joktyc. Перевод главы книги Хеллера

Меня пробирает дрожь.

Меня пробирает дрожь, когда я вижу закрытую дверь. Даже на работе, где у меня все идет как нельзя лучше, вид закрытой двери заставляет меня боятся нечто, что происходит за ней, нечто, что собирается напасть на меня. Если я уставший и подавленный после ночи лжи, выпивки, секса, истрепанный нервов или бессонницы, то я чувствую болезненный запах, который просачивается сквозь матовые оконные стекла. Мои руки потеют, а голос сдавливается. Я гадаю почему.
Наверное что-то произошло со мной.
Может быть это было в тот день, когда я, неожиданно вернувшись домой из школы пораньше из-за жара и ангины, застал моих родителей в постели. С тех пор со мной осталась боязнь перед дверьми. Боязнь открытых дверей и недоверие к запертым. А может это случилось в момент осознания нашей нищеты в детстве, и в результате я стал таким, какой я сейчас. А может в день, когда умер отец, оставив мне чувства вины и стыда за то, что, как я тогда считал, я единственный ребенок во всем мире у которого нет отца. А может все произошло еще раньше, когда я понял, что никогда не стану широкоплечим. накаченным, достаточно высоким, сильным или смелым, как футболисты или боксеры, Угнетающее понимание того, что как бы я ни старался в каком-либо деле, всегда рядом будет кто-то, кто делает это лучше, охватило меня. Или это случилось в день, когда я открыл еще одну дверь и увидел мою старшую сестру голой, вытирающуюся, стоя на белом полу в ванной. Она на кричала меня, хоть и знала, что ей следовало запирать дверь и я не был виноват в случившимся. А я был напуган.
Еще я вспоминаю со смехом (потому что это было давно), как жарким летним днем зашел в старый деревянный сарай, стоящий за нашим красно кирпичным домом. И там я увидел моего брата зажимающегося с худенькой сестрой Билли Фостера, которая была моей сверстницей и даже была на том же году обучения в школе, что и я. Я зашел в сарай, чтобы сделать тележку: прибить колеса с осью от старой детской коляски, что я нашел у мусорного бака, к старой полке для тыкв и длинной доске. Я услышал тихую возню, в когда зашел в темный сарай. Показалось, что я наступил на что-то живое. Удивившись и почувствовав поднятую пыль, я успокоился, увидев моего брата, лежащего с кем-то в обнимку в тени в углу.
– Эдди, привет, это ты? Что ты там делаешь?
– Убирайся отсюда, сукин сын! – закричал он и швырнул кусок угля.
Я пригнулся, издав возглас, и побежал из сарая. со слезами на глазах. Удрав в застилающий глаза солнечный свет, я начал ходить взад и вперед перед моим домом, гадая, что же такого я натворил, что мой брат начал крыть меня словами, да еще и кинул тяжелым куском угля. Я не знал, что делать уйти или остаться ждать. Я чувствовал вину за свой побег, но и боялся оставаться для принятия заслуженного наказания, хоть я и не знал, чем заслужил его. Неспособный решиться я стоял у стены о дома до тех пор пока не заскрипела здоровенная дверь старого сарая, и они оба вышли из темноты.. Мой брат шел чуть позади нее с самодовольной улыбкой. Он улыбался и увидев меня, и мне стало лучше. И только потом я заметил, что девушка с ним – это младшая худенькая высокая сестра Билли Фостера, которая была хороша в чистописании, но по географии и арифметике не получала больше тройки , даже не смотря на то, что пыталась списывать. Я был удивлен увидев их вместе, я даже не мог подумать, что они знают друг друга. Она опустила свои глаза вниз и притворилась, что не заметила меня. Они подходили медленно, каждое их движение занимало много времени. Она раздражено молчала. Мой брат подмигнул мне и наигранно подтянул свои штаны вверх. Он шел развязно, и мне это не нравилось. Мне было трудно смотреть на него такого, совсем другого. Но я был так обрадован его подмигиванию, что начал радостно и взбудоражено и неконтролируемо подхихикивать. Мне стало легче и я стал болтать: “Привет, Эдди, что там было? Там что-то было?”
А он смеялся и отвечал: “О да, что-то было, это точно! Что-нибудь произошло, Джеральдина?” И, ухмыльнувшись, он игриво толкнул ее в плечо.
Джеральдина отдернулась от него, а лицо ее перекосилось в брезгливой улыбке. Затем она, не глядя на нас, пошла прочь. Когда она ушла брат сказал мне:”Не говори маме”.
