Посмотрев на часы, она прибавила шагу. Встреча была назначена заранее, и её будут ждать. Не проспать и не опоздать – две стороны одного невроза – неотвратимого «бонуса» жизни в мегаполисе. Правда, ничего страшного не случится, если она задержится, но на сей раз ей совсем этого не хотелось. На ступенях эскалатора, затем в электричке метро она опять и опять представляла себе будущий разговор и его возможное течение. Это прибавляло толику волнения к испытываемым чувствам. Вообще, в её планы не входила долгая беседа, даже наоборот, она предпочла бы её избежать, ограничившись двумя-тремя фразами, но объясниться всё-таки придется. Несомненно, решить такой вопрос можно было бы и по телефону, но личная встреча давала больше шансов на положительный исход дела.

Выходя из метро, она думала, как лучше двигаться дальше ‑ пешком или дождаться транспорта. Пешком могло быть быстрее и уж точно экономнее. Конечно, ничего плохого в экономии не будет, но вот идти пешком уж очень не хотелось: прогулка по старому городу требует настроя. Направляясь к остановке, она решила купить сигарет, но ни ларька, ни навеса с прозрачными стенками и металлической скамейкой, спаянной с ларьком в единый организм, на прежнем месте не обнаружила. В сотворении гибрида остановки и торгового павильона без юмора явно не обошлось: видимо предполагалось, что ожидание будет долгим и обязательно захочется перекусить, а уж потом, не дождавшись, напиться с горя за без толку потраченное время. Теперь на этом месте в надежде топтался народ, по которому только и можно было понять, что здесь когда-нибудь что-нибудь остановится, откроет двери и всосёт в себя коллектив, жаждущий дороги. Гибрид ларька-остановки пал в борьбе за пространство, не оставив ни следа, ни восточно-экзотичного имени ЧП, его населявшего. На замену гибрида более традиционными формами остановок сил уже не нашлось – второе дыхание подвело и на этот раз…

Ей повезло, ожидание оказалось не очень долгим: десять минут и трамвай радостно выползал из-за поворота, опыляя оживившийся народ жёлтым межрельсовым веществом, что валил из-под его гремящих колёс (стук которых ещё долго носился по улицам, рикошетя от старых стен) словно пар из-под паровоза в немом кино.

Она села в трамвай и проехала три-четыре остановки. Затем, вырвавшись из тесных объятий общественного транспорта, парой десяткой шагов достигла бессветофорной зебры, намереваясь попасть на другую сторону улицы. Сюда уже подтянулась группа народа, сосредоточившаяся на процессе преодоления препятствия так, что больше походила не на городских пешеходов, а на ветхозаветных евреев, с риском форсирующих Иордан. Перейдя улицу, она наткнулась на архитектурную композицию, вызвавшую у неё симметричное чувство архитектурного шока. Стиль композиции был прост: между старинных построек XIX века вклинилось новое здание, несомненно, на месте разрушенного тех же времён постройки. Многоэтажный дом («белый клык», – непроизвольно пронеслось у неё в голове) смотрелся как жестяная банка пива посреди фарфоровой посуды галантного века, самодовольно блистая стеклом и бетоном на фоне ярко раскрашенных, почти фантиковых расцветок «косметизированной» старины.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что такая косметизация, несмотря на недавность её исполнения, уже начинала давать сбой в виде неравномерности распределения цвета и ржавых разводов по всей площади стен à-la полинявшее бельё. Она вспоминала, когда была здесь в последний раз, и осматривалась с интересом.

Пока она разглядывала поменявшийся пейзаж, к «белому клыку» подкатил автобус из разряда тех, что возят экскурсии иностранцев по городу. Но в этот раз, как следовало из броской росписи на бортах автобуса и таблички на лобовом стекле, он привёз не заморских гостей, а одного из депутатов ЗакСа и его команду. Из автобуса вышли торжественно одетые люди – дендивидно-вылизанные мальчики и дамы средних лет с накрашенно-налаченными причёсками – и нестройным рядом проследовали к дверям дома, рядом с которыми была привинчена доска, закрытая до поры до времени красной материей. Сам глава группы, мужчина лет шестидесяти, вышел из автобуса последним и имел при себе мегафон, который он перекидывал из одной руки в другую, словно ребёнок, теребящий игрушку.

Что за мероприятие здесь намечается и какие речи будут громогласно произноситься в мегафон, представлять не хотелось, что откроется взору после открытия доски – тоже. Эта интрига совсем не вызвала у неё интереса, и она уже смотрела прямо перед собой, удаляясь прочь от места события.

Вскоре на противоположной стороне улицы, той, с которой она только что успешно эвакуировалась, в длинном ряду старинной постройки без каких-либо следов реставрации она отметила зияющий пробел с грудой обломков, которые, наверняка, когда-то являлись охраняемой стариной в виде трёх-четырёх этажного здания, и пробел этот выглядел как выбитый зуб на общем фоне ассоциаций с видавшей виды челюстью.

