Управляющий вторым отделением агрофирмы «Васютино» закончил доклад на собрании животноводов в раздевалке молочно-товарной фермы и опустился на своё место за дощатым столом «президиума». Как-будто дожидаясь этого момента, из-под металлического шкафа со сменной одеждой доярок на яркий электрический свет выползла большая серая крыса с рыжеватым отливом грубых волос на спинке. Доярки, загалдевшие было в разнобой после доклада управляющего, разом смолкли и все, как одна, настороженно-брезгливо смотрели, как одиозное любопытное создание, подняв конусообразную головку, шевелило крохотными розовыми ноздрями, принюхиваясь к воздуху раздевалки.
– Давайте дадим слово мадам Крысовне! – первая нарушила гнетущую тишину молодая доярка Мелентьева.
Она запрокинула голову в улыбке, выставляя под верхний свет ламп ровный ряд молочного цвета зубов. Мелентьева выделялась среди остальных доярок фермы особенно задорным нравом.
Управляющий натянуто улыбнулся и на виду у всех проворно поджал свои голенастые ноги в кросовках под стул. Краснея ушами, он рассеянно оглядывал собравшихся в раздевалке. Четыре доярки и две телятницы расселись просторно, деля каждую из трёх длинных скамеек на двоих. Ночной скотник Василий Кусин сидел на задней скамейке рядом с подвозчиком кормов, трактористом Никишиным. Василий, будучи под хмельком, как это часто случалось с ним, с потухшей сигаретой в уголке рта дремал, убаюканный монотонным голосом управляющего и размеренным тарахтеньем трактора под окном раздевалки. Кусина разбудили не выкрики доярок после выступления управляющего: он очнулся от минутной тишины на собрании и от последовавшего за ней звонкого голоска доярки Мелентьевой. Он поднял непокрытую лохматую голову и первое, что увидел слезившимися глазами, было неисчезающее, серое пятно на полу, сбоку от передней скамейки.
– Вот до чего дожили! Они скоро по нашим головам бегать будут! – со злой обречённостью подала голос сухонькая пожилая доярка Сычёва и провела шишковатыми пальцами по своему платку на голове, как-будто, в самом деле, опасалась, что серое отродье буквально прыгнет ей на голову.
Кусин протёр глаза. Он привык ежеминутно встречать крыс в ночном коровнике, но чтобы вот так они осмелились выползать прилюдно, на яркий свет…
Он видел, как крыса опустила, наконец, вытянутую мордочку, похожую на миниатюрную голову акулы из-за своего, уходящего далеко назад от носа полукруглого разреза рта, и услышал, как в раздевалке явственно процокали коготки её лапок по плиточному полу.
– Посадите эту госпожу в серой шубке за стол президиума, пусть она расскажет, как объедает наших коровушек!
Певучий голос и белозубая улыбка неуёмной Мелентьевой вконец встряхнули Кусина.
– Кыш-ш! – жилистым кулаком он замахнулся на непрошенную гостью, – Марш под лавку!
Но в голосе скотника сквозило добродушие, а на плохо выбритых щеках промелькнуло подобие улыбки. Слова «марш под лавку» Кусин обычно адресовал двум кошкам, завсегдатаям скотного двора. Все доярки привыкли к этому выражению, и то, что скотник применил его к крысе, вызвало у них заметное оживление.
Выплюнув на пол измусоленную сигарету, Кусин, большой, взлохмаченный, вдруг со скрипом оттолкнул от себя скамейку.
Сосед Кусина, дремавший на скамейке, в общем-то, смирный благодушный мужик, едва не растянулся на полу от неожиданного толчка скотника и, чего с ним никогда не бывало, непроизвольно выпулил в пространство раздевалки такое заковыристое матерное слово, какое не было даже в репертуаре Кусина.
Доярки, позабыв о крысе, заулыбались, глядя на вдруг смутившегося Никишина и остолбеневшего на мгновенье Кусина. В раздевалке снова поднялся гвалт голосов, вперемежку с хохотом. Скотник, прищурившись, оглядел доярок, затем, театрально вытянув перед собой клешнятые руки с растопыренными пальцами, стал приближаться к нахальной гостье. При этом он как бы ненароком задевал ногой края скамеек.
Но, возникший шум на собрании не очень-то напугал «госпожу Крысовну».
