Примечания: 1. Ханчжоу, Сиань – города в Китае. 2. Яо – мифический китайский император, герой легенд. 3. Дао или даосизм – китайское духовное учение. 4. Ли Бо – великий китайский поэт, создавший образ сказочной птицы-Пэн. 5. Шенсяни – души бессмертных в даосизме. 6. День двойной семерки – китайский день влюбленных: праздник связан с легендой о девушке с небес и пастухе, разлученных, но любивших друг друга всю жизнь. 7. Сюцай – научная степень в древнем Китае, которую можно было получить, сдав государственные экзамены. 8. Четверокнижие, Ши–цзин – китайские классические книги, знание которых было желательно для образованного человека. 9. Ямынь – место работы чиновников и судебных приставов. 10. Нюйва и Фуси – герои одной из китайских легенд о сотворении мира. 11. Сын Неба, владыка – император.
Торговые ряды в Ханчжоу. Чжан Мо, молодой человек лет двадцати, и несколько друзей идут вдоль торговых рядов, любуются видами, размышляют: что бы купить.
Ч ж а н М о
Друзья, ведь вправду верно говорят:
За деревом в Пекин ты поезжай,
Научит тут же наш пекинец-брат
Искусно, словно мастер, вырезать.
Коль камень твердый хочешь ты найти –
В Сиань тогда ведут твои пути;
Пусть город он совсем и небольшой,
В нем зданья твердой строились рукой.
Коль девушек ты хочешь повидать –
Как мог я в поговорке прочитать –
Куда бы ни вели твои пути –
В Ханчжоу легкой птицею лети!
Гуляй здесь днями – все равно тебе
Всех пагод и садов не оглядеть,
Окраски всех прудов зеркальных рыб
Ввек времени не хватит рассмотреть!
Ах, девушки! Ханчжоу их красой
Всегда был славен; может, дух мой сник,
Но здесь пока что я не встретил той,
Чей взгляд и голос в сердце б мне проник!
Внезапно останавливается рядом с молодой девушкой, продающей ковер.
Д е в у ш к а
Вы так грустны! Не думайте, прошу,
Что в жизни никому не приглянетесь!
Но если я ковер Вам отпущу,
То долго от невест не отобьетесь.
Ведь о подарке свадебном таком
Мечтает в доме девушка любом!
Здесь выткан человек; как он силен,
Взгляните же, как мужественен он!
В ущелье средь воды стоит здесь тот,
Кто смог когда – то усмирить потоп;
Известно из далеких нам преданий:
То император Яо легендарный
Десятки сотен лет тому назад.
О, каждый был тогда спасенью рад
От страшной бури; незабвенен он,
Как тот герой, чей дух непокорен!
Две женщины для Яо – две жены,
Так было; без раздора между них
Друг друга почитали за сестер,
Язык их не был в ревности остер;
И обе были пламенно горды
Их мужем общим – даром от судьбы.
Признаться, за героя бы пошла,
Пусть даже главной в сердце б не была:
Оставила бы гордость в стороне –
Его свершенья грели б сердце мне.
Ч ж а н М о (возмущенно)
Хвалить героя я не поскуплюсь,
Но с мыслью Вашей – нет, не соглашусь;
Ведь говорили люди в старину:
Коль любишь искренне, люби одну.
Я б возроптал, будь я его женой,
Подумал бы: нечестен был со мной
Мой муж-герой, равно, как и с другой.
Про честь и совесть должен помнить каждый,
И как бы ни был человек велик,
Любовь предавший, пусть хоть и однажды–
Его осудит строго мой язык!
Д е в у ш к а (решительно)
Я не рискну, в отличие от Вас,
Судить того, кто выше смертных нас!
У Яо сын был; перед ним был грешен,
Что первые семь лет рос без отца,
Но тот поступок был оправдан, взвешен:
С потопом схватка на смерть, до конца!
Борясь с потопом, Яо удален
От мест родных, но сын ему поклон
Отдал, как в первый раз отца узрил:
Людей спасенье выше сын ценил
Общенья с папой, хоть и страдал, конечно,
Но душой отца всегда любил
И говорил друзьям он бесконечно:
«Шагов моих он первых не видал,
Но не беда! Ведь будут помнить вечно
Его за то, что он народ спасал».