Две стороны улицы несомненно были, во всяком случае ещё пока, архитектурным отражением друг друга, с разницей лишь в несопоставимом уровне «косметических забот», принятых одной частью почему-то в явно большей степени, чем другой. Вернее сказать, противоположная сторона если и испытала такую заботу, то было это в незапамятном «диком» прошлом, когда мания капитала ещё не овладела рассудком горожан, и этот недостаток толкал их на разные «чудачества» благоустройства.

Вот только оставалось непонятным, правая часть улицы всматривалась в левую как в отражение своего будущего или левой уже «грезился» грядущий архитектурный апокалипсис…

Впрочем, чуть позже она обратила внимание на то, что там и тут, обгоняя друг друга в высоте, за фасадами старины прорастали новые шпили и башни элитного жилья (некоторые «несли» на себе названия строительных фирм, и казалось, что эта беззвучная реклама прибавляет улицам ещё больше шума), словно новая зелёная поросль пробивалась сквозь пожухлую выцветшую траву.

Неужели с наследием можно обойтись также просто, как…, – додумать она не успела, так как перед ней возникла железная дверь со звонком на уровне глаз.

Переведя дух, она посмотрела на часы, – в пределах нормы, – затем указательным пальцем нажала на звонок.

После продолжительного сигнала дверь открылась усилиями странного вида пожилого человека с взлохмаченной бородкой в вязанном шерстяном свитере и чёрных поношенных брюках. Он поприветствовал гостью, поправил неровно сидевшие очки и повёл по длинному коридору, которым она ходила много раз, но теперь ничего здесь не узнавала. При удобном случае надо будет выяснить, что здесь происходит, – подумала она, озираясь вокруг. В коридоре, по обе стороны которого располагались комнатки, шёл ремонт, но параллельно ему, одновременно с ним, двигалась издательская работа. Груды книг соседствовали со стройинвентарём и материалами, валявшимися то здесь, то там – мастерки, валики, мешки с цементом, вёдра с грунтовкой, банки с краской были расставлены по обе стороны стен и постоянно встречались на пути. Нужно было напрячь внимание и проявить достаточную сноровку, чтобы не задеть полами одежды чего-нибудь красящегося или не ступить в ёмкость с очередным раствором. Сотрудники издательства, успевшие, видимо, приспособиться к почти полевым условиям работы, шныряли из кабинета в кабинет, чередуясь со смуглолицыми членами ремонтно-строительной бригады. Те и другие частенько заменяли движения репликами на родном для себя языке.

Коридор, стены которого были сплошь замазаны какими-то отделочными субстанциями, выводил в просторный светлый кабинет, который показался гостье оазисом стабильности и порядка по сравнению с тем, что творилось в остальных частях издательства. Ремонт на отдельно взятой площади уже завершился. Стены полностью отремонтированного кабинета были увешаны фотографиями незнакомого ей человека в компании различных персон. На его холёном гладковыбритом лице, неизменно чем-то осерьёзненном, умудрялась проступать белозубая улыбка, которую дополняли ослепительной белизны рубашки и яркие цветастые галстуки, всегда разные от снимка к снимку. На одних фото он кому-то пожимал руку, на других просто находился в присутствии неких лиц. Впрочем, имена пары-тройки личностей, знакомых по телевизионным эфирам и новостным сюжетам, она могла бы припомнить, но лицо, кочующее от снимка к снимку и страстно желающее влиться в кучку как можно более именитого сообщества, видела впервые.

Сама комната больше напоминала офис топ-менеджера коммерческой компании, чем кабинет главного редактора научного издания. Новая мебель была подобрана в единых тонах и расставлена так, чтобы было удобно принимать одновременно небольшую группу лиц, участвующих, к примеру, в заседании. Старые книжные стеллажи исчезли, вместо них втащили парочку новых компактных шкафов, которые уже почти полностью заполнились какими-то папками, непосредственно книг там исчислялось немного, и они не несли названий на своих корешках. У главного стола парковалось шикарного вида кожаное кресло, один вид которого вызывал желание плюхнуться в него и никогда больше не вставать, следуя принципу «гори оно всё синим пламенем». Компьютер и оргтехника отсутствовали, но телевизор с плоским экраном всё же наличествовал. На столе базировалась пара органайзеров – один для ручек, другой для бумаги, а на его поверхности были разбросаны несколько частично исписанных листов. Картину скудного настольного натюрморта завершали брошюра «Гороскоп» и картонный календарь с отрывающимися страницами. На его подложке помещался популярный фотомонтаж городского перекрестка, составленный из двух смежно располагавшихся частей с разницей в сто лет. Прошлое и настоящее на фото будто менялись местами: современный городской пейзаж перетекал в снимок столетней давности. В такой футурологии прошлое не исчезало, но грозило вторым пришествием в будущем. Больше на столе ничего не было и, вероятно, оттого он выглядел пустынно.

–    Ого, у вас что, перестройка местного масштаба? – не выдержав полюбопытствовала гостья, – а это кто, глава ремонтно-строительной бригады? – сострила она, указав на человека с фотографий.

