Александре

 

Кофейня расположена на оживленной трассе. Каждые полминуты он видит через стекло красные стоп-фонари. Окно немного запотело. Зрение у посетителя  слабое, и огни то немногое, что он видит всегда.  Он плохо различает силуэты, рисунки – только цвета и оттенки.  Говорят, каждый раз перед художником встает вопрос, когда он берется за холст: рисунок или цвет. Перед ним этот вопрос не стоит. Цвет, всегда цвет.

Перед кафе на обледеневшем крыльце горят четыре фонаря, словно запряженные в квадригу.  Границу между столиками, стоящими вплотную друг к другу,  создает табачный дым.  Позади  посетителя уже второй час целуется пара.  Официантка, пританцовывающая девушка в очках,  всё никак не может унести две пустые чашки от капучино. Иногда она застывает около стойки и долго-долго смотрит на одинокого гостя.  Взгляды некрасивой девушки смущают – ответить он ей ничем не может, даже улыбкой.

– Опять сидит? – спрашивает новенькая.

В отличие от других девушек, ей еще не надоело задавать подобные вопросы.

– Каждое воскресенье ходит, как на службу, – фыркает полная уборщица.

– Служба по утрам, – тихо замечает третья официантка, светловолосая девушка с тонкими чертами лица, назвать красивой которую мешает лишь её скромность.

– Неважно, – говорит уборщица и начинает со шваброй перекатываться по кафе.  Мокрый пол в черно-белую шахматную клетку  причмокивает под её тяжелыми шагами.

Посетитель, которого они обсуждают, крутит головой. Это простое движение дается ему с видимым трудом. Очевидно, что он или не спал несколько ночей, или его одолевали мысли, нести которые ему тяжело.

Он до тошноты предупредителен с персоналом и всегда оставляет щедрые чаевые, но официантка в очках его недолюбливает.  Его вежливые слова вырываются на автомате, как следствие хорошего воспитания, но не доброты. Улыбается он вяло и мимо цели, и все понимают: грезится ему какой-то прекрасный сон, в такт которому он говорит губами, улыбаясь, и в реальность его возвращают только посторонние звуки – шарканье и смех.

– Вам еще кофе? –  нервно спрашивает официантка.

«Странно, я жду уже два часа, выпил много кофе, а психует она…, – думает посетитель.  – Бессмыслица. Женщины…».

– Нет, –  тяжело отвечает он… Глаза плохо фокусируются на объекте.

В зал входит человек в  одежде служащего. Он высокий, худощавый и бледный.  Короткие волосы аккуратно зачесаны назад. В его движениях целеустремленность, в холодных потухших глазах – спокойствие равнодушного человека. Плотно сжатые губы выдают неожиданные для кофейни упрямство и самоуверенность.  Что шепнул ему на ушко Бог, чтобы он был в этом месте именно таким – остается неизвестным.

– Какая сука прищемила ему хвост? – задается вопросом уборщица, проходя мимо официанток, окаменевших у барной стойки.  Те оживают, отчаянно зевая и рискуя вывихнуть челюсть, но всё же ввязываются в диалог.

– Как ты думаешь, сколько ему лет? – спрашивает одна.

– Не знаю…, – пожимает плечами другая. – Может, 20, может 35.

Её затруднение легко понять.  Служащий словно не имеет опознавательных знаков. Узнать его в толпе невозможно – он и есть толпа.

– Тощая собачка до старости щенок, – бормочет уборщица. Ей явно нравятся мужчины побольше.

– Говорится, маленькая собачка до старости щенок, – качает головой одна из них. – И добавляет со вздохом. –  Взяли на днях и сразу – старшим менеджером.

Девушки имеют право быть недовольными.  Новичок упорен в своем маленьком деле, он твердо верит, что с этого места начнется его поход  к высотам корпоративного успеха, и что важнее для них, его совсем не интересует, что они милые девушки; он, собственно, не делает разницы между работниками: старыми и молодыми, мужчинами и женщинами.  А те привыкли вкалывать по ночам, учиться днем, стоять в пробках, не ожидая никакого снисхождения, но не могут взять в толк:  почему нельзя отрыть перед ними двери, хоть иногда подать одежду или просто сказать доброе слово, когда они от усталости валятся с ног?  В любой ситуации, пусть и в мелочах, им хочется ощущать себя женщинами.

Сегодня старший менеджер завис у кассы. Все эти дни он проводил инвентаризацию, копался в документах, многие из которых не имели к нему никакого отношения, задавал вопросы персоналу. Его интерес касался всего.

– Вроде и без него работали тут, и клиенты были, и кофейня не рушилась, – хватался за голову кассир.

– И шарик земной вертелся, – вторили ему.

В тот день, о котором идет речь, у новичка возникли новые вопросы.