Ч ж а н М о
Великих не сужу! Но я познал
То, что ребенок Яо испытал.
Раздроблена была моя семья…
Вернись вот так отец-герой ко мне,
Нет, не уверен, что простил бы я!..
О, девушка, как ты тонка, умна,
И встреча эта Небом нам дана!
Жениться на тебе готов любя,
Скажи мне только, как зовут тебя?
Д е в у ш к а
Хунлань, из рода Хэ. Скажи мне ты,
Где трудишься? Поверь свои мечты!
Ч ж а н М о
Ах, как же рад я вырваться на волю,
Пусть хоть на миг, и песню здесь пропеть
Той птицы, что загонят в клетку-долю:
Боюсь я средь рутины умереть.
Сижу в ямыне прокопченном, скучном,
Закона букву вовсе не люблю,
В чиновничьей среде, где все беззвучно,
Мечту свою, мой друг, я предаю.
Представь себе: без мысли, без творенья
Жить день за днем! Уговорила мать…
Наверно, крест мой – это есть терпенье,
Чтоб семья могла не голодать.
Х у н л а н ь
Ах, ты не прав, не верен твой подход:
Без цели отмерять за годом год!
Кто за дела нелегкие берется,
Пусть ночь не дома коротать придется,
Но если манит дальний свет вершин,
И ты в пути столь трудном не один,
Ты совершишь великие дела
Для всей страны и станешь равным Яо!
Твоей опорой буду я всегда –
Пусть с неба льется круглый год вода!
Ч ж а н М о (скромно)
«Судьба дала мне счастье полюбить,
Я жизнь свою с тобой хочу делить,
Но я – не Яо, не мечтай о том
И не увенчивай меня его венцом.
Ты восхожденья от меня не жди,
Но будем вместе в бури и дожди;
Я жизнь люблю, обыкновенен я,
Любовь и жизнь – вот счастье для меня.
Х у н л а н ь
В ямыне сидя трудно преуспеть
В делах, что могут славою согреть.
Позволь узором жизнь твою расшить,
Судьбы твоей балладу сочинить!
Проходит четверть века. Хунлань поздней летней ночью дожидается неизвестно где пропадающего мужа. Сыновья: Данао (25 лет), и Синьцзан (23 года), спят в соседних комнатах. Вдруг появляется Чжан Мо, задумчивый, отстраненный, но в то же время – счастливый.
Ч ж а н М о
Лечу! Лечу! Не ведал прежде я,
Что значит настоящие друзья!
Прости, что дом на время позабыл:
С душой родной о жизни говорил!
Представь, весь Дао-путь открыл Друг мне;
Его я слушал, будто бы во сне:
Там, далеко, шенсяней есть страна
И неподвластна времени она;
Они незримым оком видят нас,
Мы можем видеть их один лишь раз,
Пока живем; а в мир иной уйдем –
Тогда непостижимое найдем.
Мой новый Друг так любит созерцать,
Со всем живым себя соединять,
Он молод, но кто старше? – вот вопрос,
Я до него во многом не дорос.
Он говорит, что жизнь – приготовленье
К чему – то большему. Надеюсь я понять…
Ну а пока любуемся мы Солнцем,
Деревьев души любим осязать.
Прислушайся: они же говорят,
Что двери к высшим знаньям отворят,
И книгу нам не надобно читать,
Мудрость нужно сердцем открывать.
Х у н л а н ь
Горазд на выдумки твой друг:
Как много их для одного!
Скажи мне, как его зовут,
Уж ненароком не Ли Бо?
Гонялся он за птицей-Пэн,
Все ждал чудесных перемен,
Жизнь духам он свою вверял,
Всё листья, бревна целовал.
Он даос убежденный был,
Безумным справедливо слыл,
Служить не смог своей стране,
А дело было лишь в вине!
Двоилось все в его глазах,
Ведь жил он в грезах и мечтах,
И был всю жизнь безумец пьян –
Его окутывал дурман.
