Она была жирна телом и хамовита в общении. Саркофаг переоценённости собственной натуры казался громоздким и шумным.

Она поминутно раздражалась, закуривала, теребя нервными пальцами тонкую папиросу, шарила свободной рукой в сумке, выискивая склянку с машинным маслом для шарнирного механизма саркофага.

Масло, словно нарочно, притаилось в самом дальнем уголке её ридикюля и она продолжала шуметь на всю улицу, привлекая внимание прохожих и остроухих жильцов близлежащих хибар.

Крупные пухлые ступни применали жухлую осеннюю траву, хлюпали, подобно свиньям в мутных лужах, разинувших голодные кривые пасти после ночного ливня.

Она не носила калош, предпочитая свободу и грязь затхлой душной прорезиненной тюрьме.

Имя у неё было слишком несуразно вкупе с нелепым обликом – Жозефина. Её мать предпочитала ветреные французские романы классической литературе.

Гардероб её был прост и скрывал бесформенное тело и медный саркофаг наподобие мешка, придавая безразмерность и добавляя фантомных килограммов.

Жозефина шла по объявлению в газете, гласившее следующее: ” Приятный щёголь готов испить кофею в нумерах с дамой совершенно неожиданной наружности.”

Она давно мечтала о флирте с щёголем, да ещё на такой светский манер. Плохо спала, выпивала перед сном заиндевелого самогону с лимончиком и квашеной капустой, ворочалась на уютных перинах, поминутно выкрикивая наспех выдуманное имя щёголя “Пауль”.

Наутро Жозефина с трудом поднимала свинцовые опухшие веки, потягивалась с хрустом во всех связках и ещё около часа нежилась на влажных простынях, наслаждаясь лёгкой тоской о спешно завершившимся эротическом сне, который так бесцеремонно отнял её физические силы и погрузил в истому.

“Жозель, чай на столе!” – словно декоративная птичка звонко прострекотала мать, по-деревенски постукивая стальной ложкой по пузатым бокам керамической кружки.

Жозефина шумно взъерошила обеими руками густую копну русых волос, плотоядно зевнула в зеркало, стоящее на львиных ножках прямо перед кроватью и шлёпнулась пятками об нечищенный паркет.

“Жозель, зачем тебе зеркало перед кроватью?”

“Маман, так надобно. Порочные духи сторонятся зеркал”

Мать недоумённо пожала плечами и пошла в прихожую натирать отцовские сапоги, испачканные вчерашним навозом.

На том и кончилось утро Жозефины, она облачилась в саркофаг, заранее проверив все замки, натянула скудно описанное мной ранее голубое в горошек платье с мешковатым покроем и, бережно спрятав меж грудей вырезанное накануне объявление, пошла по адресу.

Щёголь оказался заметно в летах, обильно поседевший и столь же обильно облысевший, с рыхлым брюшком, живущим самостоятельной жизнью, тощими кривыми ножонками в черных лакированных туфлях с белыми закруглёнными носами и с крупными пожёванными ушами, нарочно пришитыми к тонкокостному шарообразному черепу, отмеченному повсюду старческими пятнами и забитыми чёрными порами на висках.

Иных характерных черт щёголь не имел, но и этого поверхностного описания вполне достаточно для констатации пожилого возраста господина ловеласа, а так же его прямых и косвенных целей относительно нашей несчастной, грезящей о прекрасном, Жозефине, которая, к слову сказать, опешила, словно дикая кобылица на оживлённой мостовой.

Ей даже расхотелось отпить кофею из гостиничного фарфора, но наш престарелый щёголь, напротив, был готов к победам и отступать от выбранных целей не желал категорически, даже нумер заказал, что называется, самый щегольской: угловую конуру с бледно-жёлтой одинокой лампочкой в закопчённом потолке, заключённой в ободранный, видимо кошками, зелёный абажур бутылочного оттенка. Меблирована комнатка была так же с размахом: продавленная по центру тахта с кирпичом вместо ножки, рядом с которой пылилась испачканная жирной рыбой тумба с частично снятым годами нещадной эксплуатации бесцветным лаком. Интимность обстановки венчали раздвинутые тяжёлые шторы, испорченные по краям местными грызунами и переполненная окурками и пользованными в гигиенических целях носками стеклянная пепельница, на подоконнике.

Жозефина поморщила нос, спрятала в саркофаге чувство собственного достоинства и подошла к щёголю, по пути протягивая слегка изогнутую в суставе руку, ожидая хотя бы джентльменского поцелуя.

Щёголь по-цирковому подскочил, как ужаленный акробат и обнажил сухой обвислый зад, демонстрируя черный шерстяной носок в паху.

“Я готов!!! Кофею отопьём после!!! Микстура выпита, полчаса прошло!!! Пора!!!”

Жозефина задрожала, саркофаг заскулил одинокой голодной псиной, щёголь сконфузился, прижал ладони к ушам и констатировал с сожалением:

“Ну вот, чертовка. Меня вновь постигло малокровие. Проклятый твой саркофаг!!!”

Носок безжизненно упал на дохлого таракана, доселе незаметно покоящегося под ногами. Щеголь торопливо натянул кальсоны и грациозно прыгнул в открытую форточку.

Жозефина вскрикнула “Пауль” и потеряла сознание.