Как всякого интеллигента Геннадия Петровича Большакова периодически посещали мысли о смысле жизни. Первый раз эта неприятность случилась с ним на заре юности, еще в школе. Но тогда попытка разобраться, что к чему оказалась неудачной. Большакову не хватило жизненного опыта, природной мудрости, знаний, полета мысли, да и пережитых чувств тоже не хватило, чтобы постигнуть смысл своего существования. Иными словами, не била его еще жизнь по башке как следует. Хотя, возможно, у него просто не было и особого желания раскидывать мозгами на эту тему. И в самом деле: зачем малолетке что-то знать о смысле своей жизни? Чтобы сразу состариться?
Но внутри сильно елозило и, повзрослев, Большаков предпринял еще несколько попыток вернуться к осмысливанию этого вопроса. Ему действительно стало интересно – а в чем, собственно, смысл его жизни? Для чего он, Геннадий Петрович Большаков, явился в этот феноменальный мир, совершает какие-то действия, размышляет? Но каждый раз основательно во всем разобраться ему мешали разные обстоятельства: то дипломная работа в вузе, то женитьба, то развод, то длительная командировка за рубеж, а то и заурядная лень. Очевидно, Провидению не нравилось его праздное любопытство, вот оно и отодвигало момент истины…
Геннадий Петрович это почувствовал и, поскольку был мужиком сообразительным, затаился. Он старался о смысле жизни вообще больше не думать. И до поры до времени у него это здорово получилось. Чтобы этот вопрос не беспокоил его, он так загрузил себя работой, что у него и на еду времени едва стало хватать. Не зря говорят, что работа, особенно если она любимая, любую дурь из головы у кого хошь вышибет. Большаков вошел в такой раж, что даже стал домой брать разные документы, чтобы поработать с ними вечерком. Лишь бы какая-нибудь противнаяя мысль неожиданно в его голову не наведалась. И на курсы компьютерной грамотности записался с этой же целью – чтобы постоянно чем-то заниматься и не оставаться со своими мыслями наедине.
Тактика поведения была выбрана правильная, и вопрос о смысле жизни для гражданина Большакова, в силу его неимоверной загруженности, на длительное время потерял свою актуальность.
На работе причин небывалого рвения Геннадия Петровича, конечно же, не знали, но и не заметить его самоотверженного усердия не могли. Начальство, подумав, предложило ему должность повыше и с окладом побольше, тонко намекнув при этом, что и должность, и зарплата – это аванс. Фраза дежурная, не к чему не обязывающая, но Большаков понял ее буквально и с удвоенной энергией вклинился в производственный процесс, что сделало поиск ответа на вопрос о смысле жизни почти бессмысленным.
И как-то незаметно для себя Большаков сжился с мыслью, что простому человеку вопросом о смысле жизни вообще лучше не замарачиваться, чтобы не повредиться умом и не испортить себе карьеру. У человека с улицы и без этого житейских проблем хватает, которые требуют бдительности, принятия конкретных решений и постоянного их сопровождения.
Так Геннадий Петрович и жил, и, надо сказать, все у него было хорошо до поры до времени. Но в один прекрасный день все изменилось радикально, или кардинально. Это как кому угодно.
Как-то посетив могилу своих родителей и наведя там порядок, пошел Геннадий Петрович вдоль кладбищенских захоронений, по привычке посматривая, где какая изгородь, какое убранство, какая надпись. Он и раньше видел, что есть захоронения ухоженные, а есть и такие, по которым сразу было видно, что сюда никто не приходит годами: некрашеная ржавая изгородь, прогнивший крест, сорняки по пояс и разный мусор. Но если раньше он проходил мимо и не делал никаких выводов, мол, всякое бывает, то на этот раз задумался. «Вот, был себе человек, занимал должность, командовал людьми, мысли разные думал, планы строил, – размышлял Большаков, разглядывая одну такую могилу и с трудом разбирая на покосившемся каменном постаменте надпись, – и на тебе – даже фамилии не прочитать! А лет через десять могилку вообще ликвидируют. Кому она такая нужна? И даже следов об этом человеке не останется».
