Михаил Кобец. День третий. Армия.

Нужно было добежать до своего стола очень быстро. Быстро, как только возможно. И не только потому, что солдатам, которые бежали медленно, сержанты выдавали пинок под зад или били кулаком в солнечное сплетение. Все это не суть важно. Важно успеть. Даже недоваренная перловая каша, без масла и соли, доставалась только тем, кто успевал к столу в первой пятерке. Никто не хотел делиться.

В Таллинне было иначе. Утром – картошка, масло и яйца. В обед – суп, много хлеба и овощное рагу. Вечером – макароны и котлеты. После четырех месяцев службы, когда из Калининградской области меня перевели в Эстонию, я первый раз насладился волшебным вкусом котлеты. Именно так: это было на уровне чуда и волшебства. Оказалось, что солдатам полагалась картошка! И рыба! И котлеты! И даже не на Новый год или  к празднику конституции, но каждый день. Для меня это было как Откровение.

А в Балтийске, чтобы не остаться без обеда, нужно было оказаться у своего стола в числе первых. Некоторые, особо проворные, успевали стащить что-нибудь вкусное у соседей. Масло, сахар и хлеб обычно лежали на отдельных тарелках с краю каждого стола. Пробегая мимо, солдаты хватали на одном столе масло, на другом сахар. Не останавливаясь, запихивали деликатесы в рот. Старались как можно быстрее все проглотить. Чтобы никто не отнял. Или не отобрал? Как лучше сказать?

Сейчас вспоминаю всю процедуру обеда и понимаю, что в ней определенно чего-то не хватало. В части тысяча человек. Обедали в две очереди, по пятьсот человек за раз. На плацу перед столовой выстраивались повзводно. Форма одежды летняя, то есть никаких шинелей или бушлатов. Шапок тоже не было. Хотя и зима. Мороз. А мы все в рубашках. Ждем своей очереди. Не только для того, чтобы пообедать, но и для того, чтобы согреться. Старослужащие, офицеры и прапорщики, в полном зимнем обмундировании, выстроились в два ряда и образовали проход, через который нам нужно бежать до дверей столовой

– Первый взвод! Слева по одному бегом марш! Быстрее, быстрее!

Вот. Теперь я понял, чего не хватало на плацу, во время ожидания обеда в Балтийском стройбате. Собак не хватало. Немецких овчарок.

За месяц службы мне удалось лишь однажды пообедать так, чтобы то пойло, которое офицеры называли «пищей», было распределено справедливо, между всеми десятью солдатами, сидящими за одним столом. Свою «пайку» получили все – и те, кто успел в числе первых, и те, кто опоздал на пять секунд к моменту раздела пищи. Это получилось совершенно случайно и вдруг. Мне удалось добраться до стола в числе первых трех солдат. Но даже не в этом дело, а в том, что за последние три дня я ничего не ел. Только чай.

Я схватил черпак и со всего маху ударил по голове самого наглого солдата. Черпак сломался. Солдат упал под стол, а за столом все притихли. Смотрели на меня и ждали продолжения. Оказалось, что я и сам могу быть зверем в стране зверей. Это страшно и необычно одновременно. Почему страшно – это вы понимаете, да? Страшно и стыдно превращаться в зверя, когда нужно выжить. А необычно – потому, что я вовсе не соответствую характеристикам человека, который борется за жизнь такими средневековыми методами. Из дальнейших воспоминаний об армии вы увидите, что в звериной иерархии я, скорее всего, подхожу под определение свиньи или коровы, нежели волка. Но тогда все это произошло вдруг. И я ни о чем не думал. Чем больше человек думает – тем меньше ему достается хлеба.

Впрочем, это было уже потом. А как оно начиналось? Была повестка в военкомат? Да, конечно. Но прежде – был переезд из Кривого Рога в Харьков. Папа мой, Царство ему Небесное, в отличие от меня, был человек рациональный и практичный. Как только у него появилась возможность получить новую квартиру в Белгороде, он решил оставить квартиру в Харькове своим детям – мне и моей сестре. Значит, нужно было переехать в Харьков, чтобы прописаться. К моменту моего переезда сестре исполнилось только 10 лет. Поэтому на ближайшие восемь лет я «назначался» хранителем трехкомнатной квартиры на Салтовке. Конечно, если бы я женился или учинил что-то подобное – квартира осталась бы за мной. Но папа, видимо, знал мой характер лучше меня самого. Я не привык думать о будущем. И не потому вовсе, что живу только сегодняшним днем, а потому, что не могу выбраться из прошлого: переживания, всякого рода аналитические предположения и прочая меланхолия. Так уж я устроен. Творческая натура – белое превращается в черное, а черное превращается в дым. Но не об этом речь.

Переехал в Харьков. Прописался. Устроился на работу слесарем на завод «Малышева» собирать танки. Хорошая работа. Хоть и слесарем, но все чисто и аккуратно. Прямо не Советский Союз, а Франция или Германия. И даже по зарплате прилично. На прежней работе я получал слесарем 150 рублей, а на «Малышева» 250. Потому, что военное производство.

При устройстве на работу нужно пройти медкомиссию. Традиционная процедура. Но для меня не очень приятная. Я правым глазом не вижу. Сейчас уже патентованный инвалид, но в те времена – еще надеялся на лучшее. Оказалось, напрасно. Окулист не разрешил мне работать слесарем.

– С твоим зрением, – говорит, – только слесарем осталось работать. Второго глаза хочешь лишиться?

А мне-то что делать? Работать и жить надо? Вот и подделал диагноз врача, дескать, все в порядке и прочее.

Это я все к чему рассказываю? Через месяц пришла повестка из военкомата. Освидетельствование для службы в армии. Опять медкомиссия. А у меня, помимо плохого зрения, еще неполадки с сердцем – атеросклероз, гипертония, ревматизм, аритмия и астения. В общем, целый букет околосердечных болячек. И по ревматизму я на учете в больнице с пяти лет. Такие вот пироги. И что в итоге? – Годен к нестроевой службе. То есть служить мне в армейском стройбате. Слесарем работать нельзя, а в армии служить – можно. Если это не дурдом, то как называется наша жизнь? Может, кто-нибудь попытается мне объяснить?

Так или иначе, но первого декабря 1982 года шагал я в общем строю призывников по перрону железнодорожного вокзала города Харькова на посадку поезда «Харьков – Калининград».

Первый день в роте ничем особенным не запомнился. Выслушал теплые и

дружеские наставления чеченцев о том, что наша задача «служить родине и выполнять правила личной гигиены», еще более дружеские наставления дагестанцев. На ту же тему. В первом случае, для закрепления сказанного, мне съездили по физиономии, во втором случае – настоятельно рекомендовали 50 раз отжаться от пола.

Сразу после обеда меня стошнило. Не привык еще к изысканным блюдам армейской кухни. Выблевал тут же, у порога столовой. За что опять получил по физиономии.

Потом обнаружил, что из моей тумбочки украли сигареты и деньги. Как существо странное и наивное, к тому же, по недоразумению, честное, я полагал, что воровать – это для человека, уважающего свое достоинство, непозволительно. В особенности – у своих же товарищей. Ошибался. И в том, что воровать непозволительно «вообще», поскольку сам начал воровать, когда  голод уже «поджимал под горло», и в том, что существуют некоторые моральные категории, запрещающие нищим обирать еще более обездоленных. Впрочем, все эти мелодраматические пассажи ни к чему. Нет в них никакого смысла. А смысл и суть были в том, что я лишился курева на ближайшее обозримое будущее. О какой тут морали еще говорить? Мораль и совесть не имеют значения, если курить нечего, а питание трехразовое – один раз в три дня.

Вспоминаю. Утренняя проверка. Триста человек выстраиваются в коридоре, в три шеренги у каждой стены. Маленький чеченец, метр пятьдесят в кепке, отвешивает каждому солдату первого ряда пощечины. Чтобы экономить силы, он бьет внутренней и тыльной стороной руки. Одному солдату – пощечина внутренней стороной руки, другому, на обратном замахе, тыльной. Я понятно объясняю?

