Я вспомнил, как он впервые появился в нашем доме в начале Апреля 1972 года. В тот год весна выдалась ранняя: стояли тёплые дни, и только весенний ветер ещё отдавал прохладой, и ещё не было устоявшегося тёплого воздуха. Я увидел его в окне из комнаты, самой крайней в нашем полуподвальном доме. Наш дом был двухэтажным, и мы жили в нижнем этаже этого дома. Когда то здесь жил Румынский боярин, и нижний этаж, где находилась наша квартира, являлась конюшней, и стараниями моего отца эта конюшня была переделана под жилое помещение. Позже мой отец пристроил и кухню, и эта пристройка обошлась моему отцу двухсторонней грыжей.
Я увидел в окне молодого невысокого мужчину. Он был одет в серое, вернее тёмно-серое пальто, и на его голове красовался чёрный котелок модели « Миша Япончик». Лицом он был похож на молодого Льва Толстого, только без бороды. Он весело улыбнулся и показал мне руками, что бы я открыл окно.
Подоконник этого окна находился на уровне моих плеч, и мне пришлось придвинуть стул. Я влез на стул и открыл окно. В лицо мне ударил прохладный весенний воздух и я, поёжившись после полуподвального тепла с запахом сырости (запахом моего детства) я спросил у этого странного мужчины: — Вы кого- то ищите?
— Привет,— коротко сказал моложавый мужчина с широким носом на лице под котелком,— меня зовут Иваном. Я Иван Чернов.
— Мне это имя ни о чём не говорит,— ответил я, стоя на шатком стуле.— Вы зайдите в дом.
— Я в дом заходить не буду. У меня очень немного времени. Я заехал за тобой буквально на несколько минут. Познакомиться. Я, очень наслышан о тебе, и поэтому хочу забрать тебя с женой на короткую прогулку.
— Куда?— спросил я, не совсем понимая, что происходит.
— На Днестр,— категорично заявил Чернов.— Я покажу тебе с женой реку.— Он засмеялся, и смех у него был весёлый и заразительный.— Я покажу, как по Днестру идёт лёд. На реке ледоход. Днестр растаял.
— У меня несколько иные планы на сегодняшний день, я не собирался ехать на Днестр, и смотреть, как по нему плывёт лёд.
Иван расстегнул пуговицы тёмно-серого пальто, и я увидел, что большой палец правой руки у него приплюснут, и пальто не новое, но тщательно ухоженное.
— Я на машине,— Иван снова рассмеялся и распахнул пальто, показывая мне серый костюм.— Мы только съездим на реку, и я привезу вас назад. Я привезу вас домой, или куда вы скажите.
— Я сейчас,— коротко ответил я и закрыл окно.
В соседней комнате спала моя жена, и я прошёл через её комнату, не разбудив её. Я прошёл ещё через одну комнату, в которой когда-то жили лошади, а теперь она являлась нашей гостиной, и из которой дверь вела на улицу. Я прошёл сквозь гостиную и подумал о том славном времени, когда здесь жили лошади. Я открыл ещё одну дверь в кухню, которую пристроил мой отец, и которая находилась на земле, и окно кухни выходило в маленький палисадник, уже свободный от снега. Я открыл дверь на улицу и попросил Чернова зайти на кухню. Иван вошёл в кухню и снова рассмеялся, и сказал:
— Нет! В такой день находится в доме просто преступление.
— У нас вечером концерт,— сказал я,— мы отдыхаем перед работой.
— Поехали, поехали,— заторопился Иван,— подышим свежим воздухом, и посмотрим на реку. Мы через час уже будем на Днестре. Вот!— эту приставку (Вот) Чернов употреблял в конце каждого предложения, и необходимо было время, что бы привыкнуть к такой манере его изъяснения. Сначала, звучал смех, затем следовало предложение, и в конце произносилась приставка (Вот).
— Ты кто?— снова спросил я.
— Я трубач. Я играю на трубе. Я руковожу в одной строительной конторе самодеятельным оркестром. Мне о тебе рассказывал Виталик Профессор. Он в моём оркестре играет на электрооргане. Вот! Кстати он и руководит оркестром, а я всё свободное время нахожусь на Днестре, где ловлю рыбу. Но это летом, а осенью и весной я играю на свадьбах. У меня обширная клиентура.
