Миопия

Когда близорук

Открывается многое

По ветру пятна зеленого

Молочные всплески в чай цвета лазури

Пастельные тени что кружат и кружат вокруг

Рассыпанные впечатления

Лишь резкие запахи трав

И звуки и звуки повсюду

Ведут тебя под руку в жизнь

 

Ольге Арефьевой

Дождь – серебром по щекам,

Небо – сквозь кожу – и в кровь,

Косы – рекой по плечам,

Тонкие ленточки слов.

 

Странные гости – во снах,

Тени цветов – на ладони,

Песня – душою в руках,

Вход – запрещен посторонним.

 

***

Солнце огромное катится вверх с крыльца.

Девочки юные ждут своего конца.

 

Солнце огромное брызжет во все города.

Девочкам юным – нынче уснуть навсегда.

 

Чтоб не тревожить прелестью нежной людей,

Чтоб не пугать безудержным смехом детей,

 

Чтоб не таить в груди ото всех черных роз,

Чтоб не томить мерцаньем невиданных звезд.

 

Солнцу огромному – птицы да корабли.

Девочкам юным – холмик могильной земли.

 

(Не)Милый

Немилому – слава.

Немилому – белый венец

Из мертвых камней.

Немилому – дождь,

Смывающий маску с лица.

Немилому – путь

Тигриной походкой

Сквозь огненный круг.

Немилому – взгляд мой

Холодный, невидящий – пепел,

От взгляда оставшийся,

Пыль сухих трав.

Немилому – страх.

Немилому – вечным ребенком

Во взрослые игры играть.

Немилому – тоже

Некогда умирать.

 

Интервью

Запомнила лишь комнату с мольбертом,

От влаги потемневшие листы,

А рядом – кресла по последней моде,

Журнальный столик и смешной диван.

И тишину… Почти бесшумный шелест

Тяжелых штор и легкий скрип двери –

Входил художник, наполнял бокал

Мерцаньем изумрудного абсента,

Кивал небрежно, вряд ли узнавая…

Так непохож на яркие картинки

Журналов, новостей, такой не тот,

Что замирало сердце на мгновенье

И свет казался жестче, чем всегда,

И резче звуки шумного проспекта,

И только ломкий, незнакомый голос

Произносил: «Вам кофе или чаю?»

«Нет, вермут, вермут, самый сладкий вермут», –

И улыбаться – оттого, что страшно…

Все так, как у других, и даже кошка

Пройдет жеманно – не ко мне, а мимо,

Мяукнет, на хозяина взглянув,

Свернется в мягком и просторном кресле

И притворится, словно крепко спит.

«Вы знаете, я иногда хороший,

Я не курю», – устало улыбаясь.

И длинными руками наливает

В бокал искрящийся, медовый вермут

Для гостьи, говорящей по-французски.

И, став раскованнее от абсента,

Начнет рассказывать о мире красок,

О музыке и о живом сплетеньи

Цветов, и нот, и слов, и снов, и мыслей.

И мы, такие разные, чужие

Становимся одно… Журчат часы,

Мурлычет кошка и звенят бокалы,

Становится уютно и тепло

И клонит в сон… А ломкий, чуткий голос

Все шепчет что-то, слов не разобрать,

А надо, надо наконец ответить…

Но вечер накрывает с головой –

И длинно-женственные пальцы кисть

Обмакивают по чудной ошибке

В бокал абсента…

Автопортрет

Катарсис грозы, вдох озоном и выдох любовью,

Агония нежности, шепот, биение сердца.

Томление. Тайна причастия. Средневековье.

Еще один парус, которому – вечно белеться.

Распутство. Раскол. Разложение. Радость – и благость.

Иные слова для любви (двери к жизни так узки!),

Накрашенный рот. Сгиб запястья. Невинная сладость

Алеющих щек и рассеянный, нервный французский.

 

Город

Здесь только дождь один – и он все тяжелее.

Здесь только дождь один – меня ты не найдешь.

Ты – предрассветный страх, которого нет злее,

Ты – предрассветный дождь.

 

Уйди, умри, а я – водой по мертвым плитам.

Уйди, умри – но мне покой оставь и свет,

Чтоб стала я рекою, прочно в землю вбитой

На сотни, сотни лет.

 

Как вдоль меня трава проклюнется с восходом,

Я буду постигать науку быстрых вод,

И мудрость бабочек, и безмятежность лодок,

И первый хрупкий лед.

 

Но здесь – один лишь дождь – как в третьем круге ада,

Один лишь Зверь живет – и воет в небеса.

Остры его клыки, слюна исходит ядом,

И пустота в глазах.

 

Смерть

Когда однажды задохнется время

И руки станут холодней стекла,

Глухая смерть свое обронит семя

И в черное оденет зеркала.

 

Что слезы ей? Что спешные молитвы?

Лицеприятий нет – закон один:

Уже начертан на тяжелых плитах

Мой мене – мене – текел – упарсин.

 

Уже так близко плеск весла бесстрастный,

И дивных песен отзвуки слышны,

И всех ночей страшней и лун прекрасней

Объятие хозяйки-тишины.

 

И вот река – за хмурыми горами,

А там, на скипетр опершись свой,

Меня встречает верными весами

Возлюбленный с шакальей головой.

 

Октябрь

Листья уже серебрятся с рассветом,

Ветер берет за ладонь.

В городе пусто, но слышится где-то

Меди размеренный стон.

 

Время идет, узнавая, навстречу,

Сложены вдвое века.

Раньше к молебну пришаркает вечер,

Женщин застав без платка.

 

Идолов всех переплавили в золото:

Вон оно – всё на земле.

Небо, на алый и белый расколото,

Спит в ледяном хрустале.

 

В городе пусто, но слышится где-то

Времени раненый стон.

Листья уже серебрятся с рассветом,

Чудится призрачный звон.