Читайте журнал «Новая Литература»

– Первая шеренга, шаг вперед!

И солдаты, с красными от пощечин лицами, а некоторые – с красными еще и от крови, делали шаг вперед, предоставляя сержанту возможность свободно подойти к следующей шеренге.

– Вторая шеренга, шаг вперед!

И процедура повторялась. Удар, еще удар. Тыльной стороной руки и внутренней. Тыльной стороной руки и внутренней. Раз-два, раз-два… Белое становится черным, черное превращается в дым.

Все это длилось недолго. Одна секунда – один солдат. Итого – пять минут, чтобы унизить триста человек по всем правилам армейской жизни. Когда, уже после службы в армии, я пробовал рассказывать о своей службе в стройбате города Балтийска, надо мной смеялись. Говорили, что у меня не все в порядке с головой, и я сочиняю сказки. Просто для того, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Они были правы только в одном: с головой у меня действительно не в порядке. И я этому не удивляюсь. Трудно сохранить здравый рассудок в ситуации, когда жизнь человека ценится на уровне двух пачек сигарет.

А дальше – проверка продолжалась. Все то же и так же. Нечищеные сапоги – удар по голени. Плохо пришитый воротничок – удар пальцами в глаза.  Плохо отполированная бляха – два удара в солнечное сплетение. Неопрятный внешний вид в целом – удар коленом по яйцам.

Мне страшно. Страшно от происходящего. Но это не какой-то благородный и моральный страх своего несовершенства и бессилия своего, в стиле вопроса «быть или не быть», нет. Это обыкновенный животный страх и трусость. А осознание своей трусости унижает еще больше, чем пощечины сержантов. Было бы гораздо честнее и правильнее восстать против несправедливости и насилия. Я ведь честный человек? Или я только притворяюсь таким? Вот и получается – притворяюсь. Стараюсь быть лучше, чем есть на самом деле. Это омерзительно. Впрочем, о чем я печалюсь? Сотни тысяч людей поступают таким же образом.  Миллионы. Одно отличие – я испытываю чувство вины перед Богом или людьми, уж не знаю перед кем, и отвращение к самому себе, а остальные – ограничиваются животным страхом. Но разве это отличие делает меня лучше? Благороднее и справедливее? Противно… Самое время выпить сто пятьдесят грамм водки. Хотя и знаю, что никакого облегчения не наступит. Я и сейчас уже пьяный. «На груди» семьсот пятьдесят. Пытаюсь спрятаться от самого себя. Надолго ли меня хватит? Неизвестно.

Сплю однажды в роте после дежурства. Будят меня:

– Кобец, вставай, твой дружбан повесился.

А это Андрей, парень из Киева, слазил в петлю. Вам случалось бывать в Киеве? Говорят, хороший город.

Сейчас самое время поговорить о самоубийствах и прочих подобных случаях армейской жизни. Эпизоды с отбитыми почками и печенью я вспоминать не стану. Попробовал подсчитать, но сбился на седьмом. Или посчитать все же? Попробуем. В Балтийске три. Что и как – уже точно не помню. В Таллинне – два раза командир роты отбил почки солдатам моего призыва. Один раз – мой товарищ – новобранцу. За неуважение к старослужащим. Тогда – мы уже были старослужащие, прослужили полтора года. Один раз – в третьей роте молодому солдату, который ночью мочился под себя, отбили почки два сержанта. В той же третьей роте – сержанту – два его собутыльника. По пьяному делу. Кажется, все. А! еще во второй роте солдат, со шрамом на все лицо (точно как в фильме ужасов) отбил почки своему одногодку. Телевизор вечером не поделили. Один хотел смотреть футбол, а другой – художественный фильм. Сколько всего набралось? Если не ошибаюсь, девять. Ни один случай, как вы понимаете, не попал в сводки происшествий. Хотя все девять человек, как оно и положено, лечились в госпитале гарнизона. Те два солдата, которым отбил почки командир роты, отправились в школу прапорщиков. Действительно, так и было. Захотели служить дальше. А если сказать понятным языком – захотели, за свои унижения, отомстить тем, кто слабее их и беззащитнее. И командир роты, к тому времени уже начальник штаба части, ходатайствовал об их дальнейшем продвижении по службе. Вопрос из обоймы морали – кто лучше – тот, кто убивает или тот, кто готовится к убийству?

Вот. Как раз об убийстве. Получилось точно «в тему». Убийств помню всего четыре. Немного, если учесть, что в Балтийске, из 1000 человек личного состава, только 100 человек были русскими, а остальные – Кавказ и Средняя Азия, а в Таллинне, из 300 человек было 70 % судимых, и половина из них – сидели. Обстановочка была еще та… «Повезло» мне со службой.

В Балтийске зарезали трех прапорщиков, а в Таллинне – женщину на Спортхолле. Спортхолл – это концертно-спортивный комплекс, возле которого находилась военная часть. Концерты там были. Ночные. С нашим участием.

Хорошо. Самоубийства. То есть ничего хорошего, конечно. Большая часть самоубийств заканчивались на уровне попыток. Редко кто из потенциальных покойников завершал свое благородное начинание.

Моего товарища Андрея вынули из петли в последний момент. Уже посиневшего, но еще живого.

Чеченец, как ни странно, хороший парень, выбросился из окна третьего этажа. Разбежался и – головой в стекло. Спринтер. Или стайер? Как правильно?

Один солдат вскрыл себе вены. Это помню хорошо. Сам видел. На очередной пьянке в роте. Подошел к окну. Долго смотрел на свое отражение. Вдруг – неуловимый взмах руки. И грохот осколков. Все замерли, оцепенели. А он, стекло ведь не все разбилось, не отводя руку, делает резкое движение по краю стекла. И разрезает себе вены у локтя. Я понятно объясняю?

 

Город Балтийск – это бывший Пилау. Расположен довольно странно. Или даже не «странно», а – как сказать? Если вы посмотрите себе на палец руки, то ноготь на пальце – это и будет Балтийск, а сам палец – это полуостров, врезавшийся в море стрелой. Зимой, когда я начал служить, морозы были слабые. Два-три градуса. Максимум пять. Но ветер – со всех сторон. И сырость, особенно «приятная» для моего ревматизма. Спасали три вещи – стихи, газеты и водка.

 

Стихи меня еще в поезде спасали. В вагоне холодно, укрыться нечем, ехать больше суток. И жрать тоже нечего. Из еды – только папиросы, водка и несколько конфет. И обстановочка – вы понимаете, да? Два пьяных морпеха, сопровождающих нас к месту службы, бегают по вагону в поисках женщин. Словно те женщины спрятались – укрылись под столом или забрались на третью полку, в надежде изменить судьбу и найти себе более респектабельных и более денежных кавалеров, чем сержанты морской пехоты. Именно в этом все дело – на весь вагон была только одна женщина – проводник. Но она, в силу своего почтенного возраста и по причине действительно необъятных размеров, сержантов не привлекала. Поэтому воины и не могли найти себе места. Сперматозоиды из ушей лезли. Физиология. Что тут поделать? Вышибли пару дверей. Разбили стекло. Сломали несколько полок в купе. Ну, и так далее. В соответствии с программой.

А у меня – традиционное меланхолическое настроение. Абсурд, хандра и непомерная жалость к себе самому. Мелодрама со всех сторон. Сохранить рассудок в более-менее нормальном состоянии помогали стихи.

 

Забравшись на вторую полку, уже одуревший от окружающего сумасшедшего дома, я вспоминал Есенина:

«Это сделала наша равнинность,

посоленная белью песка,

и измятая чья-то невинность

и кому-то родная тоска».

 

Я вспоминал Рембо:

«Как волк хрипит под кустом,

добычи пестрые перья

отрыгивая с трудом,

так сам себя жру теперь я».

 

Я вспоминал Ахматову:

«А я иду – за мной беда,

не прямо и не косо,

а в никуда и в никогда…

Как поезда с откоса».

Сумасшедший дом с видом на Рай. Это у меня было. До сих пор помню. И стихи – в буквальном смысле согревали. Физически. Вместо одеяла. В поезде мне даже удавалось поспать. Несмотря на то, что стрелки наручных часов грохотали, как будто мир через секунду должен взорваться.

