Жан Дабовски. Пирамида

– Как спалось? – спросил Петр, завязывая шнурки на ботинках.

Игорь не ответил, а только поморщился. Вид у него был такой, словно за всю ночь ему ни на секунду не удалось сомкнуть глаз. Он достал комбинезон из своего шкафчика и стал нехотя одеваться.

Петр сочувствующе усмехнулся. В этой подземной казарме мало кому виделись добрые сны, чаще лишь кошмары – бессмысленные и малопонятные обрывки, или, что было гораздо хуже, чернота. Петр поднялся с лежанки и пару раз с силой притопнул, обувая ботинки поплотней.

Некоторые рабочие уже брели к выходу. Поодиночке, парами. Брели, опустив головы, заложив руки за спину. Заключенные, осужденные на вечность. Пустые глаза, сутулые плечи… По каменным плитам пола то и дело шаркали грубые рифленые подошвы. Основная масса потянется позже, сейчас же время первых ласточек, тех, кому неприятна сама мысль о том, чтобы слиться с основным потоком, стать частью стада. Им отвратительно общество себе подобных, они любят видеть себя свободными, и, конечно же, они заблуждаются, но Пирамида не разуверяет их в этом заблуждении. Нечуткость по отношению к другим зачастую сродни доброте. Первые ласточки. Здесь пожилой профессор литературы, посвятивший большую часть своей жизни изучению творчества Федора Михайловича Достоевского, идет рядом с художником, не продавшим за свою жизнь ни единой картины. Следом парнишка лет двадцати, ранее служивший на границе, не умеющий ничего, кроме как подчиняться приказам. Во сне он часто слышит треск выстрелов. Сорокалетний слесарь тяжко вздыхает на каждом втором шаге, на правой руке у него не хватает двух пальцев – по молодости потерял при использовании «гильотины». Мужчины – от молодых пацанов, на подбородках которых едва пробиваются первые волоски, до седых стариков, то и дело впадающих в детство. Безропотное стадо… Много их, разных, несхожих, и у каждого своя история. У кого-то интересная, у кого-то банальная, но дело в том, что здесь все это не имеет значения. Здесь каждый человек – не более чем пара рабочих рук.

В казарме нет окон. Когда наступает время подъема, на потолке зажигаются лампы дневного света, когда люди укладываются спать, свет гаснет. В этом помещении только один выход, закрытый двойными металлическими створками дверей без замков. Внутри, вдоль стен по левую и правую сторону выстроены два ряда лежанок – грубых подобий кроватей, сколоченных из неотесанных досок и обитых брезентом. Никаких подушек, одеял, матрасов и прочих излишеств. Рабочие здесь не просто спят – они умирают каждую ночь и воскресают каждое утро. И снова… И снова… И снова… Умирают без конца. Тот, кто провел в казарме более трех дней, уже вряд ли сможет вспомнить, как долго он здесь, и уж точно никто не сможет объяснить, почему он здесь, что это за место. Потому как объяснения не имеют смысла…

На тех, кто впервые просыпался здесь, царившее вокруг уныние, пропитавшее самый воздух, ржавые потеки на потолке и на стенах, словно застаревшие пятна крови, серость и беспросветность действуют пугающе. Но вскоре испуг проходит, оставляя после себя глубокое спокойствие. А спустя пару дней новичка уже не отличить от остальных. Пирамида умела дать каждому его место. И каким бы ни был человек наглым, заносчивым, свободным, она, как добрая мачеха, перекраивала его, и, рано или поздно, он становился послушным инструментом, работающим лишь на благо…

– О чем задумался? – Петр потрепал товарища по плечу.

Игорь вздрогнул и все так же молча присел на свою лежанку, чтобы надеть ботинки.

Натужно взвыли дверные петли – первые рабочие достигли ворот и, открыв их, выбирались наружу.

Игорь просунул руки в рукава куртки.

– Пойдем, – хмуро бросил он через плечо.

Приятели вышли в проход, вливаясь в многоголовый поток, который к этому времени стал уже более плотным. Мало кто здесь разговаривал, никто не улыбался. Петр прищелкнул языком, и это у него получилось неожиданно громко. Игорь исподлобья покосился на приятеля.

– Что? – сделав удивленные глаза, спросил тот.

– Как тебе удается быть таким бодрым? – недовольно отозвался Игорь.

– А как тебе не надоело хмуриться с утра до вечера? – парировал Петр.

– Мне снова снилась чернота…

– Хм…

– И самое страшное в этой черноте не то, что она такая черная, а то, что я ощущаю ее, как бы в себе, понимаешь? – Игорь покосился на Петра.

– Парень, нам всем снятся одни сны, – недовольно буркнул широкоплечий рабочий, шедший впереди. – Не думай, что тебе приходится хуже всех… Она никого не выделяет особо.

– Верно человек говорит, – подмигнул Петр приятелю. – Раз ты здесь, ты один из нас, а сны – это сны, тебе пора перестать уделять им столько внимания.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Но почему меня до сих пор не покидает ощущение, что здесь все мы не на своем месте?

– Ты слишком много думаешь, – усмехнулся Петр. – Если верить в то, что человека создал некий «бог», – он изобразил пальцами воздушные кавычки, – то он серьезно облажался, наделив того разумом… Вот тебя, брат, эта ошибка серьезно обременяет.

В это время приятели уже выходили из Казармы. Ни дуновение ветерка, ни единый запах не тревожил оставшиеся частички воображения рабочих, воздух снаружи ничем не отличался от воздуха внутри. Он был таким же пресным и неощутимым. Ни чирикания птиц, ни стрекота насекомых, ни шелеста зеленых листьев. Могильное беззвучие вокруг. Пустыня ровная, без края, неестественная… Вечная ночь наверху и белый песок внизу…

Сразу от казарменных ворот начиналась широкая утрамбованная постоянными маршами и ярко освещенная двумя цепочками люминесцентных светильников тропа. Искусственный свет был необходим – в неизменно темном небе никогда не появлялось солнце и даже светляки-звезды не парили в высоте. Лучи света от ламп почти не пробивались за границы тропы, и если бы кому-то из рабочих пришло в голову, уйти в сторону, шагов на десять, то, скорее всего, он бы бесследно растворился во тьме. Но с тропы никто не сворачивал. Никогда.

– А ты никогда не думал, что все это, – Игорь обвел взглядом панораму, – это не жизнь?

– Не думал, – безразлично пожал плечами Петр.

– Пропустите, пропустите, – послышался позади нервный шепоточек, вынудив  парней посторонившись, дать дорогу торопливому, плюгавенькому человечку.

Никто не знал, как его зовут, необщительность была одной из особенностей характера добрых двух третей обитателей казармы, поэтому редко кто знал даже имя своего соседа по спальному месту. Другой же яркой чертой индивидуальности этого человечка была торопливость. Он спешил всегда и везде, можно сказать, что он жил только для того, чтобы спешить и никогда не успевать, вокруг всегда возникали какие-то помехи.

Продолжая путь, Игорь хмуро смотрел в затылок торопыги до тех пор, пока тот не затерялся в толпе.

– Мы здесь все не на своем месте, – пробормотал он.

– Да что ты заладил, – лениво отозвался Петр. – Ведь сам знаешь, что все твои мысли не имеют значения… Кроме Нее, больше ничего не имеет значения…

Она… Тропа вела к Ее подножию. Она была здесь всем: и богом, и царем, и любовью, и святыней, и самое главное – целью. Колоссальная, величественная, самая совершенная из созданных когда-либо человеческими руками, Пирамида. Еще далеко не законченная, но уже и на этом этапе потрясающая своей громоздкой бестолковостью, и потому, наверное, такая божественно прекрасная, ведь красота зачастую всего лишь одно из свойств бессмысленности. Рабочие стремились к Ней всей душой с той самой секунды, когда открывали глаза.

Около ста километров в периметре основания, триста метров в высоту, стремящаяся все выше – новая вавилонская башня, грозящая вершиной своей подпереть Царство Небесное… Материалом для строительства служил бледно розовый кирпич, настолько бледный, что его можно было принять за белый, если бы не песок вокруг – такой ослепительно-белоснежный. На расстоянии десяти шагов от основания, Пирамиду окружала цепь прожекторов, но свет от них не поднимался вверх прямыми лучами, а, игнорируя физические законы, как струи воды в фонтане, изгибался и лился на последнюю площадку. Пирамида притягивала свет, питалась им и оттого сама будто мерцала. И это нежно-розовое мерцание притягивало рабочих, точно мотыльков.

Каждый раз часть из них взбиралась на верхний уровень и начинала укладывать кирпич. Ряд за рядом, уровень за уровнем, не спеша, но все выше и выше. И редко в их пустых головах проскальзывала искорка мысли, они не знали, зачем нужно это строительство и предпочитали просто об этом не думать. Они выполняли свою работу. Механически, усердно и бездушно. Все выше и выше. Уровень за уровнем…

– Куда пойдем сегодня? – спросил Петр, достигнув подножья. – Наверх или останемся раствор месить?

Строители обычно делились на две группы. Первая оставалась внизу для того, чтобы таскать наверх материалы. Вторая же поднималась на последний уровень, где принималась аккуратно укладывать кирпич. Таким образом и возводилась Пирамида, безо всяких пустот, проходов, ловушек, безо всяких изысков. Абсолютная, цельная, непоколебимая.

– Пойдем наверх, – Игорь кивнул головой.

– Пойдем, – согласился Петр.

– Ты так ничего и не вспомнил? – спросил Игорь, начиная подниматься.