Ч ж а н М о (несогласным тоном)
Ты знаешь, отчего та чарка
Ли Бо всегда была полна?
Вдруг жизнь: «А ну, прими удар-ка!» –
Спасенья ищем у вина.
С детства не был он научен
Слащаво льстить, кричать «ура»,
И сквозь дворцовые интриги
Попал он в ссылку со двора.
С Ли Бо мой Друг имеет сходство –
Заметил с первого я дня,
Такое чудо – совпаденье,
Признаться, радует меня.
Х у н л а н ь (разъяренно)
Пойми уже, что эта дружба
Безумна и тебе в укор!
У императора ты служишь –
Все о тебе болтают вздор.
На службе ты давно уж не был,
Хозяйство наше запустил…
Ах, как бы всё ты, видит небо,
В мгновенье ока не сгубил!
Твои наверх пути – ступени
Прокладывала головой!
Мечтанья – родственники лени,
От них нет славы никакой.
Теперь с почетной службы знатной
Ты хочешь подленько сбежать?
Но знай: никем не уважаем
Ты мир свой будешь созерцать!
Ч ж а н М о
Как камень, ты меня точила,
Поддался я, судьба моя –
В грязи, чиновничьих чернилах,
В деньгах нечистых. Я – не я!
Чжан Мо удаляется к себе в комнату, не желая видеть жену. Утром следующего дня он подходит к жене в романтическом настроении, что – то напевая.
Ч ж а н М о
К Фучженю, другу дорогому,
Сегодня я тебя возьму,
Сегодня день двойной семерки:
Ню Ланга вспомним и Ши Ну!
Он пастухом был очень бедным,
Она – на небе рождена,
Свела их вмиг и разлучила
Судьба. Безжалостна она,
Из тонких будучи материй…
Любви родительский запрет
Им был объявлен громогласно,
С тех пор обоим счастья нет.
Но в день столь редкий и прекрасный
Они по Млечному Пути
Один раз в год – какое счастье! –
Друг к другу могут все ж прийти.
Пойдем же! Моего ты друга
Услышишь нежные стихи,
Расчетом жить одним лишь – мука,
Свое ты сердце оживи!
Х у н л а н ь (с досадой)
Советник императора
Мой муж с недавних пор,
Но жизнью иллюзорною
Живет он вновь. Позор!
Духовные же поиски – иллюзия одна!
Друг – пустослов твой глупости
Болтает лишь спьяна.
Тебя я к уважению
Других всегда вела,
Остатки самолюбия
И слабой воли жгла.
Сбился ты с пути, труды
Мои сгорят дотла,
Во мне – предчувствие беды:
Все устремленья зря!
Не маленькие люди мы,
Как судят все о нас?
К приятелю уходишь ты
В последний, помни, раз!
Чжан Мо, ничего не отвечает и, хлопнув дверью, уходит. Проходит день. Смеркается. Хунлань занимается подсчетом собранного урожая. Вдруг на улице она слышит голоса мужа и его друга; отрывается от работы и прислушивается.
Ч ж а н М о
Стихи чудесные, простые
Ты, друг, сегодня сочинил!
Мне самого себя впервые
Как незнакомца ты открыл!
Так просто: в голубое небо
Вглядись – и будешь сердцем рад,
Не бойся людям улыбнуться,
Не бойся плакать невпопад.
Жену прости: Хунлань другая –
Земная женщина она;
Тверда, живет, не уступая,
Для дел серьезных рождена.
Ф у ч ж е н ь
Тебя, мой друг, простым и скромным,
Ей недостаточно любить!
Готова и огнем, и громом
В тебе амбиции будить!
Ну как ты можешь быть не счастлив:
Ведь императорский – то двор
У ног твоих? А тут – ненастье
В душе – жене немой укор!
А сыновья? Такую мать
Врагу бы я не пожелал:
Все чувства станет выжигать,
Не важно, мал или не мал.
Укоров за свою холодность
Она, уверен, не простит,
А цель одна – потрогать звездность
И – личность сильную растит!
Ч ж а н М о
Не делай выводов поспешно,
С ней непростая жизнь у нас.