 

Стихотворения. И тогда, в Балтийске, в подвале девятиэтажного дома, когда мы пытались жевать черствую хлебную корку, оставшуюся от обнаглевших и разжиревших крыс, стихотворения согревали по-прежнему. Хотя, откровенно говоря, лучше было бы нам поймать и зажарить этих крыс. Вместо обеда.

 

Помню, что обгорелой спичкой пытался нацарапать на бетонной стене подвала четверостишие. О чем и зачем – в памяти не осталось. Не думаю, что это было хорошее стихотворение. Наверняка – очередная мелодрама и переживания на «пустом» месте. Уж такой я человек – сентиментальный и глупый. И едва ли изменюсь в будущем.

 

Что еще в армии спасало? Газеты и водка? Именно так. Газеты – вовсе не потому, что я их читал. Еще чего не хватало. Я и теперь, когда работаю журналистом, не читаю газет. Я их просматриваю «по диагонали». Из профессионального интереса.

Но в армии газеты оказались полезны. Особенно в Балтийске, когда не было времени высушить портянки, а сапоги приходилось подвязывать веревкой. В Таллинне такой проблемы не было, там оказались свои «заморочки», а вот в Балтийске газеты пришлись очень кстати.

Дело в том, что если ноги обмотать сначала газетами, а уже только потом портянками, то будет значительно теплее, чем просто в портянках. Почему оно так – не знаю. Но так есть.

 

Здесь нужно пару слов сказать о том, почему, собственно, возникла такая странная необходимость – пользоваться газетами и веревкой. Каждое утро, если повезло остаться в живых, нужно было внимательно осматривать свое обмундирование. Оно могло быть обмазано дерьмом, в нем могли оказаться иголки, а в сапогах – моча. В стройбате любили пошутить. Особенно – над молодыми.

Но мне повезло. Просто повезло. Ни иголок, ни мочи не было. Сапоги банально поменяли ночью. У меня 45 размер, а заменили на 43. Они потом развалились – от сырости постоянной и несоответствующего размера. Поэтому я и подвязывал их веревочкой. В течение трех месяцев. Ходил я в таких «сапогах» до тех пор, пока, уже в Таллинне, не попался на глаза начальнику политотдела Таллиннского гарнизона. Интересно было за ним наблюдать, когда он увидел солдата в рваных, подвязанных веревочкой сапогах, в шинельке, на пять размеров меньше, чем полагается и в шапке десятилетней давности… Составили себе впечатление о состоянии начальника политотдела Таллиннского гарнизона? Думаю, вы угадали с эмоциями. Здесь трудно ошибиться. Через 20 минут у меня были новые сапоги по размеру и новая шинель.

 

Водка. Она тоже спасала от армейского дурдома. Более того: с формулировкой «в основном». В основном – спасала водка. В армии я выпил всего один раз. На четвертом месяце службы. Та бутылка вина после месяца службы не считается. Случайность. Так вот: в армии я выпил один раз. Все остальное время похмелялся. Каждый день, на протяжении полутора лет.

Вы думаете – я пил для того, чтобы почувствовать алкогольное опьянение и забыть о происходящем? Для этого тоже. Но главное – чтобы спрятаться от страха своего и стыда. Как ни противно, но эта игра в прятки мне удавалась.

 

Молоденькая барышня делает миньет. Десять солдат заходят по одному. Что называется, соблюдают правила приличия. Выходят довольные. Застегивают ширинки:

– Бл…, сосала отлично. Но еб…, конечно же, я ее не буду. «Западло» – шлюху подзаборную. Я же приличный человек…

Так оно и было. Белое превращалось в черное, а черное превращалось в дым.

 

Чтобы в армии не сойти с ума и сохранить остатки здравого рассудка – нужно пить. Каждый день. Непрерывно. Выпил – и можно делать вид, что происходящее – не имеет к тебе никакого отношения. Я просто пьяный, я просто сплю… И не хочу просыпаться.

 

И вот – опять больная тема. Постоянно хотелось спать. Не в переносном, метафорическом или каком угодно подобном смысле, а просто – спать хотелось обыкновенно, как животному. Всегда. Ночью выспаться не удавалось. И потому, что почти каждую ночь поднимали чистить зубной щеткой коридор или лестницу, и потому, что почти каждую ночь вызывали в умывальник, «разговаривать на темы морали» – в компании двух-пяти дагестанцев или чеченцев. Но в основном – именно ночью приходилось чистить бляху, подшивать воротничок и бриться, скребя щетину тупым лезвием, без воды. Спать хотелось всегда. А удавалось – либо во время работы, когда из начальства никого не было, либо во время пути на работу.

 

Идти к девятиэтажному дому, в котором наша рота занималась отделкой – штукатурка, побелка, покраска, столярка и электричество – нужно через парк. Сорок минут. Если в пути мы не бежали, не ходили полуприсев, «гусиным шагом», и не ползали «по-пластунски», а маршировали строем по четыре человека в ряд, то можно было поспать на ходу. Это совсем не сложно. Нужно рукой, или только одним пальцем, прикоснуться к шинели или к бушлату соседа. Сколько это касание будет длиться – столько человек будет спать. Обычно до десяти секунд. Иногда удавалось поспать даже две-три минуты. Сразу может показаться, что лучше ухватиться за соседа покрепче, основательнее. За ремень, к примеру. Но это неправильно. Тогда меняется ритм движения, солдат перестает «попадать» в ногу со строем. И поспать не удается вовсе. Лучше уж так: поспал-проснулся, поспал-проснулся. Все сорок минут дороги. Говорят, такое сомнамбулическое состояние даже полезнее для здоровья, чем обыкновенный сон. Очень может быть. Почему бы и нет?

 

Странная у меня получилась служба в армии. Однако же здесь не только в самой армии дело. Еще и то имеет значение, что к жизни я приспособлен плохо. Сейчас, к 45 годам, это уже очевидно. Для меня многие вещи таинственны и загадочны. К примеру, техника. Все эти станки, компьютеры, электрочайники и прочие автомобили. Недавно сестра подарила мне утюг. Электрический. Я до сих пор глажу утюгом, который нужно разогревать на газе. Тяжелый такой утюг, старинный. А электрический  вызывает сомнения. Мало ли что у него может сломаться. А вдруг меня током ударит? Да еще нужно колесико повернуть на требуемый режим: синтетика, хлопок и прочее. А я в этом не разбираюсь. Лучше пользоваться тем, что попроще.

 

Или на заводе. Это еще когда я работал слесарем. После школы. Поставили меня у сверлильного станка. Дали какие-то железки, чертеж.

– Сверла возьмешь в кладовой, – сказал бригадир и, ничего больше не объясняя, ушел.

Кладовую я нашел. Сверла принес. А вот просверлить мне так ничего и не удалось. Вставляю сверло, закрепляю. Все отлично. Но только начинаю сверлить – сверло ломается. Не знаю уж почему, но с техникой у меня не ладится. После выданного третьего сверла кладовщик отказался со мной разговаривать. А тут еще бригадир пожаловал. Только я не буду вспоминать, что он мне рассказывал. Ладно?

 

И еще на том же заводе. Уже не с техникой загадки, а с людьми. Ну не понимаю я, как оно все устроено. Вот в этой жизни – как все устроено? Как люди могут приспосабливаться?

Начальник участка, когда принимал на работу, объяснил:

– Кобец, будешь плохо работать – ни премии тебе не будет, ни путевок на море, ничего. Понял?

Почему бы мне и не понять? Я пришел на завод работать. И хотелось бы – хорошо. Несмотря на то, что с техникой у меня и не заладилось, но всю другую работу я выполнял. Болты закручивал, гайки какие-то, стружку убирал, красил суриком, ну, и все такое прочее. Однако же стал замечать, что товарищи на меня косо смотрят и злятся. С чего вдруг? Непонятно.

Но в один день подходит ко мне бригадир и говорит:

– Кобец, ты зачем на завод пришел? В передовики хочешь попасть? Умерь свой энтузиазм, нам твое усердие только во вред.

