Ирвин Шоу сказал, что каждый человек должен прожить во Франции два года. Мне повезло, и я прожил в этой чудесной стране четыре года. Вернее будет написать, что я проработал четыре года во Французском цирке «Arlette Gruss» в качестве музыканта — саксофониста, скрипача и чёрнорабочего. Деньги в Европе даром не платят. У меня физическая работа всегда вызывала отвращение, а в цирке в обязанность музыкантов входило установка забора вокруг территории, довольно большой, на которой располагался сам цирк. После установки забора мы устанавливали фасад с воротами. Работа каторжная. Грузовик с ножками забора, медленно едет и один из музыкантов подаёт их вниз, и надо быть предельно внимательным, что бы эти ножки тебя не покалечили. Затем с этой грузовой машины разгружают секции забора на асфальт, и надо нагибаться и поднимать эти секции. Два человека на одну секцию занимаются монтажом. Через час такой работы болят руки, ноги и поясница. Потом трудная работа: установка фасада с центральными воротами. Десять музыкантов несут длинную балку, которую надо поднять и укрепить в асфальте длинными металлическими гвоздями. Затем надо установить и вторую балку. Металлические гвозди, так называемые флоки надо забивать кувалдой. Для меня это самое неприятное занятие. У меня во время этой процедуры двигаются мозги в голове. На самом верху этих ворот укреплены буквы с лампочками «ARLETTE GRUSS» и головная боль состоит в том, что эти лампочки часто перегорают, и их надо часто менять. Основной цвет цирковых машин тёмно бордовый. В этот же цвет и окрашены балки ворот. И только на другой день все музыканты монтируют сцену; эту гигантскую конструкцию собирают на земле, а потом рычагами поднимают вверх, на такую высоту, что бы под ней могли проходить слоны и жирафы. Только алкоголь снимал всю трудность и тяжесть этой работы. Из всего Оркестра не пил только Володя Прокопик, пианист из украинского города Черновцы. Я подружился с ним. В Июне у нас был отпуск, на три недели, и я уехал домой в Кишинёв. Летний сезон гастролей проходит по лазурному берегу. Ментон, Сан — Тропе, Тулон, Ницца: вот несколько городов из обширного списка летнего турне. Из Ментона я ездил на своей машине в Италию, в Сан—Ремо, где проходят всемирно известные фестивали эстрадной песни. Всю красоту лазурного берега описать невозможно. Воздух тёплый и сладкий. Лазурный берег похож на утро рождества. Я всегда ловил себя на мысли о том, что у меня постоянное ощущения праздника. Франция не реально красивая страна. Я только один раз ощутил это чувство мгновенной влюблённости в страну, когда я гастролировал в составе ансамбля «Контемпоранул» по Дальнему востоку России, и после Благовещенска, где живёт самая красивая девушка в мире, с которой у меня был короткий роман, мы поехали по трассе Байкала—Амурской магистрали. У меня возможно неудачное сравнение, но через некоторое время я почувствовал, что меня тянет ещё раз побывать на Дальнем востоке России. Франция влюбила в себя мгновенно. Так можно влюбиться только в молодые годы в девушку, когда у тебя ещё нет жизненного опыта, и ты чист душой, и твоя душа не загажена изменами, предательством и обманом. Я полюбил Францию, как молодую девушку: искренне и на всю жизнь.
