Она была молодая и сильная, эта оса. Самка. И еще она была очень красивая, хотя об этом знали только осы, самцы и самки. Для людей она была точной копией других ос. Оса как оса. Ничего особенного. Такие же желто-черные полоски, тонкая талия, рожки-антенны, большие глаза, хищные и жадные челюсти. Такая же неприятная, злая и назойливая, как и все остальные осы…
У нее, этой молодой, сильной и красивой осиной самочки, была еще одна отличительная черта, и опять же она была понятна ее народу, ее сородичам, осам, и была закрыта для всего остального мира, для мира людей. Это была не простая оса, а оплодотворенная самочка. У нее была особая миссия – во что бы то ни стало выжить, вопреки всем испытаниям и напастям, вопреки холодной, сырой, дождливой осени и вопреки бесконечно долгой, морозной и снежной зиме. Забиться в какую-нибудь относительно теплую и непродуваемую ледяным ветром щель, застыть в ней на долгие осенние и зимние месяцы и перезимовать, заснуть, замереть, но не умереть, и непременно встретить новую весну. Ей предстояло стать осой-маткой, облюбовать удобное и укромное место для гнезда и дать жизнь многочисленному потомству, большой осиной колонии. Никто не мог взять на себя эти ее обязанности, и в этом смысле она была совершенно незаменима.
Осы-самцы и неоплодотворенные самки вымирали еще ранней осенью, с наступлением первых холодов, ранних заморозков. Жизнь для них не имела никакого смысла и значения, они становились бесполезными и лишними в этом мире, и природа с непостижимой мудростью заботилась о том, чтобы ненужные, лишние существа, насекомые не «коптили» небо своим пустым и жалким существованием и уступали место новой, здоровой и сильной генерации своего рода.
Это действительно непостижимо. Это выше человеческого понимания. Разве можно человеческими понятиями объяснить, почему это тихоокеанские лососи нерестятся только в тех самых реках, где когда-то родились сами, причем один раз в жизни, и после этого погибают? Разве можно понять человеческим умом, почему применительно к осам-самцам и неоплодотворенным самкам инстинкт самосохранения не срабатывал, и они совершенно не боролись за свою жизнь, за выживание зимой, не оккупировали теплые человеческие жилища, различные укромные щели и дупла, почему они не засыпали на зимние месяцы, спасаясь тем самым от холода и голода?
Осы-самцы и неоплодотворенные самки не выдерживали зимних холодов, не выживали зимой, потому что им не нужно было выживать. Уних не было сильной, выраженной мотивации для выживания. Но ей, нашей осе, продолжительнице рода, никак нельзя было умирать. Таково было настоятельное веление природы, великого инстинкта самосохранения, ее единственного повелителя, единственного двигателя и стимула ее жизни, единственной путеводной звезды.
Теплые солнечные дни «бабьего лета» продолжались в этом году довольно долго, до самой середины октября. В один из таких теплых дней инстинкт продолжения рода, выживания, самосохранения занес эту осу в одно из приоткрытых окон человеческого жилища. Окно было приоткрыто для струйки чистого воздуха и по случаю погожего и теплого солнечного дня, одного из самых последних теплых дней в этом уходящем году. Вместе со струйкой прохладного воздуха в комнату влетела большая, грузная оса. Она стала медленно и неуклюже кружить по всей комнате, издавая громкое глухое жужжанье.
Приход непрошеной гостьи не остался незамеченным.
– А тебе что здесь нужно? Тебя здесь только и не хватало! – сердито заворчал хозяин квартиры и поплелся на кухню, чтобы принести мухобойку.
Мухобойку он не нашел, но принес с собой ракетку для бадминтона. Летом он этой самой ракеткой уничтожил немало мух и ос, залетавших в квартиру. Он ловко бил по ним на лету, и каждое попадание оказывалось для летающих насекомых смертельным, поскольку плетеная тонкая леска на ободе ракетки попросту разрывала их на части.