– Как во вред? Я же помогаю бригаде перевыполнить план. Для страны же работаем, для людей.

Бригадир даже закашлялся от неожиданности. Ошалело осмотрел меня с головы до пяток.

– Больной?

Потом уже разъяснил мне, что план перевыполнять нельзя, разве только на один процент максимум. Потому, что объем работ в следующем месяце обязательно увеличат, а зарплату оставят без изменений.

Ну, вот это мне понятно. Если работать не надо, значит – и не буду. В соответствии с принципом – «сколько положено для выполнения плана сделать – сделай, а дальше  – гуляй смело». Пошел в скверик у цеха, завалился под яблоню, как раз яблони цвели, и начал рассматривать узоры цветов. Они очень красивы. Вы замечали?

Только недолго продлилось мое созерцание. Помешал начальник участка:

– Ты что, подлец, совсем уже обнаглел?

Ну, и дальше в соответствующих интонациях и словах. И вот я спрашиваю вас, как можно приспособиться к таким порядкам? То нужно работать, то не нужно. Сложно все это для меня – угадать правильные ритмы чужой для меня  жизни. Не получается.

 

А с деньгами – это вообще одна сплошная загадка. Оказывается, их нужно зарабатывать. Я подозревал об этом, но никогда не предполагал, что так много. Продукты всякие покупать, вещи какие-то, полотенца и рубашки… Не знаю, не знаю. Я всегда работаю. А денег все равно нет. Потому, наверное, что чаще всего я работаю там, где платят мало, но остается много свободного времени. Мне нравится рассматривать узоры цветов, любоваться звездами в ночном небе и мечтать о жизни на прекрасном острове, где много разных фруктов и мяса. Я люблю мясо. Понимаете, о чем я?

 

Просто после армии у меня психическая контузия. Поэтому для меня лучше неделю голодать и любоваться линиями кленового листа, чем ежедневно выполнять рутинные обязанности на предприятии для заработка достаточного количества денег. Голод, конечно, не очень приятная вещь. Так и до смерти недалеко. Но в любом случае – не дальше, чем до жизни.

 

Вот когда я был женат, то старался что-то делать ради денег. Это очень утомляло. Никаких тебе цветов, никаких мечтаний. Я даже потолстел от горя. Как можно все это понять? Для заработка денег мне нужно изменить свое восприятие. Но тогда я «исчезну» как личность. И кто же после этого будет ловить бабочек и любоваться солнцем, женщинами и звездным небом? Одни сплошные загадки. Когда лечился в сумасшедшем доме, врачи говорили, что у меня оригинальное мышление, не позволяющее адаптироваться в окружающее пространство.

Что не позволяет – это да, но ничего особенно оригинального я за собой не замечал. Я люблю выпить водки, вкусно покушать, хорошо поспать и заняться сексом. Разве есть в этом что-то оригинальное? А! есть одна оригинальность. У меня член, когда занимаюсь онанизмом, стоит нормально, а когда нужно поупражняться в постели с женщиной – он объявляет забастовку. Впрочем, о чем я говорю?  Это не оригинальность, а подлость со стороны моего друга. И ничего больше.

 

Не думал, что воспоминания об армии займут столько страниц. В действительности-то и вспоминать нечего. Обыкновенные житейские ситуации. Мало ли что и как оно было. Многие не только вполне прилично устраивались в такой обстановке, но и чувствовали себя прекрасно. Это я такой придурок, что из любой мухи делаю слона. Начитался книжек Жюль Верна, Стивенсона, Андерсена, да им подобных. Придумал себе странный и наивный мир с такими же странными и наивными законами. Романтик. Да еще и с амбициями. Правильно врачи говорили: неадекватное восприятие действительности.

 

Подходит ко мне в роте один азербайджанец и просит помочь. У него наряд на уборку зала столовой. С радостью и удовольствием соглашаюсь. И не только потому, что в роте буду меньше «светиться», но и потому, что на столах всегда остается много объедков (это уже в Таллинне было). Значит, можно и пообедать.

Помог. Один раз, два. А на третий не захотел. Что-то настроения не было. И сразу же получил по физиономии. За что и почему – не могу понять. Уклоняюсь от ударов и стараюсь понять происходящее. Загадка.

Оказалось – это такие правила армейской жизни. Нужно и можно делать только то, что тебе положено, а сверх того, то есть любая помощь не в своем деле, воспринимается как согласие солдата на собственное унижение.

 

Этот случай со столовой многому меня научил. Но не в том смысле, что я перестал подчиняться старослужащим и унижаться перед ними. Нет. Я начал унижаться избирательно. Что это значит? Убрать в зале столовой, или заменить дневального, или почистить картошку не в свою очередь – все это возможно. Потому, что воспринимается окружающими как некоторая позволительная, по сроку службы, слабость. Но стирать носки и портянки, заправлять постель и подшивать старослужащим воротнички – эти унижения портят стиль.

Вот и приходилось выбирать. Месяца три получал по физиономии за отказы, а потом все уже привыкли, что определенные поручения я не выполняю. И перестали предлагать.

 

Однажды копали траншею возле железнодорожного полотна. А рядом – несколько двухэтажных домов, но, в основном, дома частные, одноэтажные. Жители частных домов много раз выручали меня и моих товарищей. Пока несколько человек выполняли за меня норму по вскапыванию траншеи, я старался раздобыть что-нибудь съедобное. В частных домах очень много тяжелой работы. Вот я ее и делал. Пилил и рубил дрова, копал огород, красил забор, забивал гвозди, убирал мусор и прочее. А меня кормили, давали еду с собой или платили деньгами. По возвращению я делился с теми, кто «брал» на себя выполнение моей нормы.

 

В основном – питались именно так. Еду давали гражданские жители города за помощь по хозяйству.

Еще приходилось воровать в магазине. Главным образом хлеб и сигареты. Продавщицы и кассиры знали о том, что я ворую. А некоторые даже видели, как я прятал в бушлат хлеб и сыр. Но ни разу не только не остановили меня, но и замечания не сделали.

Впрочем, в магазин я ходил довольно редко, уже тогда только, если не удавалось заработать на хозяйственных работах у частников или разжиться милостыней у прохожих. Не хотелось доставлять людям беспокойства больше, чем необходимо для сохранения жизни.

 

Однако же, я не об этом хотел рассказать, когда начал вспоминать о траншее. Хотел рассказать об одной женщине из Третьего Рейха. Как зовут – не помню. Все, что осталось в памяти – это двухэтажный дом, двухкомнатная квартира на втором этаже и кухня, в которой меня угощали сосисками, помидорами и отпаивали чаем с малиной.

 

Случилось это уже под конец рабочего дня. Темнеть начинало. Декабрь месяц. Значит, было часов шестнадцать. В роту возвращаться к 19.00. К ужину.

И вдруг мне стало плохо. Именно «вдруг». Потемнело в глазах. Слабость по всему телу. Ноги не держат. Все смешалось – звуки, предметы, запахи, линии. Не помню. Вот дерево – помню. Оно росло низко, очень низко наклонившись над землей. Дополз к нему и прилег. И тут начались у меня судороги: я бьюсь о дерево спиной и кричу, кричу – о том, что больно, о том, что… Дождь. Помню дождь. Да, тогда был дождь. Когда я потерял сознание.

 

Очнулся и понимаю – два человека волокут меня по грязи к подъезду двухэтажного дома. Я дрожу. Почему-то думаю, что моя, вдруг и неожиданно возникшая болезнь – это малярия. Странно все это. Откуда малярия на Балтике?

Меня затащили в подъезд. Там нет ветра, там тепло. Начал свободно дышать. Дрожь прекратилась. Тут появляется Она – старая, добрая и красивая.

 

Поднялись на второй этаж. Я уже мог самостоятельно передвигаться. Но состояние, конечно, сомнительное. Скажем так – «сомнительное», поскольку я сомневался – где я и что со мной происходит.

Котлеты, чай, сосиски и помидоры. Эти лекарства мне помогли. Стало легче. Даже имя свое вспомнил. До сих пор не могу понять – зачем?