Не смог, как Яо, быть успешным,
То ей досадно – вот весь сказ!
Неожиданно начинается гроза: ночное небо на куски разрезают молнии. Одна попадает в дерево, под которым стоит Чжан Мо. Дерево тотчас же обрушивается, и Чжан Мо падает замертво. Его друг в оцепенении замирает на месте. Неожиданно Хунлань распахивает дверь на улицу. Падает перед мертвым мужем на колени.
Х у н л а н ь (обращаясь к самой себе)
Все говорят: слова произнося,
О смысле их нам забывать нельзя.
Сказала утром я: «В последний раз
Покинешь дом», – он выполнил наказ!
Он терпелив был, ну а я давила:
Вперед, к признанью, стало быть, любила?
Себе внушила, будто бы я знаю,
Какой ему был уготован путь.
И не хотела – поздно понимаю –
Остановиться, в сердце заглянуть!
А он любил и принимал меня
Без условий и без исправлений.
Выходит, главного я в нем не поняла,
Теперь что толку преклонять колени! К себе сурова и к другим сурова,
Так и жила: не плакала ни дня;
Ни для кого не стало б это ново,
Что вместо сердца – камень у меня!
Уходит в дом, заливаясь слезами. Месяц спустя. Хунлань входит в комнату старшего сына Данао. Несмотря на глубокую ночь, он не спит. Данао в недоумении смотрит на мать. На его столе беспорядочно разложены какие-то бумаги.
Х у н л а н ь (ровным голосом)
Что с тобой? Быть может, объяснишь,
Которую уж ночь ты, сын, не спишь?
Бессонницей своей волнуешь мать –
Экзамен первый скоро ведь держать.
Д а н а о (грустно)
Мне снилось: я и папа за игрой:
Тот легкий мячик все ногой пинали,
Снилось, как за шахматной доской
Свои друг другу тайны поверяли.
И пусть меня страдать ты не учила –
Как же: я – опора, старший сын;
Во сне вдруг горло сильно мне сдавило:
Я без папы…Я один, один!
Х у н л а н ь (перелистывая письменные наброски сына)
Всем тяжело, но полно уж скорбеть,
И нервами, мой друг, пора владеть!
Ах, что за записи! Ты посмотри, вглядись,
Как змеи твои мысли расползлись!
Зачем каноны столько лет учил?
Ты все Четверокнижие забыл!
История – не лучше. А стихи?
Неграмотны, и сколько в них тоски!
Такую писанину предъявлять –
Свою семью позором покрывать!
Молить владыку я не стану об услуге –
Сюцая степени – за прошлые заслуги!
Доволен, знаю, будешь ты тогда,
Да я побагровею от стыда,
Ведь ты мой сын! И я тебя с рожденья
Учила, повторяя только так:
Коль взялся ты – достойно делай дело,
А не готов – не делай же никак!
Как У Цзинцзы своей сатирой тонкой
Сановников ученых обличал:
Слова его хлестали больно, звонко,
А суд людской романы восхвалял!
Один его герой – Фань Цзинь бездарный
Экзамены всю жизнь сдавал,
Так и не сдал, но был тщеславный,
Цель до седин не оставлял.
Все окруженье вслед ему смеялось:
Фань Цзинь живет как паразит.
Ни добрых дел, ни сына не оставив,
Так и умрет – и будет вмиг забыт!
К такому нет ничтожеству почтенья;
Смешон и жалок, знает всякий, тот,
Кто, пуст внутри, карьерным устремленьям
Всю жизнь отдал; высоких нет забот!
О том, что нам отнюдь не по плечу,
Себя не зная, тратя годы, грезим;
Фань Цзинь бескрылый стал бы пастухом –
Куда как больше мог быть он полезен!
Коль ты ленив, слезлив и неприлежен,
И вцепишься в учения суму –
Смех над Фань Цзинем станет неизбежен,
Во всем ты уподобишься ему.
Изнежила тебя; возьмись за ум,
Открой его простор для новых дум!
Отправлю к Вану – богачу слугой,
Там ты про лень забудешь и покой,
Ван суров, но твой решит вопрос –
Выплывешь из моря жалких слез!