Оса летала грузно, тяжело, и она неминуемо пополнила бы собой число убитых бадминтонной ракеткой мух и ос, но все тот же инстинкт самосохранения и выживания подсказал ей, что нельзя летать низко, что необходимо соблюдать дистанцию и оказываться вне досягаемости ракетки, хотя эта самая ракетка в вытянутой руке человека доставала почти до самого потолка.
Оса летала высоко, под самым потолком, то и дело касаясь спиной потолка. После таких соприкосновений она теряла высоту, значительно снижалась и становилась уязвимой, досягаемой для ракетки-убийцы, но человек не успевал замахнуться, как она снова взмывала вверх, под потолок.
– И долго ты будешь так летать? Надолго ли тебя хватит? – спросил человек осу и сам себе за нее ответил:
– Ну, полетаешь еще минуту, ну, две минуты, максимум пять минут, а потом ведь устанешь, выдохнешься. Да ты уже еле держишься. Ну, давай, спускайся, еще немного…
Оса действительно стала уставать. Несколько раз она каким-то чудом спасалась от смертоносного удара ракетки, со свистом рассекавшей воздух в каком-то сантиметре от нее. Колебания воздуха, словно струйка ветра, отбрасывали ее в сторону, меняли траекторию полета; на какое-то мгновение она теряла ориентировку, теряла высоту и контроль над полетом, но затем приходила в себя и снова взмывала вверх, под потолок, на безопасную дистанцию. Как бы сознавая, насколько опасна такая игра с человеком и его бадминтонной ракеткой, оса грузно развернулась и полетела в сторону окна и уселась на самой верхней части занавески.
– Так вот значит как. Так ты у нас к тому же еще и умная и хитрая. Но я не дам тебе отдохнуть, не надейся, – заверил ее человек и стал дергать занавеску. Оса цепко держалась за занавеску, вонзив в нее все шесть свои коготков. Тогда человек стал резко бить по занавеске ребром ракетки. Оса не выдержала этого натиска и снова полетела по комнате, изрядно уставшая, тяжелая, грузная…
Человек, конечно же, не знал, что осе никак нельзя умирать, что у нее миссия, обязательства перед своим родом, перед будущим потомством. Зато это знала оса. Знала и отчаянно боролась за свою жизнь. За жизнь, которая принадлежала не только и не столько ей, сколько ее роду, ее потомкам.
И вот после долгого лавирования, бесконечных виражей и шараханья от встречавшихся на пути препятствий оса сделала остановку на люстре, на одной из ее хрустальных завитушек.
– А ты умнее, чем я думал, – задумчиво сказал человек. Бадминтонная ракетка в создавшейся новой обстановке сразу же стала совершенно бесполезной: согнать оттуда осу было невозможно, поскольку ракетка до нее не доставала, а размахивать ракеткой в опасной близости от люстры было нельзя, во всяком случае, очень рискованно. Люстре это явно не понравилось бы.
На всякий случай человек несколько раз включил и выключил свет, надеясь, что это может спугнуть осу и заставит ее слететь с облюбованного места, но эта уловка не сработала.
Оса, между тем, освоилась на новом месте, поползла вверх, взобралась на бронзовую чашу люстры, соединявшую ее с потолком, обнаружила щель и спокойно в нее заползла.
Человек долго и обстоятельно осматривал люстру, даже легонько покачал ее, но заметить осу ему никак не удавалось.
Вот куда она забьется. Вот где она найдет свое спасенье. Вот где она безопасно и комфортно устроится спать и проведет в зимней спячке все зимние месяцы – столько, сколько будет нужно.
– Ну что ж, в этом раунде ты победила, хитрая тварь. Живи пока, – сказал осе и самому себе человек и отнес ракетку туда, откуда ее взял.
***
От зимней спячки оса проснулась не весной, не в первых числах марта, как это ей полагалось и как это обычно бывает, а значительно раньше, в середине зимы, в самый канун Нового года. Ее преждевременному пробуждению способствовало тепло, исходившее от горячих батареек, установленных под окном и обогреваемых газовым котлом-нагревателем.