Я хочу сейчас отвлечься от моих воспоминаний, ведь сейчас уже 2011 год, и когда память возвращает меня в то далёкое время, то не совсем верится, что уже минуло с тех пор больше 40 лет. Мне просто не верится, что я жил в то Брежневское время, и мы говорили « Прошла весна, пройдёт и лето, спасибо партии за это». Но в тот год весна только начиналась, и я оставил Ивана Чернова на ступеньках нашей полуподвальной квартиры; а я пошёл будить свою жену Галину, с которой мы через несколько лет расстались. Через сорок минут мы выехали из Кишинёва и поехали в посёлок Ваду-луй- воды по старой дороге, по маршруту 30 автобуса. Дорога была извилистая, и в одном месте, перед спуском к селу Чернов, показывая на высокий срез дороги, сказал: «Старики говорят, что здесь раньше проходило русло реки. Я верю в это. Раньше Днестр был могучей рекой. Вот!».
Перед поворотом на Ваду-луй-Воды Иван остановил свой тёмно красный « Жигули» у ворот какого-то дома и не извинившись, и не сказав нам с женой не слова, ушёл к дому. Впрочем, он скоро вернулся, и мы поехали дальше. Мы с женой сидели на заднем сидении автомобиля. В салоне распространился запах вина. Поймав в зеркале заднего вида мой недоумённый взгляд, Иван коротко сказал: « Мне вино не понравилось. Купим у учителя, в Ваду-луй-водах. Вот».
— Он нас убьёт, — сказала моя жена.— Сегодня концерт пройдёт без нашего в нём участия.
— Галина не волнуйтесь,— засмеялся Иван,— мы поедем назад другой дорогой. Короткой. На той дороге нет гаишников. Мы заедем в город со стороны Чекан. У меня все милиционеры мои друзья.
Машина осторожно свернула к « Кемпингу» и остановилась у ворот « Кемпинга», напротив огороженной забором танцевальной площадки. В конце танцевальной площадки была видна эстрада для музыкантов, построенная в форме ракушки; а перед входом на танцевальный олимп был лес, и лес тянулся вдоль реки до пляжа, до конца самих Ваду-луй-вод. В двадцати метрах от ворот начинался обрыв к реке, и подойдя к самому краю обрыва, я увидел неумело сделанные ступеньки, ведущие к воде. Но вода была высокая, и половина ступенек была затоплена. Вода в реке была тёмно коричневого цвета.
— Тебе не холодно?— спросил я жену.
Галина подняла воротник плаща, зябка пожимая плечами под пронзительным весенним ветром, дующим со стороны реки. По реке двигались льдины, но почему-то много треснутого льда было у противоположного берега, и вся эта масса воды и льда медленно уходила вправо по течению реки. Небо было в серых облаках: рваных и быстрых, и эти низкие облака тоже двигались над рекой, как бы сопровождая и рассматривая сверху ледоход. Нет! Весны ещё не было. И тепла не было.
— Надо выпить, — предложил я.— Меня уже пробрал ветер до костей.
— На пляже есть « Кафе», и мы сможем там выпить. Вот! Я оставлю машину здесь у
ворот « Кемпинга», а мы пройдём через лес, вдоль реки до самого пляжа. Это не далеко. Вы будете ждать меня потом в « Кафе», а я вернусь за машиной и приеду за вами. А сейчас я покажу вам, как надо забрасывать донку с двух пальцев на сто метров,— Иван достал из багажника машины катушку с леской, и, не снимая пальто, стал быстро раскручивать катушку. Он размотал всю леску, которая кольцами лежала на земле. — Отойди женщина в сторону,— приказал он Галине.