Отец погиб, но это не причина
Бросать дела – тогда ты не мужчина!
Чрез месяц с благодарностью придешь –
В любом труде отраду ты найдешь.
Д а н а о
Не будь сейчас такой суровой,
Дай горем мне переболеть,
Пойми же, к достиженьям новым
Не в силах я сейчас лететь!
Ты мне – наставник и учитель,
А мамой не сумела стать,
Ты – как холодный повелитель,
Так страшно это признавать!
Х у н л а н ь
Не я ль Ши-цзин всю нараспев
С тобой почти с рождения учила?
Не я ль тебя от роду пяти лет
За шахматную доску усадила?
У отца тогда «цвела» душа
И в кущах раньше времени летала,
До тебя, родного малыша,
Ему, признаться, дела было мало!
Данао имя я тебе дала,
Значит, мальчик умный, с головою,
Все в тебя вложила, что смогла…
Ступай уже и хватит жить мечтою!
Проходит неделя. К Хунлань приходит судебный пристав. Он сообщает, что ее младший сын Синьцзан арестован, и дело его очень плохо. Хунлань вместе с приставом отправляется к сыну. Он, растерянный, с заплаканными глазами бросается навстречу матери.
С и н ь ц з а н
На меня так лживо – не поспорить –
Клеветниками сочинен донос:
Девушку не мог я опозорить,
Страдать заставить в море слез.
Х у н л а н ь
Ты императора стал правою рукой,
Все были пред тобой открыты двери,
Но перемена вдруг с твоей душой
Произошла – теперь тебе не верю!
Синьцзаном при рожденье наречен –
Добрым, понимающим, сердечным,
И вот в пороках ты изобличен,
Как низко, как бесчеловечно!
С детства ненавидел ты ученье
И сидеть над книгой не любил;
Но чутьем природным, обхожденьем
Ты страны владыку подкупил!
Он тебя тогда к себе приблизил,
Сразу посчитав душевно чутким,
Без твоих советов о придворных
Он прожить не может ни минутки.
Ты, похоже, властью развращен,
Самим собой, красавцем, упоен;
Решил чужие чувства загубить,
Швырнуть и, как фарфор, расколотить!
Ты по дворам в драконовом халате,
Подарке императора, гулял.
Гляделся в зеркало; потом же, вечерами,
В тебя влюбленных списки составлял.
Любовь ты юных девушек губил –
В себе же только совесть хоронил;
Кричат все о тебе теперь одно –
Владыке в ослепленье все равно.
Доверившись тебе, не знает сам:
Ты любишь блеск, халат с драконом;
Опасен, даже страшен ты, Синьцзан,
Не любящий страну, но – возле трона!
Поведаю тебе я о былом,
В красавце ты себя узнай одном.
Когда-то на китайском троне
Династия царила Тан,
Наложницею в царском доме
Цвела себе красотка Ян.
В семнадцать лет могла играть
На цитре, петь и танцевать.
Дружила с девушкой одной.
Резвились юною весной
На конских седлах; только та
Дочь императора была.
И брат ее влюбился в Ян,
Никто не думал про обман:
Хотелось хитрой чаровнице
Лишь с тем себя соединить,
Кто мог судьбу всех в государстве,
Взмахнув рукой, один вершить.
В своих наложницах владыка
Имел искусницу одну,
Что обаяньем и красою
Весь здравый смысл вела ко дну.
И пусть с наследником садилась
В веселье за единый стол,
Все существо ее бесилось:
Родного сына на престол
Ей возвести всегда хотелось,
Законы ловко обойти,
И к императору в доверье
Сумела путь она найти.
Однажды грозно Неба сын
Поведал всем своим министрам:
«Наследник, старший из детей,
К делам страны переменился!
Он в полусне, качаясь, бродит
Нетрезвым возле мостовой,
Его мышленьем верховодит
Люд грязный, грубый и дурной!
Он к Поднебесной безразличен –
Народ доверить не могу;
Для сына женщины любимой
Страну я лучше сберегу».
Поникли главы, и народ
Лишь удивленно возражает:
«Ведь сына вашего она
Открыто ложью покрывает
Затем, что ночью в тайных снах
О власти собственной мечтает!»