Оса знала, что до настоящей весны, второй и главной весны в ее жизни, в которой будет яркое и доброе солнце, теплая, дышащая паром почва, будут радостно, ликующе цветущие деревья, еще далеко. Внутренние часы ее организма подсказывали ей, что ее разбудило искусственное тепло, не имеющее ничего общего с солнечным теплом и с весной.
Проснулась не только оса. Проснулись также большие синие мухи и один малюсенький тощий комарик. Комар был настолько голоден и глуп, что средь бела дня, на виду у всех ринулся в кавалерийскую атаку, причем позарился на кровь самого хозяина. Будь он чуточку поумнее, мог бы потерпеть до ночи, или хотя бы до наступления вечерних сумерек, когда зажигается электрический свет, который, каким бы ярким он ни был, не может идти ни в какое сравнение с дневным светом, даже если главный источник света прикрыт тяжелыми свинцовыми тучами. И тогда комара было бы очень непросто заметить, и он мог бы всю зиму шиковать, как в санатории, целыми ночами напролет спокойно попивать человеческую кровь, а в светлое дневное время устраиваться на потолке вверх тормашками и мирно дрыхнуть и переваривать свой ночной обед. Но нет, ему, видите ли, было невтерпёж; голод, видите ли, не тётка, и вот этот камикадзе нахально подлетел к хозяину квартиры, уселся поудобнее на тыльную сторону кисти руки, потыкался своим хоботком-шприцем туда-сюда, стал выкачивать кровь, но не успело его прозрачное брюшко потемнеть от выпитой крови, как он получил по мозгам.
– Вот нахал! – сердито заворчал человек. – Мало ему ночи, так он еще и днем будет пить мою кровь. Совсем обнаглел. Можно подумать, я ему должен. Нет у меня для тебя крови. Всю мою кровь выпили наши чиновники. Вот у кого тебе нужно было поучиться. Так что, дружок, не обижайся и пеняй на себя.
С мухами у хозяев разговор тоже был короткий. Глава семейства и три его дочери дошкольного и младшего школьного возраста, для которых охота на мух была веселой забавой, вооружились свернутыми газетами и быстренько, за считаные минуты, размазали мух по оконному стеклу, к которому безмозглые насекомые то и дело подлетали – на верную свою погибель.
Оса была настроена очень благодушно и миролюбиво. Жаль, конечно, что ее разбудили посреди зимы, уснуть снова ей теперь наверняка не удастся, а проснувшийся, бодрствующий организм настоятельно требовал пищи, корма, подкрепления.
***
Наступил Новогодний вечер. Вся семья дружно сервировала, накрывала новогодний стол. Дети тоже принимали участие в этом важном и ответственном деле: они с важным и серьезным видом несли пластиковые бутылки с «Кока-Колой», «Фантой», минеральной водой, а также картонные пакеты с фруктовыми соками…
Затем очередь дошла до тарелок, которые дети несли особенно бережно, чтобы не разбить и не лишиться с большим трудом завоеванного доверия взрослых. За тарелками последовали вилки, ножи и ложки. Папа принес и установил в самом центре стола копченый свиной окорок, который в последние десятилетия стал в армянской действительности важным и практически незаменимым атрибутом новогоднего стола.
Встретить и провести Новый год без разукрашенной елочки, настоящей или пусть даже искусственной, также никуда не годилось, но все-таки без елочки как-то можно было обойтись, можно было найти ей замену в виде сосновых веточек, можно было украсить комнату елочными игрушками, серебристыми гирляндами, разноцветными воздушными шариками… Копченому свиному окороку альтернативы нет.
