И снились мне тогда безбрежные океаны, моря, озера. И реки там не имели конца и начала, а лишь текли неведомо куда, над горизонтом, без гор и деревьев, над плоскостью неизмеримого расстояния по обе стороны жизни. Но не было жизни там, как не было и смерти. И не было слов там, кроме слова «Прощаю», ибо воздух, эфир, голосовые вибрации там заменяло молчание. Бесконечное, первоначальное молчание. И пространство сие там было окутано запахами, изредка чуть уловимы, ибо правило там движение и потоки ветра, чистого ветра с голубым отливом курсировали от предмета к предмету. Но уходя, закат тот запечатлевался у меня в памяти и в любую секунду я мог воспроизвести его по собственному желанию, расположившись в тени сине-зеленых водорослей, чьи раскустистые многоуровневые листья туманом стелились по травянистым холмам, а лиловые пальмы уныло развевались на дне морском, тихо, еле слышно перешептываясь. И слушал я их перешептывание в корнях и камнях. Пели они уныло, а я внемлял им, приложившись щекою к шершавой коре.

 

«Из будущего глас зовет
«Вперед!» но бедный дух мой
Он только прошлым и живет,
Недвижный и немой».

 

И вспорхнул я тогда, и полетел я тогда, расправив прозрачные крылья свои, туда на звуки дивной музыки, ибо мой слух уловил еле различимые импульсы, посылаемые облаками, что в объятиях неба недвижно стояли, а порою и порхали словно бабочки, сумбурно гоняясь друг за другом, играя подобно детям. Херувимы сидели на их спинах, улыбаясь. И как же мне хотелось окликнуть их, но не было имен у них и было ли имя у меня самого? Сколько ни силился я вспомнить – тщетно. И вот, что удивительно, мысль, та вездесущая, первородная, идеалистическая мысль, отсутствовала, так как не было ее вовсе, как не было меня самого.

И вставал я после и шел неведомо куда, ибо не было пути там лишь бесконечная дорога. И встречались мне на дороге этой меланхоличные странники, кто острижен и гладок, а кто и вовсе мхом заросший. И звали себя те странники мыслителями и вольнодумцами, родителями поэзии и бесплодных идей. И спрашивал я их, а они мне отвечали, мысленно посылая картины прошлого, настоящего и будущего, сомнительного и возможного. Но не проходило и мгновения, как они покидали меня, не попрощавшись и не удостоив взглядом, ибо питали они ко мне искреннее равнодушие, а я питал непритворное равнодушие к ним.

А небесные сферы жгли тем временем беспощадно существ мыслящих и дышащих, а тех кто в беспамятстве прозябал обдавали холодом. И визжали они, и кричали они, что есть мочи, да так сильно и пугающе, что я свернул с дороги, летя вниз, не на землю – на облака, ибо природа сна не поддавалась законам физики, ни людской, ни божественной. И падал я вверх бесконечное число лет, не замечая изменений вокруг. А изменения действительно происходили на моих глазах. Планеты вокруг выстраивались то в линию, то крестом, а то и вовсе кружили хороводы, хаотично перескакивая с одного места на другое, чудом не сталкиваясь друг с другом. И не замечал я чудного пугающего сошествия крылатых созданий, кто со сверкающей диадемой на голове, кто с ободом из золота и цветных камней, а кто и вовсе без ничего. Не слышал я их дивного звенящего хохота, их причудливых неразборчивых песен, что звучали под аккомпанементы барабанов и скрипки, чей протяжный писк рождал собою звезды, одну другой краше и блистательней. И падали звезды те, как падал я, и разбивались они на маленькие, еле видимые осколки, как разбивался на маленькие, еле видимые осколки я сам. Но жил я, как жил вселенский разум, ибо не было смерти там, куда я попал, ибо самой жизнью являлся я.

 

«И будет двух твой одинок,
Под серым камнем сон глубок,
И никого из всех из нас,
Кто б разгадал твой тайный глас!

Пусть дух молчание хранит:
Ты одинок, но не забыт
Те духи Смерти, что с тобой
Витали в жизни – и теперь
Витают в смерти. Смутный строй
Тебя хранит; их власти верь!
Ночь – хоть светла – нахмурит взор,
Не побледнеет звезд собор
На тропах Неба, но мерцаньем
Вновь звать не будет к упованью.
Их алые круги небес
Напомнят о твоей судьбе,
Как бред, как жар, как боль стыда,
С тобой сроднятся навсегда.
Вот – мысли, что ты не схоронишь,
Виденья, что ты не прогонишь
Из духа своего вовек,
Что не спадут как воды рек.

Вздох Бога, дальний ветер тих,
Туманы на холмах седых
Как тень – как тень, храня свой мрак,
Являют символ или знак,
Висят на ветках не случайно….
О, тайны тайн! О, смерти тайна.»