 

Едва ли не сразу после того, как я пришел в себя, хозяйка квартиры поинтересовалась – где я служу и кто у меня командир – и роты, и части. Все это между прочим. Просто дружеская беседа. Попивая чай с малиной, я рассказал. Кто, что и зачем. Она снимает трубку телефона и собирается звонить в политотдел Балтийского флота. Ведь стройбат, в котором я служил, относился к флоту, а штаб и политотдел Балтийского флота в то время располагались как раз в городе Балтийске.

 

Я даже чаем поперхнулся. Это что – будут проверки и комиссии, будут искать виновных? Она говорит – да, именно так. Если солдат служит в таких условиях – это преступление против государства. А любое преступление должно быть наказано.

Едва уговорили ее не звонить в политотдел. В конечном итоге все равно пострадаем мы сами. После отъезда комиссий и проверяющих. Ведь у нас в стране именно так заведено – важнее всего демонстрация добродетелей и законов, а не их практика. Советский Союз. Что тут еще добавить?

 

Хозяйка квартиры объяснила нам, что хотела позвонить в политотдел по давнишней своей привычке к порядку. Она немка, и в Балтийске живет с 1925 года. Прекрасно помнит времена Третьего Рейха. Говорила, что Гитлер никому не позволял обращаться с солдатами таким образом. И любые попытки унизить солдата Вермахта или даже попытки лишить его обыкновенных житейских удовольствий на бытовом уровне – еда, здоровье и женщины, Гитлер воспринимал как личное оскорбление. Так она говорила. Может, действительно, так и было. Не знаю. Я только передаю суть ее эмоционального рассказа.

 

А сейчас оказалось – почему-то и вдруг, что я напомнил хозяйке время ее молодости. И она захотела поступить точно так же, как поступала тогда – в 30-х годах. Захотела восстановить справедливость. Уже после наших объяснений о сути службы в Советской Армии, удивлялась: как же она могла позабыть, что почти сорок лет живет в другом мире. Молодость вспомнила… Она плакала, когда мы уходили.

 

На следующий день я обратился в медсанчасть. А врач наш очень анекдоты любил. Разломил таблетку аспирина на две части и говорит:

– Эта половина – от болей в голове, а эта – от болей в сердце.

Я и сам слышал этот анекдот. Смеялся.  Но когда со мной случилось подобное – мне не до смеха было. Наверное, у меня с юмором не в порядке.

 

В марте месяце приехал прапорщик из Таллинна. Забирать нас на основное место службы. Командировка закончилась.

Сразу же, как только он увидел меня во всей красе, в сапогах, подвязанных веревочкой, в шинели не по росту, начал требовать, чтобы мне заменили обмундирование. Ругался, размахивал руками и требовал командира части.

Мне тоже от него досталось. Мол, как это солдат может настолько забыться, чтобы не следить за своим внешним видом. И не солдат я вовсе, а негодяй и подлец. Он говорил правильные вещи. Более того: правильные вещи на русском литературном языке. Он даже матом не ругался.

Вот такой приехал за нами прапорщик. Аккуратный, подтянутый, волевой и бескомпромиссный. Да еще и врач. Он врачом работал в стройбате нашей Таллиннской части.

Только куда же его бескомпромиссность и правильность подевались, когда я, с подбитым позвоночником, заполз к нему в медсанчасть и попросил помощи.

– Хватит притворяться, Кобец. Вставай, и пошел вон отсюда!

Я попробовал подняться. Но в спину опять ударило, словно шило воткнули в позвоночник, на всю длину. Упал, конечно. И только тогда он разрешил двум солдатам отнести меня на койку. А на следующий день опять поинтересовался, не надоело ли мне притворяться и валять дурака. Повторилась ситуация «встал и пошел вон». Хорошие врачи у нас в армии, верно? Или это только я такой везучий?

 

В медсанчасти я пролежал месяц. Две недели совсем не мог подняться. Дальше – стало немного легче. Уже передвигался по палате и выходил в коридор. Но в туалет и в столовую, понятное дело, ходить не было сил.

Уж не знаю, почему и как оно получилось, но мне помогли товарищи. Приносили еду из столовой, угощали сигаретами, заботились о том, чтобы я оправлял свои естественные потребности.

Вы понимаете, о чем я говорю, или нет? Хорошо демонстрировать добродетели Души своей, когда не нужно идти за них под нож гильотины.

 

Конечно, никто и не требовал от солдат, которые мне помогали, «идти под нож гильотины». Но вместе с тем – кто я был такой, чтобы для меня делать то, что не положено по службе, что не определено даже практикой неуставных взаимоотношений? И денег у меня не было, и ничего другого, чем можно отблагодарить товарищей по службе, которые заботились обо мне…

 

Теперь я не только не сомневаюсь, но знаю, что и в Аду есть люди, готовые сострадать. Видел сам.

 

За месяц моего «лечения» врач не обратил на меня никакого внимания. Кроме того, что я получал выписанные им таблетки. Через день. Таблетку аспирина и таблетку анальгина. Никакого другого лечения не было. О рентгене и прочих медицинских исследованиях никто не вспоминал. Кому это надо?

Прошло 25 лет после службы.  Я, слава Богу, пока в нормальном состоянии. Конечно, если не считать всяких разных нюансов. Но хожу и дышу. Пока еще. И на том спасибо. Но с позвоночником у меня проблемы. Что там и как – до сих пор не знаю. Спина часто болит. И на погоду, и… если ящик какой подниму – тяжело. Больно. Нужно бы обратиться к врачу. Но сейчас у меня на врачей… моральная аллергия. Если нет денег – ни к чему вспоминать о здоровье. Напрасные хлопоты. Лишние слезы.

 

Как приехали в Таллинн – это не помню. Вокзал и дорога – словно мимо меня. Забыл.  Жизнь в Таллинне началась с вечерней проверки. Стою во второй шеренге. Идет перекличка. И тут один армянин, солдат, стоящий в первой шеренге, поворачивается и резко бьет меня ребром ладони под сердце. Демонстрирует навыки каратэ.

Я не упал. Но вскрикнул. И схватился за сердце. Тут подбежал старшина роты, прапорщик Гмыря, из украинцев.

– Ты чего шумишь? Как фамилия?

– Рядовой Кобец. Что-то сердце схватило.

– Сердечник? Это хорошо. Завтра наряд на кухню. Подлечишься.

А все смотрят на меня. Такие ситуации – что-то вроде психологического теста – в равной мере – как «на вшивость», так и на категорию службы. Мол, как отреагирует новобранец на происходящее.

Тест «на вшивость» я прошел. Потому, что не стал жаловаться начальству. А вот тест на категорию службы «сдал» на три с минусом. По пятибальной шкале оценок. Не самый худший вариант, но и не слишком правильный.

 

В результате – уже по этому эпизоду старослужащие составили обо мне определенное впечатление. В армии нельзя скрыть свою природу. Сколько ни придумывай о себе хорошего или плохого, но сущность человека обнаружится сразу.

У меня что получилось? – «Не заложил». Значит, вполне может быть нормальный парень. «Не ответил на оскорбление». Значит, готов к выполнению приказов не по уставу. Осталось уточнить уровень унижений. Чем, в последующие три месяца, старослужащие со мной и занимались.

 

Начали с самого унизительного.

– Кобец, ты знаешь, где будешь работать? На КПП завода дежурным. А до тебя кто там работал? А до тебя там работал рядовой Петренко. Мы его еб… во все дырки. Сейчас он в тюрьме за неуставные взаимоотношения. За мужеложество. П… он был. Понимаешь, Кобец? Теперь тебе нужно эту эстафету принимать. По должности. Что молчишь, с…? Или хочешь сразу штаны снять?

Такими «теплыми и дружескими» речами встретили меня во второй роте Таллиннского стройбата. И если вы думаете, что ребята решили пошутить и разыграть меня, то могу вас уверить, что их кривые и гнусавые рожи не оставляли сомнений в решительности  их намерений. Хотели посмотреть, как я отреагирую на попытку меня «опустить».

