Пристально вглядываясь в висевшую на стене пожелтевшую фотографию, с которой на него смотрел молоденький офицер Вермахта с железным крестом на шее, Алексей изо всех сил напрягал свою память.  Широко распахнутые, светлые глаза и мальчишеское лицо офицера казались Алексею очень знакомыми.  Особенно глаза.

Где-то он эти глаза уже видел.  Но где, припомнить не мог.

– О, das ist mein Großvater nach der Mutter[1], – пояснил незаметно подошедший сзади хозяин дома. – Helmut Schröder.  Man sagt, ich bin ihm ähnlich[2].  Er starb vor sechs Monaten[3]

Имя это ничего Алексею не говорило.

– Действительно, есть сходство, – вежливо улыбнулся он. – Такой молодой, и на войне побывать успел?

– Да, и даже успел отличиться, – хозяин пальцем указал на крест. – Он у нас герой!

– А на каком фронте сражался?  Случайно не на Восточном?

– Ну… я точно не знаю… не уверен, – замялся внук героя. – Он, знаете ли, нам не рассказывал…

– Понятно, – сказал Алексей, а про себя усмехнулся, – “Ну да, как же… не рассказывал, небось, признаться стыдно…”

– Господа, прошу к столу, – позвала хозяйка, и все присутствующие дружно направились в большую, увешанную гобеленами комнату, где их ожидал обед.

Алексей занял свое место за длинным столом, уставленным всякой снедью в дорогой сервировке.  Откуда-то лилась негромкая музыка, повсюду горели свечи, и вокруг стола шуршала приглушенная речь.  Время от времени произносились тосты за успешное сотрудничество, коммерческий успех их совместного предприятия, дружбу между их странами и мир во всем мире, а он их старательно переводил.  Присутствующие улыбались и мелодично чокались хрустальными бокалами.  Над столом витала размеренная доброжелательность благополучия.

Алексею вспомнились подобные мероприятия на родине и он в который раз подивился их отличию от здешних.

“И как у этих все так прилично выходит? А у нас…” – подумал он, – “вроде уж и свобода, и демократия, и средства у людей появились, и в магазинах все есть, а вот чего-то все же не хватает… не получается у нас цивилизованно”.

После обеда присутствущие разбрелись: кто на террасу курить, кто в гостиную пить кофе с ликером, кто еще куда-то.

– Пап, твоя помощь требуется… Тут один штымп интересуется нашей продукцией: переведи ему, пожалуйста, – подбежал сын и, взяв Алексея за плечи, подвел к стоящему в стороне пожилому мужчине с сигарой. – Майн фатер, Алексей, шпрехен дойч зеер гут, – выдавил он, представляя отца.

– O, es ist wunderbar, wunderbar[4]! – расплылся в улыбке мужчина, протягивая с приветственным кивком свою пухлую ладонь, и, как Алексею показалось, прищелкнув каблуками. – Johann Schlezinger, zu ihren Diensten[5].

Иоганн оказался крестным отцом хозяина дома и другом детства его дедушки, того самого, изображенного на фотографии молодого военного с железным крестом.  А также оказался он на редкость словоохотливым.  Именно от него по окончанию деловых разговоров Алексей узнал, где воевал, чем отличился и за что был награжден железным крестом его лучший друг Гельмут.  Узнал и то, что крест свой получил он из рук высшего начальства, а это значит, что не за просто так.

– Дорогой мой Алексий, то случилось давно… тогда ведь было другое время… У всех были жертвы: и у вас, и у нас, – поспешил добавить Иоганн, заметив, как меняются цвета на лице собеседника. – Мы тогда были враги и не могли поступать иначе, а теперь, теперь мы опять друзья!  Значит, надо о том забыть, не правда ли?  Господь нас учил прощать врагов наших… так сказать, проявлять милосердие к ближнему, – произнес он, раскуривая потухшую сигару.  – Дурная привычка: пора давно бросить, а я все не могу…

– Да, конечно же, милосердие, – кивнул Алексей, а затем, сославшись на внезапную головную боль и потребность в тишине, отправился прогуляться по саду.

Окружающий усадьбу участок назвать садом было трудно: скорее, это напоминало дикую, некультивированную человеком рощу с островками деревьев, зарослями кустов, травяными лужками и кривыми тропками. И если б не видневшаяся сквозь ветки типично немецкой постройки усадьба, то вполне можно было б подумать, что он у себя дома, в Рогозинском.  Медленно шагая по траве меж тонких стволов осин, берез и молоденьких сосенок, Алексей глубоко вдыхал свежий воздух, пропитанный медовой сладостью полевых цветов и жужжанием пчел, и ему становилось немного легче.

