Лейтенанты  из хороших ленинградских, московских, севастопольских морских семей  женились непременно на красавицах. Рождались  благополучные дети. Юные романы были серьезны и трогательны. Выскочишь в воскресенье из флотской казармы, она ждет и ветер с Невы треплет и пушит девичьи волосы. Набережные и парки людны, целоваться негде. Ничто другое и не подразумевалось. Красавицы уезжали с лейтенантами в дальние базы, полагая в каждом будущего адмирала, уносясь мечтами на Невский проспект…На концерте флотской самодеятельности в забытом гарнизоне блистали яркие женщины. Но сырая пурга, когда от дома к дому бредешь по единственной улице военного городка, холодит ноги в тонких колготках.

Сжав  жемчужные зубки, Таня двигала мужа Борю вслед за Солнцем на запад. Они служили в Находке, Владивостоке, с годами в Севастополе и Калининграде. Таня тонко действовала старинным и надежным оружием – швейной иглой. Светская портниха адмиральш. Утробное, невыполнимое желание – ткнуть иглу в круп Анны Дмитриевны, командирши Краснознаменного Тихоокеанского флота. Но с Анной Дмитриевной вышло хорошее повышение по службе – в Северодвинск. Таня готова ехать на Север, но мальчику тяжелы полярные ночи. Семья обосновалась в Москве. Ждали контр-адмиральских погон Бориса.

В молодости Таню смущал малый рост, позже она приняла генетическую неизбежность полноты. Научилась не стоять на людях рядом с высоким  Борисом, что выглядело бы комично. Не жестикулировать маленькими ручками, и улыбаться. Примерив на себя образ улыбчивой, скромной немногословной блондинки, была приятна со всеми. Студенткой она избрала германистику. Побывала в Германии, влюбилась в немца. Отношения были романтические с очень настойчивым приглашением к сексу, но Таня чувствовала бесперспективность этой любви. Жить в Германии она не хотела. Первым мужчиной стал Борис.

В новые времена Таня почитывала немецкие газеты. Педантичным на пути к цели, работящим и честным немцам она  симпатизировала. Их язык, организуемый глаголом, побуждал к действию.  Случайная газетная информация «… солдаты  Бундесвера обратились к военному министру Фолькеру Руэ с жалобой на неприглядные  армейские трусы. Что унижает человеческое достоинство унтер-офицеров и солдат и нарушает права человека. Они требуют трусы ярких расцветок или с модным сейчас гульфиком. Военный министр приказом по армии и флоту удовлетворил просьбу». Отсмеявшись, Таня задумалась: набежавший капитализм уведет клиенток в бутики. В эпоху Перестройки не удивишь мужчин и их женщин цветастым исподним. Но гульфики… Таню осенило, договорилась с торговцами, дала работу надомницам, нарезала на глаз выкройки на мужские размеры. Через два года российский рынок трусов – гульфиков насытился, Таня разбогатела.

Деньги  не стоят  выеденного яйца всмятку. Содержание, истинный смысл и цель ее жизни – Борис и сын Мишка. Непреходящих движений души требовал муж. Ему нельзя советовать, лишь искать неявные подходы. Она счастлива жить для Бори. Когда он был в море, Таня писала мужу страстные письма – любимый, вечно родной, не останови мое сердце, думай о нашем счастье, помни жар моего лона. Прятала листы в обувную коробку. У подлодки нет адреса, письма самой себе. С годами пламя угасало, оставляя раскаленные угли. Борис о  коробке не знал, о любви и чувствах не говорил.

В год дефолта Бориса демобилизовали, беда. Отличный моряк, но гибельно сокращался флот. Он только вернулся из автономного  похода к американскому берегу, где  над ними дважды прошел противолодочный  фрегат. Штабные поздравляли «с морей» скучно, скупо.  Они уже знали и кое-кто примерял его судьбу на себя. Приехал контр-адмирал, стекла большого автомобиля сверкнули в свете низкого зимнего солнца и погасли, напомнив Борису проблесковый маяк на подходе к Северодвинску. Адмирал пригласил его и  двух высших офицеров. Борис, чувствуя неладное, первую  недосказанность встречи, лихорадочно припоминал все дни минувшего похода. Адмирал старался  не быть официальным, но говорил сухим высоким голосом, иначе он не умел: офицер флота и в запасе остается в строю… и прочие подходящие случаю фразы. Самому ему они неприятны. Борис спросил невпопад: – Кто же подлодкой командовать будет? (Чуть было не сорвалось – моей лодкой). Не услышал ответа. Вестовой понес кофе.