Стремясь решить их, он подходит к стойке, где и касса, и пирожные за стеклом.  Достает пачку каких-то бумажек и бросает их на стол.

Кассир без интереса глядит на них и  возвращается к своей работе.

Старший менеджер ждет. На всякой случай он решает описать этот процесс вслух. Дар умолчания ему не ведом.

– Я жду.

Кассир смотрит вдаль и почти сочувственно кивает головой.  Говорить ему решительно нечего.

– Я жду вашего объяснения. Никто не хочет мне сказать, что это такое. А вам придется. Вы отвечаете за кассу.

Кассир вздыхает, берет бумажки и вертит их в руках.

– Это флаеры, – отвечает он.

– Это я вижу. Как и то, что по ним полагается скидка.

– Видимо, – качает плечами кассир.

– Но у нас нет никаких флаеров.  Я узнавал. Следовательно, нет скидок.

Очевидно, что он гордится этим открытием. Проделана работа,  проведено расследование, которое тем более ценно для него, что никто в обязанность ему такое рвение не вменял.

Налицо недостача.  Недополученная выгода.  Воровство персонала.

Кассир может и не отвечать.  Менеджер  уверен, что скидки идут для друзей работников кофейни.

Его душа поет. С первого же дня он мечтал попасться на глаза директору, записаться к нему на прием, пусть и по пустяковому делу.  А тут…такая удача…

Кассир кивает головой, но ничего не отвечает.

– Вы что, ополоумели? – заводится менеджер. – Я тут насчитал около 250 флаеров. Везде 50 процентная скидка. Это в деньгах…

Далее он с апломбом называет какую-то пустяковую сумму, ведь скидка идет только на кофе, не на еду. Кассир мужественно выслушивает цифру и поднимает брови, словно говоря: «И?!».

– Или вы мне ответите, или директору!

– Вы же тут всё облазили, – спокойно отвечает кассир.

– Что?!

– И конечно, бухгалтерскими документами заинтересовались прежде всего. И ничего там не нашли. А главное, бухгалтера там ничего не находили, и директор. И аудиторы, и прочие проверяющие. Которые уж умнее нас будут…

– Я…

– Всё в порядке с выручкой…спите спокойно…Может, во сне выслужитесь перед директором…

Новичок подавлен. «Всё верно говорит, гад!  Но ведь у меня в руках флаеры…. А главное, стоит раз проявить слабость, признав свою ошибку,  и тогда даже тут мне ничего не обломится».

– Я всё равно по-йду к ди-ректору, я узнаю, я до-бьюсь, – от обиды он заикается.

Кассир привычно пожимает плечами, выражая таким образом свою любимую фразу: «вольному воля».

– Не надо никуда ходить, – слышит менеджер тихий голос.

Он оборачивается. Светловолосая миниатюрная официантка с грустью  смотрит на его руки.

– Где вы это взяли? – спрашивает она менеджера и показывает на флаеры.

Почему-то тот нервничает после простого вопроса, заданного нежным голосом.

– В мусорке, – не задумываясь, врет он, не подумав, что выглядит комично.

Кассир, широко открыв рот,  очень обидно произносит:

– ХА-ХА-ХА.

И уходит в комнату для персонала. Буквально через пару секунд оттуда доносится бодрый смех и громкий голос кассира:

– Ну не чудак ли, в мусорке рыться…

Менеджер от бешенства, как всегда, уставляется в одну точку. На этот раз это бейджик девушки. Её имя мерцает как спасительная звезда.

– Алек-сандра…., – имя, произнесенное по слогам, успокаивает его. Утешительное равнодушие вновь возвращается.

– Верните мне…, – она протягивает руку…

Он отдает ей флаеры. И сразу же жалеет об этом. Теперь у него нет доказательств.  Остается узнать, доказательств чего?

– Зачем они вам, раз ничего не дают? – спрашивает он.

Она пожимает плечами и отвечает:

– Раньше наше кафе раздавало флаеры. Последний раз – пять лет назад. Я их собираю.

– Но зачем вам их хранить?!

– Как память, – отсекает она и, не дожидаясь больше вопросов, идет принимать заказ.

…. Время от времени посетитель достает телефон, вертит его в руках, но отчего-то не звонит. Видно, что он просматривает сообщения, электронную почту. Иногда пытается во что-то вчитаться.  Но затем его взгляд снова уходит в окно и растворяется  в нем.

– Почему он никогда не звонит? –  спрашивает девушка в очках.

– Потому что и в тот день, пять лет назад, не звонил. Просто ждал…. Хорошо, что он тогда не позвонил, он бы разуверился…

–  Что  было бы для него только лучше, – проворчала уборщица. – Не мучился бы пять лет…

– Он бы не пережил правду, –  вмешалась Александра. – Вы же видите, как он приходит сюда каждую неделю. Не пережил бы…

 

Тот, о ком они говорят, даже не подозревает о подобном внимании к своей персоне.  Да и вряд ли он смог бы понять хоть что-то из отрывистого диалога работников кафе.

