Тянутся, тянутся бесконечно лишенные смысла годы солдатской службы Сергея. Впрочем, не в самом ужасном месте он служит. Не на острове Новая Земля. Назовите три города, имеющие в русском языке постоянный эпитет “мать”. Киев- мать городов русских. Москва – матушка и Калининград – мать наша Казарма. Серо и отупляюще, потом не замечаешь и живешь. В армии время течет то плавно, от бурлит: маневры, то целый взвод в самоволке, или стрельба на посту.
На третьем году Сергей заматерел, нашил на погоны три сержантские лычки. Командовать людьми он по свойствам души не может. Армейская муштра, крики “Смирно” , ” в столовую песней шагом марш” ему смешны. Всю армейскую жизнь не хватает одиночества. Оно и есть свобода. Свободы, равенства и братства в казарме по определению нет. Но сделал карьеру – дежурным на армейском узле связи. Лейтенантская должность.
Приехал со сменой на “уазике” к восьми вечера. Что нового? – Приказ, квартирный телефон командующего армией генерала Батова П.И. с десяти вечера до восьми утра не вызывать. Ясно, болеет старик. Сергей бегло прошелся по линиям, кто с кем и что говорит. Запрещено конечно, но интересно. Позвонил девочкам на кросс, как служба и личная жизнь насчет свиданий. Сергей накрылся шинелью и скоро уснул.
Среди ночи будит солдат Вася Куйбеда, голос дурной. – Серега, надо генерала Батова соединить.
– Война? – Будет. Надень гарнитуру.
Слышно, дышит нетерпеливо Москва. – Соедините с генералом Батовым. – Приказ на квартиру ночью не соединять.
– Ты кто такой? – Старший сержант Абрамов Сергей. – Я тоже старший. Маршал Василевский Андрей Михайлович. Военный министр. Васины руки дрожат, кнопку воткнуть не может. Сергей, забыв страх, слушает секретную линию.
– Трагедия, трагедия, друг… Сталин умер. Маршал плачет.
Генерал, после паузы. – Кто сейчас старший? – Не знаю пока. Утром по радио объявят – поймешь.
С опозданием включилась шифровка, бу. бу, бу. Не один Сергей маршала слушал.
Рано утром в казарме Сергей сказал громко: Сталин умер! Сталин умер ! Враз все поверили, смолкли. Так не шутят.
Через десять минут полк стоял на плацу. На него выходят уже открытые по тревоге ворота ангаров. Танки смотрят на нас. _ Сегодня же в танки посадят? – думает Сергей. Ну великий, ну мудрый отец народов. С утра не ели ничего. Одернул себя, выродок я, извращенец. Исторические минуты.
– Сдох, падла. Лапти откинул, – говорит тихо Сева, не поворачиваясь. В шеренге третий час стоим рядом. Мы приятельствуем. Евсей учил портянки в сапоги заправлять, не помяв ногу. И расспрашивал о московской жизни. Он уралец из Красноуфимска. На гражданке будет машинистом паровоза ИС, “Иосиф Сталин”.
– От вокзала до города у нас почти два километра. Мы при вокзале в бараке живем. А по самой крайней колее репиков везут. Репрессированных в Сибирь. До тридцати телячьих вагонов и последний плацкартный для охранников.
– Услышит тебя кто…
– И на этом боковом пути у них пересменка. Солдаты бегут к вагонам, двери откатывают. А там ад кромешный. Дети, женщины, мужики, старики. И вонь такая.
– Заткнись.
– Лейтенанты лезут в вагоны по головам считать. Зеки кричат. Например, ” я гражданин союза ССР”. Иной раз матери, увидя гражданских женщин, детей отдают. Возьмите, возьмите, пусть живет.
– Врешь, врешь, сукодей.
– Тут им котел жратвы на вагон катят. Зимой уж явных доходяг в фельдшерский пункт везут на санях . Так одна женщина песню пела “Славим Сталина – отца”. Зеленая, как смерть.
Оркестр ударил встречный марш. Вынесли знамя с черной лентой. Скептически глядя на солдатчину, Сергей преклонен знамени. За Оршу, за Курск и Кёнигсберг. Оркестр смолк. Плывет знамя в тишине. Тяжелеет сердце и глаза влажны.
День в Калининграде ясный и уже весенний. Командир полка и политрук заметно нервничают, сошлись на краю поля и ждут. Видно, указаний сверху пока нет. Но кто скомандует в этот час, повисший в неизвестности: “Полк, по-ротно, в столовую шагом марш”.