От  короткого застолья Борис отказался. Надел шинель при  молчании штабных, все друзья – приятели, но что же скажешь, о чем спросишь. Вышел из низкого здания штаба и брел по снежной белизны улице. Перекрещивались на снегу собачьи следы, большие четкие ямки. По северному быстро стемнело. Звонить Тане не буду. На неделе явлюсь – навсегда. Так сложилась их жизнь, что ни в одобрении, ни в порицании, ни в жалости, ни в совете жены он не нуждался. Большая половина из пятнадцати семейных лет  пришлась на море да казарму.

Два дня Борис пробыл в Архангельске.  Саломбалу когда-то  застроили бараками. По тому времени к счастью – разуплотнили на квартирки.  Дома обросли сараюшками и поленницами. В крайнем с востока (навигатор Борис не думая, ощущал стороны света)  живет  его честная давалка – мичманский жаргон. Шесть лет с ней, юность Кати обглодал, скотина я, хрен подводный – думал Борис. Она любила Борю после долгих рейсов добро, уютно и бескорыстно, стеная по ночам. Была как медлительная птица: будто еще с минуту здесь, взмахнет крылом, улетит. Поездка с Борисом  (в штатском) на такси в центр на  проспект Приорова и час в кафе была ее праздником. Жила ли она с другим в его долгие, долгие отлучки, волновало Бориса редко, когда в море вспоминал о Кате. Возвратясь в Саломбалу, улавливал неопределенность ее серых глаз и стесненность первых движений, не спрашивал.

Утром она поняла, что в последний  раз, и поцеловала крепко, без  слез.

Добродетельная  любящая жена Таня томилась Бориными настроениями. Чем дольше он не у дел, тем ломче на изгиб его воля и самооценка. Тем развязней держится с ней на людях, потому что это ее московская квартира и ее, удачной модной портнихи, деньги.

В последние недели Ковалевым редко звонили по вечерам. Умная Таня выжидала, чтоб трубку взял Борис. Он замкнулся в четырех стенах квартиры и молчал. Она просила подругу  звонить Боре почаще и может быть выдеруть в кафе. Телефонный флирт Борис разгадал и не брал трубку. Понимал, что с ним происходит.

– Становлюсь домашним бомжем.

Сыну  Мишке исполнилось тринадцать.

– Пап, ничего мне не дари. Дай  пятьдесят долларов на бассейн,  все ребята ходят.

– У мамы спроси.

В попытках пристроить на работу отставного морского полковника прошел год. В мелких фирмах Борису отказывали, чувствуя его превосходство и волевой напряг.

Таня устала и разрешила себе  отпуск. Щемящее чувство к Боре  и необходимость быть рядом  она спрятала за другой заботой:  из Гамбурга слала бедственные  письма школьная подруга Надя.

В Москве незамужняя Надя обитала в  бревенчатом, чудом уцелевшем в  городском кольце, пятистенке. Украшала дом мраморная, выщербленная по углам  доска: «В этом доме жил в начале века пролетарский поэт Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Притворов)». Стояла небольшая русская печь, как бы ее половина. Печь не топили. После московского филфака Надя учительствовала в школе милиции для рядовых и сержантов без среднего образования. Послушные ученики и безмерно неграмотные. Называют тетей Надей, в ее-то лета.

В 90-е годы еще верили в заграничный рай. Морок и беспамятство. Таня заметила, становятся не интересны Наде многие важные вещи. Их сменила критика, ранее неслыханная в устах скромной учительницы. Подруга уехала в Гамбург. Путь обычный: мыкалась в лагере (das Lager) для иностранцев. Нашла работу на брошюровальном станке в типографии. Если был текст на русском, вычитывала страницы и правила ошибки. Сняла однокомнатный апартамент окном в садик. С потолка на четырех цепях висит кровать. Уперев ноги в стену, можно раскачиваться как на тугих качелях.

В этот апартамент приехала Таня. Разговоры  о возвращении к Демьяну Бедному  и милиционерам она не поддерживала. Надино эмигрантское, показное, неискреннее  одинокое еврейство утомляло.

Таня  прилепилась к бару на набережной. Днем он пустовал. Она заказывала опасное при ее полноте пиво. Молчала у окна. Видно Эльбу, прогулочные и большие пароходы и пузатые буксиры движутся медленно, будто на старом экране. Бармен принял за иностранку, не знающую по-немецки и сказал официанту:

– Понаехали тут всякие.