От мясных изделий – буженины, свиного окорока, сырокопченой колбасы, ветчины, бастурмы и суджуха – исходил приятный, ароматный, хотя и не очень сильный запах, который наполнил собой воздух столовой комнаты. Он раздражал острое, чувствительное обоняние полусонной и голодной осы, возбуждал ее нервную систему. Еще более сильным раздражителем для нее была копченая рыба – нарезанная тоненькими аккуратными ломтиками осетрина и лосось.
В другое время оса наверняка бы не удержалась и совершила бы дерзкий набег, вернее, налет на источники этих дурманящих, пьянящих запахов. Но инстинкт самосохранения подсказывал ей, что этот налет может оказаться пагубным для нее, может оказаться верхом опрометчивости, что он связан с большим риском для жизни. Всего каких-нибудь несколько месяцев назад жизнь для осы не представляла собой никакой ценности, ровным счетом ничего для нее не значила. В конце августа она повела за собой целое войско голодных ос и возглавила дерзкую, рискованную атаку на один из пчелиных ульев. Как она храбро сражалась! Она убивала одну пчелу за другой, действовала решительно и молниеносно, жалила пчел в головы и шеи, кусала их своими мощными челюстями. Правда, украст мед у пчел в тот день не удалось – пчелиное семейство оказалось довольно многочисленным и сильным. Пчелы отчаянно защищали вход в свой улей, сражались самоотверженно и отчаянно. В конце концов пчелам удалось отразить нападение и отстоять свой улей и свой мед. В тот день полегло очень много ос, но пчел погибло раз в десять больше.
Но теперь – совершенно другое дело. Теперь жизнь осы принадлежала не только ей. Теперь в ее небольшом, хотя и значительно располневшем, отяжелевшем теле теплилась не только ее жизнь, но и великое множество других жизней, которые настоятельно диктовали ей иные нормы поведения, иные правила игры. Теперь она была в ответе не только за свою жизнь, но и за это великое множество других жизней. Правда они, эти другие жизни, в настоящее время находилися в зародышевом состоянии, но очень скоро, в недалеком будущем, когда придет настоящее солнце и согреет землю своей улыбкой, когда оно принесет с собой настоящее тепло и настоящую весну, этим жизням предстоит самореализоваться.
Оса выглядывала из своего надежного и укромного укрытия, которым для нее служила бронзовая чаша люстры, и то и дело нервно поглаживала лапками длинные рожки-антенны, терла лапками голову.
***
До полуночи, которая должна была возвестить и приходе Нового Года, оставалось ровно двадцать минут. Глава семейства и трое его детей чинно расселись за праздничным столом, а хозяйка торжественно принесла и поставила на середину стола большую пиалу с традиционным национальным армянским блюдом, без которого не обходится ни одно сколько-нибудь знаменательное мероприятие. Это была толма, голубцы из виноградных листьев. Толма была горячая, только что с газовой плиты. От нее исходил вкусный пар, который струился, клубился, поднимался к потолку, прямехонько к люстре, и проникал под бронзовую чашу, в зимнее пристанище и убежище осы.
Все предыдущие запахи, какими бы сильными раздражителями они ни были, не могли идти ни в какое сравнение с этим качественно новым ароматом.
Оса была всего лишь осой. Голос страха, честно предупреждавший о реальном риске быть обнаруженной, разоблаченной и убитой, пульсировал в ее сознании, кричал и напоминал ей о чувстве опасности, об инстинкте самосохранения, но истязавший ее голодное обоняние аромат вкусной еды был сильнее этого голоса, был сильнее нее, был сильнее ее страха, сильнее всех ее инстинков. Голос голода заглушал голос благоразумия.
Оса тяжело, грузно, медленно полетела кругами по комнате. Она была большой, крупной, как и полагалось быть осе-матке, родоначальнице многочисленного осиного семейства, и поэтому ее фланирующий полет издавал характерное глухое и низкое жужжание.
– Папа, смотри, какая огромная оса! – закричала младшая дочурка хозяев. – Я ее боюсь. – И девочка с воплями стремлав выбежала из комнаты.