– О чем? – беззаботно отозвался товарищ, глядя себе под ноги.

– О той жизни… О том, как ты попал сюда и почему…

– Лучше прежде спроси меня, верю ли я в то, что есть другая жизнь.

– Ну как же ты не понимаешь?! – воскликнул Игорь. – Ведь есть же масса доказательств… Слова, например…

– Слова?

– Да, слова! «Усталость», «голод», «боль» – ты ведь знаешь, что они означают?!

– Знаю, – подумав секунду, ответил Петр.

– Тогда ответь, для чего нам нужны эти слова здесь, где мы не чувствуем ни боли, ни усталости, ни голода?

– Ты прав, – спокойно отозвался Петр, мельком взглянув на товарища. – Эти слова нам абсолютно не нужны. …ть! – беззлобно выругался он, споткнувшись о ступеньку.

– А если мы знаем их значение, значит, у нас был опыт их переживания, когда-то, где-то мы могли чувствовать все это.

– Эта гипотеза, на мой взгляд, требует доказательств, но, допустим, это так. И что с того?

– Значит, у нас была другая жизнь, значит, есть и другие места, кроме этого…

– Пусть так, но что тебе с того?- недоуменно пожал плечами Петр.

– Я не знаю, Петро, просто неуютно мне…- Игорь поежился.

– Это оттого, что ты рядом с Ней совсем недолго. Чем дольше ты здесь находишься, тем больше тебе здесь нравится, поверь мне… А чем больше тебе нравится, тем меньше ты думаешь о всякой ерунде. А когда-нибудь ты поймешь, что… – Петр неожиданно умолк.

– Что пойму? – подтолкнул его Игорь.

– Да, ничего, –  отмахнулся Петр. – Когда поймешь, тогда поймешь. Ты сам должен дойти до этого, а мои объяснения станут только новой бесполезной пищей для твоего и без того озабоченного ума.

Остальной путь до верхнего яруса парни прошли молча, а ступив на площадку, выбрали себе место и принялись за укладку.

– А я вспоминаю… – вдруг пробормотал Игорь.

– Что? – переспросил Петр.

– Я помню своего отца… – ответил Игорь уже громче. – Помню себя ребенком еще, не знаю, сколько мне тогда… лет пять было, шесть? Я помню, что отец все время уезжал куда-то, а когда возвращался… Хотя… Наверное, я сам себе это выдумал…

Петр усмехнулся:

– Если тебя это успокоит, то скажу, что через некоторое время ты откажешься от фантазий.

– Не успокоит, – хмуро бросил Игорь.

Этим утром Игорек проснулся раньше, чем обычно, из-за неясного томления в груди. Такое чувство у него появлялось всегда перед возвращением отца. Игорек вылез из-под одеяла и босиком прошлепал к окну. Там, на улице сияла весна. Солнце уже поднялось и сеяло на землю приятный веселый теплый свет. Игорек взобрался на стул и прикоснулся подушечками пальцев к оконному стеклу. Оно вибрировало, отзываясь на шум просыпающегося города. Сегодня было воскресенье, около семи утра, большинство людей еще нежатся в своих теплых постелях, поэтому на улице не слышится их разговоров и шарканья подошв о тротуар. Лишь изредка по дороге проедет автобус, и стекло завибрирует сильнее, в ответ на натужный рокот мотора.

Дворник в ярко-оранжевом жилете под окном сметает в кучу прошлогодний мусор. Снег уже полностью сошел, на улице сухо и зелено, там танцует май. Однако ничего этого Игорек не знает. Слова для него – бессмысленное движение губ, звук – вибрация оконного стекла. Он не может ни слышать, ни говорить с рождения…

Солнечный лучик, игривый зайчик, отразился от корпуса проезжавшей легковушки и нежно лизнул Игорька по лицу, ослепив его на мгновение. Мальчик зажмурился, рассмеялся беззвучно. Сегодня вернется отец, поэтому Игорек был счастлив.

Он спрыгнул со стула и направился в родительскую спальню. Босые пятки негромко топотали по теплому линолеуму. Дверь в комнату была приоткрыта. Игорек остановился и просунул голову в щель. Здесь отца еще не было, мама спала на кровати, чуть приоткрыв рот. Игорек не хотел ее будить раньше времени, он просто стоял и смотрел, как мама спит, улыбаясь собственным мыслям. Она была похожа на мышку из сериала «Чип и Дейл». Игорек наморщил лоб, вспоминая изображение букв в названии. Ему нравились эти мультгерои, хотя он и не всегда понимал суть их действий; но как было интересно сидеть на полу перед диваном, прижав колени к груди, и наблюдать за их приключениями. Такими красочными, такими забавными.

Игорек вдруг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, и прежде, чем он обернулся, жесткая ладонь ласково взъерошила его волосы. Отец! Он всегда возвращался неожиданно, но это никогда не пугало. Игорек с первых дней жизни научился доверять своим предчувствиям. Лишенный двух основных чувств, он жил, впитывая эмоции окружающих, и реагируя на них.

Отец поцеловал Игорька в макушку и поднял его на руки. Мальчик радостно обхватил отцовскую шею, с силой прижавшись щекой к его колючей щеке.

Потом они вместе стояли и смотрели на маму, а когда она проснулась, отец пересадил Игорька на спину, подошел к кровати и нежно поцеловал маму в губы. Она улыбалась и говорила что-то, не отстраняя лица. Игорек беззвучно смеялся. Он скатился на кровать и своими маленькими ручонками обнял маму и отца, целуя их щеки поочередно. Игорек, как губка, впитывал невидимые лучики теплоты, нежности, радости, любви, исходившие сейчас от этих людей. Он сам лучился. И все это казалось таким невероятно хорошим, добрым, что от избытка чувств на глазах Игорька выступали слезы.

Работа закипела. Со стороны тропы на Пирамиду взбирались люди, втаскивая наверх ведра с раствором и стопки кирпичей. Наверху же другие укладывали кирпичи, будто собирали мозаику, аккуратно, не спеша, ведь спешить некуда – впереди бесконечность. Здесь не было праздных лентяев, трудились все. Молча, бурча что-то себе под нос, мурлыкая песни, переговариваясь с соседями. Никто не чувствовал ни усталости, ни голода, и матерной брани, так хорошо прижившейся на обычных стройках, не было слышно. Пирамида была не просто строением, но механизмом, своего рода идеальной машиной – самодостаточной и самовоспроизводящейся. Вещь в себе, сердце этого убогого, уродливого мирка, существующее ради собственного существования.

Откуда поступало электричество к светильникам и прожекторам, объяснить невозможно. Никаких проводов, генераторов. Но никому из строителей и в голову не приходило попытаться отгадывать эту загадку. Они предпочитали слепо верить в совершенство этого мира. Все они предпочитали слепо верить в Пирамиду – кроме тех, кто появился здесь совсем недавно. Эти, напротив, считали себя без вины приговоренными к каторжной работе, а потому и размышляли лишь над тем как бы поскорее выбраться отсюда, до тех пор, пока сил хватало. Но потом… Неизвестно, что происходило потом, они… ломались… Просыпались в положенное время, брели по тропе с пустыми посеревшими лицами, остывшими глазами. И с тех пор они предпочитали держать все свои мысли и фантазии в себе, жить в себе, так же как мирок заглотивший их…

– Я хочу есть! – вдруг заявил Игорь.

Петр усмехнулся в ответ:

– Ты врешь, – отметил он.

– Нет, правда… – Игорь пощупал живот. – Кажется, у меня даже живот заурчал, ты не слышал? Я действительно хочу есть…

– Ты обманываешь самого себя, потерпи и все пройдет, все это твоя неудержимая фантазия…

– …ть! Твое спокойствие мертвого убьет!!! – воскликнул Игорь.

– Друг мой, попытайся все-таки подумать головой, а не тем, чем ты думаешь обычно, – улыбнулся Петр. – Тебе совсем невыгодно чувствовать голод в этом месте, ведь здесь совсем нечего кушать…

– Да ну, в ж..у!!! – Игорь бросил кирпич, который собирался уложить, и резко поднялся на ноги.

– Ты куда это? – удивился Петр.

– Туда, – бунтарь махнул рукой в сторону непроглядной темноты слева.

Петр расхохотался.

– А что там? – сквозь смех спросил он.

– Не знаю, – огрызнулся Игорь, направляясь к краю площадки. – Пойду, посмотрю.

– Игорек, тебе никогда не говорили, что у тебя песок вместо мозгов?

– Я не помню… И пошел бы ты…

Петр снова расхохотался.

– Ты заблудишься там в темноте…

В ответ Игорь показал через плечо средний палец.

Он шагал вниз ступень за ступенью, глядя себе под ноги, но все же замечая, что все рабочие, мимо которых он проходил, останавливались и безмолвно провожали его взглядом. Глаза большие, темные, коровьи. Игорь вдруг с необычайной ясностью представил себе этих животных. И вспомнил, что видел их когда-то очень давно, в той, «другой» жизни. Однажды они с отцом поехали прокатиться на велосипедах, в поход на пару дней. Проезжали по какой-то проселочной дороге в поле, заросшем невысокой травой. Тишина вокруг была такая мягкая, свежая, и дышалось свободнее, легче. Игорь тогда, пожалуй, впервые почувствовал вкус свободы, услышал ее голос – стрекот кузнечиков и еще каких-то насекомых в бескрайнем поле. Неподалеку паслось коровье стадо. Когда Игорь с отцом проезжали мимо, животные, как по команде, поднимали от зелени морды и провожали их равнодушными глазами, не переставая механически пережевывать свою жвачку.

