Было то летом. Стоял жаркий 19..4. Томаса свалила лихорадка (хотя на самом деле черт его знает, может это и не лихорадка вовсе его настигла), сам Том говорил, что болезнь его как-то связана с горлом. Позже мы все узнали, что у него воспалились глады. Как же он кричал, когда узнал от матери, что их ему придется вырезать, он тогда попросил, весь в слезах и грязи у носа, что бы их ему все же оставили, не в горле, так в стеклянной банке. Доктора, что странно или нет, выполнили просьбу маленького капризного мальчугана. Том сам выбрал банку, такую прозрачную, он полировал ее до режущего блеска. Но я все же отвлекся.
Было нас четверо, если не считать малыша Тома, что еще целую неделю лежал в своей кровати и притворялся умирающим, стонал и косил глаза: Рэй Монаган-Беркли, Гилберт Браун, Чарли и я. Чарли был самым старшим из нашей четверки и поэтому имел особенность не произносить собственной фамилии, так как считал, что лишь озвучивание имени в компании «маленьких» людей, придает ему значимость и некую взрослость.
Начнем по порядку, с младшего, это все равно , что начинать с конца, как говаривал когда-то Эдгар Аллан По. Гилберт Браун. Мальчишка 10 лет с вечно взъерошенными волосами и понурым лицом. Его родители развелись, когда ему стукнуло 9, и он очень сильно переживал на счет этого, впадал в депрессию, не свойственную его возрасту, а порой и вовсе говорил о таких вещах, за которые мы, дети, ненавидели порою взрослых, а именно, вещах философских, от которых мы ожидаем ответа, но получаем лишь только больше новых вопросов. Мы даже опасались разговаривать с ним, но это не мешало быть нам лучшими друзьями. Мы всячески поддерживали Гилберта и стали, казалось, для него чем-то вроде семьи, второй семьи, удачной семьи.
Вторым по счету нам представляется Рэй Морган-Беркли, человек с двойной фамилией и некой двойственностью, в собственной натуре. Ему стукнуло 11, когда он решил отправиться в путешествие, но не прошел и двух миль как расплакался и вернулся домой. Хочу отметить, что мы не стеснялись проявления каких-либо чувств и совершенно спокойно относились к тому, что каждый из нас может заплакать в любую минуту и готовы были поддержать друг друга, ведь мы понимали, что каждому из нас чего-то да не хватает и пытались восполнить эти недостатки дружественной опекой.
Так вот. Рэй был необычным человеком, как и каждый в нашей маленькой, но большой компании. Однажды он, насмотревшись телепередач, где рассказывали о шотландских нравах и жизни самих шотландцев в отдельности и их же совокупности, сделал вывод, что ношение килта крайне необходимо каждому здравомыслящему мальчишке. Он лично сшил себе килт, потратив немалое количество денежных сбережений на дорогую материю. Скажу честно, он выглядел довольно нелепо в этой широченной синей клетчатой юбке. Слава богу, ему хватило здравого смысла не надевать эту «палатку» в школу, а то на одного философа в нашей компании стало бы больше.
Чарли. 13 лет. Высокий тощий, подстриженный под горшок мальчуган. Мы знали его как человека, нередко предпочитавшего книгу, а не улицу, тем не менее, он был истовым «зарождателем» безумных идей, что воплощались им же, при помощи нас, за что нам попадало, а спрашивали с него, за это мы его и любили, пусть он и ненавидел глупые стереотипы про ответственность в компании младших.
Я. Обо мне сказать нечего. Единственное, что можно отметить, так это то, что я был везде и со всеми, запоминал детали и носил их в голове до того лишь момента, пока они не выплеснутся на бумагу. 12 лет. Пью кофе и не читаю газет. Смотрю ковбойские фильмы с Беном Тернером и не играю в футбол, вообще не люблю спорт. На этом можно и остановиться.
Из воспоминаний Патрика Дугласа, ученика Дертмонской средней школы имени Гарольда Билля.
Июнь.
Отзвенел последний звонок. Я, как и подобает ученику Дертмонской школы (да и вообще школы как таковой), воспитанному на прилежании и непритворной любви к учебе, рванул через весь двор на встречу…чему? Не уж-то каникулам, что заставляют детей улыбаться, покупать радужные очки в магазинчике «Побрякушек и всякой всячины» на углу Берсберри-стрит и пятой авеню? А может небольшой речушке, что протекает за городом, в негустой лесистой местности, неся с собой течением белые корабли, не кораблики, нет, именно корабли, с полноценной командой матросов на борту и старым капитаном с выцветшими черными волосами и грубой загорелой кожей? Или же на грязное, но от этого не менее привлекательное футбольное поле, где можно было играть не только в предназначенные для этого места игры? Вот, я уже слышу, как кто-то из учеников кричит в неприкрытом возбуждении «Замри!» компании из двенадцати ребят и они замирают, будто бы их вылепили из глины, поставили сушиться на горячем асфальте. А потом, кто то их них, не стерпев, чихнет, окончательно выйдя из строя, встав на место ведущего, посмеиваясь, выкрикнет «Замри!» и разбежавшиеся кто куда ребята снова примут чудные образы небывалых существ вылепленных из глины, а мальчуган ведущий, сощурив глаза, старательно высматривает очередного неудачливого игрока, невольно моргнувшего или покачнувшегося от чрезмерного напряжения.