Затем он подошёл ко мне и протянул мне « Невскую» катушку, приделанную к металлическому штырю, и сказал: « Держи крепко». Он отошёл от меня метров на пять. Затем он продел два пальца в петлю миллиметровой лески, к которой на самом конце было привязано круглое грузило, формой как донышко стакана, и, размахнувшись, сделал несколько круговых движений рукой над головой, резко выбросил руку вверх, и, леска со свистом ушла в небо, в мелкие серые облака. Я ощутил толчок, рывок, но катушку в руке удержал. Это был классный заброс: все сто метров лески улетели в реку.
— Так далеко забрасывать надо не всегда, достаточно бросать и на сорок метров. Вот!
Рыба находится летом у берега, я ловлю рыбу в этом заливчике,— он показал рукой вправо, там река делала незаметный поворот.
Мы пошли по асфальтированной дороге к лесу, ещё не убранному зеленью; сквозь голый лес было видно далеко вперёд: потом асфальтированная дорога закончилась и жена взяла меня под руку. В лесу пахло растаявшим снегом, а деревья были отчётливо и нереально освещены светом, падавшим сверху, светом, пропущенным сквозь серые весенние облака. Этот свет отличался яркостью; но возможно эта яркость дня была и от близости реки: река отсвечивала свет и проектировала его на лес. В лесу было прохладно. Мы шли по дороге вдоль реки, и дальше стояли большие деревья, покрытые мокрой корой цвета стали. Мокрая кора деревьев ярко блестела в свете дня. Природа ещё не проснулась, но у меня в душе шевельнулось радостное чувство; такое чувство бывает иногда по утрам, когда проснувшись, ты знаешь, что тебя ждёт в этот день радость и удача. Мы шли через лес, и я понимал, что зима ушла безвозвратно, и впереди весна и будет много тепла и зелени. Иван Чернов ждал нас у кафе, пока мы шли через волшебный лес: он приехал на своей красной цыганской машине, и стоял, держа в руке трубу.
— Я сыграю для вас и для моей любимой реки эту мелодию,— сказал Чернов.
Он поднял трубу, облизнул губы, и, приставив мундштук, стал играть «Summertime» композитора Джорджа Гершвина. Играл он хорошо. Труба красиво звучала на берегу реки. Я раньше слышал эту пьесу в исполнении дуэта: « Ella Fitzgerald —Louis Armstrong». Иван Чернов был похож лицом на Луиса Армстронга, только он был чуть светлее. Он закончил пьесу, и улыбнулся нам. Мы пошли завтракать в кафе.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Я встретился с Черновым через несколько лет. Перед гастрольной поездкой в Крым, на фестиваль «Крымские зори» у нас образовался маленький отпуск. Я решил отдохнуть: провести две недели своего отпуска в Ваду-луй-Водах. Я приехал в Ваду-луй-Воды ранним утром на такси. Машина довезла меня до ворот кемпинга. Я нашёл директора «Кемпинга», и договорился с ним о цене моего двухнедельного пребывания на берегу Днестра. При «Кемпинге» была столовая, где очень прилично кормили. Вечером можно было уютно и душевно посидеть на веранде, где дядя Вася готовил изумительные шашлыки, и в те годы никому и в голову не могло прийти усомниться в качестве Молдавских вин и коньяков. В те годы половина мужского населения города Кишинёва познакомилась с будущими своими жёнами именно в Ваду-луй-Водах. С Галиной я расстался, и я был уверен в том, что эти две недели отпуска я проведу не один. Главное то, что у меня, была с собой приличная сумма денег. Ещё я помню, как на следующий день я познакомился с очаровательной девушкой на выходе её из душа. Она вышла из душевой кабины, блестя мокрыми волосами. Она была в длинном махровом халате. Халат был застёгнут на длинный ряд пуговиц от верха до низа. Я потом пошутил, когда расстегивал эти пуговицы:
— Мне легче будет научиться играть на баяне,— сказал я.
Потом в моём домике я вдыхал запах молодой женщины из России, которая лежала у меня на плече, и устало говорила: « Боже! Откуда ты взялся. Как снег на голову».