Теперь Игорь чувствовал себя так, будто вновь попал на то поле, но теперь идет мимо глупых животных совсем один. Он продолжал спускаться, а рабочие вокруг замирали, глядели. На него, так тяжело, и в то же время словно бы сквозь. Игорь не хотел смотреть в их глаза, он чувствовал себя маленьким мальчиком собирающимся совершить гадкий поступок, совершенно неприемлемый поступок, очень стыдящимся своего желания, и раскаивающимся, но не останавливался. А животные таращили большие темные глазища, и челюсти их продолжали двигаться…

Петр не прекратил работу после того как разговор закончился. Он уложил с десяток кирпичей, все еще усмехаясь, когда скорее почувствовал, нежели услышал изменение. Сколько он себя здесь помнил, на Пирамиде никогда не происходило никаких изменений, это было невозможно, но сейчас Петр ясно его чувствовал, а потому был весьма обескуражен. Он поднял глаза и лишь теперь заметил, что вокруг установилась полнейшая тишина. Вакуум. Ни редких голосов, ни шарканья ботинок, ни стука деревянных ручек мастерков по уложенным кирпичам. Ничего. Абсолютная тишина. Кроме Петра, на Пирамиде уже никто не работал. Те, кто находился на последнем уровне, столпились теперь у края, с той стороны, куда ушел Игорь. Петр отложил работу и присоединился к остальным. Он еле разглядел своего приятеля далеко-далеко внизу, тот как раз выходил за цепь прожекторов. Чуть подальше свет от них не рассеивался, но резко обрывался, поглощенный стеной темноты, через несколько шагов Игорь должен был достигнуть ее. «Если духа хватит», – подумал Петр. И еще он подумал о том, что на его памяти впервые кто-то позволил себе отойти настолько далеко от Нее.

У границы света и тьмы Игорь остановился. Он все еще не решался обернуться, но был уверен, что остальные все еще наблюдают за ним. Игорь зажмурился и судорожно сглотнул, продолжать идти было не просто очень страшно, но казалось невозможно. Он помедлил еще секунду, а потом, уняв возникшую дрожь в коленях, шагнул вперед.

Когда Игорь вышел за границу ярко освещенного периметра, Петр еще некоторое время мог его видеть. Бунтарь исчезал постепенно, с каждым шагом контуры его становились все призрачнее. Шаг, еще шаг, и вот Игорь стал тенью неразличимой во тьме. А спустя пару секунд из уст строителей вырвался одновременный вздох, и Петру показалось, что это сама Пирамида вздохнула с облегчением. Он сам почувствовал как невидимая гора свалилась с его плеч после того, как перестал видеть товарища, струнки беспокойства, нудно звеневшие внутри, вдруг смолкли, будто не случилось ничего. Все вновь встало на свои места, мятежник ушел, потому как ему здесь не место. Вот и все.

– Воистину блаженны слепцы, ибо они могут себе позволить отказаться глядеть на последствия своих поступков, – пробормотал Петр, возвращаясь на свое место. Остальные уже принялись за дело, и на Пирамиде снова восстановился обычный звук послушно трудящегося стада.

На небе не было ни облачка, поэтому мама задернула занавеску, чтобы солнце не слепило глаза, и вся семья приступила к завтраку. Отец приготовил сегодня свое «фирменное» блюдо: рисовую кашу с изюмом. Игорьку нравились отцовские кулинарные эксперименты. Конечно, мальчик не имел ничего против, когда готовила мама: все, что она готовила, было очень и очень вкусным, кроме, пожалуй, тушеных овощей – Игорек их терпеть не мог. Но отец всегда вкладывал в готовку что-то свое: частичку мужской неуклюжести, жесткости, и только слегка приправлял  соусом любви к своему ребенку. У мамы же блюда получались слегка переслащенными нежностью, как зефир в шоколаде, – когда съешь его целый килограмм, обязательно захочешь пить, и сладость станет неприятной, приторной.

Мама с отцом разговаривали о чем-то серьезном – это Игорек понял по их лицам. Отец правда старался выглядеть веселым, но улыбка у него получалась совсем неискренней, словно  пытаясь просить о прощении, он заранее знал, что для того не хватит одних раскаяний. Знала это и мама. Сейчас она не хотела ругаться, Игорек понимал, что мама не хочет, чтобы он был свидетелем их с отцом ссоры. Поэтому, пока он в кухне рядом с ними, отец был в безопасности. Но стоит ему закончить завтрак и уйти в другую комнату… Игорек не хотел оставлять их в такую минуту, он чувствовал, что мама злится на отца за его постоянные отлучки, мальчик и сам был бы рад сделать так, чтобы он не уезжал, но Игорек чувствовал,  что это не в его власти. Отец мог бы остаться с ним и с мамой лишь по собственному желанию, но объяснить это Игорек не мог. А отец… Он не мог заставить себя понять, что все так просто. Он прятался за стеной своих мыслей и фантазий, и слова мамы разбивались об эту стену, не принося никакой пользы, а напротив вредили да ранили, заставляя отца все тщательнее укреплять кладку своей стены. Игорек похлопал ладошкой по столу, отвлекая маму на себя, совершенно не понимая, как она может быть настолько слепа, что не видит той боли, которую причиняют отцу яд ее слов. Ведь родители любят друг друга, в этом Игорек не сомневался, он видел эту любовь, он ощущал ее даже сейчас в этой комнате…

– Как долго меня не было? – этот вопрос был первым, что Петр услышал после пробуждения.

Игорь, вцепившись в плечи приятеля, продолжал рьяно тормошить его, совершенно не замечая, что тот уже проснулся, а Петр спросонья даже не пытался протестовать, еще не совсем осознав, что же происходит. Он видел перед собой чье-то лицо, и казалось оно знакомым, но таким неузнаваемым, почти забытым. Глаза темные, безумные, на щеках пылают пятна болезненного румянца, и губы ярко-алые от внутреннего жара и жажды. Петр в испуге оттолкнул приятеля так, что тот отлетел к своей лежанке, и сам скатился на каменный пол. Он быстро вскочил на ноги, беспокойно оглядываясь, приготовившись отражать нападение, но нападать на него было некому, Петр видел вокруг все тех же строителей, воскрешенных тусклым холодным светом ламп, видел как они поднимаются со своих мест и не спеша достают робы, хлопают дверцами шкафчиков. Игорь сидел на полу неподалеку, зажав кулаки между колен, и, мелко подрагивая, раскачивался взад-вперед. Новый рабочий день начинался, и никто не обращал на приятелей ни малейшего внимания.

– Ну ты и му..к! – буркнул Петр, проводя ладонью по лицу.

Игорь не ответил, и Петр начал собираться.

– Так как долго? – вдруг спросил товарищ.

Его голос прозвучал так неуверенно,  казалось что парень пытается задушить подступающие к горлу слезы.

– Ты вчера ушел… Я думал, ты проплутаешь гораздо дольше. Вижу, путешествие пошло тебе на пользу, так что с возвращением…

Игорь звучно сглотнул.

– Интересное что-нибудь видел? – Петр набросил на плечи лямки комбинезона и теперь возился с пуговицами.

– Нет, – резко ответил Игорь.

Петр удивленно взглянул на него.

– Я вообще ничего не видел, – продолжил тот уже спокойнее. – На Пирамиде мы хотя бы отличаем землю от неба, а там… Там нет никакого различия… от прожекторов я начал считать шаги, скорее, просто для того, чтобы отвлечься, занять голову чем-то. Я не оборачивался до тех пор, пока не досчитал до двухсот. Как предчувствовал… После двухсотого шага все же обернулся, просто невмоготу стало, но Пирамиды уже не увидел, даже искорки света Ее нет там. В кромешной тьме был только я, шелест моих шагов и стук моего сердца. Это все… И тогда мне стало так страшно, буквально наизнанку выворачивало от ужаса. Стоило подумать о чем-либо – и мысль материализовывалась. Я ясно видел все, о чем думал, и в то же время не видел ничего. Подносил ладони к самому носу, ощущал их тепло, но не видел. Шел. Шел… Уже не понимая, вперед или назад. Даже не был уверен в том, что двигаюсь – шагал, но не знал, перемещаюсь ли в пространстве или же топчусь на месте. Вновь пытался считать шаги, сосредоточиться на дыхании, но все это было бесполезно, я паниковал и ничем не мог заглушить эту панику.

– Ты побледнел, как мертвый,- опустившись на одно колено рядом с приятелем, Петр осторожно положил ладонь ему на плечо.- Перестань,- тихо попросил он.- Забудь об этом… Все кончилось…

– Раскаивался в своем поступке,- продолжал Игорь остановившимся взглядом глядя перед собой,- Боже, как же я раскаивался! Если бы была возможность повернуть назад, я так бы и сделал, но поворачивать было некуда – вокруг бездна, она глядела в меня… Наверное, Пирамида таким образом наказывает тех, кто осмеливается сопротивляться Ей. За свою строптивость я получил сполна. Здесь время бессмысленно, но мы ощущаем его присутствие, там же, в бездне, времени нет. Я не могу сказать, что ушел вчера… Там, где начинается тьма, время заканчивается…

– Эй! Ты слышишь меня?!- Петр несильно похлопал его по щеке.

Игорь не почувствовал этого.