Обедал  пожилой среброголовый немец. Ел красиво, видна порода и семья. Заговорил  с Таней и, услышав легкий акцент, расспрашивал о Москве. Рассказывал  о гамбургских кабаре, в них  соль народного характера. В одном  из них начинали в шестидесятые годы Битлз. Предложил встретиться завтра вечером.

–  Встретимся в этом баре. Я –  Хорст. Журнальный фотограф.

– Ищете див для обложки?  Я  не фотогенична.

– Нет. Любуюсь вами.

«В  моем возрасте мужское внимание как  бальзам» – думала меж тем Таня. И охотно согласилась.

Предложение было неожиданным  – Reeperbahn – Рипербан по-русски.

– Главная городская достопримечательность  – сказал Хорст.

Таня  думала красться в гнездо порока по пустынным улицам, под красными фонарями. Вечером от станции метро «Рипербан» катила в тот самый квартал тысячная толпа мужчин. Женщины в джинсах, иностранцев много. Шли по асфальту и тротуарам во всю ширину улицы. Кто же их…обслужит, думала Таня. Дома неказистые, как забытые детские  кубики. Но море блеска и огня реклам. И жрицы, действительно, кое-где стоят и прогуливаются. Профсоюз немецких проституток не объявляет забастовок. Где печать вульгарного порока? Толпа постепенно редеет в клубы, дома свиданий, секс-шопы, театр «Тиволи», ему почти сто лет.  Пивная, тоже можно познакомиться. Шутя и всерьез торговаться о продолжительности  и манере…сеанса. О цене. Деревянная лестница во второй этаж в свободные комнаты. Пьяных не видно, не торгуют подозрительно марихуаной.

Они перешли улицу у «Эротик бутик», дорогого европейского секс – шопа. Таня в нахлынувшем молодом веселье рассматривала витрины. Они шли под тысячами рекламных грудей и задов. Шли в огнях реклам казино, биллиардных, гей-клубов, отелей с комнатами на четыре часа. Мимо бомжей с матросскими наколками на руках. В бесконечных  «Живых шоу» – блондинки под Мерилин Монро. Бедная Мерилин, ты открыла сундук Пандоры и сама погибла.

На известной улице, действительно,  сидят за стеклянными витринами  женщины, вяжут, полируют ногти  в ожидании. Затем гаснет свет. Полицейский остановил Таню, на эту улицу вход женщинам воспрещен. Бывает, из мезонина водой обольют. Или еще чем… Неуютно  Тане. Не по-нашему, машинерия. Протиснулись в кабаре «Мата Хари»,  Хорст совсем как в Москве, дал швейцару «на лапу», посетителей полно.

Итак, два ковбоя (красавцы, хорошие голоса) узнают о мешке золота в индейском племени. Индианки – кордебалет, роскошные костюмы и  перья радугой. Прима влюблена в ковбоя и  пытается  соблазнить – танец соло. Ковбои  спасаются в женском монастыре. Поют о родных просторах: « О Роз-Мари, о Мэри, / Цветок душистый прерий,/ Твои глаза как небо голубое / Родных степей веселого ковбоя!.. Тем временем настоятельница – (гран – дама, сопрано) убегает с комическим любовником. Монахини дружно сбрасывают черные робы и канкан в чем мать родила, почти. Ковбои побеждаю индейцев и старый вождь (бас) проглатывает золото. Но ковбои поят его касторкой и под аплодисменты возят по залу на унитазе. Только и всего, Таня ушла помолодевшей. Поцеловала Хорста, но не так. Он понял.

Обязательный на пути Пивной сад. Разносят «масс», тяжелые кружки пива. (Ровно литр и семьдесят пять граммов. Бедному студенту на долгий вечер в пивной один масс, не более двух ремесленнику и трех – баварцу. Королевский указ, семнадцатый век). К пиву «хаксе», всенародно почитаемая и обожаемая свиная ножка. Американка за соседним столом спросила по-английски. Любезный официант не понял. Поразмыслив, американка сказала хрю-хрю, завернула платье и показала бедро. В Гамбурге, в районе Санкт Паули на улице Рипербан никто не рассмеялся. То ли здесь видели.

Vielen Dank, Reeperbahn. Und lebe wohl . Спасибо, Рипербан. И прощай.

