Виталий анКо. Большой суд (психоделическая феерия)

Это и вправду должен был быть величайший процесс, какой только можно себе представить. Всех времён и уж точно народов.

Природа (наконец!) подала в суд на человечество.

«Устали терпеть, – значилось в заявлении. – Сколько они нас гнобили, обижали…  да что там!, мы для них ничто – это человек живёт, а всё на свете только помогает ему в этом, только средство для этого. Есть люди доброй души, но их так мало – что они могут сделать? Есть даже законы, защищающие нас, естественную жизнь… но это смешно, ей богу, – ведь срубить дерево, убить животное, разворотить Землю – это и разрешено, и поощряемо – они живут этим.  Такая их система жизни, где мы средство, расходный материал, – и в последнее время они всё больше напирают на нас (ведь их стало больше и желания возросли), если так пойдёт дальше…

В далёком прошлом те времена, когда природа могла себя защитить. Сначала они изобрели топор, и одно за другим стали падать огромные ветвистые красавцы (жившие без всякого горя, пока не пришёл человек), потом изобрели ружьё – а против него ни когти, ни клыки не помогают. Борьба уже давно не на равных – тонны рыбы они достают каждый день из океана, сотни стволов рубят (в день! каждый из них десятки лет произростал до этого), убивают тысячи зверей ради шкуры и мяса – и при этом не шутя заявляют, что они самая высшая форма жизни на земле. Трудно сказать, что имеется в виду, но точно и это: ″самая жестокая форма жизни″.

Это уже давно не борьба, а это откровенный геноцид, – и мы, представители всех форм и видов живой и “не живой” (это просто для обозначения, нет ничего неживого!) природы, просим Высочайший Суд рассмотреть наше прошение и принять меры против безмозглых тиранов – пока ещё не поздно».

Это заявление, красиво выписанное чернилом, лежало на столе, придавленное камешком (чтоб ветер не унёс), – а стол, великолепный, выструганный из дерева, украшенный прекрасной резьбой (правда, не лакированный) располагался вместе с под стать ему сделанным креслом – величественная спинка в узорах, отшлифованные, округло кончающиеся подлокотники.. – прямо на траве.  Действо происходило в лесу; впрочем, поляна была на возвышении, и слева внизу за деревями был виден не так далеко город.

..Ещё спящий. Раннее утро; но представители истца уже проснулись – деревья тихо шевелили листьями, пели птицы., некоторые из них, то ли как зрители, то ли потерпевшие, готовые давать показания, уселись на бревно в нескольких метрах перед столом. Под бревном копошились муравьи, рядом летали мухи, глубже в чаще шелестели и топали более крупные граждане этого великого государства… Но все они, несомненно, надеялись на окончание произвола.

От человечества пришёл только один представитель – в светлой грязноватой рубахе, уже тронутый морщинами и сединой, он сидел, чуть сгорбившись на другом бревне – как и полагается, слева перед судейским столом. Можно начинать…

Но постойте! – кто  мог быть судьёй в процессе такого уровня? Человек? – но это бы сделало процесс заведомо неравным. Природная братия не достаточно квалифицирована, да и тоже, конечно, не преминула бы воспользоваться своим положением ради пользы сородичей.. Нет, судья не должен быть прямо связан (и обязан) ни с одной из сторон, и он, конечно, должен быть знающ, рассудителен…  даже мудр.  Кто же этот судья?

Конечно, сам Бог.

Только Он, восседая над обеими, и не зависимый ни от тех, ни от других, всё видящий и без всяких улик, мог разрешить этот давний-давний спор, мог принять самое верное решение в нём. У Него же одного было достаточно силы, чтоб привести принятый приговор в исполнение…

 

 

..Из-за деревьев появился секретарь. Он неторопливо – и очень изящно – шёл, глядя перед собой; с седой бородой, короткими непокрытыми волосами, в длинной накидке из малинового шёлка, в сандалиях…  Это был человек, но обе стороны согласились в доверии к нему, тем более его участие в процессе было чисто организационное.

Он подошёл и, остановившись у стола, оглядел его с лёгкой улыбкой, погладил пальцем гладкую поверхность.. потом обернулся к залу-поляне и громко огласил:

-Встать, Суд идёт!

Представитель человечества, поражённый криком, несколько секунд не мог шевелиться, потом пришёл в себя и встал; с соседнего бревна ветер сдул пару опалых листьев – было начало осени..

-Прошу садиться, – сказал секретарь.