–    Всё шутите… Впрочем, вы не так уж далеки от истины, теперь и нас посетила модная нынче болезнь под названием косметический ремонт, длящийся, кажется, целую вечность, а сколько ещё предстоит… – ответил он, чуть усмехнувшись.

–    А куда же старую мебель дели, неужели…, – и она глазами указала на окно.

Он не оценил юмора собеседницы, так как не смотрел в её сторону, а блуждал взглядом по комнате. Тем не менее, тема была энергично им поддержана.

–    Мне она почему-то тоже была симпатична. Такое ощущение, что потерял старинного друга! Конечно, никакой художественной ценности она собой не представляла, зато стала свидетелем времён, которые никогда более не… Впрочем, что это я…, теперь уж поздно об этом распространяться…, да и не принято как-то…, так что, предоставляю вам слово, выкладывайте, с чем пришли.

С пожилым главой издательства они были знакомы достаточно давно, но общались в основном только по делу.

–    Пару недель назад я выслала вам одну статью, вчера по телефону вы сказали мне, что прочли её, – начала она решительно, развернув к себе один из стульев для того, чтобы сесть.

–    Точно так, – отозвался редактор и уселся на край стола, вытянув ноги.

–    Ну, и…

–    Пока трудно что-либо сказать определённое, в работе как будто чего-то не достаёт! – он снял очки и поправлял гуляющую душку.

–    Я бы хотела, чтобы вы её опубликовали, вернее сказать, я уже пообещала автору, что её опубликуют, – ответила она ещё более решительным тоном.

–    Вы, конечно, можете хотеть, но обещать, извините, вы были не в праве, – парировал редактор, и нотки удивления в его тоне не могли ускользнуть от собеседницы.

–    Но я внимательно изучила работу и поняла одно: автор может быть в чём-то и не… – где-то имеются пробелы, где-то он недостаточно информирован, но при этом виден потенциал, перспектива. Разве этого мало?

–    Если бы мы печатали всех, кто имеет перспективу…, – в тоне собеседника появилось утомление, перемежающееся с сожалением.

Наступила довольно продолжительная пауза, во время которой она несколько раз вздохнула, будто пытаясь надышаться перед грядущим вакуумом. Мёртвая тишина, воцарившаяся внезапно, нарушалась только еле слышными репликами на незнакомом языке, доносившимися из-за двери.

Мерный стук в дверь c отточенностью скальпеля разрезал тишину. В кабинет, извинившись, заглянула хрупкая низенькая женщина средних лет и, получив разрешение войти, по-японски семенящей походкой направилась к редактору, протянула ему сложенные гармошкой деньги, и, ещё раз извинившись, также «по-японски» деликатно удалилась.

–    Прошу прощения, у нас тут происходит тайный сбор средств… Умер наш коллега…

–    Мои соболезнования! А отчего же сбор средств такой тайный? – недоумевала собеседница.

–    Дурацкая история… Издержки новаторских кадровых пертурбаций, с последующим конфликтом, увольнением и местью начальника своему умершему вскоре подчинённому в виде запрета на материальную поддержку и сочувствие его семье бывших коллег… По крайней мере, в рабочее время. Ну вот, чтобы не разжигать новых производственных скандалов, я взял миссию сбора средств на себя. Скандал я как-нибудь переживу, а более мне ничего не угрожает.

–    Ничего не понимаю… – внезапно выражение решительности её лица изменилось на искреннее недоумение, – у вас тут крутые перемены?

–    Вы ещё не в курсе – после некоторой паузы продолжил разговор собеседник, – я ведь ухожу из редакции.

Снова пауза. Теперь уже она прервала её первой.

–    Куда уходите? Вас увольняют? За что? – она вскочила со стула.

–    Да нет, никто меня не увольняет, я сам ухожу…, на пенсию. Меня попросили, и я, подумав, принял решение, добровольно!

–    Кто вас попросил?! Кто вообще вас мог об этом попросить?!

–    Вы наверняка сегодня задали вопросов больше, чем за всё время нашего знакомства. Но если вы немного остынете и соберётесь с мыслями, то сами всё поймёте. И потом, вы неправильно формулируете вопрос – не «кто попросил», а «откуда попросили», в смысле, откуда подан сигнал, – и выражение его лица приняло заговорческий вид.

–    Извините, – она немного пришла в себя. Я могу вам чем-нибудь помочь?

–    Можете… – решительно произнёс редактор, немного подумав.

–    Говорите не стесняясь, я постараюсь…

–    Не просите меня о том, о чём просите, – мне дорого моё имя, особенно теперь…, я не могу и не хочу изменять принципам, которым следовал всю жизнь. Более от вас, пожалуй, ничего не требуется, я не нуждаюсь ни в чьей помощи – спасибо.

–    Понимаю, – еле слышно ответила она.

