В жизни, как правило, все происходит наоборот. Вадим отдавал предпочтение жгучим брюнеткам, с продолговатым, даже удлинённым лицом и прямым носом. Женился на русоголовой студентке с круглым личиком и слегка курносой. Почему обратил на нее внимание? Из-за сплетен. В институте все верили: Наталью совратил сын крупного чиновника – путейца, у которого, в силу служебного положения и принадлежности к мощному железнодорожному узлу, имелся личный вагон-кабинет, а также двухэтажная квартира – коттедж. Совпадение, по сплетням, было только одно: две студентки – землячки, действительно, поехали в машине сына хозяйственника на каникулы, по пути они должны были выйти в своём посёлке, но домой не пришли.

Не приехали они и на второй день. Через друзей в МВД родители Натальи подняла такую бучу, что перепуганный чиновник лично привез девушек в семьи. Некоторые подробности истории стали известны только после каникул, когда в начале сентября второкурсники собрались на маленький сабантуй. Подвыпившие девушки обсуждали пикантное происшествие. Натальи в компании не было. Ее землячка, яркая брюнетка с развитым телом, хохоча и жеманничая, порциями выдавала кое-какие подробности «загула» на шикарной даче на озере. То, что у нее концы с концами не сходятся, заметили все – и трезвые, и пьяные. Но молчали, хихикали над Натальей-тихоней.

Вадиму не нравилась эта история изначально: в отсутствии человека, тем более, девушки… “Кошмар какой-то, – думал он, – на фига припёрся я сюда…” Хотя пригласили его в компанию сразу несколько знакомых подружек. Он в очередной раз пошел покурить на лестничную площадку студенческого общежития. Брюнетка, явно захмелев, шла рядом. Пару раз оперлась на его руку, поглядывала из-под чёлки на высокого, крепкого, с большими серыми глазами второкурсника с соседнего факультета.

Вадим что-то пустяшное сказал студентке, та с желанием включилась в разговор, попросила вторую сигарету.

– Ты в норме? – спросил Вадим.

– Я всегда в норме… Что считать нормой? То, что ты не обращаешь на меня внимания, – это не норма. В то же время, не пропускаешь ни одной свободной девушки, чтобы не научить ее жизни, – это норма. Я тоже хочу быть в твоей норме…

…Они лежали на сдвинутых кроватях в пустующей комнате общежития, курили, перебрасывались фразами. Вадим мог уснуть, уже чувствовал приближение этого сладкого мгновения. Но, чтобы не молчать, для приличия задал вопрос:

– А что случилось с вами перед каникулами?

Брюнетка заговорила без желания:

– Один сопляк увез нас на озеро, увлеклась я, забыла, что со мной девочка – несмышленыш, два дня пролетели с ним и его дружками, как один миг… В итоге – скандал. Мне–то ничего, предки привыкли к моим закидонам. А вот с Наташкой – беда. Отец-юрист, родственник – большой начальник в партии. А главное, Натка стала, словно замороженная, оцепенела, что ли. И что я ни говорю, ни объясняю, что с ней ничего не произошло, что всё это – нормально, она не хочет ни слышать, ни понимать…

Так к Вадиму пришла информация о студентке из маленького посёлка. Он видел Наталью в буфете, на спецсеминарах, когда соединяли 3-4 группы в одной аудитории. Они не здоровались, не были знакомы. Но он составил для себя портрет девочки – мышки с недоразвитой грудью, миниатюрными руками, курносым носиком и при этом с огромными и невероятно добрыми лучистыми янтарём глазами. И даже с некоторым восхищением выделил, что у неё прекрасно развиты бедра и ноги. Парень, познавший ни одну местную красавицу, удивлялся: как это детское до пояса тело может сосуществовать буквально с точеными ногами зрелой женщины…

Бежали дни, недели отсчитывали время. Накануне октябрьских праздников Вадим попал в студенческую компанию, где за столом прямо перед ним сидела Наташа. «Боже, – подумал он, – до чего же она девочка, просто подросток, если не смотреть под стол…» Справа от него уселся студент с выразительной кличкой Битюг, грубый и сильный самец из моряков-подводников, который пил спирт, не разбавляя водой. Слово за слово, разговорились, увидел тот, что Вадим пару раз задержал взгляд на Наталье, сказал, ухмыляясь:

– На даче у Крикуна хором ее поимели. А она еще и подмахивала. Хочешь? – он всем своим видом выразил полное расположение к Вадиму. – Бери. А то я займусь…

Наталья бросила взгляд на Вадима и, встретившись с его глазами, сразу опустила голову, посидела так минуту, встала, стала пробираться к выходу. Битюг не видел этой сцены, с кем-то говорил, забыв о соседе. А тот потерял на минуту покой: что это с девчонкой, неужели слышала Битюга? Он вдруг против своей воли стал продираться сквозь часто расставленные стулья и табуретки к выходу и, не понимая, что будет делать дальше, пошел за ней. Она свернула в холл, подошла к окну и закрылась ладонями, худые плечики вздрагивали. Вадим не мог вынести этой картины, отжал её ладошки от лица и вложил в них клетчатый платок, пахнущий одеколоном «Шипр».

