Владимир Харламов. Недоразумение (рассказ)

Памяти моих родителей

 

За окном школы – весна сорок первого года. Послышался шум подъехавшего к зданию автомобиля. Учительница Галина Зосимовна, молодая полная женщина лет двадцати с короткой стрижкой темных волос и округлым животом интересного положения, продолжая диктовать, подошла к окну класса, за партами которого сидели ее ученики. Автомобиль оказался грузовиком, из кабины которого вышел молодой человек с небольшими усиками, одетый в форму милиционера. Он что – то сказал сидевшим в кузове пассажирам: женщине лет сорока с бледным лицом, пожилому мужчине без головного убора, с пышной абсолютно седой шевелюрой и молодой женщине, к которой прижималась обмотанная шалью девочка лет семи. Мужчина вылез из кузова, принял от женщин несколько чемоданов и помог им и девочке спуститься. Оценив одежду и чемоданы приехавших, Галина Зосимовна решила: «Опять поляков в ссылку привезли. Наверное, будет новая ученица в моем классе». Вздохнув, она отошла от окна.

В это время милиционер вошел в здание поселкового совета, расположенное возле школы, и вышел из него через несколько минут, засовывая в нагрудный карман какую-то бумажку. Затем прошел в здание школы и постучал в дверь кабинета директора школы. Открыв ее, поздоровался:

– Здравствуйте, Иван Степанович.

Директор школы высокий, очень худой с впалыми щеками человек настороженно посмотрел на милиционера сквозь свои круглые очки.

– Здравствуй. Чем обязан ?

Помявшись, милиционер сказал:

– Да вот. Иван Степанович, мне приказано доставить в комендатуру вашего нового учителя.

– А что случилось ?

– Я не знаю, следователь его зачем – то вызывает.

– Он на уроке, подождешь ?

– Нет, тороплюсь, машину только на два часа дали.

– Ну, пойдем.

Они прошли по коридору одноэтажного, срубленного из круглых бревен здания школы. Открыв одну из дверей, директор сказал:

– Федор Яковлевич, выйди.

Из класса вышел молодой, лет двадцати пяти, худощавый, черноволосый, голубоглазый мужчина среднего роста. Выслушав директора школы, попросил:

– Жене скажи: я скоро вернусь. Да не напугай, поделикатней.

– Что же, я не понимаю, женщина в положении. Придумаю что – нибудь.

Пока грузовик двигался по таежной дороге, Федор Яковлевич, примостившись в кузове, пытался понять причину его вызова к следователю.

Читайте журнал «Новая Литература»

Примерно через час грузовик подъехал к комендатуре таежного села – одноэтажному зданию с решетками на окнах. Милиционер и Федор Яковлевич

поднялись по ступенькам и прошли по коридору к кабинету следователя. Его дверь оказалась закрытой. Милиционер попросил:

– Подожди здесь.

Через минуту он вернулся с коренастым, широкоплечим милиционером. Тот обратился к Федору Яковлевичу:

– Следователь уехал. Придется его подождать. Пойдем.

Коренастый милиционер и Федор Яковлевич подошли к запертой на засов двери. Открыв ее с помощью большого ключа, милиционер сказал:

– Подожди пока здесь.

Федор Яковлевич вошел в небольшую, плохо освещенную комнату с одним небольшим окошком, на котором имелась решетка. От тяжелого, спертого воздуха заслезились глаза. Дверь за спиной Федора Яковлевича закрылась. Он осмотрел камеру. Под единственным небольшим окном с решеткой находились деревянные нары, занимавшие всю ширину комнаты. В углу стояло корыто, частично заполненное едкой жидкостью. На нарах лежали два человека. Один – круглолицый, с темными волосами на голове. «Из местных, из зырян», – решил Федор Яковлевич. Другой – худощавый мужчина, под его головой лежала черная стеганная телогрейка. Они подвинулись, освобождая на нарах место для Федора Яковлевича.

– За что тебя ? – спросил худощавый.

– Не знаю. Привезли к следователю, а он уехал.

– Откуда ты ?.

– Из поселка. Учитель я.

После длительной паузы, видимо, продолжая разговор, прерванный появлением Федора Яковлевича, круглолицый заговорил:

– Русский – плохой. Когда русский не был, наш дом без замков был. Теперь замок покупать надо. Налог стал большой: три соболя и двенадцать белок добыть надо. Шкурка сдать надо. Наша девка плохой стал, к русский ходит.

Худощавый, подтрунивая, сказал:

– Зато ваши девки не красивые.

Круглолиций обиделся:

– Наша девка – красивый, лисо круглый, носа нет. Ваша девка – не красивый, лисо длинный, нос большой.