– В бездне я перестал существовать, а вокруг моего несуществования сгущалось нечто безразличное и потому такое жуткое. Это нечто вязкое вокруг Пирамиды, глотает всех, подошедших слишком близко, но даже не замечает этого. А я сам пошел к нему в пасть… Я смог сосредоточиться на звуках на некоторое время. Прислушивался. Вслушивался. Как рукава шуршат о комбинезон, как песок шелестит. И тогда я услышал еще чей-то шепот неподалеку. Пошел в ту сторону, а за спиной кто-то неразборчиво забормотал. Остановился – и бормотание стихло. Пошел дальше и услышал мужской смех, показалось даже, что это ты. Я крикнул и тут же пожалел об этом – в темноте даже собственный голос пугает. Подождал, пока страх немного утихнет, снова пошел; сердце колотится и холод внутри. Слева бормочет кто-то, но я, не обращаю внимания, иду дальше. Заговорил, спросил меня о чем-то, я ответил и вместо голоса услышал шум, будто радиопомехи…

– Да очнись же!

– Я снова запаниковал, стал гоняться за голосами, а их становилось все больше. Оступившись, я упал на песок, сел, зажав уши руками, сдавил так, что, казалось, голова вот-вот лопнет, но голоса все не утихали. Было ощущение, словно я сижу зажмурившись на станции метро в час пик – вокруг снуют люди, проносятся поезда, скрежещут, грохочут, и я посреди этого безумия сижу с закрытыми глазами, зажав голову в руках, и кричу так, что связки лопаются… И вдруг я очнулся здесь… Меня высосали…  Из панциря выковырнули… вывернули наизнанку… и меня тошнит…

– Смотри на меня! – уже орал Петр, стараясь оплеухами вернуть приятеля в реальность. – Очнись, тебя не может тошнить здесь!

Игорь не поверил и, отвернувшись в сторону, издал характерный звук, затем засунул в рот два пальца, но это не помогло – рвотный рефлекс отсутствовал.

– Я просто хотел выбраться отсюда, – бесцветно пробормотал Игорь.

Петр вздохнул, покачивая головой, и стал обуваться.

– Одевайся, уже опаздываем…

– Нет, – хмуро отозвался Игорь, забираясь на лежанку и принимая позу зародыша.

– В смысле? – не понял Петр.

– Я объявляю забастовку… Мне нужен отдых… – прошептал Игорь.

– Чего? – Петр рассмеялся. – Что ты будешь здесь делать?

– Не знаю, но работать я не буду, если я не могу просто уйти, то могу остаться здесь и бездельничать, может, тогда Она отпустит меня…

– В смысле, этот заскок у тебя на сегодня? – Петр все еще добродушно ухмылялся.

– В смысле, до тех пор, пока Она не позволит мне уйти отсюда! – зло отрезал Игорь.

– Да ну тебя, – отмахнулся Петр. – Зачем я с тобой нянчусь?

– Я требую более гуманных условий труда! – истерично воскликнул Игорь, обращаясь неизвестно к кому.

Последние рабочие, проходившие мимо, вздрогнули от неожиданности и, недовольно на него покосившись, побрели дальше.

– А я пошел, – буркнул Петр. – Как одумаешься, приходи, я наверху буду.

Он направился к выходу, не оборачиваясь, не спеша, вместе со всеми, позабыв о том, кого оставил позади, думая только о Ней.

Несколько месяцев назад мама начала учить Игорька письму. Отец тогда был снова в отлучке, поэтому она не находила себе места, работа и домашние обязанности не отвлекали от грустных мыслей. И обучение сына стало для нее отдушиной. Игорек же был не против научится чему-то новому.

Было так странно водить карандашом по бумаге так, чтобы правильно нарисовать несколько символов. Это действие будто заключало окружающий мир в некую полупрозрачную упаковку. Раньше Игорек и подумать не мог, что каждый предмет имеет своего двойника, отражение в сочетании знаков. В последнее время он стал улавливать некоторую связь между знаками и предметами, но связь эта была пока призрачна и не совсем понятна… Игорек уже мог написать свое имя, но все еще не понимал, каким образом слово «Игорек» контактирует со словом «мальчик»…

Утром, сразу после завтрака, мама вымыла посуду, вытерла руки о полотенце и, подойдя к Игорьку, потрепала его светлые волосы. Мальчик рассмеялся. Мама поцеловала его в макушку и, взяв за руку, отвела в комнату, где усадила за письменный стол. Игорек растерялся и на всякий случай насупился, предчувствуя значительные перемены в своей жизни. Никогда еще мама не казалась такой строгой. Игорек попытался слезть со стула, но мама удержала его. Это было уже совсем странно. Игорек захныкал, но мама обняла и поцеловала его в щеку, давая понять, что вовсе не сердится. Из ящика стола она достала лист бумаги и простой карандаш и положила письменные принадлежности перед Игорьком. Так начался их первый урок. Мама говорила что-то – ее губы постоянно двигались, но эмоции были для мальчика совершенно новыми, а оттого непонятными. Игорек схватил карандаш и стал быстро рисовать маленьких человечков на холме под солнцем, полагая, что именно это от него сейчас и требуется: нарисовать что-нибудь поскорее, лишь бы мама успокоилась и перестала так смотреть. Но она покачала головой и, отняв у мальчика карандаш, написала печатными буквами слово «Игорек». Потом дотронулась ладонью до его груди и указала на слово, снова прикоснулась и снова написала. Прикосновение, затем на листе появляется слово. Прикосновение – слово. Игорек взял карандаш в свою ручонку и кое-как изобразил нечто похожее на то, что написала мама. Она ласково улыбнулась и кивнула. Игорек написал заново, получилось немного лучше. Мама прикоснулась к нему и указала на слово. Игорек сам не заметил, как увлекся. Это новое занятие было таким странным, непонятным, таинственным, волшебным, и, наверное, потому таким завораживающим. Мальчик сосредоточенно принялся за дело. Он касался кулачком с карандашом своей груди, серьезно кивал, выводил корявые закорючки и снова кивал. Раз за разом получалось все лучше. Раз за разом. И внезапно Игорек понял, что тот набор символов, который он так старательно выводит, и есть он сам. Этот особый рисунок показывает его самого – маленького глухонемого парнишку. Раньше Игорек пытался рисовать себя, но мало кто понимал, кого он изображает. Но теперь… Теперь каждый, кто взглянет на его рисунок, сможет понять, что вот он – Игорек! Это было больше, чем связь с окружающим миром. Мальчик почувствовал себя не просто сторонним наблюдателем, но частью чего-то огромного, живого, дышащего, слышащего и поющего. Игорек захлопал в ладоши и снова нарисовал себя, почти неотличимо от того, что раньше написала мама, прикоснулся к груди, схватил лист и восхищенно замахал им перед маминым лицом. А когда он отложил листок на стол и взглянул на нее, то увидел слезы в синих глазах. И щеки мокрые. Игорек растерялся, встал на стуле, обнял маму за шею, осыпая ее лицо поцелуями, стремился утешить. А потом ему в голову пришла великолепная идея: то, что так обрадовало его самого, должно было обрадовать и маму. Игорек погладил ее по голове, прижал ладошку к ее губам и указал на лист. Мама рассмеялась, но слезы все еще капали с ресниц, она взяла карандаш и написала: «мама».

Несколько дней приятели не разговаривали. Теперь распорядки их будней разительно отличались друг от друга. Петр продолжал подниматься в определенный час, чтобы, одевшись, вместе со всеми шагать на Пирамиду. Игорь же, предпочитая играть роль «белой вороны», оставался в казарме. Петр все ждал, что товарищ вот-вот сломается, но этого пока не происходило. Игорь упорно убивал время в добровольном заключении, в полнейшем бездействии, надеясь неизвестно на что. Конечно, словом никто не упрекал его , все делали вид, что это их не касается, но время от времени Петр, находясь на стройке, ловил редкие осуждающие взгляды, брошенные искоса.  Это доставляло некоторое неудобство, словно он был виноват в том, что его сосед решил ничего не делать. В конце концов, Петр единственный, кто хоть как-то пытался воздействовать на бунтаря, убедить принять все как есть, направить на путь общего труда. Но на все попытки завести разговор Игорь отвечал неизменным философским молчанием и все так же, не мигая, смотрел в потолок. Петр все никак не мог понять, как так можно: целыми часами просто лежать и не делать абсолютно ничего. Просто валяться, изредка переворачиваясь с боку на бок. Однако Игорю удавалось это довольно долго, и через некоторое время Петр решил, что тот попросту спятил, прогулка во тьме сильно потрясла его, как это ни было грустно, ведь Петру уже начал нравиться беспокойный сосед. Но исправить то, что сделано, было, по-видимому, слишком поздно. Петр вздохнул и перестал пытаться заговаривать с Игорем. А тот не обратил никакого внимания. «Так или иначе, – решил Петр, – мы все здесь сумасшедшие. Каждый по-своему… Более или менее…»

Сегодня Петр снова пошел на верхний ярус. Он укладывал кирпичи один за другим, всецело поглощенный однообразной деятельностью, когда старик, который никак не мог вспомнить собственное имя, работавший неподалеку, вдруг окликнул его. Петр обернулся.

– Ожил, – ухмыльнулся старик, кивнув в сторону тропы.

Петр посмотрел в ту сторону и громко хохотнул.

– Надломился! – громко воскликнул он.

Маленькая серенькая фигурка медленно двигалась от казарменных ворот.

Возглас Петра многих отвлек от работы и они оборачивались, поднимались, чтобы поглазеть на блудного сына Пирамиды. И странное дело: на их пустых лицах то и дело появлялись отблески интереса. Все они довольно ухмылялись. Стадо, не привыкшее обращать внимания на выпавшего из общего потока товарища, теперь искренне радовалось его возвращению. Казалось, будто сама Пирамида улыбается. Самодовольно, покровительственно, с долей жалости, как великодушный и тщеславный победитель.

