, все будет, как прежде. Но что-то меняется. И вот я уже пишу статьи.

Как знать, быть может зря.

Я помню свои первые картины, помню дрожь и восхищение, что испытывал мастеря карандашом их, помню забвение и острую боль непризнания, неуверенности в завтрашнем дне, неуверенности в том будущем, что лежит ко мне, куда оно влечет меня. Помню тоску и уныние, помню боль и отчаяние.

Когда перестает казаться, что в этом есть смысл, вспомните мои слова, молодые и начинающие, вспомните “Элегию больших городов”.

Время – единственный советчик, враг и средство.

 

Рисуя красками Ницше

 

И если есть однажды в мире, большая боль, чем боль шаткости и неизвестности в делах и будущем, в других, чьи интересы занимают сплошь одна лишь алгебра и математика, рисуя красным Bic в тетрадках или на листе клочка холста работы будущих эскизов, знайте, не следует расписываться в собственном бессилии. Бессилие не может ничего. Но опускает руки, подавляет страсть. Я стар. Но в старости умен. И это тоже… ничего не может.

 

Dream captured in stone

 

Я стар не от того, что дряхл, а от того, что прожил много жизней, – их хватит на семерых, десятерых, – но все же я не мудр. Ибо в многой мудрости много печали, а стрелы ее, стрелы огненные. Вермут и ручка Паркер – все, что у меня есть на сегодня. Я буду писать вам стихи, если позволите, буду писать статьи, если вы их читаете, потому что я художник; хоть и сменивший профессию.

Время сна.

Закрываю тетрадь. Остается лишь теплое на холодном, мое письмо, что увидит сестра, так далеко от меня находясь.

И я снова вспомню… Было время хорошего сна, и хорошей охоты. Останется кое-что к чаю.

 

Hot Blue

 

Когда вы подносите к губам чашку, где плескается море слез, сны становятся слаще. В это время случается пить лишь чай. И хоть оно позднее, ничто так не волнует своей иллюзией, как время проведенное за чтением. Пусть не глубоким, поверхностным. Пусть не приносит пользы. Но в этом танце, есть ритм, не нарушаемый бестактной наглостью и пьяным дебошем. Пусть в этом черпают силы, когда в том есть надобность, но сегодня было что-то другое. Что-то неуловимое и ускользающее.

Красота, которая открылась всей собой в вас.

И пусть это Night Blue, как дым перемешивающийся с дымом ароматов Мумбай и сандала с папиросой или табаком из трубки, дымом сигарет, что оставляет горький привкус в жизни полной обмана, иллюзий и жертв, луна горит желтым, а звезды колют ватную тишину ночи. Душную марь прорезает сквозняк и тянет по ногам. Этим летом или весной, вы стали богаче на несколько дней – моими чувствами, чувствами прошлых лет, словами, что вы проговаривали про себя. Это ли не опыт души, и есть ли душа в том чае, который так тепл и так горяч, что обжигает вам губы?

Опыт души, остается прежним, если его не обогащать чаем, летом, сквозняком и чужой мыслью. Опыт этого чая, остается прежним, если вы пьете его, только чтобы утолить жажду.

 

The iron water

 

Мое чувство юмора всегда казалось мне бессмысленным. Оно бесполезно. И занимает в моем списке самое последнее место из архиважного.

Но ты всегда так ярко сияешь, когда я тебя веселю. Мне хочется это делать снова и снова.

Оно совершенно не действует на мою подругу. И когда я ей говорю всё то же самое, что тебе, она лишь щурится, думая, что знает меня и таких, как я. Не спешу ее разубеждать. Хотя, быть может, и зря…

Но ты снова приедешь. И мы снова буем вместе. Я снова буду наслаждать тобой, твоим временем, которое ты на меня тратишь, и которого у тебя так мало. У тебя почти его нет, а все остальное, в отличие от простых людей, ты тратишь, совершенствуя себя и свое время. Смешно. У меня его очень много…

Может быть, мне стоит заняться чем-то более серьезным, чем учить кого бы то ни было, читать лекции и довольствовать слабыми отголосками истин…

Только тогда, может быть, уйдет моя грусть, неразделенная журнальным столиком, на котором лежит…

Эта статья.

Время – железная баба. Она всегда бьет по больным местам. И если ты вспомнишь нашу последнюю встречу с кленовым листом, на котором я написал тушью “люблю тебя. Лист.”, не забывай, что помимо музыки и фильмов в этом мире есть кленовые листья.

А у нас опять дожди. Плачут лужи и стоят вымокшие фонари. История… В рифму. Ну, давай…

 

©Кирим Баянов

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.