Человек присел, покосился на бревно истца, потом опять посмотрел на неотразимую (чем-то, не одеждой даже и не обликом…) фигуру секретаря и, решившись наконец, спросил:

-Извините, конечно, но это… я-аа.. спросить..  – как же., как же-то суд – и без судьи? Скажите, где судья?.

-Он будет, – ответил секретарь и кашлянул, смотря внимательно на представителя ответчка. – Позже.  Мы начнём без него, Он всё равно в курсе этого дела, знает его до мелочей. …В общем, откровенно говоря, – это слушание – только формальность. Судья придёт только огласить своё решение; я думаю, вы увидите Его… Но процедуру мы должны соблюсти, не так ли? – обратился он звучно ко всему окружающему..

Читайте журнал «Новая Литература»

-Непременно, – кивнул человек. Природа тоже не возражала.

-Стало быть, начнём…

И начали.  Секретарь обявил содержание иска: «Природа-мать обвиняет человека, взращённого ею и до сих пор питаемого, поддерживаемого, обеспечиваемого всячески, в произволе, нарушении правил сосуществования, откровенном паразитизме и жестокости».

-Что вы скажите на это? – нахмуря бровь, спросил секретарь у представителя человечества.

-Согласен полностью, – вздохнул тот. – С чистым сердцем признаюсь, соглашаюсь со всем и готов…

-Ну, ну, погодите, – остановил его секретарь. – Не спешите так.  Вы же представляете здесь всё человечество – извольте исполнять свою функцию. Уверены ли вы, что все ваши собратья думают так же, точно так же признают вину (и вообще помышляют о какой-то вине, – добавил он тише). Более того, ваше признание может иметь определённые последствия… обдумайте хорошо. Итак…

-Каюсь, – говорил человек, всхлипывая, – сам рубил, сам губил., сам косил и копал. Готов понести…

Секретарь вздохнул.

-Что ж. Допустим, факт свершения доказан – но суду также интересны мотивы. И состояние преступника при совершении злодеяния – если он был, так сказать, не в себе или его заставляли, угрожая, к примеру.. это может послужить смягчением.  Хотя, конечно, самого проступка не отменяет.

-Да кто ж меня заставлял! – изумился человек. – Ну жена говорит: пойди накоси, али пойди свинью зареж… Но так на то я и мужик, чтоб мочь бабе противостоять! А что до дерев, Ваша… пардон, как вас назвать?

-Вайсман.

-Чего?!.

-Это моя должность в иерархии суда.

-А.. ну да. Так вот, товарищ Вайсман, что до дерев, то всё только моя инициатива – рубил без счёту, с молоду ещё. На дрова и вот. – Он указал на резной стол и стул за ним.

-Ваша работа?

-Моя.  А толку-то?  Дерево угробил – и зря.

-Ну почему же зря. Это чудесная работа – тут много труда и любви вашей,  я вижу…

-Послушайте, как вас… Айсман.. Вы, кажись, того – отклоняетесь. Вон и истец ждёт.

На соседнем бревне сидела невесть откуда взявшаяся (ближайший водоём был в нескольких километрах в лесу)  лягушка. Она сидела неподвижно, бесстрастно и, кажется, тоже смотрела на секретаря.

-Да, вы правы. Вернёмся.  Но для суда всё имеет значение – особенно для Высочайшего. – Он замолчал и засмотрелся куда-то вдаль поверх крон…

Человек ждал, ждал.. потом заговорил сам.

-Ну а моё состояние.. какое моё состояние? Думаете, я чёкнутый  совсем? И вы так думаете?.

-Суд не думает, – произнёс секретарь, обращая взгляд к нему и поднимая палец. – Суд видит – в призме закона. И постановляет.

-И что же он постановляет?

-Ну до этого мы ещё  не дошли.

-А видит тогда что?

-Вот сейчас мы и проясняем картину. Так что вы сами скажете по поводу своей нормальности – душевнобольные, может слышали, не подлежат уголовному наказанию…

Но как только человек открыл рот, чтобы признаться, что теперь уже все говорят, что он дурачок, и соседи, и родственники, и жена, Вайсман вдруг вскинул руку и остновил его.