Колона грузовиков медленно поднималась по дороге вверх, минуя город Грасс. Колона грузовых машин, и автомобилей тянущих за собой караваны в которых живут артисты, растянулась на несколько километров. Мы поднимались в маленький городок Кабрис. На самом побережье расположен знаменитый город Канны, а над ним расположен город Грасс, где находятся парфюмерные заводы. А выше находится маленький и уютный городок Кабрис. Для меня Грасс притягателен тем, что в нём прожил многие годы вынужденной эмиграции Иван Алексеевич Бунин, величайший Российский поэт и писатель. Первый Российский писатель, удостоенный Нобелевской премии. Бунин жил в простом провансальском доме на горе над Грассом. Дом был бедно обставлен. Жёлтые стены с шероховатыми трещинами, и узкая площадка, похожая на палубу океанского парохода, откуда была видна вся окрестность на много километров с цепью Эстереля и морем на горизонте. Через три дня после изнурительной работы по установке заборов и сцены, под ярким солнцем Прованса, я, наконец, вышел на прогулку в городок. Я пришёл на смотровую площадку, где стоит подзорная труба. Я смотрел вниз на город Грасс, и ниже, где находятся Канны. Вид великолепный. Я видел долину, лежащую глубоко внизу до самого моря. Долина нежно отливает синевой. На горизонте горы, где скитался Мопассан. Знойный день насыщен запахами цветущего гелиотропа. Я смотрел на море, которое лежит на горизонте, полном голубым дымом. Небо побледнело от обилия света. Всё вокруг имеет лазурный оттенок. Зелёное хвойное дерево, как будто нарисованное на картине прекрасного дня. Я видел горячую даль, и далёкое море, синей стеной поднимающееся к горизонту. На следующий день я спустился в Грасс. Великолепный день. На площади пустота и солнце. Каменный фонтан один плещется в этой тишине, переполненный водой, сияющей на свету, как разноцветный калейдоскоп из детства. Над Грассом удивительное небо. Небо изумительного прекрасного густого голубого цвета, в котором есть и что—то лиловое. Под этим лилово— голубым небом, я видел ярко—зелёные ветви деревьев, облитых солнцем.
В Грассе я зашёл в магазин и купил толстую тетрадь, с желанием записывать всё увиденное мною кратко и каждый день. Я вернулся в Кабрис, и снова стою на смотровой площадке. Я засмотрелся на море, резко голубое, к горизонту чуть размазанное чем—то белым, и эта полоска белого горизонта была похожа на воздушный пожар. После спектакля я снова иду на смотровую площадку. На нежном розово—голубом вечернем небе венцом лежали серые вершины деревьев. Воздух тихо холодел и вокруг был покой и нежность, и какая—то задумчивость и в небе, и в моей душе. Почему—то вспомнилось детство: самые сокровенные его раздумья и мечты. Я глубоко задумался и спросил себя — для чего я живу на этом свете. Я остаюсь на смотровой площадке до глубокой ночи. Ночи в Провансе чёрные, сухие, со звёздным небом, в котором теряется взор. Только слышен ночной концерт цикад. А в тот вечер я долго смотрел на закат с небывалыми переходами тонов, с лилово—синими, сиреневыми грядами гор, точно волны на прибой, идущими от горизонта, с мирным голубым гладким морем, стелющимся нежным дымом до светящейся полосы горизонта. Я думаю, что также заходило солнце и при цезарях, и ещё раньше, и эти волны гор также шли на прибой с запада. Я чувствую, как мне мучительно жить на этом свете, как мне всегда больно воспринимать красоту этого мира.
На следующий день я просыпаюсь рано и слышу, как горячий ветер шелестит по лишённым тени деревьям. Скошенная трава под деревьями пахнет цветами. Я снова еду в Грасс. Я зачем—то увязался за толпой туристов, и осматриваю изнутри парфюмерную фабрику. Жаркое лето меня обессилило. Работа в цирке «Arlette Gruss» в вечном скитании по великолепной Франции,— в вечном движении. Мне не по душе такой образ жизни. Зарплату платят вовремя, раз в неделю. Я был доволен этой работой, пока мне не предложили контракт музыканта на туристическом лайнере « World Renessans». После дневного спектакля у нас выдался свободный вечер. Я еду в Канны, где встретил вечер в городе настолько удивительном, что описать его я с точностью не смогу. Справа на небе стоит огромная плоская декорация города и гор, вырезанная из тёмной, синеватой — серой бумаги. В этой декорации кое — где светятся отверстия — в церковной башне. Над городом золотистое небо. Солнце уже зашло. Вода тиха, гладка, от неё веет свежестью. Слева зажглись огни вокруг залива, и вода, голубовато — стальная, подходит к светлым дворцам больших отелей.