– Не надо, – тихо, тише шепота, сказала девушка. – Извините, я забыла платок. Сейчас пройдет…

– Что вы! Не надо так реагировать… – Вадим понял, она слышала Битюга. – Это ваша дело, ваша жизнь. Она никого не касается…

– Она касается меня, родителей… Надо уходить… Больше я не вынесу этого…

Вадим неосознанно взял лицо девушки в руки, поднял чуточку вверх подбородок и стал осторожно целовать лоб, глаза, потухшие, но до сих пор излучающие доброту. Маленький носик покраснел, разбух, губы – соленые, невероятно сочные и податливые. Они слабо ответили Вадиму, чуточку обожгли его, потом слегка раздвинулись, пропустили язык мужчины внутрь рта. Закрыв глаза, она словно утонула в его ласках. Это опьянение длилось несколько минут.

– Идём отсюда… – хриплым голосом сказал Вадим. – Я провожу вас. Меня зовут Вадим…

– Я знаю…

– Откуда?

– Вас все знают…

– Что мне с вами делать?

– Я дойду сама…

– Господибожемой, вам сколько лет-то?

– Девятнадцатый…

Он ничего не мог с собой поделать: снова и снова целовал ее лицо, видел и чувствовал, как у нее замирает и останавливается дыхание. Они, словно во сне, добрели до комнаты, она открыла дверь, вошла первая и сразу сказала:

– Мне завтра сдавать коллоквиум… Спасибо, что проводили…

– Мы пойдём гулять, – сказал Вадим и, незаметно для себя, перешел на «ты», – все равно бы час-два ты убила на эти посиделки. Поедим. Точно, идём в кафе…

– Смешной вы… Над вами будут смеяться, – опять едва слышно сказала Наталья, улыбнулась.

Он снова прижал ее к себе, стараясь обнять так, чтобы не оставалось ни сантиметра незащищенного пространства. Его руки неожиданно упали на ягодицы Натальи. Она молчала, не вывернулась, только заметно напряглась. «Боже, я пропал, – подумал Вадим. – Как они хороши…»

Он немного отстранился от девушки, смотрел ей в глаза: в них не было ни страсти, ни огня, ни испуга. Лишь какая-то не совсем понятная мольба: «Не уходи, не бросай…»

– Ты этого хочешь? – спросил Вадим, испугавшись своего голоса.

– Пусть лучше будешь ты… Не жалей меня… Не надо, это неприятно… Так будет, по крайней мере, честно… По отношению ко мне.

…Лицо Натальи исказилось от боли. Лёжа на подушке, она широко раскрытыми глазами смотрела на Вадима.

– А как же сплетни, дача на озере, эти козлы… Ты же девчонка?!

– Кому и что надо доказывать? Вот, тебе, да, для меня важно. Хотя, наверное, и это ни к чему…

Вадим подложил руку ей под голову, развернул к себе и стал целовать половину лица: краешки губ, щеку, нос, лоб. Он приговаривал:

– Всё нормально, Нат. У нас всё еще впереди…

 

***

Ему приснился сон: будто живёт он с совсем еще молодой женой в какой-то громадной коммунальной квартире, где посредине кухни стоят две пивные бочки вместо обеденного стола. На досках, закрывающих выбитые днища, тарелки, кружки, лежат недоеденные куски хлеба и холодная, скользкая на вид, картошка в мундире. Воды, пива или водки не видно. Вадиму страшно хочется пить. Он переворачивает кружки, ищет воду, но тщетно. Бежит к крану, быстро открывает его. Пусто, вода не течёт.

Выскакивает в коридор, следующая дверь ведет в ванную, резко дергает ее на себя и видит: на него буквально выливается поток чистой питьевой воды. Наташа, жена, стоит, как в отпуске на юге, в легком ситцевом платье, белом в коричневый горошек, концы его заткнуты за мини-трусики. Они резко выделяются на фоне загорелых длинных ног с аккуратными коленками и тонкими лодыжками. Глаз невозможно оторвать от этой картины. В руках у жены тряпка, она только что пыталась удержать воду.

– Господибожемой! Как я тебя люблю все эти 20 лет… – говорит муж.

– И я тебя люблю с самого своего рождения. Я тебя ждала всегда, как только стала помнить себя…

– А почему мы разные, почему ты молодая, а я – другой? Такой старый… И все зовут меня Вадим Сергеич…

– Потому что… Тебя ждут тяжёлые времена…

…Натальи в кровати не оказалось, спальня сыновей пустовала: дед с бабушкой оставили их у себя в городе. Вадим Сергеевич поправил пижаму, стал спускаться с лестницы. На кухне у плиты стояла Наталья. Он подошёл незаметно, обнял её за талию, прижался губами к шее.