Вдруг, я резко остановился на месте. Глаза разбегались, я просто не знал, куда мне идти. Толи свернуть, толи отступить, толи продолжать ход. Казалось, будто ноги мои ушли под землю длинными корнями и обосновались там надолго. Я хлопал глазами и улыбался. Хлопал и улыбался. Стянув школьный рюкзак, я уселся на него и стал ждать. Кругом прыгали дети, они игрались и смеялись, они знали, чего хотят, они это делали, пусть и занятие их заключалось в прыжках и толчках.
Вдруг я услышал голоса друзей, всех по порядку: Рэй Монаган-Беркли, Гилберт Браун, Чарли. Они звали меня по имени, деря горло:
– Патрик! – Завывал Рэй.
– Патрик! – Завывал Гил.
– Патрик! – Завывал Чарли и заходился в безумном смехе.
А я, будто бы и не слыша их вовсе, продолжал сидеть на школьном рюкзаке и думать, сам не понимая о чем, но все таки думать.
Листья на деревьях шелестели и будто бы музыка лилась по всему миру, а я слушал и улыбался. Странно все-таки бывает, вроде и не живое, а как поет. Сам я петь не умел, только подпевал в песнях. Особенно любил песни «Битлз». Как-то раз, я даже выпросил у родителей гитару, играть на ней было делом десятым, я просто напросто щеголял перед одноклассниками, друзьями и девчонками с гитарой не перевес. Ох, и ахали они тогда. Но позже гитару мы все-таки продали. Отец тогда выдал длинную подготовленную тираду на тему «соразмерности своих возможностей и соответствующих им желаниям». Ну, я понятно дело, умолкнув, слушал, отец всегда горазд на рассказы, ему бы писателем стать. Рассказывал он мне как-то об одном писаке, звали его странно Яном, а фамилия у него была Палански. Он стихи писал и пьесы, рассказы у него мало удавались, да и романы тоже, а вот стихи… Сам я их уже не помню, но с уверенностью могу сказать, что декламировал он их на славу.
– Пат! А, Пат! – Это Рэй теребил меня по плечу, он любил это делать, особенно когда загорался очередной интересной историей, услышанной от пятого-шестого-перепятого знакомого, например о доме с привидениями или еще чем подобном. – Ты куда решил идти?
Я и не знал толком, что ему отвечать, просто сидел и улыбался, как болванчик на веревочках, за них еще любят артисты на сцене говорить, сунут им руку в заднее место и, теребя внутренности, разговаривают за них, не открывая рта, их еще «чревовещателями» называют, но я этому не верю.
– Патрик! – Это уже Гилберт подключился, но плеча моего не трогал.
– Да-да. – Отвечал я и продолжал молча улыбаться.
– Слышишь, болванчик, я спрашиваю, куда идти думаешь?
– Ты чего это? – Встрепенулся я. – Чревовещателем заделался? – Встал я с рюкзака и поплелся медленным шагом в сторону дома.
– Эй, Пат, как ты меня назвал? – Грозным тоном спросил Гилберт, двигаясь позади.
– Ты все равно не поверишь. – Ответил я и ускорил шаг.
– Трещатель, да? Ты назвал меня Трещателем? – Все не унимался Гилберт, а я уже хорошенько скорости поднабрал и, попрощавшись с друзьями, вышел за пределы школы.
Резко мне стало не по себе. Такое чувство будто меня заставляют делать то, чего я не хочу, а делать это все таки приходиться, а ты лицо кривишь от неудовольствия и ропщешь на весь мир и на себя, в частности, у вас было такое? А вот у меня такое было и не раз.
Я просто шел вдоль по улице, шел и все тут. Друзья уже маленькими точечками виднелись на горизонте, мне не хотелось возвращаться к ним, казалось, мне не хотелось вообще ничего, просто идти и идти. И я шел, а по обе стороны от меня резвились дети. Прочел я однажды книгу какого-то затворника, что живет в горах и занимается писательством, книжка та называлась «Ловец во ржи» и был там мальчик, почти как я возрастом, он ловил детей, что бы те не упали в пропасть. И мне все казалось, что я тот самый мальчик, что детей ловит во ржи над пропастью. Вот только не ловил я никого, а просто наблюдал, наблюдал, как они падают, прям туда, прям в пропасть, а я ничего, я просто иду и смотрю на них. А они улыбку натянули на лица и весело так резвятся, каникулы, всем детям принято веселиться, но мне почему то весело не было, даже наоборот, мне было грустно.