Игорь видел ее улыбку. Он шел медленно, все еще не веря, что поддался искушению, но безделье было гораздо хуже. Страшнее. От безделья начинал работать разум, а при абсолютной невозможности реализации каких бы то ни было идей, работа разума становилась пыткой. Игорь ощущал, что теряет связь с реальностью, сходит с ума, разваливается, рассыпается по винтикам, а из головы сыплется пыль да труха. Сейчас он шел на свое место, чтобы занять руки работой, чтобы почувствовать, как напрягаются мускулы под кожей, чтобы увериться в том, что даже здесь он может приносить какую-то пользу. Пусть не было известно, кому именно была полезна его деятельность, пусть и полезность являлась одной иллюзией – самое главное, что на Пирамиде эта иллюзия была…

Когда Игорь приблизился к Ней и стал подниматься на верхнюю площадку, раздался многоголосый возглас одобрения, замер и сошел на нет в неподвижном воздухе. А Игорь поднимался, опустив голову и стараясь не замечать ничего вокруг. Многие подходили к нему, хлопали по спине и плечам, Игорь не поднимал голову. Упрямая, никак не желающая отмирать память прокручивала перед глазами картинки из прошлого. Когда-то давно случилось ему подраться на школьном дворе, ребенком совсем, десяти лет еще не было. И случилось так, что противник побил его, уложил носом в землю. Игорь сдался. Потом поднялся, отряхнулся и уныло побрел домой. Многие из собравшейся вокруг толпы зрителей были его приятелями и теперь провожали сочувствующими взглядами. Это было самое гнусное в том проигрыше. Сейчас он снова чувствовал ту же обиду и горечь, и слезы – едкие, соленые – жгли глаза. Игорь вытирал их украдкой, чтобы не заметил никто, и утешал себя мыслью о том, что это была одна битва. Теперь он сдался, но не сломался, и чуть позже, после отдыха, продолжит борьбу. Но сейчас он готов действовать по правилам.

Пирамида ухмылялась.

Хороший день. Отец снова дома. Он вернулся вчера, когда Игорек уже засыпал. Отец вошел в спальню и осторожно присел на пол, прислонившись к кровати. Он не знал, что сын еще не спит. Игорек потянулся к нему и закрыл глаза своими ручонками. Отец засмеялся, убрал ладошки с глаз и поцеловал маленькие пальчики. Потом он пересел на кровать и взъерошил волосы Игорька. В лунном свете, лившемся сквозь занавески на окне, лицо отца казалось совсем незнакомым, более старым, но не чужим, потому Игорек не был напуган. Он ни на секунду не усомнился в том, что перед ним действительно отец. Человек, которого Игорек любил и будет любить, несмотря ни на что… Он долго еще сидел рядом с мальчиком, рассказывал что-то. Игорек не мог его слышать, но все же мог чувствовать, мог фантазировать. Слова отца в его голове обретали форму, и в темноте, перед глазами мальчика, двигались красочные картинки, нарисованные его собственным воображением. Вот отец поднимается на высокую-высокую гору, сопровождаемый низкорослыми пигмеями, совершенно черными, а глаза их и зубы ярко-белые. Они останавливаются перед входом в пещеру. Заросшим мохом, древней пещеры. Отец перерубает лианы загораживающие проход и читает письмена на мертвом языке вырубленные в стене. Пигмеи позади настороженно перешептываются и изредка бросают на отца взгляды полные благоговения и суеверного страха. Он зажигает факел и входит в пещеру. Пигмеи осторожно ступая по скользкому камню движутся за ним.

Игорек с удовольствием бы досмотрел чем же закончится приключение, но уснул на самом интересном месте, а во сне видел совсем другое. Во сне ему казалось что он может слышать. Он бегал по полю заросшему одуванчиками а воздух, пространство вокруг было пропитано звуком, музыкой. Лишь во сне Игорек понимал что такое музыка, но проснувшись ничего не мог вспомнить, оставалось только ощущение пустоты внутри и чувство нехватки чего-то значимого…

Утром его разбудил отец. Они позавтракали вдвоем, мама к этому времени уже ушла на работу. Отец приготовил глазунью, которую Игорек охотно умял. А после завтрака отец учил Игорька складывать самолеты из бумаги. Они сидели на полу в зале и, вырывая листы из двух тетрадей листы в клетку, складывали, сгибали их так, как нужно. Когда перед мальчиком и взрослым была уже целая куча самолетов, они стали запускать их, стараясь попасть в мамину шляпку, которую отец, сняв с вешалки, поставил в противоположном углу комнаты. Самолеты петляли и планировали в разные стороны, но никак не хотели пикировать куда следует. Это не расстраивало Игорька. Ему была важна сама красота полета. Он восхищенно наблюдал за бумажными птицами, придумывая разные истории, связанные с ними. Кому-то искалеченное крыло не позволило продолжать полет, и он был вынужден приземлиться не совсем удачно, на телевизор. Кто-то оказался слишком своевольным и попытался пробить потолок, но, ударившись носом, рухнул на пол. В мирке Игорька даже бумага, сложенная определенным образом получала одушевленность. Мальчику было не важно может ли самолет дышать или говорить, или думать, важно было то, что отец научил одинаковые листы бумаги летать. Они обрели свой характер. И более того отец научил Игорька делать то же. Это было волшебство. Маленькое, незатейливое чудо.

– Ты знаешь, что волосы и ногти продолжают расти еще некоторое время после смерти?

– Чего ты там бурчишь?- откликнулся Петр.

– Ты знаешь что волосы и ногти растут даже после смерти?- переспросил Игорь внимательно разглядывая пальцы.

– Да? Нет, не знал,- с ноткой разочарования в голосе ответил Петр, продолжая перемешивать раствор.- Ты верти колесо, не отлынивай.

– Все одно не устанешь, хоть с моей помощью, хоть без.

– Несправедливо получается,- недовольно заметил Петр.

Игорь хотел было ответить, но осекся на полуслове и решив не пререкаться послушно взялся за работу.

– Ты к чему это сказал, ну, про волосы и ногти?- Петру неприятно было заниматься делом в тишине, поэтому он рад был продолжить разговор.

– Да ни к чему, просто вспомнил… Здесь у нас ни то, ни другое не растет…

Петр прикоснулся к своей бородке.

– Ты прав борода у меня ничуть не удлинилась… Значит так надо

– Пусть так,- Игорь увлекся рассуждением.- Но тогда что мы здесь?

– Что?- не понял Петр.

– Мы как замороженные, не живые, не мертвые, и я даже пораниться не могу, мы абсолютно безопасные, как бритва с тройным лезвием. Я не могу узнать есть ли во мне еще хоть капля крови…

– Послушай сердце,- Петр усмехнулся.- Если бьется, значит и кровь струится…

Игорь приложил руку к груди.

– Это ничего не доказывает,- упрямо заявил он через пару секунд.

Петр пожал плечами.

– Да, и почему я решил, что не могу покалечиться?

– Ты что ни разу не спотыкался, не ронял кирпич на ногу?

– Это не аргумент, все нужно проверить,- невнятно проговорил Игорь и куда-то ушел.

Но вскоре вернулся с двумя кирпичами в руках, он бросил их на песок и с довольной улыбкой объявил:

– Вот!

Петр засмеялся:

– И что же это будет?

– Это, друг мой, будет эксперимент,- пообещал Игорь, опускаясь на колени и поднимая один из кирпичей.

Сложив руки на груди Петр стал молча наблюдать. Намерения Игоря не представляли особого секрета и Петр сразу вник в его замысел, который заключался в проверке на прочность собственной ладони. Игорь положил ее на кирпич, оставшийся на песке, а тот что держал в правой руке поднял повыше, чтоб как следует размахнуться перед ударом. Примеривался он долго. Петр наблюдал.

– Нет, так дело не пойдет,- вдруг заявил Игорь и тут же пояснил.- Боязно…

Петр хмыкнул и снова принялся за дело, это был весьма необдуманный поступок, он совсем не заметил тучи нависшей над головой. Игорь, отказавшись от первоначального плана, вовсе не собирался отказываться от эксперимента в целом. Набравшись храбрости он поднялся с колен, взвесил в руке кирпич и зажмурившись метнул его в ничего не подозревающего Петра. Хотя Игорь и не целился, однако попал, да так метко, аккурат в ухо. Петр пошатнулся.

– Ты чего, дурак, офонарел?!- спросил он, ошеломленно глядя на кирпич, который не причинив никакого вреда, словно пенопластовый, отпружинив от головы упал на песок.

– Попал?- поинтересовался Игорь, открывая сначала левый, а затем правый глаз.

– Идиот!- обиженно буркнул Петр.

– Не больно?

– Да ну тебя к дьяволу в самом деле!

И сколько бы Игорь ни извинялся сегодня, сколько ни пытался заговорить с товарищем, Петр не произносил больше ни слова.

Мама с отцом снова ссорились, а Игорек как обычно не мог понять причины ссоры. Он вошел в кухню, чтобы похвастаться своим рисунком, когда вдруг понял, что взрослым сейчас не до него. Игорек остановился в дверях, растерянно переминаясь с ноги на ногу, хотел было уйти, но справедливо рассудил, что это может расстроить маму еще больше. Он же вовсе не хотел этого. Игорек чувствовал, понимал, что его непохожесть на других детей печалит маму, угнетает, хотя она и не показывает этого, поэтому он старался не доставлять больших разочарований.