Редактор продолжал:

–    В остальном же, беспокоиться за меня не стоит, просто подошла моя очередь… И, поскольку я не проворовавшийся чиновник или никчёмный «деятель науки», то осваивать средства пенсионного фонда в качестве главы присосавшейся к нему структуры мне, слава Богу, не грозит, – после этих слов, он резкими движениями рук стал быстро отряхивать свой растянувшийся свитер, будто тот был чем-то усыпан. А так, – продолжал он, покончив с марафетом, – времена меняются, мы уходим, другие приходят… Кстати, можете познакомиться с нашим новым начальством, – и он указал глазами на беспорядочно развешанные фотографии в рамках, – но два-три номера журнала я ещё выпустить успею, а это не так уж мало на сегодняшний день. Но, всё-таки, формально я уже не директор, а только главный редактор, поэтому в исключительных случаях при кратковременном отсутствии начальства вынужден просить ключи от этих апартаментов для приёма по личным вопросам, а заодно и для проведения «тайных мероприятий», которые вы только что имели возможность наблюдать.

–    Да, ну и дела… Вас тоже настигли сети турбулентности, – женщина вздохнула. И вы думаете новый справится? – заволновалась она, – всё же, такое издательство, груз ответственности…

–    Да почём я знаю…

–    Но кто он такой? Откуда?

–    Из коммерсантов… довольно долго занимался бизнесом, а совсем недавно получил научную степень.

–    Бизнесмен?… Научная степень?… Неужели и диссертацию сам написал, без помощи…

–    А кто его знает…

–    У нас предложениями о «сотрудничестве» весь факультет увешан, целые «конторы» занимаются поиском авторов и клиентов. И ведь у каждой есть своё название, чтобы отличаться от себе подобных. Масштаб такой, что пора арендовать Маркеса… Вот только помочь ему с новым названием для вариаций на уже известную тему – «Хроника объявленного преступления». Звучит?! А ощущения потом сами генерализуются до социального варианта сартрианской «Тошноты».

–    Э-ка, загнули! – усмехнулся редактор. Нет, вы конечно правы. А о новом разное говорят, и может быть вы недалеки от истины… Ходят слухи, что имелись, якобы, проблемы с законом, были какие-то подозрения…, вроде как, содержал «прачечную»…

–    Прачечную?…

–    Отмывал деньги…

–    Вот невидаль! Но интересно тут вот что, безобидно-бытовое понятие «прачечная» давно исчезло вместе с явлением и теперь вернулось семантически изуродованным…

–    …Но доказать ничего не удалось, – продолжал редактор, – не пойман, не вор… А может, никто и не ловил… Зато нас убеждают, что он имеет мёртвую деловую хватку! – пояснил редактор.

–    Вот именно, мёртвую! И ведь без этого человек теперь не жилец, да и не человек вовсе! Вот уж воистину, нынче, чтобы высоко подняться, нужно предварительно низко пасть, – произнесла она в задумчивости, уставившись в пол, но, быстро опомнившись, продолжила, – мне трудно поверить в то, что вы не у дел? Неужели и вы стали лишним?

–    Иногда лучше быть лишним, чем… вписаться в поворот. Было бы странно, выйти невредимым из пике, тогда как всех штормит.

–    Не волнуйтесь, у кого не вышло это до сих пор, не выйдет и сейчас…, при всём желании. Для этого нужно было бы эманировать в телепродюсера или в энергоменеджмент – заметила она не без сарказма, и на лице собеседника отразилась еле заметная улыбка.

–    Но всё-таки, разговор ведь шёл не обо мне, – сменил тему редактор после некоторой заминки, – что вас связывает с автором статьи, почему вы так за неё печётесь, она что, ваша лучшая студентка? Впрочем, даже о самых одарённых сейчас так не пекутся, да и контингент студенчества, говорят, за последнее время поменялся явно не в лучшую сторону, водозабор для интеллигенции явно измельчал…

–    Не то слово… А чего же ещё ожидать, если раньше они учились и чуть-чуть работали, а сейчас работают и чуть-чуть учатся. Настолько чуть-чуть, что иногда появляются только на экзаменах, – пробормотала она, затем продолжила, – да и в вузы попадают многие по случаю, мимоходом… Так вот обернёмся в один прекрасный момент, а за нами никого…

–    И всё же… – редактор проявлял нетерпение.

–    Если говорить на чистоту, если вы настаиваете на подробностях…, то это займет немного больше времени, чем…

–    Ну-ну, говорите, я слушаю, – он уселся на край стола и скрестил на груди руки, – другого шанса вам может не представится.

–    Понимаете, – не спеша начала она, расхаживая по кабинету, – какое-то время назад эта девушка училась у меня, но я с ней близко не общалась: она студентка, я – преподаватель, вот и всё. Она закончила вуз, и, если бы не случайная встреча, я про неё более бы не вспомнила… Нам было по пути, и мы разговорились. Она сказала пару слов о себе, обмолвилась, что после окончания университета поработать не успела, так как у неё родился ребёнок.