 

Я уклонился от нескольких ударов, сказал, что не собираюсь выполнять их прихоти, и прочее. Быть может, нужно было действовать более решительно. Наверное, да. Но я старался соблюсти некоторую середину – не «ложиться» под их желания, но и не «борзеть», в ранге «духа».  Учитывая последующие месяцы службы, можно сказать, что я выбрал оптимальный вариант поведения. Не совсем правильный, в понимании солдатской службы, совсем не правильный, с точки зрения честного и порядочного человека, но компромиссный и правильный, если говорить о позиции человека, который хочет выжить.

 

Потом подошел сержант из Харькова. Земляк. Я хоть родом из Кривого Рога, но призывался их Харькова. Помните, да? Взял меня за руку и увел от этих уродов. Впоследствии, поскольку я отказался от предложенного «рандеву», да еще получил при этом по физиономии, ко мне с подобными предложениями больше не обращались. Нашлись другие кандидаты.

 

А вот с помощью в нарядах – здесь я дал маху. Три месяца пришлось получать по физиономии, если отказывался подменить старослужащих в нарядах. Потому, что в самом начале согласился на уборку зала столовой вместо другого солдата. Я рассказывал об этом. Помните, да? И почему я такой дурак доверчивый уродился? Не знаю. Книжек нужно меньше читать, да в любовь и романтические истории поменьше верить. А я – по полной программе. Себе во вред.

 

Случилась однажды неприятная история с литовцем Витасом. Был он стропальщиком. Упал и разбил голову. Сотрясение мозга. Начали искать ему новое место работы. А тут как раз столовую на заводе решили организовать. Ну, и назначили его в эту столовую заведующим. Только нужно два человека. Тяжело одному. Вот он и взял в помощники меня. Почему так вышло – не знаю. Мы ведь и знакомы толком не были.

 

Проработали вместе почти год. А за четыре месяца до окончания службы я занялся строительством и ремонтом. Чтобы демобилизоваться с первой партией.

Что нужно было сделать? Подготовить цех к зиме. Цех – по размеру… Так… Сколько метров? В длину метров 200, в ширину – около 50. Высота – с пятиэтажный дом.

Что нужно было сделать? Вставить разбитые стекла. Где обычные стекла, а где стеклоблоки. Перекрыть крышу, чтобы не текла. Почему-то до меня это никому не удавалось. Не знаю. Я точно так же пользовался рубероидом и смолой. В особо трудных местах поступал следующим образом. Ложу на смолу рубероид. На него – разбрасываю щебенку средних размеров. После – заливаю тонким слоем смолы. Нужно так, чтобы смола только снизу «схватила» камешки.  Боже упаси разлить смолу толстым слоем. Все пойдет трещинами. А так – двойная защита. Никакой дождь не страшен и ураган.

Что еще? Столовая и бытовки. Побелить и покрасить. Положить на пол плитку. В отдельной комнате сделать сушилку. Остальное – мелочи – откосы, двери и окна.

 

Делал не совсем один, конечно. Привлекал молодых солдат. В те времена я уже был «в силе» и мог заставить, хотя бы и по сроку службы, себе подчиняться. Но почти никогда не пользовался своими привилегиями.  Предпочитал «договорные» отношения. Одного солдата кормил лучше, чем положено, другому давал послабление по службе, третьему организовал отпуск домой. И так далее. Всегда лучше, если человек подчиняется не по причине страха, а из выгоды. Как минимум, это справедливо. Но главное – безопаснее.

 

В роте не появлялся три месяца. Жил на заводе. Это уже не потому, что я прятался или что-то подобное. Просто жил на заводе. Как гражданский человек. Без всяких армейских привычек.

Получилось как? У меня ведь две работы было. Дежурство на КПП и дежурство в столовой. На КПП сутки через трое, в столовой ежедневно, с 8.00 до 20.00. В результате некоторой малой хитрости я оставался на заводе постоянно. Ни к чему мне эти армейские привычки – проверки, придирки офицеров и прочее.

 

Командиру роты всегда наливал стакан водки.

– Кобец, ты когда в роте бываешь?

– Товарищ капитан, вы же знаете, я весь в работе. Тружусь, во славу отечества. Вот стакан водочки, откушайте.

– Водочка? Это хорошее дело. Ладно, давай выпьем. Но ты смотри – тихо. Чтобы все было спокойно и тихо.

– Ни о чем не волнуйтесь. Вы же меня знаете.

Вот так – с согласия командира роты я благополучно избегал ежедневных проверок. Водка – она всем людям полезна. Национальный продукт.

 

А как оно все началось? В смысле – мое денежное и служебное возвышение? Дежурил на КПП. Дежурил отвратительно, то есть никакого контроля – зачем и какие машины выезжают с завода – мне все равно. Открыл шлагбаум – и езжай, кто и куда хочет. Но однажды, уж не помню, как оно вышло, закрыл шлагбаум.

 

Подъезжает машина. Я – к водителю:

– Документы на вывоз бетона предъявите.

– Ай, дарагой, какие такие документы? Вот тебе документы, держи. – И дает мне три рубля.

А в день получалось до десяти машин. Платили по разному. Кто два, кто три, а кто и пять рублей давал. По ситуации.

Еще ездил на дачи, в пригороды Таллинна, разгружать бетон. По15 – 20 рублей за машину. В месяц мой заработок составлял до 500 рублей. При тогдашней зарплате инженера в 200.

А солдатам платили 5 рублей в месяц.

 

Иногда водители расплачивались водкой, вином и закусками. Мне даже в магазин не нужно было ходить за покупками. Все доставляли на дом.

 

Однажды приехали на завод какие-то проверяющие. И только-только подошли к КПП, как подъезжает машина с «левым» бетоном. Я такие машины уже «на глаз» определял. Что делать? Главное, все эти проверяющие, а с ними и все наши командиры, остановились понаблюдать, как я буду изучать документы и осматривать машину. Понятное дело, я «наложил в штаны» по полной программе.

Беру пропуск прежней машины, а она вывозила правильный бетон, и ложу его в пилотку. Стараясь придать своей уже пьяной физиономии деловой вид, направляюсь мимо начальства к машине. Приоткрываю немного дверь и заглядываю внутрь. А водитель уже протягивает мне стакан коньяка. Выпиваю в два глотка. Потом достаю пропуск из пилотки. Смотрю – возле водителя лежит газета. Я ее взял и сразу же открыл дверь во всю ширину, чтобы проверяющим было видно все, что я делаю.

Начинаю переворачивать страницы газеты так, чтобы они посильнее шелестели. Я-то спиной стою, и никто не видит, что я изучаю не накладные на вывоз, а газету. Слышат лишь правильные вопросы, которые я задаю о путевке и накладных.

Документы «проверил». Поворачиваюсь и, демонстративно держа перед собой пропуск, поднимаюсь по лестнице, чтобы заглянуть в кузов. Все в порядке. Козыряю начальству и ухожу на КПП.

 

Вообще-то я соображаю туго. А в подобных ситуациях – у меня всегда «язык в заднице». До сих пор не могу понять, как это мне удалось – на глазах проверяющих, а они в двух метрах стояли, выпить стакан коньяка и не подставить ни водителя, ни себя самого. Хорошо еще, что никто не догадался проверить на пропуске номер машины.

 

Таких ситуаций, когда события складывались в стиле «или-или», у меня в армии было несколько. Одна из них – это когда старослужащие застали меня в тот момент, когда я в столовой «дегустировал» помои. Случилось это в самом начале службы, когда я голодал и еще не привык к армейским порядкам.

«Дегустировать» помои или питаться объедками – это настолько позорно, что могли и убить. Я же отделался двумя ударами по физиономии и нравоучительной лекцией о том, что в армии «хорошо», и что такое «плохо». Опять повезло.

 

Часто ли я дрался в армии? Нет, не часто, всего два раза.  Просто потому, что драться я боюсь. Поэтому стараюсь уладить возникшие проблемы другими способами.