Геннадий Петрович попытался представить себе, что за человек был этот покойный, но вместо этого почему-то подумал о себе: «А кто у меня на могиле порядок будет поддерживать и кто меня вспоминать будет? Жены нет, детей нет. Друзья сами скоро покинут этот мир. На дальних родственниках надежды мало. Полина? Как бы не так: поплачет и забудет. Получается, что н-и-к-о-г-о!».
Придя к такому выводу, Геннадий Петрович почувствовал вселенское одиночество. Он даже остановился и поежился, словно космический холод уже принял его в свои объятия. Он ярко представил себе, как лет через тридцать или сорок какой-нибудь индюк, проходя мимо его неухоженной и запущенной могилы, также попытается прочитать надпись на куске камня или деревянном кресте – неизвестно, что еще будет на том холмике земли установлено коммунальными службами. И ничего разобрать не сможет, поскольку время все растворило и поглотило.
И Большаков понял, что не хочет бесследно исчезнуть из реального мира. Как тот мужик, фамилию которого он не разглядел. Не для этого он родился, познавал истины, мечтал, чего-то добивался, любил в конце концов. Все его естество, от пяток до кончиков волос, запротестовало против такой, как ему казалось, вопиющей несправедливости. После себя надо обязательно что-то оставить, чтобы люди помнили о нем, но только что оставить?
Вопрос поставил Геннадия Петровича в тупик. Ответа на него он не знал, поскольку вопрос этот возник внезапно и с предыдущей жизнью Большакова никак не был связан. Вот не было его и вдруг – выскочил как черт из табакерки. И сразу стало как-то неспокойно на душе, неуютно, но не от того, что не было ответа – это обстоятельство еще можно было как-то пережить. Нет, а от того, что ответ мог прийти из таких глубин души человеческой, куда и заглядывать страшно. Большаков эту пропасть ощутил и даже поерзал плечами, как бы скидывая неприятное наваждение.
Вот такой ворох мыслей окутал Геннадия Петровича пока он шел по кладбищенской территории к остановке автобуса. Дальше – больше.
Пока он ехал домой, память услужливо подсказала ему имя человека, который две тысячи лет назад оказался почти в схожей ситуации. Почему он вспомнил о Герострате, Большаков сказать не мог, но над его поступком задумался. Этот странный грек сжег в своем родном городе Эфесе храм Артемиды. Сейчас никто и не знает, где этот городишко находится и кто такая Артемида вообще была, а Герострата все образованные люди знают и вспоминают при случае, правда, негативно, но ведь вспоминают! Да и сам храм был из камня, как его можно было сжечь, не очень понятно. Может быть, Герострат там внутри просто костер разжег, а молва донесла, что он храм сжег.
Большинство современных людей полагают, что Герострат – самый настоящий козел. Так всегда говорят о людях, которые совершают поступки, нам непонятные, странные. Но если посмотреть на то, что совершил Герострат, под другим углом зрения, то окажется, что он – человек волевой, с непомерными амбициями и решительный. И, даже можно сказать, идейный. За достаточно иллюзорный феномен – память в веках – он заплатил субстанцией более чем осязаемой – своей жизнью, поскольку был приговорен к смертной казни. Его еще и пытали во время допроса.
Геннадий Петрович попытался понять психологию человека, для которого эфемерная слава в будущем оказалась важнее жизни в настоящем. И даже не слава, а простое упоминание его имени. Что вообще было у него в голове? Почему он выбрал такое сомнительное средство для достижения своей цели? Была ли у него семья и думал ли он о ней, когда принимал такое решение? Почему он так неистово хотел, чтобы его имя помнили?
Попытался понять, но не смог. Грек оказался ему не по зубам.
«Ну, а после меня что останется? Почетные грамоты? И кто обо мне вспомнит через день после похорон? Кому нужны мои мысли, мое самомнение, моя порядочность и моя глупость?» – продолжал терзать себя неудобными вопросами Большаков.