В Ниццу мы приехали в начале Августа. У меня замирало сердце, когда я думал о том, что я проведу в этом легендарном городе более трёх недель. С раннего утра мы устанавливаем заборы и фасад с воротами, а потом, приняв душ, мы идём с Прокопиком в « Kerfeur», что бы купить разной еды. Я никогда не смог бы и подумать, что в мире существуют сотни сортов сыра, масла, и колбасы. Только во Франции, я стал употреблять в салат масло из грецких орехов. Володя Прокопик не употребляет алкоголь, но его трудно вытащить в супермаркете из фруктового отдела, где он мог часами выбирать киви. В тот день мы стояли в отделе радиотоваров, и спорили по поводу маленького телевизора, совмещённого с радио и проигрывателем компакт дисков.
— Если у этого комбайна цветной телевизор, — сказал я, — то я его куплю.
— У этого комбайна чёрно — белый телевизор, — возразил мне Володя.
— А я уверен, что цветной, — упорствовал я.
Володя свободно разговаривал на английском языке, но французы разговаривают только на Французском языке. Володю французы не понимали.
— Спроси у продавца,— посоветовал Прокопик.
— Не спорьте,— сказала рядом стоящая девушка,— у меня такой стоит на кухне. Это чёрно — белый телевизор.
Я обернулся и увидел не высокую девушку с большими карими глазами, стройную, худую, и я сразу увидел в ней ту особую стать, которая есть только у девушек, которые с детства занимаются танцами. Я сразу это понял. Так стоят только балерины.
— Вы танцовщица?— спросил я.
—Да! А как вы узнали,— спросила девушка.
— Это видно потому, как вы стоите: так стоят и ходят только балерины.
Девушка улыбнулась. Она была изысканно одета, как истинная француженка, и от неё был слышен аромат дорогих духов.
— Меня зовут Таня,— просто сказала девушка.— Мои близкие друзья зовут меня Тата.
Я представил Володю и назвал своё имя.
— Вы любите Цирк?— спросил я.
— Если честно, то нет! Мне жалко животных — ответила Таня.
— Если захотите прийти на представление, то я вас буду ждать за полчаса до начала спектакля, у входа. Я возьму для вас Таня пригласительный билет.
— Лучше два, — сказала Таня, — так и быть, вы меня уговорили. Я приду с моим другом Эриком.
— Никаких проблем, — сказал Володя.
— А как вы смотрите, если после спектакля я вас приглашу к нам с Эриком на ужин. Я скучаю по русскому языку.
— Вот и договорились, — сказал я, — что купить для аперитива?
— Ничего покупать не надо, — сказала Таня. — У меня всё есть.
— Если вы имеете спиртное, то Володя может позволить себе максимум бокал красного сухого вина, — сказал я, — а я пью всё, что горит, кроме керосина.
В назначенное время Тата пришла со своим бой-френдом, и я с радостью встретил их у ненавистных мне ворот цирка. Тата, смотрелась рядом со склонным к полноте Эриком, как скрипичный ключ на нотном стане. После спектакля, мы пошли на ужин. Идти было не далеко. Потом мы поднялись по узкой улице вверх, вернее это была не улица, а лестница, и по её каменным ступеням мы медленно карабкались к квартире Таты. Улица — лестница привела нас в уютный дворик: вокруг стояли двухэтажные дома, и возле каждого дома в палисаднике росли цветы. Тата жила с Эриком в небольшой квартире: в гостиной комнате было уютно. Я вышел на балкон. Передо мной открылась панорама города: налево, наверху горы был видна обсерватория, а направо был виден город, уже покрытый мягкой синей тенью. Солнце уже зашло, и только верхушки деревьев были обсыпаны золотой пылью. Вдали было видно море. После захода солнце, море поменяло свой цвет, и стало сиренево — синим, обрамляющем этот прекрасный город. Я уже был влюблён в этот город, в его улицы, маленькие садики, где я по утрам сидел в прохладной тени и писал свой роман, который я закончил в Париже. На ужин Тата приготовила салат из цветной капусты, с тёртой морковью, заправленный оливковым маслом и оливковым майонезом, лёгким на вкус, с тонким еле уловимым горчичным привкусом. Перед Прокопиком на столе стояла бутылка красного сухого вина; я сидел напротив него, и я не мог прочесть, что было написано на этикетке. Мне Тата налила в высокую разноцветную рюмку малиновую настойку на спирте. Я отпил глоток, и почувствовал обжигающее послевкусие спелой малины. Тата с Эриком пили фруктовое вино, с небольшим количеством алкоголя. На столе стояла ваза с апельсинами. Тата приготовила шницели, и я посыпал свою порцию ароматным перцем свежего помола. Ужин удался. В углу в гостиной стоял старинный кабинетный рояль. Эрик говорил мало, и мне был, непривычен его французский выговор с картавыми нотками вокруг буквы R. Тата переводила Эрику, то о чём мы говорили. Тата уже неплохо разговаривала на Французском языке. Мы уже говорили, как старые знакомые, не обращая внимания на Эрика. Он вышел на балкон покурить.