Но император безрассудно
В любимой видел идеал,
И ложь, сплетенную так чудно,
Сомненью он не подвергал.
Соперника родного сына
Она решила удалить.
Ворвавшись запросто, невинно
К владыке, стала говорить:
«Любовь моя, предупреждаю,
Наследник заговор соткал,
Тебя кольцом уж окружают,
Ах, как бы жизнь ты не отдал!»
Поверил в хитрую он ложь,
Любимой в ноги поклонился;
Не ставил сына он ни в грош –
Тотчас казнить распорядился.
Но все же где-то в глубине
Красотки совесть пробудилась,
Ее загрызла, и во сне
Вся жизнь ее остановилась.
И император много дней
Лил слезы только лишь о ней,
О сыне вовсе позабыл,
Тогда как сам его казнил.
За то, чтоб мысли каждой дамы
Своей персоне подчинить,
Ты б смог, Синьцзан, родную маму
И глазом не моргнув, убить!
А девушка из рода Ян
Императрицей стала Тан;
Забвенью вмиг любовь предал
Владыка – новую создал.
Красою внешней, не душою
Он был в любви всегда влеком;
А Ян, своею чередою,
Уж дружбу завела с врагом.
Но император в увлеченье
Ей комплименты пел, когда
Готовилось уж Тан паденье –
И страшно грянула беда.
Так все, что было, потеряла
Эпоха громкой славы, Тан,
Вот так костер ей разжигала
Коварная красотка Ян.
Владыка же проклятый Танский
Не мог уж объективным быть,
Собой позволил, словно пешкой,
Ян подло и хитро крутить!
К дурной, почти такой же, славе
Себя упорно ты ведешь!
Я верить, сын мой, не хотела,
Что в эгоизм и в грех впадешь!
Ты императору советы
Давал, народ свой не любя,
Ему не предан беззаветно,
Наверх взошел лишь для себя!
С и н ь ц з а н (отчаявшись)
Быть за решеткой десять лет,
Возможно, худшее из бед.
Я невиновен; ты спасать
Меня должна: ведь ты мне мать!
Всегда считая бесхребетным,
Не полюбила ты меня;
Людей, кто сам собой, душевных
Ты сторонишься, как огня.
Характер мой весьма жестоко
Ты так любила «развивать»,
На брата сильного, Данао,
Всегда старалась указать.
И вот теперь мне здесь, в темнице,
Ужасной смертью умирать!
Я все надежды потеряю,
Я опущусь на жизни дно,
Себя потом я не узнаю,
Вся жизнь загублена за что?
Я невиновен, умоляю,
К суду ты, мама, обратись,
Прости за все и помоги мне,
Мне в одиночку не спастись!
Х у н л а н ь (надменно)
В семью чужую много бед
Принес – возмездье получаешь;
Надеюсь, здесь за десять лет
Свою порочность осознаешь!
Хунлань разворачивается и как ни в чем не бывало уходит, оставив сына одного в темнице.
Десять лет спустя. Центральная зала императорского дворца. Происходит чествование Данао. Речь произносит император.
День сегодня необычный,
День сегодня непростой!
Руки славим золотые
Мы твои и ум большой!
Архитектор мой, Данао,
Он в творениях велик;
Он дворцов возвел немало,
Вид их чуден, многолик!
Справа феникс в детство, сказку
Со стены меня манит,
И Фуси с сестрою Нюйвой
На картине говорит.
Да, огонь особый ярко
В их создателе горит!
Хоть он скромен, день рожденья
Отмечаем мы его,
Неужели людям добрым
Он не скажет ничего?
Д а н а о
Я в жизни многого добился,
Но были трудные года,
И, если мама не спасла бы,
Остался б в горе навсегда.
Рано мир отец покинул,
Сильно я его любил,
Думал, почему не сгинул
Вслед за ним я в мир могил?
Без родного человека
Стал бессмысленным путь мой,
Свой конец решил приблизить
Я дурманящей травой.
И тогда упрямство, жесткость
Проявила моя мать
И смогла меня за слабость
В услужение изгнать.