И Геннадию Петровичу внезапно стало по-детски жалко себя. Он вспомнил, как мама в первый раз отвезла его в детский сад. Ему было всего 3 или 4 годика, и он страшно боялся остаться один, без мамы. Он навзрыд плакал и цеплялся за мамину юбку, а воспитательницы уговаривали его не плакать и обещали дать ему конфетку. А он все плакал, и ему казалось, что весь его мир рушится.
Придя домой, Большаков налил себе водки. Захотелось просто выпить. Не нажраться с кем-то, а просто в одиночку выпить водки, чтобы отпустило. Решил не мелочиться – налил полстакана. Выпил залпом, крякнул, закусил, подождал немного. Когда водка разлилась по организму и достигла головы, полегчало. Недовольство собой прошло, мысли о детстве и Герострате улетучились, но неудобные мысли в голове все же остались. Большаков вздохнул тяжело, как перед прыжком с десятиметровой вышки, дернул еще полстакана водки и лег спать.
Следующая неделя почему-то прошла в жуткой круговерти. От начальства поступило столько вводных, что Геннадий Петрович забыл даже о Полине – женщине, с которой он долго встречался. Но она напомнила о себе сама и в воскресенье явилась к нему домой. Поскольку в их общении был длительный перерыв, Большаков завалил Полину в койку сразу же, как она только вошла. Как была в платье и туфлях. Все вышло агрессивно, сумбурно, но страстно, и Полина даже поинтересовалась:
– Ты чего, как с цепи сорвался?
– Соскучился.
– Врешь ты все, кобелина, – буркнула женщина и пошла в ванную.
Минут через десять она пришла к нему в халате и легла рядом. Повозилась немного и затихла.
Большаков смотрел в потолок и думал. После напряженной трудовой недели и бурного начала свидания он расслабился. Не хотелось делать взятую на дом работу и не хотелось еще одной близости с Полиной, а уж разговаривать с ней и подавно. Тело отдыхало, а в голове наступило какое-то просветление.
– Мы долго в потолок будем пялиться? – наконец нарушила идиллию женщина.
– Я думаю.
– Нет, вы только посмотрите! С ним красивая женщина лежит, а он думает. Нет, вы только посмотрите на этого…, – Полина запыхтела, подыскивая слово, кто это мог бы быть, но не нашла и закончила по-женски. – Так, обнял, приласкал и хорошие слова сказал.
– Ты знаешь, о чем я думаю, женщина?
– Конечно, знаю: обо мне!
– О тебе я думаю часто, тут ты права, но сейчас я думаю о другом: а в чем смысл жизни?
– Большаков, у тебя с головой все в порядке? Нашел когда о смысле жизни думать. Смысл жизни в любви, что тут думать? – не задумываясь, и как-то весело сформулировала свое кредо Полина.
– В любви?
– В любви, в любви.
Большаков помолчал. Весьма неожиданно!
– А кого любить?
– Всех!
– И трахать всех!
– Большаков, причем здесь трахать? Трахать никого не надо, надо просто всех любить.
– И пьянчужку-сантехника, который никогда толком ничего отремонтировать не может? И гаишника с его идиотским жезлом? И …
– И их тоже. Всех!
– Но я не могу их любить. Как я могу любить людей, которые периодически причиняют мне неприятности и которых я, мягко выражаясь, не уважаю? О чем ты вообще говоришь, женщина?
– В том-то все и дело, – и Полина ткнула пальцем Большакова в лоб, – что любят не за что-то, а просто л-ю-б-я-т и все! Состояние души такое. Понимаешь?
– Понимать-то я понимаю, только въехать не могу, причем здесь смысл жизни.
Полина не ответила, поскольку так основательно она не копала.
Они помолчали еще. Каждый думал о своем.
– Все давай спать. Я люблю, например, спать. Сейчас в этом смысл моей жизни, – тоном, не терпящим возражения, заявил Большаков.
– Слушай ты, самец неотесанный, а я спать не хочу, – обиженно заныла Полина. – Кстати, а где обещанный коктейль?