-Подождите, – сказал он. – Вы меня сбили с панталыку. Мы же не о вас говорим, а о человечестве! Так что давайте в этом ракурсе… Каково,  по-вашему, состояние человечества при совершении всего того, чего, может быть, совсем и не стоило совершать.? Есть ли там то, из-за чего они могут заслуживать смягчения. – И он, махнув широким рукавом, указал на лежащий в отдалении, освещённый здесь ещё не видным за деревьями солнцем город. Готовый проснуться…

Человек посмотрел туда, затем, следуя приглашающему жесту секретаря, встал, и они, пройдя немного, остановились у обрыва, заросшего донизу кустарником.. Отсюда город был как на ладони; они несколько минут молча смотрели на него.

-Что ни говори, а есть в нём какая-то красота, – промолвил человек тихо. – Вот так издалека смотришь – и прямо умиление… Живут себе люди.. Но подойдёшь поближе, и как в болото упал: смердно, холодно, засасывает..  Хорошо если найдётся хоть пару человек, у которых хотя б головы торчат над этим…

-Можно ли сказать, – спросил секретарь, – что это болото есть неведение, в которое погружено человечество, – отчего и творит свои пакости?

-А чего же нельзя, – сказал человек будто задумчиво, ещё смотря в долину. – Так и есть. Что ж там увидишь, сквозь муть?.

-И какого характера эта муть?

-Какого! – вдруг очнулся человек, и когда повернулся к судейскому, глаза его горели. –А такого, что не нажрутся никак!  Нет  ни меры у них, ни разума – вот и сидят в дерьме.

-Вы имеете в виду пищу?

-И пищу, и баб, для баб – мужиков (хотя сейчас, вы, может, слыхали… э-эх!) – да всё! Человек хочет – вот в чём дело! Оттого всякое зло и всякий вред. Он же думает: всё обойдётся – тут столько ещё: и правнукам хватит и их внукам останется… А иной и тем себя не утруждает. Желание – вот их бог.  …Простите, конечно.

-Ничего,  мы это не будем считать оскроблением суда. Слова – это только слова, их задача – выражать позицию. Вы, должен сказать, говорите правдоподобно.

-Так вижу же… Многого и рад бы не замечать – чтоб было всё как раньше: простая жизнь…

-То есть однажды вы взяли и увидели – вдруг?

-Да не то чтоб.. Всегда же оно было здесь, и мои глаза на месте…  Но отводил – каюсь. Ведь увидеть, значит понять: и ты такой же, и ты там же сидишь. В болоте лучше без глаз: представляй себе, что ты в раю, или хотя бы в цивилизованном (чтоб ему!.)  обществе.

-И потом увидели…

-Ага. Противно стало до невозможности: что ж ты, думаю, делаешь, ирод такой! Чёрт их знает, всех других, что у них в голове да на сердце, – но ты-то сам… И такое, знаите, чувство сильное – будто меня во всё это головой тыкнули, или я сам… Но больше уже нельзя было так жить. Вот, – выдохнул он и опять, отойдя, опустился на бревно… но потом заметил, что это было бревно истца, вскочил и пересел на другое, жалобно и виновато косясь вправо.

-И больше, значит, не грешили против природы? – спросил секретарь, присев на край стола.

-Насколько мог, – отвечал человек, часто моргая. – Траву больше не косил, мяса не ел, не убивал подавно.  Даже землю не рыл – вдруг там червь какой!.. Это ж подумать, сколько я зла природе принёс своим неведением, дурень старый…

И, уронив седую голову на руки, он наконец заплакал.  Всхлипы и рыдания разносились по лесу непривычным, но приемлемым звуком – растворяясь в щебете, в шелесте листвы…

 

 

*    *    *

 

Солнце прошло по своей дуге и было готово упасть за западные кроны; небо было всё так же чисто.  За деревьями город, прожив очередной день, сворачивал дела и, мечтая об отдыхе, трясся в автобусах, стоял на светофорах, брел пешком.. Занятые разговорами, мыслями или усталостью, люди лишь изредка – и то случайно – взглядывали в сторону далёкого леска на возвышенности, если его было видно из-за домов.. – а тут, между прочим, решался такой важный для них вопрос, и речь, может быть, шла о судьбе их всех и той жизни, к которой они так привыкли, на которую и в будущем надеются…

-Ну что, продолжим? – спросил Вайсман, сидя в кресле (надо сказать его тёмно-красный шёлковый балахон просто чудесно смотрелся на фоне нелакированного, узорами покрытого дерева; да и фигура была словно царская…) – Перерыв по просьбе ответчика окончен и мы продолжаем слушание.  Стало быть, мы установили: преступления совершались ответчиком совсем несознательно – так?