А у меня как раз дочь только что родила, с женихом у них что-то не заладилось и…, в общем, теперь она мать-одиночка. Впрочем, где-то его можно понять, он ещё вчерашний студент – ни денег, ни работы, ни жизненного опыта, а тут – ребёнок. Тяжело это всё, и… страшно. Вот и вышло, как вышло!

Я тоже осталась без мужа – умер несколько лет тому назад от сердечного приступа. Он долго проработал в НИИ…, но знакомые предложили ему заняться банановым бизнесом… Наша дочь тогда только что закончила школу, и мы были очень заинтересованы дать ей хорошее образование… Муж и согласился. Нет, с начала очень переживал, но потом…, узнал от своего бывшего коллеги, какие там перемены, и успокоился… К слову сказать, им там тоже не сладко пришлось, подул ветер перемен, власть поменялась…, и пришёл, в общем-то, человек с улицы, без профильного образования, но с московскими связями. Связи укреплялись благодаря имевшейся у него даче на карельском перешейке. Он быстро защитился, а потом и вовсе институт возглавил…

–    Простите, что перебиваю…, банановый бизнес, это что, торговля бананами что ли? – поинтересовался пожилой редактор.

–    В общем, да. Фирма, будь она неладна, занималась поставкой бананов на отечественный рынок, ну и не только бананов, конечно… В общем, он и денег толком заработать не успел, начались какие-то недоразумения с коллегами по работе, взаимные финансовые претензии, как говорится, и тэ дэ и тэ пэ, – сердце и подвело. Так что, кроме меня дочери помочь некому, вдвоём мы с ней, ну теперь соответственно втроём… Разумеется, подробностями своей жизни я со своей спутницей не делилась, просто обмолвилась на радостях о том, что у меня вот-вот родится внучка, и она сама предложила… Сказала, что её ребёнок уже подрос, и она рада поделиться со мной детской одеждой, игрушками, ну и другими мелочами… Через пару дней я пришла к ней домой, чтобы забрать вещи. Для моей небольшой семьи эта помощь была совсем не лишней. Растить детей теперь сродни подвижничеству, впрочем, что я говорю…, кто этого сейчас не знает…

Я пробыла у неё в гостях около двух-трёх часов, мы говорили, пили чай, время летело незаметно – она оказалась очень интересным человеком с широким кругозором, увлечённым и начитанным. С горящими глазами говорила об Эрмитаже, да так, будто она оттуда не вылезает. У нас на факультете преподаёт дама из Бельгии, она за десять лет жизни в Петербурге Эрмитаж посетила всего один раз. А как-то, в шутейном разговоре я сострила что-то насчёт тени отца Гамлета, так она меня спрашивает: «О, Гамлет! Это Шекспир написал?», – я отвечаю: «Конечно, кто же ещё!», – а она мне: «Вы не напомните сюжет?», я удивилась, неужели она «Гамлета» не читала?! Не читала, говорит, не успела. Спрашиваю: что же вы успели прочитать у Шекспира? – не повезло классику, ни с одним из его творений она ознакомиться так и не удосужилась. Вы можете себе такое представить, преподаватель гуманитарного факультета не знаком с Шекспиром! Да у наших старшеклассников в иные времена был кругозор шире… Зато она не прочь порассуждать о чеченской кампании, сталинских «бесчинствах» тридцатых… Но очень удивлялась, когда узнала, что её соотечественники поколения её родителей помогали немцам держать здесь в блокаде вымирающий город… – что ж, лучше поздно, чем никогда! Хотя амплуа интеллигента всегда при ней – низко кланяется при встрече, улыбается широко… Правда, до интеллектуала ей очень далеко, а общение с ней напоминает стакан пресной воды – выпил и забыл. Помимо того, даже с западной научной проблематикой знакома через пень колоду, не говоря уже о нашей… При том в дискуссию вступает с миной луча света в тёмном царстве…

–    Что же она у вас работает? – удивился редактор.

–    Понятия не имею, со мной по её поводу никто не советовался, но, по-моему, завкафедрой просто кичится тем, что среди нас мелькает иностранец, создаётся иллюзия культурного и научного обмена. Кроме того, «заморские гости» положительно влияют на общий рейтинг учебного заведения. Хотя эта бельгийка приехала в страну как частное лицо, а совсем не по научной линии, и без какого-либо преподавательского опыта у себя на родине. Мало того, она сама выражала удивление в приватных беседах, что её приняли на работу, до сего момента не проявив интереса к её диплому и каким-либо идентификационным документам!

–    Куда же смотрит деканат?!

–    Деканат! – воскликнула гостья, – да деканшу совершенно не заботит свой собственный имидж, что уж говорить о какой-то кафедре или даже целом факультете. Она занята совершенно другим – на виду у всех шашни крутятся… В общем, вся общественность в курсе, ведь её «малолетний» протеже преподавал на факультете до тех пор, пока не…, пока не подрос и не понял, что для таких отношений в пору кто-то другой. Правда, такой инсайт стоил ему столь успешно начавшейся карьеры. А вы говорите деканат! Да у нас пересуды звучат чаще, чем научные дискуссии… Какой там Париж и какой там Ронсар!