– Все завтра, а сейчас спать, – Геннадий Петрович чмокнул ее в щеку и натянул на голову одеяло.
Большаков лукавил, спать он не хотел. Он хотел подумать, а с Полиной подумать не удастся. Будет пустой треп ни о чем. Он повернулся к стенке и закрыл глаза. «Почему она так быстро ответила на мой вопрос, не колеблясь, не раздумывая, уверенно? – спросил себя Геннадий Петрович. – Наверняка даже не поняла, что сказала, просто где-то услышала, вот и брякнула. Звучит-то красиво. В церкви, наверное, услышала…».
И он провалился в сон.
Прошло несколько дней. Понятное дело, у Большакова опять было много работы. Но он все же выкроил время, порылся в религиозной литературе и на религиозных сайтах, даже в храм сходил с батюшкой посоветоваться относительно любви. И к немалому для себя удивлению обнаружил, что информации и разговоров много, а ясности, как не было, так и нет.
В Библии о любви говорится в нескольких местах. Но везде по-разному и неопределенно. В одном месте «любовь это совокупность совершенства», а в другом – «любовь это исполнение закона». Имеется в виду – Божественного. Один священник говорит, что любовь это свет, а другой утверждает, что любить это значит желать спасения другому человеку. Большаков, конечно, допускал, что все эти утверждения означают в итоге одно и то же состояние, но ему было непонятно, как все это соотносится к нему конкретно. Даже апостол Павел не дает определение любви, а указывает только на ее признаки: любовь … милосердствует, …не мыслит зала, …не радуется неправде, … все переносит и т.д.
И каким образом любовь может быть смыслом жизни, Геннадий Петрович так и не понял. Но уверился лишь в одном: о любви можно говорить только в прошедшем времени. Совместно прожитые годы покажут, что это было: любовь, влюбленность, страсть, привычка или обыкновенная лень, когда у супругов нет желания оторваться от телевизора и подать заявление на развод.
А смысл жизни – это как путеводная звезда, она родом издалека.
И если любовь так хороша и так всесильна, как об этом пишут и говорят, то почему «От любви до ненависти один шаг?» Кстати, очень странное утверждение. Если Бог – это любовь, а Сатана – ненависть, то, что они рядышком делают?
Большаков такое подозрительное соседство объяснить себе не мог и поэтому даже перекрестился, как бы огораживаясь от кощунственных мыслей.
Он в отчаянии посмотрел вокруг. С кем поговорить, кто поймет и кто подскажет?
На этот раз решение пришло довольно быстро. Геннадий Петрович купил бутылку водки, закуску и поехал к своему давнему корешу Лешке Толстикову. Они вместе в институте учились. Толстиков работал инженером на каком-то предприятии в атомной энергетике. Он был очень эрудирован и на все имел собственный взгляд. Порой, парадоксальный до неожиданности. Поэтому Большаков к нему и поехал. В его ситуации ему требовался собеседник с нестандартным мышлением. Толстиков был именно таким.
– У всех свой смысл жизни. Верующие видят смысл жизни в дороге к Богу, философы – в достижении мудрости, ученые – в поиске истине, а люди творческие – в познании гармонии. Выбирай, к какой когорте ты принадлежишь, – сразу изложил свое понимание проблемы Лешка Толстиков после первой рюмки. Причем он даже не поинтересовался, а почему это его друг заявился к нему с таким вопросом.
– Я технарь, – напомнил Большаков, нанизывая вилкой кусок колбасы.
– Значит твой удел поиск истины.
– Какой истины? Что это такое? Где ее искать?
– Вот для нас, атомщиков, истина – это узнать, как все работает.
– Как это узнать, как все работает? Если оно работает, значит вы знаете, как оно работает, – Большаков даже удивился тому, как у атомщиков все сложно, – давай по второй.
– Э-э, это как сказать, – протянул Толстиков и опрокинул вторую рюмку. – Вот я, например, знаю, как все работает, но не понимаю, почему оно так работает. Улавливаешь?
– Не совсем.