Он отвернулся к стене.

Потянулось время. Вечером дверь камеры открылась, на пороге стоял коренастый милиционер.

– Вставайте, парашу выносите.

Худощавый толкнул Федора Яковлевича.

– Давай, твоя очередь.

Федор Яковлевич не стал спорить. Поднял корыто и пошел за милиционером. Тот провел его по коридору и открыл дверь, расположенную в конце коридора. За дверью оказался небольшой дворик, огороженный высоким, сплошным забором из досок с натянутой по его верху колючей проволокой.

– Лей на землю, – сказал милиционер. С пустым корытом Федор Яковлевич вернулся в камеру.

Следующий день также не принес изменений: никого не вызывали к следователю. Только принесли немного еды: по две вареные картофелины и кусочку хлеба каждому и воды. Томительное ожидание сидельцы скрашивали разговорами. Через некоторое время Федор Яковлевич узнал истории своих сокамерников. Худощавый мужчина рассказывал лениво, делая паузы:

– Вилы у меня есть, немецкие, отец с мировой войны привез. Прочные и легкие, копать удобно…Из штыков немецких сделаны… Верка – соседка попросила их поработать в своем огороде, когда свои вилы сломала… Жалко ее, муж с финской не вернулся. Ну, дали ей эти вилы. Когда Верка вилы обратно принесла, известное дело, с моей Клавкой чесать языком стали… А перед этим моя Клавка затеяла уборку в доме. Она без дела сидеть не может… Когда портрет товарища Сталина протирала, взяла и ляпнула: «Надо же, как мухи Сталина обгадили»… Забрали ее на следующий день. Десять лет дали за антисоветскую пропаганду… А теперь меня вот держат и допрашивают, кто ее научил, да что она еще говорила, почему не сообщил в органы.

Про круглолицего худощавый рассказал, что он – промысловик – охотник, попал сюда за то, что в поселке пьяный ругал власть за большой налог.

– А разве у них большой налог ? – удивлялся худощавый.

– Вот у русских – большой налог: если держишь корову, должен сдать две шкуры теленка в год. А корова только раз в год может телиться. Да еще нужно сдавать три литра молока каждый день, даже когда корова еще не отелилась и не может молоко давать. Вот и режут коров мужики. Бабы и дети ревут, коровы все понимают, плачут. Кормилицу, можно сказать, члена семьи – под нож. Каково это? Как же это пережить ? А что делать ? …Помолчав, он продолжил. – Родственник из орловской деревни пишет, что от голода почти все поумирали… Сады вырубили, чтобы налог на яблони не платить. Тоже жалко, они же живые, они же родные. Сколько лет их выращиваешь, а потом сам же вынужден их рубить.

На допрос Федора Яковлевича вызвали только вечером второго дня. Следователем оказался невысокий пожилой человек с округлым лицом, лысоватый, без признаков растительности на подбородке и щеках, с белесыми бровями и ресницами и маленькими глубоко посаженными глазками – бусинками. «Какой – то он бесцветный, как моль. На крысенка похож», – подумал Федор Яковлевич.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, происхождение – сидя за столом, следователь задавал вопросы, не глядя на Федора Яковлевича, и записывал его ответы. Затем спросил:

– За что вы избили ученика второго класса Михаила Рябчуна ?

– Это какая – то ошибка, я никого не избивал, – ответил Федор Яковлевич.

– От вашего коллеги, учителя Трофимова Валерия Владимировича поступило заявление. Следователь пододвинул к себе листок бумаги и прочитал:

«Я был свидетелем того, что из двери класса выбежал ученик с разбитой губой, из которой текла кровь. На мой вопрос, отчего у него из губы течет кровь, Михаил ответил: это Федор Яковлевич. Зовут ученика Михаил Рябчун».

– Что вы скажете по поводу этого заявления ?

– Я ничего об этом не знаю, я никого не бил.

Следователь встал и стал прохаживаться за спиной Федора Яковлевича.

– Не суетится, держит спину прямо, в глаза смотрит, – думал он.

– Такие самые опасные, замаскировавшиеся враги, – так их учили в школе НКВД.

Прохаживаясь, следователь приноравливался, как бы одним ударом свалить этого интеллигентика со стула и заорать:

– Сознавайся гнида.

Усталость мешала ему сделать это.

«Согласно досье, у него – молодая жена, недавно поженились. На иждивении мать, отец и брат инвалид. Отец – из дворян. Молодой преподаватель, наверное, сорвался», – думал следователь.

– Почему Вы решили стать учителем, – наконец, спросил он.

