Давно это было, в конце восьмидесятых. В эпоху пустых магазинов и больших надежд. Ему было 22 года, ей – 35. Почти каждый день, прибрав свои сверлильные и фрезерные станки, он заходил в кафе, поднимался в её кабинет и, усевшись в кресло напротив её стола, погружался в томную негу. После смены тело гудело. Голова тоже. А здесь было тихо и свежо. И как-то по-особому уютно. Можно было, прикрыв глаза, потихоньку наблюдать за ней. Она, словно царица, сидела за столом, разбирала фактуры. К ней кто-то заходил, она давала указания. Звонил телефон, она, не отрываясь от бумаг, снимала трубку и её бархатный голос с примесью металла приводил в трепет кого-то там, на другом конце провода. Она – директор кафе. У неё в подчинении десятки людей. Молодых и не очень. И все перед ней трепещут. Даже те, кто звонит или приходит из горкома.

Он тоже трепетал. Но по-своему, легко и радостно. С того самого момента, когда его от предприятия направили в кафе на целый месяц работать грузчиком. Была такая практика в советское время. Месяц он отработал, но дорогу в директорский кабинет забыть не мог. Она встречала его волнующей улыбкой и если была занята, просто кивала на кресло. Он опускался в него, как в райское облако, и уже никакая сила не могла его оттуда вырвать. Только она.

– А вот и мальчишка пришел! – говорила она.- Много железок наточил сегодня?

«Мальчишке» её слова как щекотка. Сразу хотелось смеяться, прыгать, дурачиться. Но она, директор, даже задорно смеясь, неприступна.

– Много!- отвечал он.- Сколько по норме положено.

– А ты бы перевыполнил, передовиком стал бы.

– Щас! Сегодня перевыполню, завтра иди помогать на другой участок.

Снова звонок. Она, разговаривая, строжилась, водила пальцем по своим бумагам, останавливалась на нужных цифрах, выговаривая невидимому собеседнику и бросая гневные взгляды на него. Он втягивал голову в плечи. Но вот она клала трубку, взгляд её снова теплел и он облегченно вздыхал:

– Маргарита Витальевна, когда ты так разговариваешь, мне хочется спрятаться.

– Прячься, я найду.

Часто она выходила из кабинета. Ей зачем-то надо было сходить в кондитерский цех, потом спуститься в столовую и еще заглянуть в кулинарию. Впрочем, понятно, она здесь директор. Её кафе самое главное, самое большое, самое лучшее в городе. Надо сказать, его просто для удобства называли кафе, на самом деле это было целое производственное объединение. Мощное, красивое и на весь район вкусно пахнущее.

Оставшись в кабинете один, он с наслаждением томился, ожидая. Кто-нибудь обязательно всё портил. В дверь заглядывала голова, а то и две сразу, как правило, это были девченки из кондитерского, и спрашивала:

– Че, нет её? – и кивала на стол директора. Ему хотелось эту голову оторвать и выбросить в окно.

– Нет её! Сама, что ли не видишь!?

Наконец, она возвращалась. Иногда тихо, как призрак, как шум ветра. Когда переобувалась во что-нибудь мягкое. Он открывал глаза и, ошеломлённый, видел её перед собой. Иногда, напротив, издалека слышался её чеканный голос и такие же чеканные быстрые шаги. Звон ее шпилек заставлял его сладко трепетать. Она стремительно входила. Её белоснежный халат, всегда свежий, выглаженный, накрахмаленный, развевался как плащ мушкетера. Распахнувшись, он придавал ей какую-то дьявольскую прелесть. Халат – обязательная производственная форма. Под ним блузка, только подчеркивавшая ее грудь, и длинная строгая юбка, стройнившая и без того стройную фигуру. Из-под юбки выглядывали две аккуратные ножки, воспетые ещё Пушкиным, обутые в австрийские или итальянские туфельки. А на ногах чулки, подаренные им. Он не знал еще, что, делая такие подарки, следует хотя бы стесняться. И дарил часто, просто радуясь, что умеет раздобыть какой-то дефицит. Какая разница, какой! Но распахнувшийся халат безумно волновал его. Ему казалось, что она уже начинает раздеваться. А она видела его чувства в глазах и смеялась над ним. Ласково, нежно. Как старшая сестра или добрая тетушка. Она приносила ему что-нибудь вкусненькое: бутерброды с икрой или красную рыбу. А уж пирожные и сладкие булки к чаю всегда были перед ним. Какое счастье после рабочей смены!