-И совершаются несознательно, – поправил человек. – Если вы их имеете в виду. Увидь они, как я, что творят, – разве стали бы?

-И что-то серьёзное мешает им увидеть?

-Серьёзное?.  Нет.  Скорее страх: «Боюсь…» Ну и желанье, с другой стороны: «Не хочу отказываться!»

-Вы сказали «страх» – перед чем же?

-Перед стадом! Прошу прощенья, – извинился он перед соседним бревном, – перед себе подобными. Ведь заклюют же – как и меня. Они иноверцев не терпят. Сразу психом признают!.. А то и со свету сживут.

-Это за что ж?

-А чтоб не мешал! Ходит тут, понимаешь, говорит всякие ереси…  А я и не говорил особо, да вон: «Дурак!» – уже собирались звонить «куда следует», да хорошо я сбежал.  Неспокойно им, понимаете? Уж коль  тонуть, так всем вместе.

-Хм, очень интересно. Внутренняя солидарность преступников!  Ну а желание?

-А желанием они живут, я же вам говорил.. Вся жизнь их в том: от одного к другому, от одного… Никак не усмирят себя.. Слушайте, Басман, можно подумать с вами такого не было… А?

-Ну, ну, – поднял палец секретарь, полуразвалясь на судейском месте. – Не будем нарушать регламента. Речь не обо мне сейчас – мой процесс уже закончился. Я вообще, можно сказать, только  конферансье.

Они немного посилели молча, потом:

-Ну что же, – сказал конферансье, он же секретарь Высочайшего Суда, он же Вайсман – и встал, – думаю, суду достаточно сведений. Человека мы выслушали, а показаний природы у нас и без того достаточно. Теперь…  будем ждать – Судью и Его решение. Кстати, – сказал он, подходя к бревну и снимая мантию, под которой оказалась простая человеческая одежда: штаны и рубашка, – вы сказали, что не грешили больше – а как же этот стол, и стул?

-Это уж было, – ответил человек. – Последнее дерево, которое я срубил до того, как тошно стало. Большое, хорошее было дерево, красивое… – Вздох. – Вот и решил: не пропадать же ему. Сделал стол для Судьи…

-Это правильно, – сказал секретарь, присаживаясь рядом. – Но честно говоря, наш Судья обычно обходится без этого. Однако ему приятно, точно вам говорю.

-Ну, – сказал Вайсман, – ждать.  Одному Ему известно, когда Он соизволит. Условие одно: тишина. Не разговаривать; желательно даже с самим собой. Он приходит в тишине, может в любой момент…

Человек кивнул и с величайшей готовностью, а рядом сидящий со спокойствием, они стали ждать. Канувшее за город солнце, уже тянуло за собой сумерки, а к тем, в свою очередь, была пришита темнота – и вот в ней уже и город, и лес, и два человека, тихо сидящие рядом на бревне…

 

 

Один день просидели, второй пошёл…  Было трудно; иногда казалось, что уже, не зная приговора, он отбывает наказание., – но человек не сдавался, решимость не угасала в нём, горела пламенем, и тёмный лес был ему не страшен, и что умрет вдруг, так и не дождавшись. Он боялся только уснуть, и несколько раз, вскинувшись, вдруг понимал, что это случилось, – и что-то было готово в нём запаниковать, отказаться, сказать: «Никуда ты не годный!», но вся решимость, как волна, вдруг наплывала на это и гасила огонёк сомнения. Да и пути назад не было – куда идти? – это было последнее и главное в его грешной непутёвой жизни: он чувствовал свою вину и хотел быть судим – теперь оставалось только дождаться высочайшего решения… И никакого «потом»! Чем ещё как не самой жизнью он может отплатить за свои злодеяния?, и может, хоть каплю вины искупить всего этого ублажённого, но всё равно вечно голодного к чему-то человечества перед Природой…

И он раз за разом вырывал себя из сна, держался и только говорил: «Ещё нет, ещё не потеряно!» и опять замолкал в ожидании чего-то.

..Когда темнота второго дня стала сереть к утру, он не спал – но, повернув голову влево на неясное бормотание, то ли блеяние.. увидел всю половину истца заполненной фигурами зверей, птиц, силуэтами деревьев… Тут был и жираф, и слон, и осёл, и лошадь, и свинья; тут непонятным образом оказались и рыбы самых разных пород, тут топтались куры, и стояли на корнях деревья, которые он узнал: одни он срубил сам, о других только читал или смотрел по телевизору (с детства любил деревья), – тут были многие ещё, но все казалось откровенно смотрели или косились  на него, и как ещё, как не с презрением, обидой, укором.  Сердце человека сжималось болью – он прямо сейчас бросился бы с обрыва, отдал бы жизнь в искупление… – но он смотрел и молчал, и ждал – он должен дождаться Судью!