Света, так звали мою новую знакомую, была загоревшей блондинкой: она чудесно пахла солнцем, рекой и воздухом Ваду-луй-вод. Светлана провела уже неделю своего отпуска, и успела основательно загореть на пляже. Она приехала из Урала, из небольшого городка Златоуст. Светлана была очарована Молдавией, и тем мягким солнцем, светившим сквозь листву зелёных деревьев. Воздух в Ваду-луй-водах особенный. Этот воздух кружит голову: в Ваду-луй-водах можно не есть, и не пить, а только питаться этим целебным воздухом. Потом после обеда мы пошли на пляж, утомлённые бурной любовью, и мы шли по той же дороге, по которой я шёл несколько лет назад весной, и меня держала под руку моя первая жена Галина. Теперь я шёл с другой женщиной, и не о чём не хотел вспоминать. У меня был покой в душе, и мне было хорошо. Перед тем, как войти в лес, я увидел Ваню Чернова. Он был в шортах. Меня поразили его босые ноги: они были грязными и очень маленького размера, как у ребёнка. Чернов был пьян. Не так пьян, что бы маленькие ступни его ног не держали его в вертикальном положении, но пьян он был основательно.

— Галочка, здравствуй,— сказал он.
— Я не Галочка, я Светлана,— ответила моя девушка, успевшая сменить махровый халат, на ситцевое платье.
— Я не правильно запомнил имя,— сказал Чернов, — у меня плохая память на имена. Вот!
— Не только на имена, но и на лица,— ответил я.— Привет Ваня. Как жизнь цыганская?

— Мишто,— сказал Ваня,— я познакомлю вас с моей женой. Мы ловим рыбу. Я женат уже две недели.
— Мы идём на пляж, — запротестовала Светлана,— мы идём загорать.
— Только по стакану вина,— сказал Ваня Чернов,— выпьем за мою жену.
— Вино от учителя?— спросил я.
— Откуда ты знаешь?— изумился Чернов.
— У меня хорошая память.
Мы подошли к берегу реки, и я увидел лежащую на покрывале женщину. При нашем приближении она встала. Я увидел совершенно очаровательную женщину, лет тридцати, с пышными каштановыми волосами, и с дивными зелёными глазами. Она была в купальнике: я увидел её большую грудь, и пышные бёдра.
— Это Марина, моя жена,— сказал Ваня, покачиваясь из стороны в сторону.
— Очень приятно,— сказал я, и пожал протянутую женскую руку. Рукопожатие было мягким.— Вас можно поздравить с законным браком. Ваня наливай. Давай Света выпьем за здоровье молодых.
Вино, налитое из трёхлитровой банки было жёлтого цвета, как будто это вино настаивали на облепихе. Банка, из которой наливал вино Чернов, была грязная. Стеклянная банка была измазана землёй. Вино было с каким-то привкусом, как будто в этом вине растворили жёлтый пластилин. Я отпил глоток этого вина, и протянул гранёный стакан Светлане. У меня потом на пляже из-за этого выпитого глотка вина очень разболелась голова, пока я вечером за ужином не выпил изрядное количество коньяка.
— Марина, вы из России?— спросил я жену Чернова.
— Да!— ответила Марина.
Она смотрела на меня своими зелёными глазами. Она смотрела, как бы грея меня своим взглядом, и отвечала спокойно. Марина была трезвой.
— Марина, вы по профессии музыкант?— снова спросил я.
— Нет,— спокойно ответила она.— Я закончила в Ленинграде Университет. Я по образованию филолог.
Я, честно говоря, был поражён. Я в тот момент не мог себе представить, как могла эта женщина выйти замуж за Ивана Чернова, который в своей жизни не прочёл ни одной газеты. Что могло связывать эту женщину с цыганом Ваней, у которого школа сгорела во втором классе. « У Чернова наверно выдающиеся способности Казановы»— подумал я, и посмотрел на его шорты, но и там я ничего выдающегося не увидел. Чернов налил себе полный стакан жёлтого вина, цвета фурацилина, и залпом выпил его. Я стал прощаться.
— Нам пора на пляж,— сказал я.— Очень рад был знакомству.
Девушка Света улыбнулась, и поправила рукой светлые волосы.
— Мы пойдём,— сказала Света.
— В каком домике ты остановился?— спросил Чернов.
Я объяснил.
— Я вечером зайду,— сказал Ваня,— мы вечером уедем домой в Кишинёв.