– Я знаю, как протекает реакция, знаю, как ядерная энергия преобразуется в электрическую, знаю, как электричество передается по проводам, но я не могу объяснить, почему так все происходит! Не понимаю! Что здесь непонятного?
– То есть, применительно ко мне, ты хочешь сказать, что знаешь, как надо жить, но не понимаешь, почему жить надо именно так.
Толстиков с интересом посмотрел на Большакова. Такой резвости мысли он от своего студенческого дружка не ожидал.
– Ну в общих чертах примерно так. Так, с учеными, надеюсь, мы разобрались. Если ты технарь, то ищи истину. Теперь философы.
– Философов давай оставим в покое.
– Почему?
– Ну их в жопу!
– Убедительно! Вот можешь ты, Гена, иногда подобрать нужное и емкое слово, молодец. За это тебя и ценю! Давай третью.
Выпили. После третьей, как правило, становится понятной структура разговора, ясны исходные точки, собеседники закатывают руками и вступают в схватку.
– Так, возьмем тогда людей творческих, как говорят, поцелованных Богом, – Толстикову нравилась тема, поднятая Большаковы, поэтому рассуждал он увлеченно и даже с каким-то азартом. – Почему именно их? Мне, Гена, иногда кажется, что ответ на твой вопрос может придти не в результате напряженной умственной работы, это, как ты понимаешь, является уделом ученых и мудрить без толку можно лет сто, а через чувственное восприятие событий, через озарение. В чем люди творческие большие мастера. Разумом смысл жизнь не уловить, не-е-е, не уловить!
– Интересная мысль, – Большаков взял зеленый лук и обмакнул его в солонку. – Озарение! – И посмотрел в потолок.
– Ничего интересного. Должен тебе сказать, что творческие работники в жизни довольно примитивные людишки. Да что за примером ходить. Пошел я как-то с Наташкой, ну ты помнишь, жена моя, на концерт мега-звезды нашего разлива. Пару песен звезда еще крепилась, а потом оголилась до неприличия, и мужская половина зала стала пялиться на ее голые ляжки, а женская – тихо ее за это ненавидеть. Поэтому, что и как она пела, уже не имело никакого значения. На подтанцовку вообще смотреть было тошно. У них какие-то движения конвульсивные, я так понимаю, что они нам чувства свои показать хотят, но мне они больше напомнили больных, коих сразила падучая. Я жене говорю, мол, пошли с этого балагана. А она сидит, тихо повизгивает от удовольствия. Ну ты этих мочалок знаешь. Так сидел и плевался весь концерт. Нет, Гена, что ни говори, а все артисты одержимы лишь желанием славы и выгодных контрактов. Наливай!
– Так уже и все? Или только в шоу-бизнесе?
– Все, Гена, причем без исключения!
– А в ….
– В классике те же яйца, только вид сбоку, – Толстиков уловил, что собирался спросить Большаков и опередил его с ответом. – А уж про художников и поэтов, писателей и философов я не говорю – им подавай бессмертие, они хотят жить в веках. Они памятники себе любят. А вот режиссеры вообще какие-то мутные ребята. Как спектакль, так обязательно гомосексуалист там фигурирует главным лицом. Позерства и самолюбования у людей творческих, скажу тебе, даже больше, чем у нас, простых людей. Какой уж тут смысл жизни, Гена, когда на гастролях надо больше бабок срубить или книгу приличным тиражом выпустить?
– Так, быть может, смысл жизни как раз и состоит в том, чтобы срубить побольше бабок?
– Гена, не опошляй дискуссию.
– Хорошо, наливай, и я тебе расскажу свою историю.
Выпили, прочувствовали, как огненная жидкость уходит внутрь.
– У нас на работе организовали экскурсию на выставку современного искусства.
– Любопытно, – произнес Толстиков и отправил в рот шпротину в масле.
– Любопытно, не то слово, – возбудился Большаков. – Пришли, смотрим, кругом какие-то непонятные конструкции из металла и пластмассы. И экскурсовод такую песню затянула, что выходило, будто это шедевры. Но на шедевры они явно не тянули. Скажу тебе честно, Леша, по этим шедеврам безошибочно можно судить о психических заболеваниях их авторов.