За любое промедленье
Ван нещадно колотил –
Так, за черною работой,
Из беды я выходил.
Как бы ни было мне больно,
Понял: должен жизнь прожить,
Вслед за папой самовольно
Я не вправе уходить.
Я сказал судьбе спасибо:
Не родился я слугой;
Люди те немы, как рыбы,
И похищен их покой.
Бесправны и сказать не смеют
Ничего против господ,
День и ночь они болеют,
Проливают кровь и пот!
Всё в сравненье познается:
Я несчастен? Вот смешно!
Жизнь труднее им дается,
Чем нам траур все равно!
Я у Вана насмотрелся
На людей несчастных сих;
Должен жизнь благодарить я:
Все же я счастливей их!
Иногда со мною мама
Чересчур строга была,
Но она свое здоровье
На меня всегда клала.
Волю, ум во мне растила –
Без трудов таких ни дня;
И надежды возложила
Столь большие на меня!
Не имел тогда я права
Труд ее не оправдать,
Конечно, было не по нраву
Родимый дом мне покидать.
Но будучи слугой у Вана,
Многое понять успел:
Коль не мать – сгубила б рана,
Я б в земле давно истлел.
Мама! Я не покоряюсь
Изворотливой судьбе;
Ты со мной не впала в слезы,
Благодарен я тебе!
Х у н л а н ь (обращаясь к императору)
Похвал я, о, владыка, недостойна,
К своим родным была жестока детям;
Иной, кто в детстве матерью поломан,
До тридцати не доживет на свете!
Вчера брела одна по переулку,
Гордилась за Данао, как обычно;
В душе, в её темнейших закоулках
Была к Синьцзану вовсе безразлична!
Зашла я в чайную. В накидке человек
Вдруг на меня так странно обернулся:
Глаза слабы, уставших бледных век
Нет сил открыть; голодный, пошатнулся…
Его я угостила, и за чаем,
Глядя на лик луны, что за окном,
Мы слово за слово, но все же неслучайно
Заговорили тихо обо всем.
Сказала я: «Ах, я плохая мать,
Но мне вину уж поздно искупать!
В далекий незабвенный страшный день
На жизнь Синьцзана бросила я тень.
Иду, как помню, на закате к дому,
Спокойно размышляю о делах,
Вдруг девушка – лицо мне незнакомо,
Как коршун подлетает, вся в слезах:
«Меня окутал страшной паутиной,
Бесчестно пред людьми оклеветал
Ваш сын Синьцзан, – кричит она, – бесстыдно
Перед семьёй меня он оболгал!
Отец был беспощаден; потеряла
Родителей любовь, и дом, и кров,
Я одиночество и нищенство познала,
В семье родной я обрела врагов!
Прошу, на пропитанье только дайте,
Одна, как перст, теперь я на земле.
А сына прочь из дома изгоняйте –
Печать бы выжгла на его челе!»
Сказала так и в горе удалилась.
Во мне негодованье пробудилось:
Я сына – эгоиста накажу,
Жестокость, вседозволенность от власти
Немедля я в Синьцзане остужу!
Я девушке в страданье помогла,
Лян серебра ей щедро подарила,
В ямынь я тем же вечером пошла,
Историю всю честно изложила.
Своим поступком сильно я гордилась,
Хотела наказанья для него:
Мой сын – и что ж? Стране с таким министром
Хорошего не будет ничего!
Умеет он в доверие втираться,
Уж император смотрит ему в рот;
С гнилой душой сумел наверх взобраться,
А вдруг змеей он к трону подползет?
Считала правильным поступок этот я,
Ведь о всеобщем думала я благе;
Невинного столкнула с корабля
Я написаньем страшной той бумаги!
Сегодня только, десять лет спустя,
Услышала о той «красотке» я.
Любовь и дружбу много с кем водила,
И город весь охотится за ней.
В дома богатых часто заходила –
Уж след простыл реликвий и вещей!
Меня вмиг озаренье посетило:
Ведь девушка-то грабила людей,
Тропою скользкою всегда она ходила,
Я ж пожалела, помогала ей!