– Ты зачем встал? Ты не понял до конца, что с сердцем шутить нельзя…

– Меня увезут в больницу… – жена оборвала его на полуслове, зажав рот ладошкой.

Вадим Сергеевич засмотрелся на Наталью: смуглая после летнего загара кожа, немного обветренная на скулах, глаза с возрастом стали уже, выразительнее, что-то монгольское пробивалось в их удлиненности, будто они понемногу уходят к височным долям, к маленьким тонким раковинам ушей. Янтарное тепло, струившееся из глаз, оставалось неизменным.

Вадим Сергеевич обнял Наталью, стал целовать глаза, губы, гладить плечи, спину, опускаясь рукой все ниже, до поясницы, до тугих ягодиц, и понял: жена – без трусиков. Он чувствует, как она дрожит, прильнула к нему, только голову подняла, смотрит в глаза: «Да, больница будет… Мы дали согласие на госпитализацию…”

– Я так тебя люблю, что плакать хочется… – через какое-то время сказал Вадим.

– И я тоже… Я так волнуюсь, мне так страшно, места себе не нахожу.

…Вадим Сергеевич обессиленный присел на выступ в дверях душевой кабины. Жена скомандовала:

– В душ… Тебя, действительно, надо собрать в больницу… Надо всё проверить на стационаре…

Он устроился под душем, вода освежила, почувствовал прилив новых сил. Но небольшая тяжесть в груди оставалась, почему-то не отступала, не проходило першение в горле. Обычно такое состояние исчезало в течение двух-трех минут. Он насухо, специально не спеша, вытерся полотенцем, причесался. Халат запахнул, не подвязывая поясом.

– Вот возьми спортивный костюм, – сказала Наташа, складывая какое-то белье, рубашки, трусы, носки в объемную сумку. – Мыло, бритвенный прибор, книгу положишь сам… Я должна еще покормить тебя.

Ему показалось, что до жены только сейчас дошло: к ним специально в выходной день едет скорая и его увезут в больницу. Она выпрямилась, опустила руки, ресницы ее задрожали, из глаз потекли слезы.

– Ма, ну, полно, – успокаивал он ее. – Береги себя, держись с ребятами, будьте вместе. А я все выдержу ради вас… Стенокардия, даже напряжённая, ещё не приговор.

Он присел на край широкого дивана, распахнул халат, уперся руками в мягкое поролоновое покрытие, сказал:

– Наташа, мне что-то плохо…

Жена бросила собирать сумку, наклонилась к нему, потрогала губами лоб. Он молча показал глазами на середину груди, в то место, где накапливалась глупая боль.

– Щас, минутку, я принесу нитроглицерин…

Вадим Сергеевич, продолжая сидеть на диване, надел новые трусы, футболку, аккуратно, чтобы не дергать себя, влез в просторный тренировочный костюм, но надеть носки сил не хватило. Он повалился на спину, отталкиваясь пятками, стал потихоньку ползти наискосок к валику.

– У тебя раньше было такое? – спросила жена, вбегая в комнату.

Она достала из кармана белый с красными боками флакончик, заставила мужа открыть рот и брызнула жидкостью прямо под язык.

– Лежи тихо, я рядом, буду собирать сумку…

Им показалось, что раздались два гудка из машины, Наталья заметалась по залу.

– Встреть врачей… Они уже во дворе.

…Вадим Сергеевич видит большую комнату со стенами, уходящими в никуда, с развешенными на веревках простынями, желтыми от мочи и стирок, с бурыми пятнами, видимо, от крови, с кроватью, застеленной огромной, как парашют, белой шелковой тканью. На подушке лежит маленький человечек, его левая рука покоится на сердце, правая – приютилась на краю кровати. Вадим Сергеевич приближается к лицу человека, оно становится большим, красивым, с прямым носом, ровными пепельными губами, резко обозначенными залысинами на фоне иссиня-черных волос…

– Папа, папка, – шепчет Вадим Сергеевич, – ты умер… Я никогда не помнил твоего лица…

Отец улыбается серыми глазами, нежность лучится из них так сильно, что Вадим Сергеевич заплакал:

– Почему… серые… глаза, папа? – всхлипывает он, словно мальчик. – Почему ты молчишь? Ты меня ждешь? Скажи мне, как там? А мальчики мои, как тогда будут? Хватит, пап, того, что я без тебя всю жизнь… Мне нельзя туда, па…

Отец стал уменьшаться, и теперь уже улыбались не только глаза, пепельные губы раскрылись в улыбке. Он уплывал на огромном шелковом парашюте. Рука его, лежащая на груди, дернулась, сползла вниз. Сыну показалось, отец что-то говорит, но слов он не разобрал…

 

***

Высокий и худой врач в синей шапочке срочно подключает дефибриллятор, второй – в затенённых очках, маленький и квадратный, рвёт футболку на груди Вадима Сергеевича…