–    Частная жизнь, такое дело…, – вклинился редактор, не успев донести медленно развивающуюся мысль.

–    Да, да, да…, – прервала женщина собеседника, с плохо скрываемым раздражением, – не моё это дело, но, когда частная жизнь превращается в публичное достояние, она девальвируется и становится частью того мусора, который всех нас теперь окружает. Даже если не держать этот мусор в голове и не думать о нём постоянно, то всё равно его нельзя не замечать, его слишком много, он обступает со всех сторон и постоянно держать глаза закрытыми…

Не помешало бы вспомнить, что мы – авторитетное учебное заведение, с давними традициями, а не наспех слепленный коммерческий вузик, где образование разновидность оболванивания, и, тем более, не «филиал» реалити-шоу… К тому же у нас молодёжь, студенты… Будут думать про нас невесть что! Авторитет преподавателя, как и престиж преподавания скоро будут похожи на дуршлаг, одни дыры…

Извините за столь длинную тираду, но как говорится, у кого что болит…

–    Да, я понимаю, девальвируется сейчас многое: авторитеты, университетские дипломы, учёные звания, категории, ценности… Быть личностью не требуется, это даже опасно, её с лихвой заменяет отформатированный субъект, чуждый прежним добродетелям – принципиальности, порядочности, ответственности… Образованный человек, интеллектуал, сейчас что-то вроде приговора, клейма обречённости, выброшенности за борт…

Внезапно он прервался, и после некоторой паузы добавил, – но всё же, при чём же здесь ваша статья? То есть, не ваша, а вашей…

–    Мне просто очень захотелось ей помочь и дело тут даже не том, что она для меня что-то сделала, нет! Я увидела, что это тот человек, которому стóит помогать, кому же ещё, если не таким как она! Вы правы, времена изменились, старые принципы не работают, нужны новые резоны, новые нормативы, мотивации, смыслы… Мы в ситуации «новой вещественности», чёрт возьми. Существует «Философия как, если бы», а мы нынче обречены руководствоваться логикой «ещё пока не…»: пока ещё совсем не лишились памяти, здравого смысла…, да мало ли ресурсов и добродетелей, которые можно потерять, и, может быть, пока в состоянии ещё что-то изменить… А я радею не за бездарность – у неё есть образование, голова варит неплохо, ну и, чтобы мозги не закисли, она, параллельно уходу за ребёнком написала работу на близкую ей тематику.

Она снова перевела дух, а затем добавила:

–    По-моему, весь вопрос в том, кто или что сейчас мера вещей! Помните…, греки…, Протагор…! И ведь умели формулировать, черти!

–    Да-а, вещи тоже нынче мутируют и уже не тождественны себе…, – и он снова внезапно замолчал, хотя ей казалось, что продолжение последует.

–    Но почему вы хотите опубликоваться именно у нас, ведь есть другие издания? – поинтересовался редактор, – конечно, выбор может и небольшой, но всё же он пока есть.

–    Вероятно, она со своей работой не совсем вписывается в такой именитый журнала как ваш, но я хочу, чтобы она поверила в себя и поняла, что стóит продолжить… Я обязуюсь подредактировать текст, и указать на недочёты… Но она показала статью мне, потому что наверно знает, кто я и что я, и показать её больше некому! А я, соответственно, знаю вас, поэтому я здесь, – она немного сбавила темп, – а равнодушных сейчас на каждом углу… А на что же ещё нужен авторитет? Грош ему цена, если я не могу… – она чуть осеклась, и редактор неприминул воспользоваться краткой паузой:

–    Она знает вас, вы знаете меня…, это извините, «брэндмаркетинг» какой-то…

–    Лишь бы не бредмаркетинг…, он сейчас всепроникающ как эфирный ветер, – съязвила она.

• Или, если хотите, на безрыбье и рак рыба… – переформулировал редактор.
• Вот тут вы, сами не зная того, попали в самую точку: эта пословицу придумали в какие-то иные времена, потом, видно, что-то случилось, то ли рыба измельчала, то ли раки резко поднялись в статусе, но они теперь гораздо более деликатес, чем рыба.

–    Не так давно, – продолжала она, и было непонятно, то ли это продолжение ответа на его ремарку, то ли приготовленная заранее мысль не была до конца озвучена, – на соседней кафедре весь семестр вела семинары доцент из Германии, в течение которых её преподавательское внимание привлёк один наш студент. Вернувшись домой, она выслала на ту кафедру приглашение на имя студента для продолжения его учёбы в Берлинском университете и соответствующие документы для заполнения. Кафедра их получила, но информировать непосредственного адресата просто забыли, а документы так и пролежали год у кого-то в столе, пока на них случайно не наткнулись. За это время студент окончил учёбу и уехал домой в другой город, так и не узнав о том, что его ждали в Берлине.

Она опустила голову и замолчала, и опять сквозь тишину до них из-за дверей кабинета донеслись резкие интонации незнакомого языка.