Он знал, что я не скажу, если он попросит.
Позже, когда я начинал представлять, (я все еще фантазирую, что там было, когда вспоминаю это, а вспоминаю я все чаще и чаще), влажные, скрипучие, интимные вещи, которые возможно произошли на полу сарая в тот день, меня будоражила и веселила мысль, что мой брат занимался сексом с сестрой Билли Фостера, которая была младше меня на несколько месяцев, у которой были большие зубы, и была она не слишком привлекательной.
Было много вещей, которые я хотел выяснить о том, что же происходило на том полу в сарая, но у меня никогда не хватало смелости, чтобы спросить, несмотря на то, что мой брат был мягким отзывчивым человеком, который был добр ко мне, пока был жив.
Сегодня также много вещей, которые я не хочу узнать. Я действительно предпочитаю не знать (хотя мы с женой и обязаны выяснить) в каких играх участвует моя дочь, на тех вечеринках, куда она ходит, какие сигареты она курит или какого цвета те таблетки или капсулы, которые она нюхает или глотает. Когда съезжаются полицейские машины, я не хочу знать для чего они тут, хотя я рад, что они прибыли и надеюсь, что они успеют сделать то, ради чего они и явились. Когда приезжает скорая, я предпочитаю не знать к кому. И когда дети тонут, задыхаются или сбиваются машиной или поездом, я не хочу знать, чьи они, потому что боюсь, что они могут оказаться моими.
У меня такое же отвращение к больницам и страх перелд людьми, которых я знаю, что слегли больными. Я никогда не навещаю больных, даже если могу, потому что боюсь открыть дверь в частную или общую палату и увидеть вещи, к которым я не готов. (Я никогда не забуду шок, который испытал в палате, в которой увидел резиновую трубку вставленную в кого-то и проходящую через ноздри. Она была все еще окрашена кровью). Сейчас, когда друзья, родственники или коллеги сражены сердечным ударом, я никогда не звоню в больницу, чтобы выяснить как они, потому что всегда есть опасность узнать, что они мертвы. Я избегаю разговоров с их женами и детьми до тех пор, пока не узнаю от кого-то, кто общается с ними, что все в порядке, и я не услышу то, чего боюсь. Это порой портит отношения (даже с моей женой, которая интересуется как у кого дела и ходит проведывать их в больницу с гостинцами), но мне плевать. Я просто не хочу общаться с людьми, чей муж, отец, жена, мать или ребенок может умереть даже, если я испытываю привязанность к умирающему. Я не хочу когда-либо узнать, что кто-то, кого я знаю умер.
Один раз (один, хех) после смерти знакомого я взял себя в руки и, стараясь вести себя невозмутимо, позвонил в тот же день в госпиталь, чтобы спросить об его состоянии. Мне было любопытно – как я буду себя чувствовать, когда узнаю, что мой знакомый умер. Я представлял как это произойдет. Я был озабочен и даже взбудоражен этой проблемой. Скажут ли они, что он скончался, окочурился или кончился? (как журнальная подписка или абонемент в библиотеку). Но женщина, взявшая трубку, удивила меня. Она ответила: “Мистер ______ более не числится нашим пациентом”.
Позвонить туда отняло много моих сил, все мои силы. Я дрожал, как лист на ветру, когда вешал трубку. Конечно, я обрадовался тому, как все быстро кончалось. Я с первого слова, с первой набранной цифры воображал, что женщина на другом конце знает, что я собираюсь сделать. Что она может видеть прямо через провода телефона, может видеть читать мои мысли. Но она не могла. Она просто сказала то, что должна сказать по инструкции и позволила мне не мучить себя. (Было ли это стандартным ответом?) И я никогда не забуду безболезненную процедуру:
“Мистер ______ более не числится нашим пациентом”.
Мистер ______ мертв. Его более нет среди живых. Мистер ______ более не числится их пациентом, и я должен идти на его похороны через три дня.
Я ненавижу похороны. Я ненавижу их всей душой, потому что в них есть что-то болезненное. И я стараюсь изо всех сил избежать любые из них (особенно свои, хех). На похоронах, которых мне пришлось побывать, я избегал разговоров – просто жал руки и смотрел сквозь людей. Иногда я что-то не слышно бормотал и опускал глаза вниз – я видел, что так делают в кино. Я не доверяю себе делать большее. С тех пор, как я не знаю, что сказать из-за смерти, я стал бояться сказать что-то нелепое. Я и вправду не доверяю себе в тяжелых ситуациях, исход которых я не могу контролировать и предсказать. Я даже боюсь менять предохранитель или лампочку.