Мама плакала, говорила с отцом резко, бросаясь обидными словами. Он же стоял рядом, отвечал спокойно, но судя по выражению лица и по венкам, пульсирующим на висках, был очень смущен происходящим, чувствовал за собой вину, но ничего не мог сделать. Это его показное спокойствие и раздражало маму больше всего, Игорек знал это и, если бы мог говорить, обязательно сказал бы об этом отцу. Рассказал бы как нужно ее утешать, ведь он знал как.  Много раз в отсутствие отца, мама приходила к нему в комнату с красными от слез глазами. Игорек брал ее за руку, усаживал на кровать и прикасался ладошками к лицу, или, забравшись на кровать, сзади нежно обнимал ее шею, а подбородок клал на плечо, или строил ей смешные рожицы. Тогда мама начинала смеяться и щекотать его. От щекотки Игорек дрыгал ногами, заливаясь беззвучным хохотом. После всей этой возни они садились вместе в обнимку и мама рассказывала о всех своих несчастьях, прижавшись щекой к макушке сына. Игорек не мог слышать ее, но это было совсем не важно… Отец  же почему-то совсем не умел успокаивать маму, ведь взрослые такие неуклюжие. Вот и сейчас он лишь раз попытался коснуться ее плеча, но мама отбросила его руку так, словно прикосновения были ей неприятны. Отец же не сдержался, на щеках его появился румянец, он ответил резко и направился вон из кухни, но в дверях, заметив сына, остановился и, присев на корточки, подмигнул ему. Игорек робко протянул свой рисунок. А мама все не переставала говорить, губы ее продолжали быстро двигаться. Отец взял картинку и, глядя поверх нее, ответил маме, затем, как бы посмотрев, вернул рисунок Игорьку. Мальчику сделалось так досадно и обидно. Он винил себя в том, что появился в комнате так некстати, а потом не ушел, когда была возможность. Игорек тихонько заплакал, но вовсе не от обиды на отца, а от той злости на самого себя. В это время мама швырнула в отца полотенце. Тот поймал его и буркнув что-то напоследок наконец вышел из комнаты, даже не взглянув на Игорька, хлопнул дверью. Мама устремилась было за ним, но выйдя из кухни, вдруг зарыдала и опершись спиной на стену медленно съехала на пол. Игорек последовал за ней, все еще теребя в руках свой злосчастный рисунок. Он увидел на полу брошенное полотенце, которое еще секунду назад было в руках отца. Он взглянул на  маму, закрывшую руками лицо и вздрагивающую от всхлипов. И тогда Игорек понял, что отец снова ушел. Он подошел к маме, стараясь проглотить собственные слезы, потому что они могли помешать утешить ее. Игорек точно знал что следует делать сейчас. Он опустился на колени и легонько чмокнул маму в щеку. Она тут же обняла его и, прижав к себе, плакала на его плече, а Игорек просто сидел не шевелясь и расчесывал своими маленькими пальчиками ее, приятно пахнущие мятой, волосы.

– Если бы я смог узнать за что я здесь, может быть тогда я смог бы все исправить?- с горечью спросил Игорь.

Петр в ответ покачал головой. Он все еще таил в себе обиду на приятеля за прошлый его эксперимент, поэтому старался не увлекаться беседой. Ведь Петр на собственном опыте убедился, что беседы порой могут заканчиваться довольно неприятно. И хотя у него и был ответ на этот риторический вопрос, он предпочитал отмалчиваться. Но Игорю это вовсе не мешало ломать голову над смыслом своего пребывания в этом мирке. Со времени его первого пробуждения в казарме Пирамида выросла едва на один уровень, и впереди было еще очень много работы.

– Петро, а что будет когда мы достроим Ее?- спросил Игорь.

Приятель вновь молча пожал плечами.

– Да хватит тебе дуться, как мышь на крупу, я ведь извинился уже, к тому же по-моему все произошло довольно забавно, эксперимент доказал твою точку зрения.

– Ну тебя к дьяволу,- уже беззлобно ответил Петр.

– Да брось ты… Как девчонка…- примирительно пошутил Игорь.- К тому же дьявола здесь нет. Один этот долбанный памятник!- он стукнул ручкой мастерка по кирпичу.- А для ада тут слишком мало народу… Слушай, а может это какой-нибудь правительственный эксперимент или исследование пришельцев, что в принципе одно и то же?

Петр удрученно вздохнул.

– Зачем ты каждый раз так все усложняешь, а?- разочарованно спросил он.- Ведь ты, только ты в ответе за самого себя. И нет виноватых кроме тебя нет никого вкушающего плоды этой вины, кроме тебя. И вообще нет ничего кроме тебя!- он взглянул в упор на товарища

Игорь промолчал собираясь с мыслями.

– Не понял,- нахмурился он.- Наверное я упустил звено в цепочке твоих рассуждений.

– Конечно,- Петр сплюнул.- Как обычно…

– В смысле есть только я? А как же ты? Она?

– Я есмь… Она еси…- недовольно пробурчал Петр равномерно разравнивая мастерком слой раствора.

– Перестань бубнить!- раздраженно попросил Игорь.- Ты можешь просто ответить на вопросы?!

– Не могу…- Петр уселся на кирпич, который недавно уложил.- Я не могу отвечать на твои вопросы, потому как они имеют смысл лишь для тебя. Для меня в них столько же смысла, сколько в его молчании,- Петр кивнул в сторону молодого человека с осунувшимся, грустным лицом, работающего неподалеку.- Или столько же, сколько в постоянной спешке нашего торопыги… Как бы тебе объяснить это наконец,- задумавшись Петр почесал большим пальцем нижнюю губу.- Ты и только ты есть для самого себя, все в тебе имеет смысл только для тебя и только ты один в ответе за свои поступки…

– И как же это отвечает на вопрос за что я здесь?- не понял Игорь.

– Тьфу, б…ь!- разочарованно ругнулся Петр, возвращаясь к работе.

Игорь, так и не дождавшись другого ответа, вспылил. Он стал метаться по площадке, раздражаясь все больше. Пару раз останавливался, собираясь спросить еще что-то, но, уяснив тщетность всех попыток хоть немного растолковать невнятные рассуждения Петра, возвращался к своему занятию.

– Перестань мельтешить за спиной,- попросил Петр.- Я все еще тебе не доверяю…

Игорь вздрогнул и замер, глупо уставившись на приятеля. Смысл просьбы медленно-медленно доходил до его сознания. А когда Игорь наконец понял что именно от него требуется, он разозлился сильнее прежнего. Извергая матерные ругательства в таком количестве и с такой скоростью, словно хотел растормошить само Небо, он стал спускаться с Пирамиды.

У ее подножия, на пути Игоря, двое парней хлипкого телосложения загружали бетономешалку. Один лопатой забрасывал в ее пустое, ржавое чрево цемент, другой песок. Игорь налетел на них, как лавина, катящаяся с гор, сбил с ног, отнял у одного лопату, звезданул другого по лбу и устремился дальше. Парни за его спиной медленно поднялись на ноги и принялись за работу, как если бы не произошло ничего.

Конечным объектом, избранным бунтарем для утоления ярости стал прожектор. Один из тех что стояли вокруг Пирамиды. Игорь набросился на него, будто тот был его единственным врагом и виновником всего происходящего. Размахивая лопатой изо всех сил Игорь наносил мощные удары, но ни на корпусе, ни на стекле прожектора не оставалось ни единой царапины. Лопата так же не гнулась, черенок не ломался. А Игорь, не замечал этого, продолжая наносить удар за ударом, а так как он не чувствовал никакой усталости то и останавливаться не собирался…

Строители, закончив смену, перед тем как пойти в казарму на некоторое время останавливались поглазеть на Игоря, ненадолго, потом же отправлялись на отдых. В этой сцене для них не было ничего интересного: просто еще один механизм, зацикленный на самом себе, работающий ради самого процесса. Не приносящий ни вреда, ни пользы. Бессмысленный, как все окружающее, но в то же время преисполненный гордости от собственной надуманной значимости.

Игорек проснулся от чувства непонятной, щемящей тоски. Он видел сон и сон этот был кошмаром. Совсем не детским, там не было чудовищ или злых людей, но хаос абстракций, пустоты. Игорек вспоминал одну сцену, и хоть она пряталась все глубже, забываясь после пробуждения, ощущение отвращения и жалости оставшееся внутри, в сердце, не давало покоя. В этой сцене человек убивал коня. Старого усталого, одряхлевшего. Сначала они шли куда-то, и человек очень торопился не для того, чтобы успеть, а потому что ему нужно было спешить. Но конь слишком устал и не мог идти дальше и тогда человек остановился. Они стояли друг напротив друга, человек гладил животное, кормил с ладони куском хлеба. Серый конь послушно и осторожно брал кусок мягкими губами. Человек говорил что-то ласковое, нежное, пока тот ел, а потом в его руке появился топор. Человек отошел на шаг и резко рубанул животное за ухо, в основание черепа. Хруст дробящихся костей отдался в рукоятке тошнотворной, едва заметной вибрацией. Человек бросил топор на землю. Голова коня безвольно пригнулась к земле. Животное умирало спокойно, как если бы приняло долгожданную награду, ноги его подкосились, оно осело сначала на живот, а затем повалилось на бок. Жизнь постепенно уходила из больших черных глаз и тот, что был виден, был направлен на человека, в нем замерла слеза и доброта, и нежность, и ни капли осуждения, но безграничная преданность.