— Таня, а как вы попали в Ниццу,— спросил Володя Прокопик.
— Это долгая история, — ответила Таня, — мне не хочется об этом говорить. По крайней мере, не сегодня. Я редко вспоминаю о том, как я попала в Ниццу, и никому об этом не рассказываю. Но вам по секрету я скажу, если вы обещаете не задавать мне больше никаких вопросов. Договорились?
— Договорились, — сказал я.
— Я попала в Ниццу в баке от бензина в грузовой машине. Я надеюсь, что ваше любопытство удовлетворено.
— Вполне, — ответил я.— Володя сыграй нам на рояле, — попросил я Прокопика.
Володя откинул крышку рояля, и тронул пальцами клавиши инструмента. К моему удивлению рояль отозвался мягким тёплым тоном. Володя сел за инструмент и стал играть. Прокопик играл легко и вдохновенно. Володя был хорошим пианистом. Таня подошла к Володе и, облокотившись на рояль, стала внимательно слушать. Когда в гостиную вернулся Эрик, он подошёл к Тане и о чём — то её попросил.
— Эрик просит меня станцевать. Он любит, когда я танцую турецкий танец, — сказала Таня.
Володя закрыл крышку рояля и сказал: « Я присоединяюсь к просьбе Эрика».
Эрик вставил в проигрыватель диск, и из колонок полилась турецкая мелодия, украшенная чётким ритмом барабанов. Таня вышла на центр гостиной и стала танцевать, сначала медленно, потом убыстряя свои движения, и я увидел, как у Эрика вспыхнули восторженные глаза. Я увидел, что он любит Таню, и старательно скрывает свои чувства. В час ночи Таня и Эрик провожали нас к нашей цирковой стоянке, к нашему цыганскому табору. У меня был свой караван; я купил его у француженки гимнастки. Я купил пятиметровый караван за 2000 Евро в рассрочку. Я выплачивал по 200 евро в месяц. Я вполне комфортно чувствовал себя в своём караване. У меня был в караване душ, маленькая кухня с газовой плитой, большой диван, и стол с двумя вмонтированными в стенку каравана, стульями. Я всегда старался скрыть от всех свою личную жизнь. Когда мы пришли, возле нашей стоянки, уставленной караванами артистов цирка, мы услышали громкие крики. Рядом за стеной находился полицейский участок.
— Что вы будете делать завтра? — спросила Таня.
— Завтра понедельник, — ответил я, — Passata la fatica, e dolce il riposo.
— Переведи, — попросил Володя, — я не понимаю по-молдавски.
— Это итальянский, — сказал я. — Кончил дело, гуляй смело,— перевёл я, — я завтра пойду на пляж. Я хочу купаться в море и загорать.
— Вот и хорошо, — сказала Таня. — Я зайду за тобой к десяти часам утра. Эрик утром уходит на работу, а я птица свободная. Спасибо за приятный вечер.