Что-то произошло со мной где-то и забрало у меня смелость и уверенность, оставив мне страх перед новым и ужас перед неизвестностью того, что может случиться. Мне не нравятся любые неожиданности. Даже небольшая перестановка мебели в моем кабинете без оповещения меня – это как плевок в лицо или нож в спину. Я не люблю все внезапное. Я не выношу любые сюрпризы. Даже те, что сделаны для того, чтобы порадовать меня, в конце вызывают в основном чувства скорби и жалости к себе. Ощущение будто я был установлен и взорван ради чего-то удовольствия. И это тайна в которую меня не посвятили. А мне не так легко жить с этим. Меня воротит от выяснений отношений,если только не со своими домочадцами. Изо дня в день происходит множество мелких столкновений и я просто не в состоянии совладать с ними, без раздражения и унижения. Споры с плотником, который пытается схитрить в починке или обмануть на малую сумму денег, или жалобы этим неуловимым людям в телефонных компаниях. Скоро я просто начну их обманывать. Или времена, когда завелись мыши в нашей квартире. Это было до того, как меня повысили в компании и мы переехали в загородный дом в Коннектикуте. В дом, который я ненавижу.
Я не знал, что делать с этой мышами. Я никогда не видел их. Только наша уборщица их заметила или сказала, что заметила, и один раз моя жена думала, что увидела мышь, и еще раз ее мать была почти уверена, что увидела мышь. Потом мыши просто исчезли. А затем вернулись. Они перестали вылезать из нор. Я даже не уверен были ли они на самом деле. Мы перестали говорить о них, и никто их не видел, словно их и никогда не было. Это были мышата (согласно надежным источникам), которые проложили свой путь в маленьком квадрате на решетке батареи. Я не думал, что их слишком много так долго, сколько я их не видел и не слышал, хотя совсем неожиданно я начал ловить себя за тем, что пытаюсь прислушаться, и порой казалось, что я их слышу. Но они заставили содрогнуться мою жену и держали ее в постоянном страхе, и она просила разобраться с ними.
И так, каждую ночь я ставил мышеловки. И каждое утро, пока мои жена и дети испуганно смотрели из-за моей спины, я должен был открывать двери в туалет и буфет, смотрел за каждым диваном и кроватью, под каждым креслом, чтобы найти какой-нибудь безобразный подарочек, что ждет меня и предвещает отличное начало этого дня. Но и отсутствие этих подарочков было неприятным. Это оставляло меня с моей встревоженной семьей, смотрящей на меня с таким замогильным ужасом и подозрением. Двое из моих детей до того впечатлительны, что уже были напуганы. Мой третий парень имел повреждение мозга и вообще ничего не знал. И я даже не был уверен, что я достаточно люблю свою семью, чтобы терпеть то, как они стоят рядом со мной и создают лишнее напряжение.
Я не знал, что я могу найти, когда открывал двери, чтобы проверить мои ловушки за дверью, печью или холодильником. Я боялся, что могу поймать мышь или найти ее мертвой в мышеловке и быть должным вытащить ее. Я также боялся, что не поймаю мышь и тогда буду вынужден повторять это мерзкий ритуал ночь за ночью, утро за утром бог знает еще сколько! Что же я боялся больше всего – это открыть дверь на кухню и найти там живую ползущую в темном углу мышь, которая будет бегать достаточно долго, что я смогу наблюдать за ней, и тогда я возьму свернутый журнал, который всегда беру, как оружие в свой потный кулак. Господи, если бы это произошло?! Ох, если бы это произошло, мне пришлось бы заставить себя ударить ее так сильно, как только я бы смог. Я знал, что должен буду замахнуться, как можно сильнее и постараться пристукнуть бедное создание насмерть одним мощным ударом. И я знал, что могу провалить это и только сильно ранить мышь. Тогда она будет лежать перед мной стараясь убежать на своих сломанных лапках, а я, хоть и не хочу этого, должен буду снова поднять журнал и обрушить на нее его снова, и снова, и возможно еще раз, пока я не убью ее окончательно.
Эта возможность найти живую мышь за каждой дверью, которую я открываю наполняла меня тошнотой и и тревогой. Конечно, я не такой болван, чтобы бояться саму мышь, но если бы я нашел ее, мне бы пришлось что-то сделать с этим.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.