Игорек проснулся, то, что он чувствовал сейчас, было не страхом, точнее не совсем страхом, Игорек был потрясен увиденным. Но самое гнусное отвращение вызывало то, что он сам был этим человеком во сне. Он ни секунды не сомневался в этом, как и в том, что он очень любил этого серого коня с добрым взглядом, но убил его, не ощущая ни сожаления, ни злобы, просто так, из-за какой-то непонятной спешки. Он нанес удар и глядел на смерть, не чувствуя совершенно ничего. Но сейчас он ощущал себя таким потерянным. В темноте ему представлялся огромный осьминог, висящий в воздухе, протягивающий к нему свои бескостные щупальца, присоски на которых были похожи на нежные губы. Однако их липкие поцелуи были холодными и мерзкими. Игорек очень хотел подняться с постели, чтобы быстро-быстро перебежать в мамину комнату напротив. Дверь была открыта, за ней ярко светилось освещенное луной окно. Хотя маму и не было видно, ее кровать находилась за стеной, Игорек знал, что она там. В ее комнате, в ее кровати было безопасно, Игорек чувствовал это своим маленьким сердцем. Мама обязательно промурлычет спросонья что-нибудь ласковое, когда он заберется к ней под одеяло, обнимет крепко, поцелует. А Игорек прижмется к ней и будет улыбаться до тех пор, пока ни заснет. Осьминог боится той любви, она для него слишком горяча, поэтому он не сможет достать Игорька там, не сможет обвить его своими холодными щупальцами…

Но мальчик все никак не мог решиться выпрыгнуть из своей кровати. Вдруг осьминог дотянется до мамы или уже дотянулся? Присосался к ней, и теперь кожа ее стала такой же холодной, скользкой, глаза – большими, темными, с замершими слезами, отражающими только лунный свет и бездну. Игорек тихонько всхлипывал и томился, пытаясь совладать со своей бушующей фантазией. Ничего нет жутче и обиднее детского страха…

А потом он вдруг вспомнил, как отец научил его оставлять маленькие следы на замерзших окнах. Нужно было приложить кулачок к стеклу, а потом отпечатать пальчики. Тогда становилось похоже на то, как если бы по гладкой поверхности прошел маленький босой человечек. Игорек даже знал, как выглядит этот человечек: лохматый, славный он может ходить и по стенам, и по потолку, но там не остается следов. Мальчик задумался над тем, где же живет тот человечек и что он ест, и сам не заметил, как исчез осьминог, висевший под потолком, а реальность уступила место спокойному доброму сну…

– Сегодня я видел настоящий сон, – пробормотал Игорь, отстегивая лямки комбинезона.

– Вот как?- равнодушно отозвался Петр.

– Да…- ответил приятель.- Я видел все так ясно, как наяву. И мне кажется, что я видел свою настоящую жизнь.

– Вот как?- снова спросил Петр открывая свой шкафчик.

– У меня есть сын,- Игорь улыбнулся, мечтательно глядя в пространство.- Он хороший парнишка, но с ним что-то случилось.

– Что?- приятель присел на лежанку и стал расшнуровывать ботинки.

– Не знаю… Он звал меня во сне…

– Надоел,- Петр зевнул.- Ты как обычно говоришь ерунду, тебе не осточертело?

– Что ты имеешь в виду?- не понял сосед.

– Тебе не надоело каждый день придумывать себе проблемы?

– Нет,- Игорь покачал головой.- И это не выдумка. Сегодня я засыпаю здесь в последний раз.

– Опять будет эксперимент?- с сарказмом поинтересовался приятель.

– Не думаю,- пожал плечами Игорь, уже раздевшись он лежал на своем месте облокотившись на локоть.- Обойдусь без лишнего пафоса… Уйду незаметно, как и подобает герою…

Махнув на него рукой, Петр стал стаскивать с себя робу.

– Ты сходишь с ума, друг мой и уже давно,-  вздохнув сказал он, не поднимая взгляд на товарища.- Мой тебе совет, следи за собой, иначе общение с тобой станет совершенно невозможным.

– Мы уже не встретимся…- проговорил Игорь так, словно не слышал последней реплики.- Завтра здесь проснется другой.

– Другой-другой-другой,- послышался резкий, надтреснутый голос.

– Проходи,- грубо отозвался Петр не оборачиваясь.

Кривоногий карлик просеменил мимо.

– Другой!- теперь уже в полный голос восклицал он, направляясь к своей лежанке.- Другой! Другой!!!

– Долбанное эхо,- Петр покачал головой.- Скажи мне, почему ты так стремишься уйти отсюда?

Игорь удивленно вытаращился на приятеля.

– А разве ты этого не хочешь?

– Нет,- просто ответил тот.- Ты этого не заметил?

– Но здесь же пустота, здесь нет смысла, здесь – не жизнь, тюрьма, и душно! Ты что не видишь, что все что есть человеческого в нас, в них, – Игорь обвел рукой готовящееся ко сну стадо. – Оно умирает. Уже умерло! И в то же время здесь нет ничего ценного для человека, разве ты этого не понимаешь? Ни свободы, ни любви, ни боли, ни той самой обычной смерти! Что же…? К чему ты так привязался здесь? Что может здесь задерживать?

– Мое дело… Пирамида…- Петр, оставшись в трусах и майке, повесил комбинезон в шкафчик. – Она совершенна и бессмысленна, как все совершенство…

– Но…- начал было Игорь.

– Не перебивай.- прервал его Петр.- Я здесь слишком давно, чтобы выслушивать упреки в свой адрес или в адрес лучшего из миров от таких, как ты. Да, время от времени здесь появляется этакий бунтарь, который считает себя умнее всех, который думает, что оказался здесь, чтобы спасти нас, вывести на свет. Но при всей твоей любви к глубокомысленным речам, тебе не хватает ума и смелости признаться даже самому себе в том, что все, во что ты веришь, не более чем фантом… призрак… пыль. Я уже давно вспомнил всю свою прежнюю жизнь и снова забыл ее, и знаешь, почему?

– Почему? – тихо спросил Игорь, потрясенный тем, что слышал.

– Потому что я не хочу помнить ее, как и все другие здесь, – Петр презрительно скривился. – Это была морока, суета… Там я придумывал себе цель, а достигнув ее, мне приходилось придумывать новую, чтобы хоть как-то, хотя бы перед самим собой, оправдать свое существование… И постоянно все складывалось не так, как того хотелось мне, но совершенно нелогично. А судьба так часто подстраивала подлянки, что не оставалось ничего другого, кроме смирения. Смирение… Дерьмо! Я просто устал от всего этого. Мне надоела постоянная борьба без шанса на успех. Борьба с чем-то, с кем-то, с самим собой. Мне надоела эта чертова игра, где никогда не бывает ни победителей, ни проигравших, но есть только время – жрущая всех и вся тварь… И ту жизнь ты называешь настоящей?! В том мире ты видишь больше смысла?! Ты хочешь вернуться туда? Я не попутчик тебе. Возвращайся, Она легко отпустит тебя, ведь Она добра и никого не держит против воли, но если ты уйдешь, ты никогда не сможешь вернуться сюда, подумай об этом, ведь тебе тоже показалось слишком тяжело там,- Петр прилег и, криво ухмыльнувшись, подмигнул товарищу.- Ты ведь уже ощутил это, иначе ты просто не оказался бы здесь.. Тюрьма? Нет, друг мой, это Рай. Обычный, незамысловатый Рай… Свобода, любовь, смерть… Зачем? Зачем тебе все это? Ведь ты даже не знаешь, что такое свобода, ты родился рабом, рабом прожил всю свою жизнь. Любовь вытягивает из тебя душу, силу. Это причиняет боль и создает вакуум внутри. Смерть? К чему ведет тебя смерть, если ты не веришь ни в бога, ни в черта? В пустоту и мрак… И на все это ты советуешь променять Пирамиду? Стоит ли весь тот мир хотя бы одного кирпича, вложенного в Нее твоими руками? Стоит???

Игорь не отвечал, он медленно заваливался на бок, становясь бесплотным. Лампы на потолке щелкали и отключались одна за другой – пришло время сна. Сил Игоря уже не хватало даже на то, чтобы открыть рот. Сон наваливался тяжело, неотвратимо и быстро.

– Ты никогда не сможешь вернуться! – успел воскликнуть Петр, прежде чем его голова безвольно склонилась.

Это были последние слова, которые Игорь услышал здесь. Он закрыл глаза и провалился…

– Милая моя…

Вика вскрикнула от неожиданности и на секунду потеряла управление. Ее «Тиида» опасно вильнула, выезжая на встречную полосу.

– Черт! Не смей больше меня так пугать!- Воскликнула Вика выворачивая руль.

Игорь, вдруг появившийся за секунду до этого на пассажирском сиденье, беззаботно рассмеялся и сквозь смех нежно повторил свои слова:

– Милая моя.

Вика обиженно покосилась на него.

– Надолго ты в этот раз?- спросила она с напускным безразличием.

– Навсегда,- добродушно отозвался Игорь.

Вика досадливо поморщилась.

– Пристегнись, дорога скользкая,- приказала она, не обратив внимания на ответ.

Игорь проигнорировал приказание.

– Нет, правда, Вик, я вернулся сам, Она наконец отпустила меня, и никто больше, никогда не заберет меня от тебя,- Игорь протянул руку и кончиками пальцев прикоснулся к ее плечу.

Глаза Вики заблестели от слез.

– Ты снова лжешь мне…- прошептала она.