Случалось, она входила с таинственным видом. В руках холодный сверток. Она прикрывала дверь и торжественно разворачивала его.

– Сегодня пьём шампанское!

– Ура!- шепотом кричал он и от радости тихонько хлопал в ладоши. – Что будем отмечать?

– Пятницу.

Снова, как по волшебству, на столике перед ним появляются вкусности. Шампанское играет в фужерах, а сама царица присаживается рядом, прижимает его голову к груди и теребит его шевелюру. У него голова кружится. Её бархатные губы шекочут ему ухо.

– Мальчишка, ты зачем ходишь ко мне?

А рука мальчишки уже гладит её бедро. Её рука мягко ловит его руку, сжимает ее – не позволяй лишнего.

– Я что, мешаю? Мне увидеться с тобой – радость!

-Не мешаешь. И мне радостно с тобою побыть. Но у меня муж, дети.

Он пожимает плечами.

-Ну и что? Они там, мы здесь.

-Как ты не понимаешь! Я тоже живой человек. Я к тебе привязываюсь, привыкаю, начинаю волноваться.

Он снова пожимает плечами. Она вздыхает.

-Вокруг куча молодых девченок. Кстати, кое-кто у нас тут тобой серьёзно интересовался. Хочешь, познакомлю.

Но он смакует шампанское, уже и щеки разгорелись, смеется:

-Не хочу!

-Нет, ну ты посмотри на него!

-Маргарита Витальевна, да не переживай так. Я скоро уеду, поступлю в институт. И потеряемся. Еще вспоминать будешь. С тоской.

-Конечно, буду. Вот и боюсь привыкнуть. А ты уверен, что поступишь?

-Уверен.

-Уже в который раз?

-Третий.

Она качает головой.

-Хочешь, помогу?

Он удивляется:

-Как это?

-Ну, ты даешь! Забыл, какие у меня связи! Звоню, кому надо, и завтра у тебя в зачетке все нужные оценки.

Он падает со смеху.

-Нет, так не надо. Я сам хочу.

-А сможешь?

-Смогу! С Божьей помощью.

-Ха, мальчишка! С моей было бы вернее. Ну, да ладно, дерзай! Силён, абитура! – и снова гладит его голову. – А я бы так не смогла. Мне надо всё и сразу.

 

 

Но всё проходит. Кончились и его визиты. Он уехал, поступил и они, действительно, потерялись. В учебной кутерьме пролетел год. Сдав летнюю сессию, он приехал домой, к родителям, к друзьям и… к ней. Как там моя Марго! Он всегда помнил ее. Часто представлял, что она сидит рядом и строжится над ним: «Взялся – учись, мальчишка!» И он старался. Чтобы потом не срамиться. Однокурсницы терялись в догадках: «Какой-то женоненавистник!» Наконец, однажды вечером он снова пришел в кафе. И уперся в запертую дверь. Всё говорило о запущенности – неметеные тротуары, пыльные окна, тишина и безлюдье. Он оторопело постоял, не веря, не понимая. Как же так? И где теперь пирожные и сладкие булки? А ведь у него ни телефона её, ни адреса. Она даже думать об этом запретила. Мимо шла старушка. Она, словно поняв, посмотрела на него и сказала горько:

-Закрыли кулинарию. Теперь за молоком и тестом таку пропасть ташшиться!

-Бабуля, а давно закрыли-то?