Мне довольно быстро, но уже в Таллинне, получилось стать для многих старослужащих «нужным» человеком. Этому способствовала моя работа и в столовой завода и на КПП. В столовой я имел возможность распределять обед по своему усмотрению, то есть решал – кому дать лишнюю котлету, а кому не дать вовсе. Конечно же, это скотство и ничего больше, но я никогда не наглел настолько, чтобы оставить солдата без обеда. Разве что из части не присылали всех положенных порций.

Без котлеты могли остаться не только молодые солдаты, но, в равной мере, и старослужащие. Многие «дедушки» сразу изменили ко мне и к Витасу свое отношение. Прекратились придирки к форме и все такое. Более того: если какой-либо сержант из старослужащих (по неуставному статусу невысокого ранга), не получал рыбу или котлету, но только макароны с хлебом, он нас не трогал. Я просто улыбался и говорил:

– Извини, друг, порций на всех не хватило. – И он уходил.

А Витас выражался более резко. Это надо было видеть. Картина впечатляющая. В раздаточной было небольшое окошко, через которое мы выдавали обеды. И вот, кто-то получает неполный обед. Он сразу же просовывает голову в окошко и любопытствует, почему оно так. Видит перед собой двухметрового Витаса, который терпеть не мог подобной бесцеремонности по отношению к своей персоне. Витас кричит:

– Зае..! – и со всего маху хлопает дверцей окошка по физиономии любопытного.

Впоследствии – такая манера общения привела к тому, что солдаты, если хотели о чем-то спросить, спрашивали издали, не придвигаясь к окошку.

 

Однажды я очень обрадовался, когда в столовую завода зашли три казаха, которые два месяца назад устроили со мной «разборки». Правда, их пять человек тогда было. И вот они заходят в столовую (хотя питаться должны в другом месте). И требуют, чтобы я их накормил. С улыбкой отказываюсь. А они по службе старше меня на год, то есть прослужили уже полтора.

– Ни фига себе, «карась», да ты совсем «оборзел»! А ну выйди сюда, поговорим. Давно по физиономии не получал? – Это ко мне обращается мордастый.

Я выхожу из раздаточной и подхожу к нему:

– Рискни!

От моей наглости он даже растерялся немного. А тут как раз случилось зайти в столовую одному старослужащему, который был авторитетным солдатом. И к тому же – бригадиром бетонщиков. Всегда требовал и следил, чтобы работники его бригады были накормлены в полной мере.

Интересуется, что здесь происходит.

– Да вот, – говорю, – питаться им в нашей столовой не положено, а требуют, чтобы я их накормил. Если накормлю – может работникам твоим не хватить.

Дальше он и слушать не стал. Действовал решительно. Я просто наблюдал. Через минуту все три моих дедушки были с расквашенными носами выброшены пинками со столовой. Конечно, я поступил не как человек интеллигентный… А что делать?

 

Работа на КПП тоже приносила  подобные  послабления по службе. Потому, что старослужащие воровали бетон точно так же, как и водители гражданских машин. Понятное дело, что с них я не мог брать денег. Но и дежурить так, словно бы я на КПП ничего не значу, а они могут без меня прекрасно обойтись, тоже было нельзя. Поступал следующим образом. Выходил к машине со старослужащим, хотя уже знал, что за машина и что везет, демонстрировал активно-правильную работу. А потом, словно вдруг увидев своего «дедушку», говорил:

– А, это ты, Андрей? Ну, давай, проезжай.

Такая манера работы привела к тому, что мелкие пакостники, видя доброжелательное отношение ко мне армейских хищников, перестали меня задевать. Кроме того: меня никогда не ставили в наряды и всегда прикрывали на проверках, если я был в «самоволке» на заводе или в городе. А иногда мне платили даже старослужащие. Случай для армии редчайший.

– Ну что, Кобец, подкинуть тебе пятерку? Ты как, на мели?

– Да, примерно. От денег не откажусь.

– Правильно, правильно. Я завтра буду выезжать, ты проследи, чтобы здесь все было нормально.

– Сделаю. – И отправлял его пятерку к тем пятидесяти рублям, которые уже лежали у меня в кармане. От старослужащих мне не деньги были нужны.

 

А еще вот что интересно. Если старослужащие предпочитали выезжать с «левым» бетоном в мою смену, то некоторые гражданские водители, чтобы не платить за выезд, узнавали, когда меня не будет на дежурстве. Потому, что из четверых дежурных КПП только я работал правильно, все остальные держали шлагбаум открытым. Поэтому выехать, а равно и въехать на завод мог кто угодно. Получалось так, что платили только мне. У других дежурных были две-три машины с «водителями-друзьями»,  которые раз в неделю привозили им лимонад и мороженное. Со мной в начале тоже пытались расплачиваться лимонадом. Тогда я заводил такую нудную бюрократическую песню, что… В общем, все поняли, что лимонад меня интересует только в купюрах.

 

А тех водителей, которые хотели проскочить мимо меня, я все равно вычислял. Выходил не в свою смену. Ждал машину хитрого водителя.

– Кобец, сегодня же не твоя смена. Ты как здесь?

– А меня назначили старшим по КПП. Так что я теперь не только в свою смену, но и в другие буду выходить. А что, сейчас денег нет?

– Ах! да-да-да…

 

Нужно сказать, что работа – в столовой и на КПП не во всех случаях могла принести послабление по службе. Трудно было договориться с явными алкоголиками и теми, кто отсидел в тюрьме год или два (в отличие от тех, кто отсидел три или пять лет). И те и другие ничем не интересовались, кроме как подраться, выпить водки и ничего не делать. Здесь мне помог один случай в клубе. Но результаты его все равно оказали положительное влияние только на молодых алкоголиков, которые были по службе старше меня всего на пол года. На алкоголиков старших призывов не действовало ничего. Если они видели слабого человека – не только по стилю службы, когда солдаты терялись от правил жизни стройбата, но и в том слабого, что человек был образован и грамоте обучен (это считалось слабостью), они тотчас начинали его всячески унижать. Но здесь ничего необычного. Армейское быдло ничем не отличается от быдла гражданского.

 

А что произошло тогда в клубе? Я и мой товарищ устроили театрализованное выступление по каратэ. Для себя же самих. В клубе никого не было. И вот мы на сцене начали размахивать руками и ногами. Просто чтобы размяться и подурачиться.

Скажу сразу, что каратэ я не занимался никогда, если не считать того месяца после школы, когда приходил в спортивный зал просто наблюдать за тренировками. Ну, и сам тоже бегал и от пола отжимался. Но драться я не умею. И не умел никогда.

 

А тут вот такой театр получился. Мы с товарищем поупражнялись, да и забыли обо всем. Но стал я замечать со стороны солдат ничем не обусловленное уважение к моей персоне. С чего вдруг? Я еще и пол года не прослужил. А тут подходит ко мне сержант один и спрашивает:

– Кобец, а правда, что ты три года занимался каратэ?

Не могу сориентироваться. Какое каратэ? Я вообще «книжный червяк» и кроме стихов ничем не занимаюсь. Но жду продолжения. Оказалось, кто-то увидел, как мы с товарищем в клубе развлекались. И разнеслась по части весть, что я обладатель черного пояса. Понятное дело – я не стал никого разубеждать в ошибочности такого мнения. И когда ко мне подходили с просьбой показать приемы, я многозначительно задумывался и тяжело вздыхал. Мол, непростое это дело, непростое…

Один раз все же довелось «продемонстрировать приемы». Отказаться было невозможно.

– Кобец, а ты можешь меня отправить в нокаут? Давай попробуем. – Предложил здоровенный детина, двух метров роста и весом килограмм 120.

А он был из старослужащих. Да еще при хорошей должности – каптером в роте. Зашли к нему в каптерку и начали друг друга колотить по голове. У него кулак – как два моих. Здоровый бугай. Потом он так саданул меня в грудь, что я уж думал – все! – скворечник на месте грудной клетки. Упал.

– Вот тебе и каратэ! Да я и сам подозревал, что ерунда все это. То ли дело жизнь в деревне! Да на парном молочке! – И с любовью посмотрел на свой кулак.

