Она лежала, на покрывале, которое постелила поверх крупной гальки. Море шумно набегало на берег, фыркая и отплёвываясь, как непослушный мастифф. Солнце стояло в зените, ослепительной белой точкой. Поднять глаза было невозможно.

Далеко-далеко на горизонте виднелся корабль; он почти сливался с пеной облаков, которые клубились в том месте, где море и небо нежно касались в зыбкой лазурной линии космогонического поцелуя.  Волны блестели, словно сотни маленьких игривых зеркал.

Берег был пустынным. Здесь, в Орджоникидзе, крохотном курортном городке на берегу Крымского полуострова, полным-полно таким уютных пляжей – огороженных невысокими холмами, скалами и зарослями каких-то южных кустарников.

Собственно, тот пляжик, на котором обустроились мы, с одной стороны окружён скалистой грядой, вдающейся в море и рассыпающейся в волнах на несколько больших, вальяжных валунов (их облюбовали чайки), а с другой – его обступили высокие песчаные обрывы, полностью скрывающие от наших глаз дорогу и киоски.

Погода выдалась отличной, на небе ни облачка, если не считать тонких, кисейных мазков, которые словно нанесла рука подвыпившего художника: небесный импрессионист начал свою работу, да так и не закончил, оставив чашку небес пустынной и полной васильковой глубины.

Море на пляжах Орджоникидзе удивительно прозрачное, особенно здесь, на восточной стороне: мелкое, оно какого-то удивительного хризолитового оттенка, а если в него войти – то парная, тёплая вода окутывает твои ноги, а ступни ощущают раковины и камни, мохнатые водоросли и песок.

Миниатюрный рай земной.

Нет, пожалуй, нет таких слов, чтобы описать блаженство этого тихого дня…

Марго дремлет, заласканная и убаюканная медовой карамелью полуденной жары, а я смотрю на неё. Лицо Риты закрыто большой белой панамой, грудь тихонько вздымается и опускается. Солнце горячими белыми отблесками превращает гальку вокруг в расплавленное золото, дыхание ветра кажется нежными поцелуями прохлады. Солнечная карамель ложиться на северянку – мазок за мазком, словно ореховая паста, покрывая тело густым бронзовым загаром, подсвеченным изнутри. Если присмотреться, то кажется, будто под кожей сотни золотых икринок.

Рядом лежит расстёгнутая юбка и кремовая блузка; на Марго тигриной расцветки лиф и трусики того же цвета: белые и коричневые узоры; вкрапления пастельно-розового и салатово-зелёного. В аккуратном маленьком пупке поблёскивает топазовая капелька света – пирсинг.

Лифчик расстёгнут; одно неловкое движение, и он не будет прикрывать маленькие холмики груди. Мне безумно хочется её погладить, и я касаюсь колена, нагретого лучами светила. Она вздрагивает, но не протестует; пальцы скользят по гладкому шелковистому бедру, впитывая жар согревшейся кожи, и, наконец, касаются ткани тигриной расцветки.

Я наклоняюсь, и целую её в животик: мягкий, слегка подрагивающий; целую её вокруг пирсинга… она прерывисто дышит.

Мы познакомились в Минске.

Я работаю в одном биологическом институте, а она в другом; я показывал ей препараты под микроскопом, а она смеялась, и стояла так близко, близко – её грудь, маленькая, нежная упругая, касалась моего плеча, и я ощущал это вздрагивающее прикосновение пружинистой юной плоти.

Потом мы сидели в одном кабинете; «Саша, ну не смотри туда!» – заливается краской и поспешно перекрещивает длинные красивые ноги; приветственные объятия, когда сжимаешь гибкое, податливое, тугое тело; я провожал Риту до зала ожидания, и моя рука лежала на её талии, а её – на моей. «Теперь нам сюда» – и пальцы переплелись, словно на мгновение вздрогнув от удара тока; ещё увидимся; ещё увидимся – и касание мягких, по-карамельному сладких губ. Огромные мерцающие глаза: чуть миндалевидные и полные лукавой, как у кошки; «Я так рада тебя видеть» – и крепкие объятия, настолько крепкие, что я слышу, как дрожит её тело, и снова поцелуй.