-Давно, сынок. Ишшо осенью.

Он хотел спросить еще что-то, но бабулька пошла дальше, а он, совсем потерявшись, остался стоять. Через четыре года он, счастливый, держа в руках диплом, жалел, что её нет рядом. Не видит она его победу. Ну, ничего, даст Бог, он найдёт её, похвалится и они снова выпьют шампанского.

 

 

Прошло пятнадцать лет. Он ушел в бизнес, добился, поднялся, женился, катал детей на «Лексусе». И помнил свою Марго. Где она теперь, потерянная? С ее характером ей впору быть депутатом, министром или главой какого-нибудь концерна. Ему часто представлялась картина: однажды он входит в очень-очень важный кабинет, где решаются все чуть ли не мировые вопросы, где большие люди теряют от волнения голос. И он волнуется, потому что у него вопрос жизни и смерти. А в кабинете сидит Она, его Маргарита Витальевна. Она поднимается из-за стола и идёт к нему, раскинув руки, все такая же яркая и величественная: «Радость моя, ну, наконец-то ты пришел!»

Но эта картина никак не хотела сбываться. Он расспрашивал: не слыхали? не видали? не встречали? Потом появился интернет, соцсети. Но и здесь ответа не было.

Ответ нашелся неожиданно. Как выстрел в темноте. Как обвал в горах, который придавил, оглушил его. Задумал он купить кафе своей юности. Не для коммерции, для души. Приехал посмотреть, подумать, взвесить. Теперь это было просто здание, в котором разместилось несколько магазинов и пекарня. По нынешним временам вполне рациональное решение. И открывать новое кафе в нищем районе, даже для души, представлялось делом сомнительным. Размышляя, он ходил из одного помещения в другое, своим видом напоминая скорее прокурора. Строгий костюм, кожаная папка, а на улице новенькая черная «AUDI». На него оглядывались, перешептывались. Наконец, к нему подошла женщина, долго и внимательно глядевшая на него. Вся в белой форме – она работала в пекарне. В её глазах светилось радостное любопытство:

-Неужели это вы!? Снова к нам? Может, теперь вы станете директором?

-Может, стану, а может, и не стану. – улыбнулся он. – Мы встречались?

Что-то в женщине было знакомое.

-Встречались! А вы не узнаёте! А я вот вас узнала, правда, не сразу.

Он смотрел на неё, улыбался и молчал, как двоечник у доски.

-Конечно, вы же смотрели только на неё. Нас, девченок из кондитерского, вы не замечали.

Он задохнулся. Вот оно!

-Как! Вы!

-Да, мы! – женщина весело уперла кулаки в бёдра, как будто собралась танцевать.

-А я думал, здесь уже давно никого из вас нет.

-Да, никого не было. Все разлетелись. Я сама недавно устроилась в пекарню.

-Но где же Маргарита Витальевна? Я ее нигде найти не могу.

Женщина изменилась в лице, танцевальное настроение мгновенно пропало.

-Ой, а вы что, не знаете? – у нее даже голос охрип.

-Не знаю! Ничего не знаю! Да говори же! – в груди тоскливо заныло.

Женщина отступила, оглянулась, словно ища поддержки.

-Я думала, вы знаете. Её же убили, еще в начале девяностых. Время было…блин. Стреляли, деньги делили. Она баба сильная была, раскрутила такую коммерцию, кому-то помешала.

Он чуть папку не выронил.

-А семья, дети?

-С мужем развелась, неизвестно, где он. Сын в Чечне погиб, а дочка ударилась в наркоманию, наверное, уже неживая.

Он молча вышел, сел в свою «AUDI» и, оглушенный, долго приходил в себя. Глаза не видели, руки дрожали. Затонированные стёкла надежно скрыли его слабость. Нет, кафе он точно покупать не будет. Здесь уже не раздастся стук ее каблуков и шампанское, как прежде, не вскружит голову. А зачем ему такое кафе?