Мы с Володей поблагодарили, как смогли Эрика на французском языке и попрощались. Они ушли. На следующий день Таня зашла за мной, и мы выпили кофе, которое я приготовил к её приходу. Мы пошли к пляжу пешком. Таня была элегантно и со вкусом одета. Мы шли молча. Я не хотел изводить Таню ненужными расспросами. Я взял с собой плед, который мы расстелили на крупной гальке городского пляжа, который находится за морским портом. По дороге я купил две баночки холодной кока — колы. На пляже я с изумлением смотрел на лежащую рядом со мной девушку, и видел точеную фигуру танцовщицы. « Это эффект дежавю, — думал я. — Ведь это уже было со мной. Только в тот раз это было в Евпатории, и мы так же лежали на пляже, на горячем Крымском песке, и рядом со мной была танцовщица с такой же точёной фигурой». Мы несколько раз искупались в море. Вода была прохладной. Я глубоко нырнул с открытыми глазами, и дотронулся рукой до дна.
— Пойдём Тата обедать, — предложил я.
На набережной мы нашли уютное кафе, и я заказал устриц и бутылку белого вина.
— Пойдём к тебе, — сказала Таня.
Я, молча, кивнул. Так пролетели три недели. Из Ниццы мы уезжали в Гренобль. Пришло время прощаться. Мы уезжали ранним утром. Накануне вечером я прибежал после последнего спектакля к себе в караван. Мне надо было быстро переодеться в рабочую одежду, и не забыть надеть перчатки для работы по демонтажу сцены. Эта работа выполняется бегом; все музыканты работали напористо, как десантники. Когда мы закончили разборку сцены и всё сложили в две грузовые машины, я обессиленный шёл к своему каравану с единственным желанием принять душ и уснуть на пару часов. Мне предстоял переезд длиною в пятьсот километров. Возле каравана меня ждала Таня.
— Тата, у меня нет сил,— сказал я, — мне надо отдохнуть пару часов.
— Я пришла попрощаться. Я сейчас уйду.
— Тата я приеду на следующий год. И, мы снова будем вместе. Я ничего не могу изменить в этой жизни. Мне не нравится моя работа в Цирке, но пока у меня нет других предложений.
— Я буду ждать тебя, — сказала Таня.
На следующий год я не надеялся увидеть Тату. Но к моему удивлению мы снова были вместе. Таня очень изменилась. Она стала на год старше. Тата за тот год, что мы не виделись, чуть располнела. Тата окончила курсы парикмахеров. Тата уже свободно говорила на Французском языке, и она уже не была похожа на русскую девушку из Николаева, которую обманным путём увезли по ложному контракту в Хорватию, где у неё отобрали советский паспорт, и она попала в публичный дом. У этой юной девушки было по сорок клиентов в день. В Тату влюбился шофёр дальнобойщик, и вывез её в пустом баке для бензина во Францию, в Ниццу. Он оставил Тате двести евро, и Тата осталась одна в чужом городе и в чужой для неё стране. Она села на скамейку возле автовокзала и заплакала. Она ещё не верила, что закончилось её сексуальное рабство. В тот же день она познакомилась с Эриком. Судьба повернулась лицом к Тате. Я проработал четыре года в цирке « Arlette Gruss ». Мне предложили другой контракт. Новая работа меня ждала в Греции, музыкантом на пассажирских лайнерах. Я уезжал из Парижа домой в конце декабря. Свой караван я подарил моим друзьям из Страсбурга. Они приехали в Париж, и я переоформил документы на караван на Мишу и Олю, которые с радостью приняли мой подарок. Я знал, что закончился ещё один период в моей жизни. Мне было жаль Тату. Эта девочка пришла в этот мир с широко раскрытыми глазами. И этот мир жестоко наказал Тату. Я выехал из Парижа, и у меня зазвонил мобильный телефон. Я ответил. Я слышал в трубке плач Таты, и я как мог её успокаивал: « Танечка, радость моя, не плачь». Увезти её с собой? Куда? На какую жизнь? И что из этого выйдет? Связать и погубить себя навеки.
Через несколько лет я пришёл в Ниццу на пассажирском лайнере, на котором я работал музыкантом. Я не спал ночь. Я побежал в Ницце по старому адресу к Тате. Но она с Эриком там уже не жила. Они сменили квартиру. Я больше никогда с Татой не виделся. Я не знаю её дальнейшую судьбу. Я потом ещё несколько раз был в Ницце в разные месяцы года. Всегда в любое время года, Ницца остаётся для меня самым лучшим и прекрасным городом на нашей земле.
14 Августа 2013 года. Кишинёв.