– Круто берешь! В самую суть попал! – поддакнул Толстиков. – Наливай.
Очередная рюмка пошла как-то незаметно, поскольку оба уже были поглощены разговором.
– Я говорю экскурсоводу, вот, Венера Милосская, стоит без рук уже две тысячи лет и радует миллионы людей, а в ваших перфомансах без пол-литра не разберешься. Так она, брынза пересоленная, обиделась. Вы, говорит, ничего не понимаете в современном искусстве. Леша, я охреневаю!
– Нет, Гена, это я охреневаю. Ты этот маразм на выставке один раз видел, а я вижу каждый день. У нас тут в сквере поставили странную композицию. Я до сих пор понять не могу, кто это. Или, возможно, что это. Какой-то инопланетянин, но написано, что «Юность».
– Вот я тебя и спрашиваю, какие после этого люди творческие помощники в поиске смысла жизни? – Большаков повысил голос. – Скажу тебе больше. Непонятно почему они вдруг стали нашими нравственными ориентирами. В дворянские времена эту публику дальше дворницкой вообще не пускали: стакан водки и рубль на дорожку – вот и все, на что мог рассчитывать артист. А сейчас они стали властителями наших дум! Миллионы людей желают знать, о чем утром подумал их кумир, какая у него марка машины, почему их кумирша изменила своему очередному мужу и как растет зачатый в пробирке ребенок кумира. Скажу тебе одно: кумир хорош, когда он занимается своим делом. Во всем остальном – лучше бы он вообще рот не раскрывал! Ты – певец? Пой, не надо ничего комментировать. Ты – артист? Играй в своих спектаклях, не надо высказываться по темам, в которых не рубишь. Так нет, вякают!
– А эти блоггеры в соцсетях потом начинают настоящий шабаш вокруг этих высказываний! И обсуждают, и хвалят, и ругают! И буквально навязывают эту галиматью всему миру! – сердито закончил Толстиков. – Наливай.
Брать одну пол-литровую бутылку для двоих крепких мужиков, которым есть что сказать друг другу – это, безусловно, шаг был опрометчивый.
Большаков взял емкость и пристально посмотрел на то, что там осталось.
– А лихо мы ее уговорили. Я даже не заметил, – прокомментировал его взгляд Толстиков.
– Так ведь плотно общаемся.
Большаков разлил остатки водки по рюмкам.
– Баста или пошлем гонца? – поинтересовался Толстиков.
– Ты как считаешь?
– Мне завтра утром за руль. Поэтому баста. Но прежде о церкви. Мы же с тобой люди православные. Ты в церкви был, со священником разговаривал?
– В церкви был, со священником разговаривал.
– Ну и?
– Понимаешь, мне в моих размышлениях нужна была некая точка опоры, примерно такая, как та бумага, которую профессор Преображенский требовал по телефону у высокого покровителя – железобетонная! Вот мне и посоветовали сходить в церковь. Ну я сходил, исповедался, поговорил с молодым священником, выслушал его советы. Ты знаешь, лучше бы я не ходил…
– Что так?
– Священник много говорил о Боге, о любви, цитировал Священное писание, но в конце его речи у меня сложилось впечатление, что он совершенно не знает реальной жизни и тех сложных ситуаций, с которыми сталкиваются миллионы людей. Я даже подумал, что он у себя в семинарии, наверное, так отвечает на экзамене. Нехорошо мне стало, – грустно вздохнул Большаков, вспоминая свой визит в церковь.
– Я вот думаю иногда, а какой у Создателя был высший замысел, когда он создавал Вселенную, звезды, Землю и людей? – Толстиков начал тему, которая его давно волновала. В силу своего образования он, конечно, знал, как устроено сущее, но, очевидно, это знание его не удовлетворяло. – И межзвездную материю тоже? Как эта несчастная человеческая ДНК вообще на свет Божий появилась? Неужели после всех этих великих таинств человек приходит в этот мир только для того, чтобы удовлетворить свои самые низменные желания: поесть, совокупиться и властвовать?