Уже далеко за полночь. Звонить он не может, такова договоренность.  Если получится, она сама наберет его. Или – нет.  Как Бог даст.

Кофе больше не лезет. Вместо бодрости приносит лишь вялость с примесью невнятного беспокойства.  В ночном  ожидании проскальзывают нотки  волнительно предчувствия.   Иногда перед глазами встают видения, от которых он отмахивается, мотая головой.  Хочется всё разрешить одним звонком – никогда, по правде сказать, ждать он не умел. «Лучше смерть, чем ожидание смерти», – всегда твердил он. Но звонить нельзя, он обещал. Вдруг она не одна…

Раньше бы в любой другой ситуации, он бы рискнул.  Разрубил бы мечом узел, как Александр Македонский… Что ему другие, которые упорно пытаются его развязать.  Он снова берет телефон и через некоторые время бросает на стол.

Щурясь, смотрит в окно…

И видит не обледеневшие тротуары, не пустые дороги, не неоновые вывески торгового центра напротив, нет, он видит само стекло и морозные узоры, дыханием высеченные на нем.  Он думает о том, что тихим дыханьем поэтов согревались равнодушные казематы вечности. И вспоминает, как еще недавно он также смотрел не на сцену, а на того, кто был рядом и даже чувствовал тепло её тела….

Она сидела рядом на узеньком стуле, хрупая и невесомая, застыв, словно птичка на жердочке.

Иногда подносила бинокль к глазам, а он любовался её маленькими чертами лица, длинными худыми кистями рук и невольно расплывался в улыбке.  На сцене театра герой пытался поднять полу тонную махину, и только он сам верил, что ему это по силам. Он не привык сдаваться.  Зрители и те застыли в напряжении, вдруг получится. Но он-то знал – ничего не выйдет. Знал заранее,  раньше видел этот спектакль.  И всё равно ему импонировала попытка героя, обреченная попытка смелого человека, не привыкшего признавать поражение.

Позади кто-то сказал:

– Да что тут за героизм, сизифов труд!

Он вспомнил Орфея, который вслед за любимой отправился в подземное царство Аида, и там среди ушедших, призраков,   так пронзительно играл на лире, что даже проклятый Сизиф остановился и сел на камень, завороженный мелодией.

И отдали мертвые Орфею любимую, и вернул бы он её из царства теней, если бы раньше времени не взглянул на  неё…

Она отстраняет бинокль от лица и улыбается ему в ответ. Он тонет в её глазах, холодных, как балтийское море, и понимает Орфея…искусство побеждает смерть, но человеческая природа не может победить  – нет воли не смотреть на ту, которой живешь.

Она  очень близко, пространства между  креслами почти нет, иногда они невольно касаются руками.  Она близко… И одновременно так далеко. Черное блестящее платье подчеркивает изящество её красоты, он представляет, как она берет бинокль в длинных черных перчатках…

…

Официантка в очках подходит к Александре и спрашивает, чуть улыбаясь:

– Снова под конец заменишь меня?

– Да, –  кивает в ответ та. – Заменю.

– Валяй, – жизнерадостно отвечает. И приплясывая, идет собираться домой. Там её ждет жених – он никогда не спит, когда она дежурит ночью. Ждет её, играя по сети с такими же айтишниками. Впрочем, когда она не дежурит, он тоже играет. Всё, чем ему нравится с ней делиться, она искреннее не понимает.  Всё, чем ей нравится с ним делиться, ему искреннее неинтересно.

–  Зато любит, – шепчет про себя она и с недовольством смотрит на одинокого посетителя…

Она не может понять его неспособность перестроиться, смириться, найти вариант проще…

– Тоже мне, гордец, – фыркает и уходит прочь.

До закрытия кафе остается пять минут. Александра заранее  начинает медленно подходить к его столику. За пять лет она привыкла, что именно в этот момент он оборачивается и растерянно, устало смотрит в сторону стойки.  И его взгляд всегда находит её.  Словно не видя официантку, посетитель еле слышно просит принести счет.

Александра сразу кладет счет на стол, и не отходит, зная, что бумажник давно в руке посетителя.  Как всегда он кладет на блюдце  пять тысяч одной бумажкой и флаер, недействительный уже пять лет…

Подойдя к кассе, она берет сдачу. Под внимательным, немного печальным взглядом кассира докладывает из кармана якобы недостающие деньги к сдаче. Недостающие в том случае, если бы флаер еще действовал.  Возвращается к посетителю и отдает ему сдачу, кладет «новый» флаер, как и было положено когда-то. Он кивает, говорит «спасибо» и начинает, медленно, вдумчиво собираться.