– Не нужно ее бояться, – успокоил оставшихся девочек и жену хозяин. – Она сейчас сонная. Это наверняка та самая оса, которая залетела к нам в тот осенний день. Интересно, где она пряталась все это время?
Оса между тем продолжала делать плавные круги по комнате, то взмывая под самый потолок, то снижаясь до уровня стола. Все находившиеся в комнате люди, и взрослые и дети, зачарованно и напряженно следили за ее полетом.
– Ну сделай же что-нибудь! Разве не видишь, дети ее боятся, – сказала хозяйка.
– Не бойтесь, дети, я сейчас с ней расправлюсь, – сказал хозяин, пошел на кухню и вернулся со свернутой, словно дубинка, газетой.
Оса между тем села на тарелку с закусками и уже собиралась откусить своими сильными, мощными челюстями кусочек ветчины.
– Ах ты нахалка! – воскликнул хозяин и стал осторожно размахивать газетой над самой тарелкой с закусками. Ему не хотелось убивать осу прямо на тарелке с едой, и он старался отогнать ее, вынудить ее взлететь, чтобы удар газеты настиг осу в полете.
Жена хозяина и две остававшиеся в комнате девочки еще больше испугались и переполошились при виде хозяйничающей на столе осы и с воплями выбежали из комнаты.
– Сейчас, сейчас я с тобой разберусь, – приговаривал человек, помахивая газетой над самой тарелкой. – Ты только взлети. Ну давай же, давай…
Оса разгадала намерение человека и наотрез отказалась взлетать. В воздухе, в полете она сразу же стала бы уязвимой для смертельного удара газеты, а здесь, на столе, у нее были какие-то шансы спастись, спрятаться. Она словно понимала, что на тарелке с ветчиной, суджухом и бастурмой человек убивать ее не станет. Поэтому она продолжала ходить, курсировать по тонко нарезанным ломтикам закусок, продолжала отчаянно махать вибрирующими перепончатыми крылышками и при этом сердито ощетинивалась на атакующую ее газету.
Наконец человеку удалось легким тычком газеты вытолкнуть осу с тарелки, и она нашла временное спасение в затененной части стола, затаившись под выступом тарелки.
Оса всячески цеплялась за свою жизнь, она не хотела умирать. Ей никак нельзя было погибнуть, потому что вместе с ней погибли бы несколько сотен ос, погибли бы, так и не успев родиться. Погибла бы ее семья, ее потомство. Целый род, целая колония ос. Это было просто недопустимо.
Но человек не знал и не хотел знать, не понимал и не хотел понимать отчаянной ситуации, в которой оказалась оса. Он упорно и целеустремленно искал ее смерти.
Человек отодвинул в сторону тарелку, на какое-то мгновение оса оказалась уязвимой на освещенном и открытом для удара месте. Она со всех ног ринулась в спасительную укромную тень под тарелкой. Последовавший хлесткий, резкий хлопок газеты запоздал на какую-то долю секунды и едва не задел ее, обдав струей поколебленного воздуха.
Оса честно и отчаянно боролась за свою жизнь, за жизнь своих потомков, своего рода. Она перебегала, помогая себе крыльями, из тени одной тарелки под тень другой. Хлесткие, резкие, сильные удары газеты посыпались один за другим. Они шлепали по столу в угрожающей близости от осы, в каких-нибудь миллиметрах от ее головы и туловища.
Наконец оса сумела добраться до спасительного, вожделенного краешка стола, и она не раздумывая бросилась, низринулась вниз, в закрытую от света пропасть, выпав на какое-то время из поля зрения человека.
Человеку непременно нужно было убить осу, чтобы трое его маленьких дочурок и жена перестали бояться и вернулись в столовую комнату. Тогда можно будет спокойно и весело встретить Новый Год, до которого оставались считаные минуты.
– Ну как, скоро ты там? – нетерпеливо спросила жена, осторожно и с опаской приоткрыв дверь. – До Нового Года осталось пять минут.