И всегда верные закону дети Природы, видно, тоже решили дождаться правосудия – исчезли куда-то, то ли спрятались..  Только пустая поляна в свете нового утра, несколько опалых листьв на бревне и побольше на столе, откуда их иногда сдувал тёплый ещё ветер.

Снова стало светло – а Судья всё не являлся. Впору было посетовать на Него – ведь оба ждущие его уже не мальчики: сутками сидеть на месте без крыши над головой, не шевелясь, не разговаривая, не говоря уже о еде и питье.. Но человек не уступал, чувствуя внутреннюю силу и решимость, – казалось всё, что он пропустил раньше, он собрал теперь и даже ещё занял откуда-то.. – и в самом этом ожидании он чувствовал: вот сейчас, вот Он уже где-то близко, совсем рядом… А слабость, ломота в костях, голод и жажда только изредка напоминали о себе: временами теряя себя, он отвлекался на них, они охватывали его и положение вдруг казалось ужасным – неизвестно, как он досидел дотеперь, но вот сейчас точно умрёт! – можно ль представить… Но вдруг –чу! – «Где ты? Вернись!», и он возвращался, и тело будто куда-то девалось, словно отступало, махнув: «Эх, что с тобой сделаешь!», терпело по велению духа. А тот делал сидеть и ждать неизвестного..

В третий раз солнце зашло над ними в этом лесу; день был серый и тёплый, всё время хотелось спать, глаза закрывались сами и человек много раз сваливался в мягкие обьятия забытья… – к концу дня накопил сердитости к себе и, после очередного клевания носом, напрягся как мог и решил не давать себе спуску до тех пор пока не придёт…

-Слушай, Ваня, – вдруг рядом с ним заговорил совсем забытый Вайсман (таким же голосом как и два дня назад, без тени какой-то усталости), – зачем тебе всё это надо? Скажи честно… – Человек от такого внезапного и необычного (хотя его действительно так звали, но он уже и не помнил) обращения сначала растерялся, даже забыл о своей собранности, только слушал молча…

-Ты же хороший столяр, – говорил рядом сидящий. – С детства у тебя был к этому талант, да и остальное сложилось неплохо: родители тебя любили, никогда не обижали, жену хорошую нашёл; потом работал, хозяйство держал – всё как у людей, и лучше чем у многих! Ну чего тебе не хватало, а? Чем тебе неспокойно?..  Я тебе так скажу, Вань:  всё это блажь, от хорошей жизни. От скуки. Ты верно сказал: всё мы чего-то хотим, нового – а что есть не ценим!   Ведь скучаешь небось за былым-то?..

Иван не знал, что ему говорить на это, что думать.. Он хотел бы не слыщать этого голоса – и откуда взялся этот секретарь! – может, уйти, убежать?.  А как же судья, он придёт…  Да в том-то и дело, что теперь не придёт, – отчего он разболтался, этот Вайсмахер?!.  Заткнуть его, что ли.. тогда будет ещё больше шуму… Ну чёртовы дела!

А тот продолжал:

-Ну сознайся себе хоть: сам же всё это выдумал!  Этот суд… Тоже мне: природа вдруг взбунтовалась на человека – да это же смешно! Природа молчит, Иван, – что ей не делай, а она молчит. И человек, конечно, берёт, что ему нужно, – так уж повелось, никак иначе.  Так что, дорогой, вставай-ка ты, забирай заявление, которое сам написал, и возвращайся домой – «дурачёк» дурачком, а там уже, наверно, ждут, волнуются.  Придёшь и повинишься: был не в себе, извините. Люди, они добрые – забудут, простят…  А тут нечего сидеть, и ждать некого, это я тебе точно…  Слушай!, вот только один вопрос: как ты этот стол и стул сюда приволок, а?