Они поплелись, поддерживая друг  друга от усталости, вдоль спящих  пароходов. Эльба раскачивала  темные яхты миллионеров.

Рыбный  рынок открыт в четыре часа утра. Сели за столик и ели свежайшую сельд. Громогласный, видный мужик продает рыбу  корзинами. Корзина еще пуста, и торговец объявил ей цену. На глазах домохозяек и туристов снисходительно бросает рыбу за рыбой, медлит…еще вот эту. Корзина наполняется. Его шутки и речевки на злобу гамбургского дня невозможно перевести. Немцы смеются, туристы спрашивают – что он сказал?  Продавец с наигранным сожалением бросает рыбу в уже полную  корзину.

– Корзина продана женщине в  белой юбке, отличная покупка для вас, уважаемая фрау.

Простая радость жизни.

Рано  утром в надиной комнатушке Таня была с мужем. С его наивной  и плоской   душой.  Твердо –  благородной. Простая душа, не умеющая  учиться, упорно далекая от реальной жизни.  Таня не помнила его страсти. О Кате в Саломбале она знала. Однажды летом обошла по деревянному тротуару, утонувшему в песке и пыли, ее дом. Жарко пахло нагретым деревом, в пыли рылась  собака. На крыльцо вышла старая женщина, смотрела на городскую Таню. Злорадно, предвкушая скандал, усмехнулась: – Дома Катя, дома! Таня ушла.

С Хорстом гуляли в сладкой тишине высоких дюн. Сосновая кора отливала красной медью. Шли по песчаной дороге в мелькании света и теней  деревьев, в настое хвои и смолы. Уносимая жарким летом, и осенью своей  жизни, Таня решилась.

Небольшая квартира Хорста за озером в Альтоне, в трех этажах. Сплошной белый модерн. На стене у лестницы одна выше другой черно-белые фотографии мужчин, женщин в одиноком тихом раздумье. Много  раз – усталая актриса в  сценических костюмах. Потом грустные звери и зверята.  Обойдя  по крутой лестнице, Таня не обнаружила за стеклянными плоскостями и керамическими абстракциями и тени жилого. Гарсоньерка.

Хорст  упомянул, что трижды был неудачно женат. В первые семейные недели думал: с этой женщиной связан до последней земной минуты.  С ней он простится перед вечностью. Через год кружева на белье казались нечистой  чешуей. И это, в общем трагично.

Непринужденно и тонко он заговорил о сексе. Под локоть вовлек в ванную комнату.

– Я видел столько раздетых женщин, что меня волнует, когда они одеваются. Хорст вышел. Умная Таня поняла – ее ждут голой. Она же привыкла к иному. ОН – подробно о самом себе. О комплексах и горестях, с жалобами на холодно – леденящую жену.  Карьера не удалась – «я слишком порядочен». Нужно активно сострадать. Потом о ЕГО женщинах с юношеских лет и немного о собеседнице. ЕГО надо пожалеть, а уж потом. Впрочем, привыкать было не к чему, пара сексуальных приключений за всю Танину женскую жизнь. Она не знала, с глобализацией этот путь стал короче. Таня увидела нечто светло – болотно-зеленое и воздушно – ночное. Щадящий вариант – выйти полуодетой. Ужасно захотелось примерить у зеркала. Она быстро разделась. Длинная хламида, можно хотя бы закутаться… Штанишки очень и слишком откровенны. Таня отложила светло-болотно-зеленое в сторону и оделась. Через вежливых  полчаса попросила вызвать такси, он безропотно набрал телефон.

В такси Таня ругала себя  старой дурой, устроила водевиль  с переодеваниями. Увы, жизнь   не кабаре. Бедный милый Хорст.

В Москве Таня вынула из старой обувной  коробки письма, которые не отправила  Борису в разные годы. Он прочел в  один вечер и поцеловал, обнял. В  кои-то веки. Таня собрала в дальний  шкаф флотские рубашки, ботинки, тельняшку. На кортик она не посягнула.  Через клиентку, тайно от мужа, достала билеты на праздничный вечер  военно-морского флота в Колонном зале. Борю обманула: «прислали из военного министерства». В глянцевом углу мелко: «форма одежды парадная». Борис приободрился.

Надя  вернулась в Россию, учительствует. В два – три года приезжает Катя из Саломбалы, и Борис встречает ее на Ленинградском вокзале. Таня к ней не ревнует.