Осе непременно нужно было выжить, дожить до весны и дать жизнь своему большому потомству. Эта настоятельная необходимость пульсировала в ее теле, в ее брюшке, в ее голове, в ее сознании.
Оса затаилась в темном укромном углу под отопительной батареей. Заметить ее там было не так уж просто, но глаза человека шарили по всем затененным местам, куда могла бы спрятаться эта проклятая оса.
– А, так вот куда ты спряталась! – торжествующе сказал он и попытался вытолкнуть осу краешком газеты на открытое и освещенное пространство. Для осы это было бы неминуемой гибелью, потому что она стала бы для человека прекрасной, удобной мишенью.
Человек загнал осу в угол и не оставил ей ни одной возможности для отступления. Человек не оставил ей выбора. Оса обреченно вышла из своего последнего укрытия и загнанно смотрела на человека. Но за какую-то долю секунды до того, как злорадствующий и торжествующий человек замахнулся для своего фатального, решающего смертоносного удара, оса с неожиданным проворством устремилась на ненавистное лицо этого ненавистного человека, изловчилась и ужалила его под самый левый глаз, в мякину мешочка.
Человек пронзительно вскрикнул от боли, но при этом успел задеть газетой осу. Удар не получился, оказался не сильным, но даже этого удара оказалось достаточно, чтобы оса грузно шлепнулась, ударилась об экран включенного телевизора и упала на его подставку.
На крик хозяина сбежалась все семья. Его жена и дети продолжали испуганно озираться вокруг, хотя отец, превозмогая боль, шутил и улыбался, убеждал их, что с осой покончено и опасность миновала.
Лицо человека очень сильно опухло, левый глаз совсем отек и практически закрылся, ужаленное место продолжало причинять ему нестерпимую боль и страдания, хотя жена наложила на него смоченный в холодной воде платок.
– Тебя нужно срочно отвезти к врачу, – озабоченно сказала жена хозяина. Так можно лишиться глаза.
– Ну да, конечно, – иронично заметил хозяин. Он также был серьезно обеспокоен своим раздувшимся и продолжавшим опухать лицом, но было необходимо скрыть это беспокойство от домочадцев. – Сейчас самое подходящее время для визита к врачу. Где ты сейчас найдешь врача? И что мы скажем врачу? Что меня в середине зимы ужалила оса? Мне самому трудно в это поверить, куда уж врачу. И откуда она взялась, эта тварь? И смех, и грех…
– Но так тоже оставлять нельзя. Я даже не знаю, что нужно делать в таких случаях, – продолжала причитать жена.
– Вот дрянь! Испортила нам весь Новый Год, – сказал человек, но решил, что будет правильно и уместно хоть как-то утешить и подбодрить домочадцев, сделал жалкую и безуспешную попытку улыбнуться и бодрым голосом добавил:
– Но ничего, зато последнее слово осталось за мной.
– А ты уверен, что убил ее? – спросила неуверенно жена, все еще беспокоясь за себя и за детей. – Ведь оса – не пчела, она способна жалить несколько раз.
– Не беспокойтесь, больше она никого не ужалит, – уверенно ответил хозяин. Он слышал характерный хлопок газеты о тельце осы и слышал второй хлопок тельца осы обо что-то твердое, по всей вероятности, о стену. Человек знал наверняка, что этого удара вполне достаточно, чтобы убить осу.
В конце концов, что такое оса? Всего лишь мягкотелое насекомое.
Телевизор ликующим и торжественным голосом президента страны возвестил начало Нового Года. Под бой главных курантов, торжественно отсчитывающих двенадцать часов, маленькая семья людей встречала Новый Год.
А на стеклянной подставке для телевизора умирала оса. Ее тельце продолжало пульсировать, лапки время от времени содрогались в конвульсиях, которые становились все реже и реже, все тише и тише. Своим угасающим сознанием она просила прощения у своих неродившихся потомков за то, что не сумела уберечь себя, что не сумела выжить, чтобы защитить их, чтобы дать им жизнь.