— Ты поедешь в таком состоянии?— удивлённо спросил я,— ты что, на машине.
— Да! Машина стоит у Кемпинга. Я до вечера просплюсь. Я возвращаюсь в Кишинёв по дороге, где нет ментов. Я отвозил тебя с Галей по короткой дороге,— он показал рукой на Свету, в которой был зажат грязный стакан.— Ты что, забыл?
— Меня никто не возил по короткой дороге,— сказала Светлана.
— Мы пойдём,— сказал я.— Приятного вам отдыха.
На пляже Светлана спросила меня:
— Кто это был?
— Рыбак Ваня. Он играет на трубе.
— Я здесь уже неделю,— сказала Светлана,— и я ещё ни разу не видела его трезвым. Он приходит обедать в столовую, и набирает еду в котелок, очевидно для жены. Занятный тип.
— Я пойду купаться,— сказал я.
— Я с тобой.
Вода в реке была тёплая. Потом мы вернулись в « Кемпинг», и занимались любовью. Нам было хорошо. Потом приняв душ, мы пошли на ужин. Мы пили коньяк, и у меня перестала болеть голова. Через две недели, когда закончился мой отпуск, я уехал на гастроли в Крым. На фестиваль « Крымские зори».

Глава третья.
Я не встречал Ваню несколько лет. Я работал в Кишинёвской Филармонии, и моя жизнь была в сплошных разъездах. Я был в отличие от Вани Чернова как бы белым цыганом; я вёл кочевую жизнь, только без табора. С одной стороны мне такая жизнь нравилась: новые города, новые и всегда приятные знакомства в разных городах с новыми женщинами. Я работал в те годы в ансамбле « Контемпоранул». Я всё чаще стал задумываться над тем, что бы обосноваться дома, в Кишинёве. Вскоре мне такая возможность представилась: мне предложили место саксофониста в Оркестре Радио и Телевидения.
Я ухватился за эту возможность, как нищий за торбу и это предложение принял. Это был самый спокойный период в моей беспокойной жизни. Потом, когда рухнул железный занавес, я снова ударился в бега, как кролик из рекламы батареек; но я уже работал во Франции, Греции, и Германии. Это был уже другой мир, и я открыл для себя другую человеческую жизнь, когда все люди друг другу улыбаются, и вокруг тебя чистые города и улицы, и нет в глазах людей злобы и отчаяния. Это было всё гораздо позже. Работа в Оркестре Радио и Телевидения была интересной. Молодые композиторы приносили свои произведения; каждый день были новые ноты, и самое главное было то, что у меня были два выходных дня. Я был предоставлен сам себе, и мог в эти дни делать всё что угодно. Я мог целый день читать. Я мог уезжать на выходные или в отпуск за город, и никто не заставлял меня соблюдать план концертов, и нестись по жизни в новые и новые города. Вскоре на Оркестр выделили две машины « Лада-Самара». Я купил новую « Ладу 2108», бежевого цвета, и теперь моих новых подружек я возил в выходные дни за город, а летом мы ездили в Одессу. Это был спокойный период моей жизни, пока Горбачёв не начал мутить свою перестройку. Перестройка плавно переросла в перестрелку. Но это было потом. А тогда я вышел после работы. Мы заканчивали репетицию в 14.00. Было начало сентября. Стояла тёплая бессарабская осень, с изобилием фруктов, винограда, арбузов и дынь. У меня было хорошее настроение. Я радовался тому, что репетиция закончилась; я любил искусство, как эскимос скудное солнце. У меня в тот день было назначено свидание с женщиной, которой я был очень увлечён. Оркестр репетировал в здании клуба «Стяуа Рошие». Я вышел в фойе, и меня окликнул знакомый голос:
— Привет музыкант.
Я увидел Ваню Чернова: он был трезвый, и он приветливо улыбался.
— Привет Ваня,— сказал я,— почему ты здесь в городе, а не на берегу Днестра. Где твоя очаровательная жена?