Её слова, несчастный, скорбный вид
На разум мой подействовали тонко:
Я, как холодный, без души гранит,
Не стала верить своему ребенку!
Данао, старшего, характер закаляла,
Но он был духом крепок и здоров;
Стремленье к цели, силу воспитала
В нем буря, дуновение ветров!
Но Синьцзан был хрупким, чутким, нежным
Лотосом – в тепле ему расти
Стоило; сломай его небрежно –
Никогда ему не зацвести!
Собеседник исподлобья
На меня тогда взглянул,
И в тот миг рассказ о жизни
Он начать не преминул:
«Колыбельных, детских сказок
От рожденья был лишен,
Не любила за проказы
Мать; не очень был умен.
Был отец один мне другом;
Как же, смерть, его забрать
Ты могла? Предавшись мукам,
Стал любовь свою искать.
«Может быть, я повстречаюсь
Наконец с родной душой?» –
Думал я, пока со мною
Забавлялись, как с игрой.
Если б ласки материнской
Чуть побольше я познал,
То разочарований списки
Я б в любви не пополнял.
Понимания хотелось,
С кем-то горе разделить;
Мать, что с детства как чужая,
Кем-то надо заменить.
Обжигаясь, спотыкаясь,
Я страдал и – вновь искал;
Мать – разумно – безразлична,
От нее, как мог, бежал!
Доносом, не переживая,
Зачеркнула жизнь мою!
Посмотрите – страшно, знаю,
Вы в лицо мое! Молю!»
Так сказал он; очень быстро
Капюшон откинул свой –
Крик пронесся страшным свистом –
Рот закрыли мне рукой.
Как меняют человека
Десять черных лет тюрьмы!
Ослабели, почернели
Веки, и глаза желты.
Предала родного сына
Я по – подлому; теперь,
Хоть раскаялась я, видно,
Для меня закрыта дверь.
«Не узнала, мать по крови?!-
Он воскликнул, – что дрожишь?
Что ж не сдвинула ты брови,
Осуждая? Что вопишь?»
Я за страну тогда болела,
В тебе я видела порок;
Слышать сердцем не умела,
Считала, ты несешь злой рок.
Тебя тогда не понимала,
Глуха была, как истукан;
Любовь искать, что знал ты мало,
Поплыл ты к ложным берегам!
Синьцзан! Пожалуйста, подумай
Ты обо мне! Прости! Прости!
И вдруг, подобно приговору,
Я слышу: «Никогда! Уйди!»
Я заслужила – не обидно,
В грудь себя уж поздно бить,
Глаза поднять пред сыном стыдно,
Нельзя поступок мой простить!
К самой себе от неприязни,
О, император, я горю;
Прошу я, словно дара, казни –
Отберите жизнь мою!
Все замирают. Абсолютная тишина. Император не знает, что ответить.
На середину площади выходит уставший, больной человек. Это Синьцзан.
С и н ь ц з а н
Думал я, что предо мною
Ты рыдала лицемерно;
Коли б так, сейчас о казни
Не просила б ты наверно.
Годы, мама, невозможно,
Зачеркнуть и изменить,
Но прощать друг друга должно
И милость страждущим дарить.
Синьцзан подходит к матери и обнимает ее. К ним подходит Данао. Все трое плачут.
Проходит время. Перед новым домом, который построил Данао, зацветает жасмин. На веранде сидит Хунлань с сыновьями. Вдруг к дереву подходит мальчик и начинает ломать ветку.
Х у н л а н ь
Остановись, о, юноша, постой!
Деревья… тоже чувствуют душой.
Так просто ветку-душу надломить,
Но вот потом как трудно воскресить!
Еще труднее воскресить свою,
Которая безжалостна, горда.
Я небо о прощении молю,
Но жизнь одна – не повернуть года!
Учусь я с опозданием любить,
Жизни смысл нехитрый постигая:
Час придет – дорогу выбирая –
Каждому счастливым важно быть!
Каждого любя и помогая,
Откликаясь сердцем и душой,
Всех разных принимая, понимая,
Детей своих почаще обнимая,
Мы оправдаемся, возможно, пред судьбой.