Федор Яковлевич ответил:

В тридцать шестом я освободился и мне разрешили получить образование. Можно было поступать в торговый техникум или в педучилище. Я выбрал педучилище. В тридцать седьмом поступил и в сороковом году окончил педучилище в Сыктывкаре.

– Не юлит, не рассказывает про любовь к детям. Враг, несомненно, замаскировавшийся враг, – думал следователь.

Встретившись взглядом со спокойным взглядом допрашиваемого, следователь, наконец, принял решение.

– Ну что ж, проверим Ваши показания – сказал он.

Федор Яковлевича вернули в камеру.

Его освободили вечером следующего дня. Следователь объяснил:

– Михаил Рябчун показал, что у него на губе короста, которую он сковырнул, нечаянно столкнувшись с учителем. После этого из губы стала сочиться кровь.

Федор Яковлевич вспомнил: «Недавно, после окончания урока, переложив указку со стола на шкаф, стоящий возле двери, он повернулся и нечаянно задел рукой проходившего к выходу из класса Мишу. Миша тут же убежал. Вот в этот момент, вероятно, он эту болячку, с которой Миша несколько дней ходил, нечаянно и сковырнул».

Всю ночь Федор Яковлевич шел по таежной дороге. В сумерках узнавал знакомые места. Вот высокий берег реки, где охрана приказала остановить баржу, на которой их везли поздней осенью 1929 года. Арестантам приказали выгрузить и закопать накопившиеся трупы умерших: детей, стариков и взрослых. Вот место вырубки леса 1936 года. Последнего года, когда он валил деревья вместе с бригадой ссыльных. Поваленные деревья лежат хаотично, пока еще не заросли молодняком. Вот участок 1930 года, первого года его пребывания на лесоповале, когда он, пятнадцатилетний, обрубал сучки на деревьях поваленных деревьев. Подготовленные к вывозу деревья лежат рядами и уже почти не видны среди кустарника и выросших за 10 лет молодых берез. «Почему спиленные деревья остались не вывезенными ? Может от того, что за валку леса отвечало НКВД, а за вывоз поваленных деревьев другое ведомство ? Или в Москве запланировали одно, но забыли запланировать другое ? Может оказалось, что не на чем вывозить древесину? Зимой автомобили и тракторы ломаются от мороза, а летом не выдерживают колдобин на дорогах ? Может перевыполнили план и слишком много повалили деревьев ? Кто знает».

Во время войны вывозить поваленные деревья с участка, мимо которого проходил Федор Яковлевич, доведется его жене – Галине Зосимовне. Заготовленную заранее еще летом 1942 года поленницу дров для отопления школы осенью увезет к себе во двор председатель поселкового совета. Придется ей, единственному оставшемуся в школе преподавателю, каждое воскресенье пилить стволы поваленных деревьев и, затем, возить их из леса к школе: вначале на волокуше, затем на санках.

Федор Яковлевич поравнялся с участок горелого леса. Справа и слева вдоль дороги стояли обгоревшие, черные, безжизненные стволы деревьев. Вспомнился разговор с женой, передавшей ему слова польской девочки из ссыльных:

– Пани учителка. Гитлер на вас скоро войной пойдет. На границе много войск, много танков.

В поселке он оказался рано утром. Рассветало. Вот пристань. Здесь их высадили, дали топоры, пилы и лопаты и приказали строить землянки.

Вскоре Федор Яковлевич подходил к своему дому.

Он не знал, что через год его повезут на барже вниз по реке вместе со ста четырьмя другими призывниками. Их неправильное происхождение окажется неважной мелочью перед возникшей военной угрозой для страны. И через три недели после этого в многодневных боях за кирпичный завод под Воронежем погибнет большая часть молодых мужчин, не подозревавших об этом и мирно спавших в домах, мимо которых проходил Федор Яковлевич. Он сам, раненый, будет вывезен последним эшелоном в тыловой госпиталь. После этого клещи немецких армий замкнутся и в «котле» бесследно исчезнут сотни тысяч бойцов Советской армии. А Федор Яковлевич закончит войну в Австрии и в ноябре 1945 года вернется в поселок. Он вернется третьим и последним из тех призывников, кого увозила баржа весной 1942 года. В вещевом мешке он привезет единственный военный трофей: фотографии австрийских и венгерских детей, школьников, их учителей и классов, в которых эти дети учились. Это удивительные фотографии, удивительных детей из совсем другого мира. На них изображены хорошо одетые, уверенные в себе, никогда не голодавшие дети. Они сфотографированы в просторных светлых классах или на фоне добротных домов.

Я держу в своих руках эти старые, памятные мне с детства фотографии и думаю: «Дорогой папа, я тебя очень люблю. Почему я не успел тебе это сказать ?».

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.