Через минуту она продолжала.

–    Ничего плохого про коллег я сказать не хочу, большинство из них неплохие люди и их наверно можно понять, у каждого своя жизнь, свои насущные проблемы… Да, многие сейчас ходят опустив глаза и смотрят себе под ноги… Сюрпризы так и сыплются… То тебя мотивируют читать новый курс с вычурным названием, о котором сам только что услышал, то отмена базовых предметов, закрывает целые кафедры, – тут невольно опасаешься споткнуться. Тем не менее, должен же быть какой-то предел. У меня теперь такое чувство, будто я только что познакомилась со своей бывшей студенткой, несмотря на то, что нередко пересекалась с их потоком, да и с ней лично изредка общение тоже имела.

Она опять сделала паузу и продолжала.

–    К тому же, не факт, что статью захотят опубликовать другие издания, мало ли какие у них там будут соображения. Знаете, как сейчас с этим просто, автора могут отшить, даже толком не вникнув в то, чтó он написал. К нам в студенческую бытность иное отношение было… Ну, пролежит статья в столе у автора, кому от этого будет хорошо? А так… На ваш журнал ещё пока хоть как-то обращают внимание, – имя и лицо вы не утратили, – может публикация придаст девочке сил и уверенности, обеспечит нужную аудиторию… Я знаю, как она обрадуется…, что вообще это для неё значит… – увидеть своё имя на страницах видного научного издания! Быть может, хоть эта клумба избежит бульдозера! Мои студенты шутят: сейчас ты неизвестно кто, но завтра кем ты будешь доподлинно известно!

–    И что это значит? – отозвался редактор.

–    Быть студентом, значит быть никем, но какой бы вуз ты не закончил, на каком бы факультете не учился, всё равно, дорога у тебя одна – быть тебе менагером…, – бурлаком «буксующей» баржи рыночной экономики, вставшей на мель и пускающей пыль в глаза посредством гедонизма, пропагандируемого устами сладкоголосых сирен телеэфира.

• …И оболваниться сизифовым трудом вращения вокруг торговли…, – добавил собеседник, – с умными глазами реализовывать сим-карты мобильных операторов. В общем, забивать гвозди микроскопом.

Внезапно они оба замолкли, будто тема исчерпала себя, и добавить уже было нечего.

• Значит, бульдозером по клумбе… – пробормотал он в задумчивости, словно собеседница внезапно куда-то удалилась.
• Простите, что? – переспросила она.
• Да как будто ничего, но у меня такое чувство, что объявлена мобилизация!

 

Выходя из редакции, они увидели, как прямо перед ними остановилась новенькая иномарка броского цвета, из которой вышел человек и направился им навстречу. Приблизившись почти вплотную, человек подал руку для приветствия пожилому редактору, а тот, пожав её, обратился к своей собеседнице, – познакомьтесь, это наш новый глава издательства. Человек, под длинным чёрным пальто которого виднелась всё та же неизменно белая рубашка и разноцветный галстук, быстро оглядел её с ног до головы и не спеша торжественно продекламировал с нарастающей громкостью как тюнер при нажатой клавише volume: «Геннадий Семёнович Храпман». Только она открыла рот, чтобы назвать себя, как тот повернулся в направлении редактора, интересуясь какими-то делами, и, похоже, сразу же забыл о её существовании. Ну и ладно, – подумала она и сделала несколько шагов в сторону, чтобы не мешать разговору.

Оглядывая новопредставленного со стороны (тот смотрел на редактора как завуч на провинившегося школьника), она подумала, как он удивительно похож на себя самого на фотоснимках. Мало того, что на всех фотографиях он был неизменно одним и тем же (во время разговора с редактором она изредка бросала взгляд на настенную «фотогалерею»), будто сделаны они были одномоментно несколькими аппаратами, – при том, что всё окружение и фон менялись от снимка к снимку, – так ещё и в жизни он выглядел словно сошедшим с фотографий. Этого человека трудно было себе представить иным, чуть старше или чуть моложе, было ощущение, что он всегда был и будет одним и тем же, сошедшим с кадра. Это наблюдение поразило её, она и не заметила, как медленно пошла прочь, обдумывая этот феномен, всё дальше удаляясь от редакции.

–    Что же вы меня не подождали?! – услышала она за спиной знакомый голос, – извините, что я так долго мучил вас расспросами…

• Скорее, это я заняла вас, более чем следует, дело могло бы и подождать, но…
• Если на чистоту, – перебил он собеседницу, – то про два-три номера… – редактор медлил довести мысль до конца.
• Это была не правда? – попыталась помочь ему она.
• Ну почему не правда, просто то была правда сегодняшнего дня, завтра, может быть, она изменится.
• Вам сообщили что-то новое? – предположила женщина.
• Как мы с вами сегодня уже установили, время сильно изменилось, привычное тождество вещей нарушено.

–    А если по конкретней? – настаивала собеседница.