— Она ещё в тот год сбежала от меня,— сказал Чернов.— У меня в тот год менты отобрали машину. Меня остановили на короткой дороге, и составили протокол. У меня отобрали права, но я продолжал ездить; потом когда меня поймали пьяным за рулём в очередной раз, мне угрожали тюрьмой. Вот! Цыган в тюрьме сидеть не будет. Я переоформил машину на мента, и он уплатил мне половину стоимости автомобиля.
— Крутой поворот событий,— сказал я.
— Я хотел пригласить тебя в гости,— сказал Ваня.— Я вчера поймал большого карпа, и я хочу приготовить мамалыгу с жареной рыбой.
— Что мы будем пить?
— Вино.
— Учительское?
— Это лучшее вино, какое можно купить в Ваду-луй-водах.
— Какой смысл привозить вино из Ваду-луй-вод,— сказал я,— если в Кишинёве можно купить водку.
— Вино из Ваду-луй-вод пахнет рекой,— сказал Чернов,— Вот!
— Уговорил,— сказал я,— только давай пригласим ещё пару музыкантов из оркестра. Так
будет веселее. Я куплю пару бутылок водки для нас. У меня от учительского вина сильно болит голова.
Иван Чернов жил на Чеканах, в девятиэтажном доме на пятом этаже. Дом стоял напротив остановки троллейбуса. Это была первая остановка после третьей городской больницы. Рядом был лес. Город разрастался в сторону Днестра. У городских властей одно время были даже проекты построить трамвайную линию в сторону Ваду-луй-вод. Ничего из этой затеи не получилось. А жаль. Мы приехали к дому Чернова на такси. Я купил водку, хлеб, сыр и яблоки. Я не был уверен в том, что смогу есть в чужой квартире, где не очень чисто. Чернов жил в однокомнатной квартире, с большой прихожей. Из кухни дверь вела на большой балкон. Сама комната была не большой. Это была удобная квартира для проживания одного или двух человек. Квартира Чернова поразила меня своей убогостью. В углу стоял старый гардероб, который опирался на пол тремя ножками, а вместо четвёртой ножки был кирпич. Роль подпорки исполнял красный и грязный кирпич. На окне занавесок не было. На подоконнике лежал испанско-русский разговорник. Книг в доме не было. Кухня была обставлена с большим вкусом. Вместо стола стоял большой ящик, причём, когда его принёс хозяин этого жилья, то он разобрал этот ящик. Потом он его снова собрал уже на кухне. Вместо стульев были тоже ящики, только поменьше. В углу стояла газовая плита. Чернов с гордостью показал на эту плиту. Плита называлась «Марина». В квартире у Чернова был телефон, и я позвонил своей знакомой. Сославшись на необходимость скорого свидания, я стал прощаться.
— У меня срочное дело. Проблема возникла внезапно,— сказал я,— мне необходимо срочно уехать.
Я понял, что пить, и тем более есть в этом доме не смогу. Я попрощался и ушёл. Больше я Чернова не видел. Цыган Ваня опускался и спивался с угрожающей быстротой. Несколько раз его забирали пьяного в полицию. Когда он отсидел 15 суток, кто- то из полицейских чинов понял, что Чернов живёт один, и у него нет родственников. Вначале полицейский начальник был ласков с Черновым, и уговорил его принять на квартиру его племянника, и при этом он обещал Чернову покровительство, и бесплатную выпивку. Потом квартиру тихо приватизировал племянник этого полицейского, и Ваня Чернов стал лишним в своей квартире. Его убили. Он умер в реанимации. Последнее, что он сказал, были слова «Меня били». Наступил новый век, новые рыночные отношения, со звериным оскалом, и даже климат изменился на нашей планете. У меня осталось в памяти только соло сыгранное на берегу Днестра. Звуки трубы растаяли в весеннем небе над рекой. Мне иногда хочется приехать на то же место, на пустынный пляж в Ваду-луй-водах, и сыграть там «Summertime», и выпить водки, поминаю Ваню, и сказать: «Быстро протекает наша жизнь, как и вода в реке. Не стоит нам расстраиваться и переживать по этому поводу. Будь здоров Ваня. Вот!»

6 Февраля. 2011 год. Кишинёв.