У кассы Александру настигает старший менеджер. Он никуда не девался, и если о нем успели все позабыть, то он, к несчастью, ни о ком не забыл.  Он хватает её за руку в тот момент, когда она долго смотрит на блюдце, словно ожидая на нем увидеть будущее.  От неожиданности она даже не вырывается.

– Зачем вы дали ему флаер? – спрашивает он.

В любом другом случае, она бы не снизошла до ответа, но сейчас она очень устала.

– Не всё ли равно….я положила в кассу всю сумму…

– Да, но зачем?! Зачем добавлять из своего кармана?

Менеджер пытается найти какой-то подвох, он привык, что объяснение должно быть практичным.

Александра очень устала – у неё нет сил спорить, и она отвечает:

– Он пришел сюда 5 лет назад. Просидел также как сейчас всю ночь. Всё ждал кого-то. Потом расплатился.  Я спросила, могу ли я ему помочь, он, не глядя на меня, пробормотал: «Она сказала, что если не придет сегодня, не придет никогда. Значит, больше не сможет увидеться – семья. Чтобы я не ждал, не звонил, не искал, не упрекал».

Потом он повторил эту фразу.  Затем еще раз. Так и шел к выходу, и всё время повторял эти слова, словно пластинку заело.  И еще в тот день он долго на улице ждал такси, оно сильно задерживалось – недалеко на перекрестке сбили насмерть женщину, и возникла пробка.  Говорили, что её на заснеженной трассе и видно не было – вся в белом через дорогу перебегала.

– Я не совсем понял, к чему вы рассказываете, что было пять лет назад,   – перебивает старший администратор. В интонацию он тщательно добавляет высокомерные нотки.

Александра поворачивается и слышит, как посетитель отвечает на звонок таксиста. Машина приехала.

– Так не было этих пяти лет. Для него не было…Он каждое воскресенье приходит сюда, думая, что это именно тот день, когда они договорились встретиться. И каждый раз ждет её, верит, что придет.

– Потому и флаеры, – возвращается к единственному, что его волнует, старший менеджер.  И спустя мгновение взрывается:

– Да вы же потакаете психу или, того хуже – мошеннику!

Менеджер, наконец, нашел причину непорядка. И теперь  торопится всё исправить. Он подбегает к посетителю и громко спрашивает:

– Вы знаете, какое сегодня число?

Тот отвечает.

– А год?

Снова ответ.

– Вот и нет, – победно восклицает старший администратор. И называет точную дату.

Менеджер ожидал чего угодно, но не такой реакции.  Собеседник просто пожимает плечами и бросает взгляд на динамики, из которых доносятся начальные аккорды песни «Mary Jane’s Last Dance»,  той же композиции, что играла последней и 5 лет назад.

Менеджер всё говорит, говорит, иногда переходя на крик, иногда на доверительный шепот. Несколько раз повторив, что девушка не придет никогда, уже прошло пять лет, как он ждет её, как последний болван, он осекается: посетитель с улыбкой качает головой в такт губной гармошки, звучащей в композиции.

Посетитель выходит из кофейни, вспоминая их последний танец. Это было в каком-то клубе. Он как всегда торопился – даже в медленном танце двигался слишком быстро. Спешил, стараясь в нескольких минутах вместить как можно больше. Он навсегда запомнил, как они в танце обнимали друг друга – в первый и последний раз. Он почти не чувствовал её прикосновений, так легки они были. Почти не помнил её объятий, так невесомы они казались. А потом, выйдя в ночь, он с радостью  увидел, что до  машины не пройти, не испачкавшись: слякоть и грязь по колено, и не обойти никак.

И пока она, одетая вся в белое, на секунду растерялась, он с легкостью поднял её на руки, словно ребенка, и понес к машине. Они сели и поехали, не сказав по дороге ни слова… Он стоит около кофейни. Впереди у него – аварийки такси…

Уличный мороз освежает.  Перекресток безлюден.  Под ногами  при ходьбе шевелятся белые линии. Желтый цвет светофора вспыхивает и гаснет.  В голове стучат отрывистые мысли, словно их отбивает телеграфист.

Он идет и не может понять одну простую вещь –  каждую неделю,  когда он оборачивается лицом к стойке перед закрытием  кофейни, заброшенной где-то на окраине города, на оживленной трассе, он видит  её – светловолосую девушку с опущенными глазами, с чуть приоткрытыми губами, словно она каждый раз хочет ему что-то ему сказать, но не решается.  Он не может услышать, как она шепчет за морозным окном, около которого только что сидел он: «Иногда, сами того не желая, мы становимся частью чьей-то судьбы…».

27.01.2012.