–    Чтобы легче уходилось, мне только что посулили поездку за рубеж на конференцию. «Учитывая ваши заслуги, мы приняли такое решение…» И объявили-то торжественно, будто в короли назначают.

–    И кто интересно оплатит мероприятие, неужели родное госиздательство?

–    Какой-то банк выделяет какие-то деньги…

–    Да-а…, – протянула собеседница, – у банков есть деньги?

–    За всю жизнь, ни один банк про меня не вспоминал и никуда не отправлял, а тут, поди-ка ты… Конечно, моё решение, – поехать или отказаться, – ничего не изменит, и вообще, может справедливей было бы отправить того, кому это нужней, кому этот опыт может пригодиться в дальнейшем, а не человека на пенсии, – заключил редактор, – впрочем, мне ещё не известен статус этой конференции, кто участвует и так далее.

–    Статус… За статусом скоро далеко ходить придётся и получать его как ярлык на княжение в средневековой Руси.

–    Не самая весёлая историческая ассоциация, впрочем, Лев Гумилёв когда-то убеждал меня, что и тогда было не всё так однозначно.

• Дело не в однозначности, а в однообразии, – отозвалась она и наклонила голову от ветра, – теперь часто создаётся ощущение, что времена меняются в сторону концентрации однообразия, везде одно и то же, «…всё то же солнце ходит надо мной, но и оно не блещет новизной!».
• Вы и меня Шекспиром доконать хотите? Впрочем, не успеете, подходит мой автобус, надо торопиться – следующего не дождёшься! – он сделал несколько спешных шагов, обернулся и выпалил, – через пару недель жду вашего звонка… А то ведь манипулировать бульдозером не каждому под силу, зато набросать в клумбу окурков охотников найдётся! – затем он быстрым движением кисти перекинул свой портфель под мышку и через минуту скрылся в людской толчее остановки.

Осень заканчивалась, дул холодный ветер, вот-вот должен был выпасть снег, но она твердо решила прогуляться пешком до метро, чтобы может быть последний раз в этом году застать вечер поздней осени. Не успела она пройти и ста шагов, как её внимание привлёк рекламный щит гигантских габаритов, висевший прямо по курсу, у края проезжей части. На нём красовалась парочка видных политиков: широко улыбаясь, они пожимали друг другу руки, будто наперебой выкрикивая вовне свои громкие имена. И вроде всё как обычно, с той лишь оговоркой, что политический калейдоскоп совершил ещё один проворот, гипнотизируя публику выбросом новой череды образов. Она припомнила вдруг рассказ своей матери о том, как та в начале войны расклеивала на городские стены плакаты «Родина-мать зовёт!» и считала эту работу важнейшей в своей жизни.

Сравнение очевидно не в пользу современности – этот нехитрый вердикт достаточное основание закончить медитацию об инволюции плаката! Она отметила лишь, что и персонажи нависающего баннера, и сам снимок в целом сильно походили на фотогалерею, увиденную в издательском офисе. Или офисная галерея походила на них, претендуя на возможное родство. И главным образом люди на снимках…, они напоминали кукол, сделанных одним мастером, в одной мастерской и одними инструментами. Вот только интересно, кто же этот Карло?

Больше особого резона изучать плакат не было, и только отводя взор, краем глаза она успела заметить странную фразу, начертанную на нём: «Вместе мы сожем всё!». Повод для изучения внезапно возник, и она ещё раз рассмотрела слоган. Оказалось, что при наклейке плаката очень-то не старались, и на второй букве третьего слова образовалась небольшая бумажная складка, в результате чего буквы «м», стоявшей между «с» и «о» почти не было видно. Это мир символов и снов изменил своему туманному регистру и перешёл в лобовую атаку, – подумала она, чуть усмехнувшись, – впрочем, может быть, теперь глаголы «мочь» и «жечь» взаимозаменяемо-тождественны и значат уже одно и то же?

Путь к метро пролегал в шумнотесных линиях улиц старого города, вдоль ряда барочно-модернистской архитектуры, разбавленной местами баухаусом конструктивизма. Каждое здание на полном основании могло претендовать на, хотя и сухое, зато радикально академичное звание «доминанты района». При всём уважении к остальным строениям, одно из них обладало в её глазах блуждающего эстета рангом наибольшего зодческого изящества. На обветшалом шедевре имелась фигурная табличка, формой напоминающая силуэт человеческих губ, с именем известного русского портретиста,  запечатлевшего в истории лица и имена многих современников, – уведомляющая о годах его проживания по этому адресу с характерным дополнением:  «памятник архитектуры XIX века, охраняется государством». Она остановилась. На здании хорошо просматривались трещины, несовместимые с жизнью. Казалось, оно чуть-чуть накренилось вперёд и, нависая над прохожими, барочные уста будто хотели поделиться тайной, доселе неозвученной. Она постояла несколько минут, затем в задумчивости неспешно тронулась в путь. «Одно и то же» – навязчиво вертелось в голове. Она пару раз оглянулась, подняла воротник, защищаясь от настигающего ветра, и зашагала быстрее.