«Саша, а давай съездим на конференцию, вместе?»

Поезд, верхняя полка, где я любуюсь очертаниями её крепких ладных бёдер; шутливая болтовня, не вполне приличные рассказы, румянец; густые длинные ресницы, подведённые тушью, и чувственные губы, блестящие от помады.

«Возьмём один номер для экономии, или два?»

Босоножки на каблуках, пёстрые лёгкие платьица, через которые просвечивается силуэт и можно даже полюбоваться фасоном нижнего белья; смех, улыбки, густые изумрудные тени под глазами, кокетливые сумочки, огромные солнечные очки.

«Я первая в душ; не смотри, я переодеваюсь».

Огромные платаны с белой корой; посадки винограда на склонах горы.

И, наконец, пляж.

Трусики липнут к телу, обрисовывая очертания бёдер слишком хорошо. Вода высыхает на теле россыпью ослепительно горящих алмазов, словно миллионами призм. Моя ладонь, мои пальцы касаются сладко подрагивающего тела, такого горячего, словно раскалённого изнутри.

«Саш, может, не надо», — тихонько шепчет она.

Но я не могу остановиться, не хочу.

На пляже пусто, последняя парочка ушла, устрашившись знойного послеобеденного солнца. За кустами и песчаными обрывами не видно дороги и людей, хотя я помню – там стоят машины, продажа мёда, лоток с сувенирами. И шума – здесь нет никакого шума: лишь изредка покрикивающие чайки, ропот волн, и ветер, что посвистывает в камнях. Сердце бьётся так, что, кажется, оно готово пробить грудную клетку: удар, удар, и ещё удар.

Лицо Риты закрыто панамой, и я не вижу её глаз.

Но мне почему-то кажется – они закрыты.

Я провожу пальцем там, где ткань пляжных трусиков касается голой кожи, чуть ниже животика, но ещё не касаясь запретной зоны. Её ноги вздрагивают. Я наклоняюсь и целую её бедро, и не могу остановиться.

Мои пальцы медленно, щекочущими движениями, пробегают от колена к бедру, ласкают животик, поглаживая его мягко и уверенно, словно массажист, что наносит крем. Между прочим, это идея. Я беру немного крема и выдавливаю его на ладонь. Касаюсь её сухого бедра.

«Холодно», — вздрагивает она.

И ещё немного – на животик.

«Чтоб ты не сгорела», — тихо говорю я.

Ласкающими, круговыми движениями провожу по ножкам. С внешней и внутренней стороны бедра, раздвигая их: ведь иначе не нанести крем ровно. Слегка массирую. Мне кажется, или её дыхание стало более порывистым?

«Саш, ну хватит…»

И ещё немного крема на животик.

Здесь я действую нежно, касания пальцев – почти как порхания бабочки, вверх: до двух мягких холмиков, сокрытых топом и вниз – до верхнего края кокетливых пляжных трусиков. Вокруг поблёскивающей слезинки в пупке – и, не удержавшись, опять целую её. Я знаю, неприлично туда смотреть, но мой взгляд невольно останавливается на холмике, затянутом эластичной тканью, между длинных волшебных ножек; облизывая сухие губы, я с усилием отвожу взгляд.

Так хочется коснуться его поцелуем, и приласкать.

Боже, о чём я думаю.

Её пальцы на гальке, подрагивают, мои ладони на её тёплых бёдрах. Тело, смазанное кремом, блестит. Я молча поднимаю и откладываю в сторону её панамку. Что ж, я был не прав: её глаза, огромные и магнетические, как две полные луны, смотрят на меня. Немножко с испугом, немножко с осуждением, немного… я не знаю.

Пухлые губы чуть приоткрыты, будто в ожидании.

Она в моих объятиях, лишь в крохотных полосках ткани. Оттолкнёт или поцелует, позволит снять расстёгнутый топ и коснуться подрагивающей тёплой запретной плоти?

Я не знаю.

В конце концов, рано или поздно нужно рисковать.

И я наклоняюсь, чтобы поцеловать её в губы.