– Нет, Леша, здесь я с тобой не согласен. Почему эти желания низменные? Они пришли в человеческое общество из природы. И еда, и совокупление преследуют одну цель – продолжение рода человеческого, продолжение жизни. Другое дело, что в идеальном обществе и еда, и секс, и власть гармонизируют друг с другом и не становятся пороками. А современное общество такую гармонию разрушило. Мы – порочное общество!
– Хорошо говоришь, правильно. Давай в депутаты тебя выдвинем.
– Нет, в депутаты не надо, а вот Дьявол делает все, чтобы человек не остался один на один со своими мыслями. Поскольку через мысли с нами разговаривает Создатель. А он не может с нами говорить ни о чем плохом, – закончил Большаков.
– Старик, я с Дьяволом твою мысль не понял, но как хорошо, что ты пришел, – немного заплетающимся языком произнес Толстиков. – Я давно так душевно не сидел. А насчет смысла жизни скажу тебе: брателло, мы уже немолодые люди. В наши годы люди становятся сентиментальными. Это нормально. Приходит понимание заката жизни. Более явственно ощущается дыхание смерти. Хочется узнать, что там, откуда не возвращаются. Да и опыт позволяет осмыслить по-новому события прошедшей жизни. Вот и лезут нам в голову мысли, до которых молодежь просто не может додуматься. У них все конкретно. Им надо стать тем-то, поступить туда-то, покорить то-то, заработать столько-то. Их жизнь как подъем по лестнице или, другой образ, как движение альпиниста, который карабкается вверх. Для него каждый уступ – тоже своего рода цель, которую надо обязательно достичь, чтобы добраться до вершины. Но альпинист знает, что его ждет на вершине, а молодые?
– Точно сказал, верно уловил суть вопроса. Я бы еще грамм пятьдесят с удовольствием опрокинул.
– Пятьдесят?
– Пятьдесят.
– Хорошо, но не больше. Мне завтра утром за руль.
Толстиков встал и, слегка пошатываясь, подошел к шкафу. Там за стопкой книг находилась заначка. Толстиков аккуратно налил в рюмки коричневую жидкость, а бутылку спрятал.
– Это коньяк, – пояснил он. – А прячу от Наташки. Она не любит, когда я выпиваю.
Друзья нанизали на свои вилки по шпротинке и посмотрели друг на друга.
– Гена, – как-то торжественно начал Толстиков. Его голос аж задрожал от важности момента. – Я не говорил тебе, но сейчас, пожалуй, самое время. У меня большая радость. Ленка родила мальчика. Так что я теперь дедушка. И я понял, что смысл жизни – в детях, внуках, в продолжении рода. Рожать надо! А ты все холостякуешь! Заканчивать с этим надо, Гена! За моего внука!
– За твоего внука! – поддержал тост Большаков, но не так бодро.
«Боже мой, как оказывается все просто, – разочарованно повторял Большаков, идя не спеша к станции метро. Из его размышлений о смысле жизни исчезло таинство и одухотворенность. – Оказывается всего-навсего надо жениться и родить детей. А может действительно в этом и заключается смысл жизни?»
Придя домой, он позвонил Полине.
– Поля, давай поженимся, – без здрасти и вопросов о самочувствии предложил Большаков.
Полина помолчала. Она знала, что ее Геннадий – человек с причудами, но не с такими же: предлагать девушке жениться по телефону, без красивых слов и без цветов, на ночь глядя!
– Гена, у тебя что-то случилось? Ты себя плохо чувствуешь? – спросила она участливо, игнорируя предложение о женитьбе и полагая, что Большаков просто пошутил.
Геннадий Петрович скривился, словно получил пощечину. Не такой реакции он ожидал от этой женщины. «Почему они всегда в самый важный момент тупят?» – мрачно подумал Большаков.
– Да случилось, да чувствую, – ответил он и положил трубку.
И больше гражданин Большаков о смысле жизни никогда не задумывался. Он просто жил.
Владимир Семиряга