 

И дарил я жизнь им всем и каждому. И слабел я по мере того как по частичкам раздаривал самого себя, не задумываясь об остатке. И кивали мне заискивающе люди, и гладил я их по головам плешивым рукой своею и умильно так падали они на колени. Вознося длани горе, помыслы открывая космосу, а мысли долу. И жалко мне их было тогда, и горестно было мне. Лень одолевала сущность мою. Сорвался  с места я и полетел в сторону запада. Туда где углядел, невзначай, яркие разноцветные всполохи, искры. И были там долы дымные, леса, что глядят как небеса, многооблачны они были и бездвижны, краса неверная в них, и формы их неразличимы. Всюду дымы тающие и луны пылающие неведомой краской. И эти огромные шары, то там, то тут, освещают кроны деревьев. Спит луна и души спят вместе с ней. Один только я не сплю, а все лечу неведомо куда и расстилаются черные поля и белые горы предо мною и нежно так поют, на языке неизвестном мне…

 

«На небе есть ангел прекрасный,
И лютня в груди у него.
Всех духов певучестью ясной
Нежней Израфаль сладогласный,
И, чар охвачены властной,
Созвездья напев свой согласный
Смиряют, чтоб слушать его.

Колеблясь в истоме услады,
Пылает любовью луна,
В подъятии высшем она
Внимает из мглы и прохлады
И быстрые…. Альяды,
Чтоб слышать тот гимн в небесах.
Сеть звезд улетающих рады
Сдержать быстролетный размах.

И меркнут совзездья, внимая,
И сонмы влюбленных в него,
Что песни его отпевая
Обязаны лютне его.
Поет он, на лютне играя,
И струны срывая на ней,
И бьется та песня живая
Среди необычных огней.»

 

Долго они еще пели, но не слышал я их более, ибо достиг, наконец, края мира. Но было ли это место истинным миром и был ли тот край истинным краем? Опустился я на землю, чертсвую, сухую, испещренную трещинами, все равно, что морщинами. Лег я на землю ту и уснул.

 

«Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
все, меж пальцев, вниз –  к волне.
И глубине – на горе мне!
Как их бег мне задержать?
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна
Или все возьмет волна?
Или то что зримо мне
Все есть только сон во сне?»

 

И услышал я шепот, и проснулся  я тотчас, я встал я на ноги и увидел я силуэт прозрачный, туманом окроплённый. И подал руку мне неведомый или неведомая. И принял я руку ту, не страшась. И двинулись мы  к краю и стали мы  у края земли. Глянули мы друг другу в глаза и спросила меня тогда тень: «Готов ли я?». И заметив мой утвердительный кивок, она спрыгнула в пропасть небытия. А я вместе с ней, ибо мы все еще держались за руки.

Тьма окружала нас, а если быть точным, меня одного, ибо тень тотчас исчезла, слившись с непроглядными пространством ночи, без цвета. Первородная чернота окружала меня, обволакивая тело и поглощая мои жизненные соки, иссушая, подавляя и убивая меня. Но вот что странно. Эта медленная смерть, казалась мне истинным и неприкрытым удовольствием. И удовольствие это граничило со страстью. Всеми силами помогал я тьме убивать себя. Медленно, медленно и страстно раздирал я на теле кожу свою, покуда от меня не осталось ничего, что бы напоминало собою меня прежнего. И называли это существа, жившие во тьме, «очищением и переосмыслением».

И не был я более прежним, ибо тьма заполонила собою все пространство меня внутреннего. Да и внешне я не был более похож на себя прежнего, ибо перерождение и переосмысление в том и заключается, что оболочка моя изменится до неузнаваемости, теряя очертания прошлого и будущего. И не слышал я более шорохов и звуков, пения и голосов, ибо существа те, что прятались в темноте, потеряли ко мне интерес, и озабоченность их сменилась равнодушием и безразличием. Попрятались они в норы глубокие и уснули в ожидании очередного пришествия. А сущность моя тем временем претерпевала различные метаморфозы. Крошечные еле видимые отростки взросли у меня на спине и разрослись после в невероятных размеров крылья, наделенные перьями, черными как смоль. Глаза мои исчезли вовсе, не оставив после себя ничего, чтобы напоминало орган зрения. Губы же мои срослись в единую прямую линию, словно бы мерки были сняты с горизонта. И голос мой отдавал басом. Я стал другим. А если быть точным, меня уже не существовало, но был другой я. Я, сокрытый камнями этого места. И крылья мои черные не держали меня более, ибо налились они земной твердью, пригвоздив меня самое к долу. Но все-таки я шел, ибо не мог не идти по определению, ибо меня тянуло вперед к закату столь бесконечному, как сама дорога. Но не прошло и года (время летит здесь достаточно быстро, ибо такова физика этого места) как я, наконец, смог увидеть щели моего прибытия в….»Рай!» сообщил мне неведомый голос, вобравший в себя мужское и женское начало. «Рай!» снова прозвучало у меня в голове и ужасающей силы вибрации заставили меня упасть на колени, тем самым преклонившись перед властелином сего ареала. «Ты ангел» послышался неопределённый голос. «Ты ангел, ибо я решаю, кем быть тебе после смерти. Ты ангел, ибо суть моего существования – есть поддержание баланса».

«Но ты не предоставил мне выбора!» ответил то ли я, то ли существо внутри. «Выбор?» вновь заговорил пространственный голос. «Я дал тебе крылья». «Они слишком тяжелы для меня». «Я дал тебе бессмертие». «Это слишком жестоко с твоей стороны!».  «Переродившийся, помнишь, я снял с тебя все грехи?». «Сделав меня пустым». «Так что же тебе надобно, заблудшая душа?». «Я всего лишь хочу справедливости». Голос неестественно усмехнулся. Темнота вновь спустилась поволокой…

Но мне хватило времени, чтобы понять: я отправляюсь в ад.