– Нет! Поверь мне…- негромко попросил Игорь.- Я просто понял, что всему виной я сам. Я был слаб, прости меня. Мне было тяжело…- он досадливо поморщился.- Знаю, что это звучит эгоистично… Но я уходил туда, даже не осознавая, что делаю… Я трус, милая моя, я подлец… Я… Помнишь, мы поссорились в последний раз, я не помню с чего все началось, ты и сама, наверное, не помнишь, но именно тогда я почувствовал, насколько сильно люблю вас обоих… И прости, что меня не было рядом, когда я был тебе нужен. Все стало таким запутанным…

– Как же ты любишь жалеть себя, – с ноткой презрения проговорила Вика глядя на дорогу. – Наша жизнь была бы гораздо проще, если бы ты перестал лгать, изворачиваться, если бы ты лишь мог перестать все усложнять… Если бы ты мог решиться хоть на что-то…

– Ты права, – перебил Игорь, теперь на губах его застыла жалкая, виноватая усмешка. – И я не знаю, как я смогу избавиться от этого тяжелого чувства вины перед тобой… Я слабак… Я…

– Боже мой!- воскликнула девушка.- Да перестань же ты пресмыкаться! Думаешь, если ты повторишь это сотню раз, нам станет легче?! Я, я… Какой же ты эгоист, неужели ты так ничего и не понял?!- она мельком взглянула на мужа.

– Пресмыкаться?!- возмутился тот.- Вот как ты это называешь?! Если бы ты хоть раз позволила мне сказать все, что я хочу… Если бы ты хоть раз выслушала меня, не перебивая!!!

– Опять?! Игорюша, любимый мой, я не твоя мамочка, я просто женщина, которая любит тебя, и которая хочет любви от тебя, вот и все… Конечно, я тебя не слушаю, не понимаю, так почему же ты никак не можешь решиться бросить меня, сына?!- раздраженно спросила Вика.- Ведь ты же не умеешь любить и не хочешь учиться этому, так зачем же ты мучаешь нас?! За что?! Ведь ты же никогда не хотел, чтоб я рожала!

– Да, черт возьми, я не хотел, чтоб ты оставляла ребенка!- взорвался Игорь позабыв о том, что совсем не хотел начинать ругаться.- Но это было шесть лет назад! Зачем ты до сих пор упрекаешь меня в этом?! Я не был готов стать отцом, может для тебя это новость, но мне тяжело было решиться сделать этот шаг…

– А мне?!- воскликнула девушка.- Мне было легко?!

– Но ведь я не бросил тебя, когда ты решила оставить его… – попытался оправдаться Игорь.

– Не бросил?! – Вика возмущенно посмотрела на мужа, совершенно забыв о скользкой дороге. – Не бросил?! Я вынашивала его без тебя, я рожала без тебя, только когда Игорьку исполнился год, ты приполз ко мне, умоляя спасти твою жизнь. И не потому, что ты вдруг понял, что не можешь жить без нас, а потому, что тебе больше некуда было идти, ты оставался один и ты испугался этого! А я, как наивная дурочка, проглотила это, пожалела тебя, приняла тебя, простила, потому что любила тебя… И люблю до сих пор, несмотря ни на что… – Вика прикусила нижнюю губу, чтоб не разрыдаться и снова переключила внимание на дорогу.

– Прости,- буркнул Игорь осознавая сколько боли он причинил любимой.- Я знаю, я виноват… Но теперь все будет иначе. Я останусь с вами, ведь мой сын и ты – это все, что есть у меня…

– И ты снова лжешь, может, и сам того не желая…- тихо проговорила Вика.

– Нет…

– Послушай, мне уже скоро тридцать, мне хочется какой-то определенности, уверенности. Игорь, я устала так жить, я всего лишь женщина, пожалей меня…- жалобно попросила она, вытирая запястьем пролившиеся слезы.

– Я не лгу тебе, я изменюсь,- искренне пообещал Игорь.- Теперь ты сможешь доверять мне…

– Это последний раз, – Вика кивнула, приняв решение.

– Хорошо,- согласился муж.

– Хорошо.

– Как у него успехи?- Игорь сменил тему.

– Все хорошо,- Вика улыбнулась.- Он уже читает, хотя не знаю, что он там понимает, но я часто вижу его над книгой. Сейчас читает «Тома Сойера». За ним так интересно наблюдать, он полностью отключается от окружающего мира, остается с книгой наедине и смеется, и плачет, и так по-настоящему… Я наняла репетитора, который специализируется на обучении таких как Игорек, он говорит, что через пару лет его нужно будет отдать в специальную школу, но мне не хочется думать об этом. Игорек такой добрый, ласковый, чувствительный мальчик, что будет с ним там?

– Рано или поздно ему придется столкнуться с реальностью…

– Кто бы говорил, – вздохнула Вика.

– Ну перестань.. – попросил Игорь.

Вика не успела ответить. На повороте, шедший по встречной оранжевый «Москвич», неуклюже и поспешно попытался выйти из заноса, в результате чего выскочил на другую полосу. Вика вскрикнула, вывернула руль влево, пытаясь уйти от столкновения. И ей это удалось, но не спасло от потери управления на скользкой дороге. «Тиида» пробила ограждение и вылетела в кювет, разбрызгивая мокрый снег.

Игорек чистил зубы, когда это случилось. Вдруг он почувствовал, как защемило сердце, а зеркало с его отражением, будто стало быстро отдаляться. У него закружилась голова, и пошла носом кровь. Он чувствовал, что отец снова вернулся, но что-то было не так. Игорьку хотелось плакать и смеяться, он не понимал, что происходит с ним, не мог объяснить этого. Мальчик сплюнул, прополоскал рот, умылся и запрокинул голову, зажав пальцами нос. В ванную вошла няня, ее глаза расширились от испуга . Она взяла Игорька на руки и отнесла на диван, уложив так, чтобы свешивалась голова. Она говорила что-то очень быстро, Игорек уже начинал понимать некоторые слова по движению губ, но сейчас няня говорила так, что он не успевал понимать. Она отняла его ручонку от носа, кровь больше не шла, Игорек постепенно успокаивался, слабость и тревога, пришедшие так неожиданно в ванной, ощущались уже не так остро. Няня заговорила медленно, и Игорек смог различить слово: «Телефон». Игорек прикрыл глаза, а няня отошла ответить на звонок. Игорек вздохнул с облегчением, он знал, что это мама звонит, предупредить, что задерживается. Отец с ней, он рядом, но сейчас они не могут приехать, что-то случилось с машиной. Правда у отца рана на лбу из-за того, что он не захотел пристегиваться, но они в порядке, просто приедут позже. Игорек улыбался. Отец теперь останется с ними и перестанет исчезать. Они будут жить все вместе, долго-долго…

Но этого не случилось. Вика умерла. Не в этот раз и не из-за аварии, а через пять лет счастливой семейной жизни. Была какая-то болезнь, но Игорек так никогда и не узнал, что именно убило маму. Он помнил только сгустки крови на полу, суету людей в белом в прихожей, когда ее увозили. Помнил взгляд отца – пустой и отрешенный. Игорьку было так горько без нее, он тосковал, но не мог ни с кем поделиться тем, что мучило изнутри. Отец после ее смерти совсем не хотел замечать сына, просто не мог. Он видел несчастного глухонемого мальчика, но не чувствовал ни жалости к нему, ни нежности. Он машинально обнимал сына, гладил по голове, но так, будто гладил дикого зверька – осторожно, неуклюже. Игорь все не мог смириться с потерей, для него Вика вышла за покупками и обещала скоро вернуться. Но прошел год, два, а она все не возвращалась. Игорь все не мог понять – как же так, за что, зачем? Сына забрали тесть с тещей, но отец словно и не заметил этого. Мальчик приходил к нему, становясь с каждым разом взрослее. По сути, Игорек перестал быть ребенком, когда умерла мама. Вместе с ней умерло и его детство. Он пошел в школу, учеба давалась ему легко, несмотря на физическую неполноценность, видимо, благодаря тому особому чувству, с помощью которого в детстве он мог предугадывать появление отца. Он поступил в университет, закончил его, благодаря связям деда получил место в одном госдепартаменте, познакомился с красивой девушкой, говорила она столько, что хватало на двоих. Они поженились, у них родился сын. Но вся эта жизнь проходила мимо Игоря. Хотя сын и не оставлял его даже когда Игорь, постарев, ослабел настолько, что не мог пройти и десяти шагов без посторонней помощи. Рука мальчика, а впоследствии мужчины всегда помнила ту тошнотворную едва ощутимую вибрацию в деревянной рукоятке… Конечно иногда отец разговаривал с Игорьком как и раньше, но него всегда оставалась своя, ничем невосполнимая потеря и с каждым годом он все больше угасал как человек для этого мира. Работал, ел, спал, просыпался, чтобы пойти на работу и так день за днем, год за годом. И никто, даже сын, не догадывался что все это время он ни на секунду не прекращал искать путь обратно, на Пирамиду. Но, как когда-то сказал ему единственный друг, он так никогда и не смог вернуться. Умер он очень и очень старым, во сне, с улыбкой на лице, и с надеждой, что там, в ином мире, его ждет Она…

– Просыпайся, друг мой, пора, – ухмыльнулся Петр, опуская ноги с лежанки на пол.

– Где я? Кто ты такой, где я?! – воскликнул молодой человек, сосед слева испуганно озираясь.

– Ну тихо,- примирительно проговорил Петр.-  Успокойся, здесь тебя никто не обидит, ты дома, тебе посчастливилось найти дорогу туда, куда каждый хочет попасть, но не каждый имеет смелость в том признаться. Ты в раю, друг мой, так я называю это место, одевайся, у нас впереди еще много работы…

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.