– Скорее б домой, – подумал он, – хорошего понемножку.  Эта ихняя цивилизованность уже из ушей лезет.

До конца командировки оставалось еще три дня.  Завтра – поездка на гельмутовский завод и вечером – поход в оперу. Послезавтра – целый день совещание с банкирами. Ну, а после этого уже день для себя: пробежаться по магазинам,  набрать сувениров, складываться и домой… наконец-то…  Он уже так устал от бесконечных переводов, совещаний, обедов… и вообще силы уже  не те по заграницам шататься.

В старые времена в его годы только сидели на завалинке, а не переводами занимались… Но как же не помочь сыну стать на ноги, раскрутиться… сейчас ведь самое время: перестройка.

Тропинка вывела Алексея к небольшому озерцу.  И здесь все ему напоминало родные края: и камыши, и кувшинки, и вьющиеся над зеленой водой стрекозы.  Стоял май, в этом году несезонно теплый.  Высокое, ярко-голубое небо.  Ни ветерка, ни облачка.  Совсем, как лето.  Совсем, как тогда в сорок третьем.

Где-то поблизости громко защелкал тетерев.  Самец выводил рулады, привлекая свою подругу: пора, мол, обустраивать гнездышко, дорогая, время думать о потомстве. Вот точно так заливался руладами тетерев и в тот майский полдень, когда Алексей – в ту пору партизанский снайпер и просто Алеша  – случайно наткнулся на немецкую огневую точку, а точнее, на приткнувшегося за грудой валунов белобрысого солдатика в грязной, полуразодранной гимнастерке, а рядом, в траве – несколько тел его товарищей по оружию, застывших в неестественных позах.  Наверняка, остатки попавшего в окружение вражеского отряда.

Затаив дыхание, бесшумно прицелился.  В кружке прицела замелькали белесые пряди.  С такой близкой дистанции верное попадание обеспечено.  И тут неожиданно, совсем не вовремя, и защелкал тот самый чертов тетерев.  А ведь странно, что среди дня он голос подал: обычно тетерева ночами токуют.

Солдатик вздрогнул и начал озираться по сторонам.  Алеша увидел его совсем еще ребячье, не тронутое бритвой лицо простого деревенского мальчишки… конопатое, как у его младшего брата,.. и глаза, в которых отражалось небо: голубые, светлые, широко распахнутые, наполненные ужасом глаза.

“Какой же он враг? Он же совсем, как наш Васька… Небось, мамка его дома ждет”, – отшатнулся он, убирая палец с курка. – “Нет, не могу я так… пусть он и фриц… грех это божий детей убивать”.

Пожалел, как выразился бы Иоганн, проявил милосердие…  и рад был, что доброе дело сделал.  Но сделав, постарался забыть поскорее и навсегда. И действительно, долгие годы никогда об этом больше не думал, не вспоминал.  То есть, до сегодняшнего дня…

Внезапно все отчетливо прояснилось: к Алексею вернулась память.

– И как же я сразу… – пробормотал он, внутренне содрогаясь от тяжкого груза своей вины, – как же я мог?

Сомнений не было ни в том, кем был тот молоденький офицер на фотографии, ни в том, за что и когда получил он свою награду.  Неизвестно было только точное количество жертв, но в том, что их было много, сомнений у Алексея также не было никаких.  И уже не думать об этом он не мог.  Как и не мог уже видеть в своем поступке добро.  Опоясавшая грудную клетку вина, тисками  сдавливала, крушила ему ребра, не давая возможности ни вздохнуть, ни забыть, ни осознать.

Алексей не помнил, как вернулся он в дом, как прощался с хозяевами, и как потом оказался у себя в гостиничном номере, и там, не раздеваясь, свалился на свою аккуратно застеленную кровать.  Запомнились ему только леденеющая испарина, всенарастающая, сверлящая боль в левой руке и похожие на эту боль безответные вопросы: “Почему?  Как такое могло случиться?  Разве милосердие не должно порождать милосердие?”

А потом испарина высохла, боль прекратилась и вопросы сменило полное безразличие.

Рассвело.

Молодой партизан Алеша и белобрысый, в разодранной гимнастерке Гельмут сидели бок о бок, рядышком на траве и пили из жестяных фляжек на брудершафт.  В их светлых глазах отражалось голубое небо.  Где-то призывно щелкал тетерев.

Вызванная горничной скорая помощь констатировала обширный инфаркт.

***