…Когда он уговаривал его возвратиться, Иван уже был готов закричать, или прошептать, или на коленях просить его замолчать, замолчать ради бога!!.  Но когда он вспомнил про стол и стул…

 

да, путь этот был не из лёгких и не по его летам – но видно что-то помогло… (как и теперь). Как только жена уснула той ночью, он встал, попрощался с ней тихо, попросил прощения «если что» – и отправился в сарай.  Стул со столом были готовы ещё позавчера, и он, до этого просто делавщий свою работу, теперь понял, для чего и для кого они  понадобятся. Это была его последняя работа и последнее дело, которое он должен окончить. Что ещё может человек: искупить свою глупость и уйти, раз не может жить   по-божески

и он привязал стул наверх к столу, подлез… потом вспомнил: нужно составить заявление: ведь природа и в самом деле так смирна, что никогда не сделает этого; сходив ещё в дом за листком и чернилом, он быстро изложил то, что непременно должны были чувствовать попираемые. Теперь всё

сначала ноша показалась неподъёмной – но значительность ситуации придала ему сил: он поднял, потом вынес из сарая (задев об косяк и замерев на секунду: если жена сейчас проснётся – всё..), потом за двор, пронёс по улице… – и больше его и не видели (точнее, и в ту ночь его никто не видел, кроме нескольких собак, которые, удивившись  странной, тихо  движущейся мимо громаде, даже не залаяли)

на пригорок уже совсем не было сил заносить – но НУЖНО! надо доставить до той поляны: там всё и состоится…  Отдохнув с полчаса, он вновь подлез и со столом и прикреплённым к нему стулом двинулся вверх…

когда уже дошёл и место было готово – можно начинать, – ему всё казалось, что чего-то не хватает, – он долго бродил, пошатываясь, возле поляны… и вдруг повстречал человека: в рубахе, заштопанных брюках, с седой бородой. Они кивнули друг другу и Иван сказал:

-Сейчас будет суд, и мне кажется, что чего-то не достаёт…

-А кого судят? – осведомился бродяга.

-Меня… то есть всё человечество! За злодеяния над природой,  за всё то, что за века…

-Понятно, – сказал ещё один странный человек, внимательно разглядывая собеседника. – Идите на своё место и ожидайте начала.. – И ушёл куда-то

 

…и теперь Иван все вспомнил, картина сложилась – теперь он готов был принять. От горя, неуверенности, душевных метаний, от безссмысленной и вредной жизни он действиетльно чуть не спятил – но здравый разум оставался, и он говорил: ″сделай что-то – чтобы всё это освободить; отдай это, предоставь… да кому же – самому Богу. Пускай Он и судит″.  Это виделось единственным шансом, и вот он использован, но…  Дело ещё не закончилось – как же решение, приговор?..

-Судья, – подсказал сидящий рядом человек Ивану, который, вспоминая, говорил вслух..

-Да, Судья, – проговорил тот. – Где он? Так и не придёт?. Но что же делать…

Вайсман встал и сразу покачнулся, даже чуть не упал: ноги-то у всех одинаковые; потом потянулся и даже слегка взвыл, то ли от боли, то ли от удоволствия. Затем он повернулся к Ивану и сказал:

-Он уже здесь.  Разве ты ещё не понял? не увидел?  Он всегда был здесь…

-Не может быть! – Иван уставился на стул, туда, где должен был восседать…  но вдруг рассмеялся.   Подняв голову, будто одним взглядом, окинул всё вокруг…

-Наверно, ты прав. Никого нет – но где же Ему ещё быть!?  А что Он говорит по нашему делу?.

Секретарь тоже усмехнулся и, подойдя, помог Ивану поднятся.

-Он молчит, Ваня. Он очень молчалив.  Ну а люди..  они  сами наказывают себя.  Им бы понять однажды… А стол и стул действитльно чудесные – у тебя талант!

…Этот стол со стулом долго стояли здесь – были усыпаны листвой, насекомые облюбовали их, порой садились птицы… Потом прошли дожди, за ними сверкнуло солнце – в лес повадились грибники.  Один из них, наткнувшись задом в поисках гриба, поверить не мог: редчайшей красоты мебель в самой чаще леса!, запыленная, заросшая мохом и травой.., почти вросшая в лес.. Он тут же забыл о грибах и бросился искать машину, чтобы доставить находку домой; уже думал по дороге поставить ли его на даче или продать – можно даже в антикварный, если умело состарить… Но когда через день он вернулся, ничего уже не было – вместо стола и стула была только дымящаяся кучка пепла: кто-то другой нашёл, но, видать, ничего кроме дров ему не было нужно, – и вот…

Ну как их, скажи, судить?

 

 

 

——— – —- – —–

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.