 

Но подраться, несмотря на все мои ухищрения, два раза все же пришлось. Первый раз – с парнем моего призыва, которого подозревали в «стукачестве». Здесь непростое дело. И дрался я с ним не по этому поводу. Но по этой причине.

Доказательств, прямых и явных доказательств о том, что он «стучит», не было. А если бы они были – с ним бы не я разговаривал. И пришлось бы ему молиться Богу, чтобы попасть в госпиталь со сломанными ребрами и выбитой челюстью.

 

Так получалось, что многие пьянки на заводе, которые организовывали электрики и слесаря, оказывались всегда во внимании мичмана роты Покрышки (он числился командиром взвода). Это был нормальный, хороший мичман, по пустым поводам солдат не задевал и никогда не придирался. Отслужил в армии 25 лет. Все знал – что, почему и зачем. К нему даже наш урод, начальник штаба, прислушивался. Но свой «голос» этот мичман среди нас имел. Не в упрек ему будь сказано. Такая у него служба.

 

И вот только собираются ребята «раздавить» пару-троек бутылок водочки, только-только грамм по сто пятьдесят примут, как Покрышка уже тут. Стучит в дверь. Откуда узнал?

Когда я пьянствовал со своей компанией, а это было каждый день, никто об этом не знал. А чужие компании меня не интересовали. Но все же – как это так – сдавать своих? Придрался к этому парню и решил надавать по физиономии. Но… мое благое начинание закончилось полным фиаско. И не в том смысле, что он оказался сильнее меня, а в том, что я, в качестве армейского «зверя», показал себя не очень удачно. Стыдно в этом признаваться, но драку с ним я «просрал». Об этом мне сразу же заявил и Витас, присутствующий при наших объяснениях.

Стыдно в этом признаваться, стыдно. Но не могу же я перед Витасом, который знал меня полтора года, с которым мы хлеб делили пополам, «ломать комедию» и разыгрывать из себя героя. Не люблю врать.

 

Как оно и положено, я обвинил человека формально, в стиле «ты вчера мне наступил на ногу». И в начале драки я смотрелся лучше и красивее – все эти театральные удары каратэ и прочая «лабуда». А потом, когда угар драки с меня спал и начал выигрывать противник, я начал говорить, что хватит. Мол, не поняли друг друга, не разобрались в ситуации и прочее. Давай разойдемся «по краям», мирно и без обид.

Он принял мою позицию. Так мы и разошлись – тихо и мирно. И даже в последующем общении не проявляли друг к другу взаимной неприязни. Скотина я, и ничего больше. И как тут не удариться в алкоголь? Пить, пить и невозможно не выпить!

 

Вторая драка – немного благороднее, но в том же стиле. Вечером на КПП. Я, как и всегда, уже пьяный. Забегает солдат и кричит:

– Кобец, здесь твоего дружбана бьют.

– Где?

– Да вот здесь, возле склада.

Конечно же, бегу выручать. Действительно, бьют моего дружбана. Не помню сколько – пять или семь человек. Помню только, что много. Я – к ним. И сразу же получаю ногой по яйцам. Дальше – в такой последовательности: кулаком в лицо, еще раз в лицо и – это уже последнее, что помню – нога перед глазами. Потерял сознание.

Что интересно. И необычно. В процессе драки у меня слетели очки. И я их поймал. Вот просто так: выставил руку – они в нее и упали.

Так на следующее утро и проснулся на КПП – похмелье, морда синяя, а в руке – мои собственные очки.  И главное – ничего не помню после того удара ногой по физиономии. Как я оказался на КПП, кто меня принес – ничего.

 

И если вы считаете, что мне не повезло, и я в чем-то пострадал, то могу вас уверить – совсем наоборот. Мне повезло. Потому, что после этой драки моего дружбана отливали со шланга на плацу перед штабом, чтобы привести в себя, а потом отправили на «губу». А я отделался легким испугом: синяки и пара царапин. Ерунда, в общем.

 

С драками все. Давайте поговорим о проститутках. Не в сексуальном аспекте этого слова, но применительно к армии. А если точнее – то применительно к стройбату, поскольку не везде в армии случались подобные вольности.

Как можно позвонить в роту? Вернее – откуда? Конечно же, с КПП завода, где круглосуточно работает дежурный. Вот и приходили ко мне на КПП барышни, которые желали встретиться с солдатами. Всех проституток города Таллинна я знал, если и не в лицо, то по рассказам их коллег – непременно. Конечно, в их среде, как, впрочем, и во всякой другой, были свои приоритеты.

Применительно к нашему случаю можно отметить, что армейские проститутки предпочитали спать именно с солдатами. И здесь не в том дело, что они были хуже по внешности, в сравнении с элитными проститутками гостиниц, или еще что-то в этом роде. Вовсе нет. Просто такая специфика. И среди них были разные – красивые и не очень, толстые, худые и прочие. Каждому свое.

 

За вечер ко мне на КПП приходили от 3 до 7 женщин. Не ко мне, конечно, даже по здоровью не вытянул бы, но только для того, чтобы я позвонил в роту и вызвал любимого. И вот, пока они ждут прихода своих избранников, я читаю им стихи и какие-то тексты из Библии. Дескать, да как вы можете? Ну, и все в том же роде. Дурак был, одним словом. Нет, чтобы воспользоваться ситуацией и… Моралист.

 

Странно было еще и то, что многие барышни на меня заглядывались. Я, как сказала одна, их возбуждал. Вы представляете себе ситуацию? Напротив барышень расположился солдат, у которого член стоит колом, а  он читает стихи. А после их ухода со своими кавалерами, занимается онанизмом, на грани припадка. Я такую ситуацию не могу и не хочу себе представить. Просто помню.

 

Как и тот случай, когда на КПП вдруг пожаловал прапорщик Покрышка. Я заметил его уже метрах в пятидесяти. Трем барышням, которые вместе со мной коротали время, в ожидании своих кавалеров, убежать уже было некуда. Что я делаю? Во-первых – выкручиваю лампочку. Во-вторых – без лишних объяснений заталкиваю барышень в шкаф. И сразу же после этого заходит Покрышка.

– Ты что делаешь, Кобец?

– Прапорщик Покрышка? Пью чай. – Говорю я, отрываясь от носика чайника. – Не хотите чайку?

– Нет, спасибо. У тебя все в порядке? – спрашивает он, не замечая в темноте нескольких бутылок водки и пива. – А почему света нет? – щелкает выключателем.

– Да уже часов с семи нет. И дежурному по заводу звонил и в городскую службу – все без толку. Никто ничего не знает.

– Ладно. Пойду завод проверю.

 

Что в армии пили? Лично я пил, в основном, водку. Но не отказывался от вина, вермута, от пива и спирта. Другие предпочитали иметь более разнообразный выбор. Одеколон, дезодорант, клей БФ и сапожный крем – все это употребляли в качестве алкоголя. Что называется «дешево и сердито». К примеру – сапожный крем употребляли так. Нужно намазать на хлеб и положить на батарею. Когда подсохнет – можно откушать и «забалдеть». Омерзительно.

 

От всей армии осталось одно светлое воспоминание. Когда меня приняли за эстонца. В тот день был в увольнительной. Я в чистые «самоволки» никогда не ходил. Предпочитал договариваться. К тому же – товарищ работал секретарем начальника штаба. Поэтому у меня всегда были бланки на увольнительные. И вот прогуливался я однажды в Старом Городе, любовался средневековой архитектурой и колбасой в магазинах. Выкурил сигарету, а окурок выбросил в урну.

Только собирался двигаться дальше, а меня окликают по эстонски. Спрашивают о чем-то.  Поворачиваюсь. Увидев мою славянскую рожу, смутились:

– Ой, а мы думали, что вы эстонец. Сигарету выбросили в урну. Извините.

– Ничего, бывает.

 

А уходил из армии я в числе первых. Полковник Егоров выполнил свое обещание. За аккордное задание. Я рассказывал. Вышел из части в гражданской одежде, повернулся к воротам, да и плюнул на эти красные звезды, которые принесли мне столько «радостей». Впрочем, все это сплошные эмоции и детство. И мелодрама, со всех восьми сторон.

Ничего, бывает.

 

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.