Я вспомнил, как мама пыталась вырвать мне шатающийся зуб, привязав длинную нитку к злополучному отростку боли. Но мало того, что нитка была привязана к моему зубу, так она еще была привязана и к двери, что вела в мою комнату. Надеюсь, вы догадались, что именно намеревалась сделать моя мама? Правильно, она рывком закрыла входную дверь, потянув челюсть, да и всю мою голову, за собой по инерции. Странно, рывок был достаточно сильный, но все-таки зуб мой остался на прежнем месте и боль увеличилась. Тогда мне было грустно, конечно намного более грустно, нежели сейчас, но сути то не меняет. Грусть, грусть, грусть.
Мне положено веселиться, бегать, прыгать и выдергивать у девчонок рюкзаки из рук, складывать из бумаги военные корабли и самолеты, что яростно пикируют на своего врага. Мне положено кричать военные песни, вместе с другими мальчишками, петь песни «Битлз», сейчас это довольно распространенное явление среди молодежи. А что делаю я, чем занят Патрик? Грустью? Бессмысленным хождением? Это все равно, что идти вдоль по шпалам, в ожидании, когда тебя прикроет многосоставный дракон.
Ударил луч июньского солнца и я упал. Казалось, что без сознания, но я видел, как меня подняли шершавые и волосатые руки какого-то бугая в форме. Картинки появлялись моментами, а в основном была темнота. Я видел, как около меня идут мои друзья, они о чем-то разговаривали с бугаем, как я узнал позже, это был офицер Мориарти, бородатый тип в фуражке.
Патрулируя улицы, он наткнулся на ребенка, лежащего расправив руки наподобие распятого Иисуса. Этим ребенком был Патрик Дуглас, то есть я, мальчик, что бродил во ржи, наблюдая за тем, как падают детишки в пропасть. Наблюдал и ничего не делал. А вот теперь его несут, лежащего без сознания на руках у полицейского, будто бы подняли его, Патрика со дна пропасти, ведь наблюдая за прыгающими туда детьми, он бросился вниз и сам.
Когда я очнулся, вокруг не было никого. Я лежал в своей четырехстенной комнате, где в обилии находились разнообразные книги, а на отдельной полке стоял экземпляр Дж. Д. Сэлинджера «Ловец во ржи», того самого затворника, что живет в горах.
Вставать с постели мне не хотелось. Я лежал и смотрел на книгу. Потом в дверь постучались, это была мама, она спросила, очнулся ли я и я ответил ей, что очнулся. Тогда она вошла в комнату и все мне рассказала, как я упал посреди бела дня без сознания от солнечного удара или еще чего, она сама того не знает. Так же рассказала, как друзья мои подняли тревогу, завидев меня лежащего на земле, они то и позвали офицера Мориарти, что патрулировал улицы неподалеку. Мама поблагодарила его за меня, позвала даже на пирог и молоко ближе к обеду и он согласился, а это значит, что мне придется еще с ним разговаривать, а разговаривать мне не хотелось, даже с мамой, поэтому я только и агакал на все ее расспросы. Когда она все таки оставила меня в покое и собралась уже покинуть комнату, дав мне еще время оклематься, я спросил ее, знает ли она адрес Дж. Д. Сэлинджера? Мама ответила, что не знает кто это, а уж тем более не знает его адреса. Я сказал ей, что обязательно узнаю его адрес и попросил ее отвезти меня к нему, на что она согласилась и закрыла за собой дверь.
Грусть как будто отошла на второй план. Я взглянул на книгу в супер-обложке с рисунком мальчугана в красной кепке и улыбнулся. Я не знал, о чем хотел говорить за затворником, жившем в горах, но я точно знал, что мне необходимо его увидеть, позарез необходимо.
В окошко мое стучали камушки, это друзья просили меня подойти к окну, но я предпочел остаться в кровати. Я представил себя лежащем в стоге сена во ржи, а мимо детей, но в этот раз никто в пропасть не кидался, все бегали неподалеку, резвились и пели надрывным голосом песни замечательной группы «Битлз». На мне была красная кепка, а где-то вдалеке вырисовывался силуэт человека, не трудно догадаться, кем был этот человек. Я помахал ему, а он помахал мне в ответ. Я прокричал вдаль ему, что скоро приеду, но он молчал, молчал затворник и махал рукою мальчику, что лежал во ржи.