Она скосила мордочку с щетинкой усиков в сторону, надвигающейся на неё громадной фигуры человека, блеснула на мгновенье шильцами зубов и, подняв выше головы упитанный зад, неторопливо поволочила по полу длинный, с пыльными чешуйками хвост.
Своим медлительным движением она напоминала сизого голубя, который у детской песочницы, кося бусинкой глаза, нехотя вышагивал в сторону от подступающего к нему малолетнего шалунишки.
– Сядьте, Кусин, и вы, Никишин сядьте тоже: надо вести себя на собрании подобающим образом! – мягко упрекнул управляющий не в меру экспансивную мужскую часть работников фермы, как только крыса с выразительным достоинством скрылась под другим шкафом.
Управляющий скользнул блуждающим взглядом поверх голов доярок по стенам раздевалки, выложенным кафелем мышиного цвета.
– М..да…Вы знаете, я читал где-то, что крысы могут быть распространителями смертельных болезней для человека, каковыми являются чума и бешенство. И ещё я прочитал, что в Европе в четырнадцатом веке четверть населения погибла от чумы, разносчиками которой были вот такие мышевидные грызуны.
Управляющий неловко улыбнулся:
– Знаете, теперь мне ясно, почему вы, доярки, жалуетесь на недостаток комбикорма в рационе коров! Я прочитал где-то, что одна такая особь способна съесть за год двадцать два килограмма зерна…
– Ты в самую точку попал, Алик Гаврилыч! – со слезливым воодушевлением панибратски прервал управляющего скотник, утирая нос пыльным рукавом телогрейки, и снова плюхаясь на свое место. – Тут говорили, будто я… комбикорм махаю на самогон! Брехня! Всё это заразы-крысы. Весь пол за кормушками ихними норами протыкан, ходить там боюсь: запросто можно костыли поломать!
Возникшие на какой-то момент смех и хохот доярок улетучились. Раздались перебивающие друг друга голоса:
– Житья не стало от крыс!
– И ещё какие-то чёрные блошки по ним скачут. У меня руки и ноги начали чесаться…
– Куда вы, начальство, смотрите?
– Дождётесь, скоро нашим коровам соски отгрызут…
Молоденькая доярка Люся Неретина, недавняя школьница, запахнула отвороты сшитого по её фигуре чистенького белого халатика и, опустив на бледные щёки ресницы, тихо проговорила:
– Знаете, Альберт Гаврилович, я вчера вот такую крысу даже в доильном ведре застала. Беру подойник, а она прямо мне на сапог выпрыгнула…
Управляющий отделением агрофирмы ничего не ответил ей и машинально стал почёсывать крепкую шею за воротом клетчатого свитера.
Из-за стола «президиума», не дожидаясь, когда ему дадут слово, поднялся бухгалтер отделения Пасков, человек пенсионного возраста, с многочисленными морщинами на узком неулыбчивом лице. В противоположность простецкому одеянию управляющего он был в строгом чёрном костюме с галстуком. Пасков оперся обеими кулачками о стол и задрал заостренный подбородок.
– Отделение нашей агрофирмы возьмёт на учёт текущие замечания животноводческого персонала! – сказал он тонким, но уверенным голосом. – И ещё к словам нашего управляющего я хочу приплюсовать такой факт, что крыс некогда использовали даже для казни преступников.
– Какие ужасы вы говорите! Разве возможно такое? – с нарочито вытянутым как бы от испуга лицом проговорила Мелентьева.
– Очень даже возможно! – бухгалтер Пасков, воодушевляясь, ещё выше вскинул голову. – Вас интересует фактура деталей?
И не дожидаясь согласия присутствующих, он приоткрыл в скользнувшей усмешке маленький рот с мелкими зубами:
– Такая казнь применялась в Древнем Китае и ещё где-то… В общем, корзинку или ведро с оголодавшей парой крыс опрокидывали вверх дном на голый живот связанного человека. Крысы начинали час за часом пожирать его внутренности…
Бухгалтер причмокнул нитяными губами.
– Думаю, что рассказывать такое не к месту, – поморщился управляющий.
– Почему их не морите? – в один голос закричали доярки с третьей скамейки. – В соседнем хозяйстве фирма «Аратос» всех крыс и мышей перевела! Какую-то сильную отраву там разложили в коровниках…
– Я отказываюсь так работать! – перекрывал всех густой голос полной круглолицей доярки Артемьевой, сидевшей в первом ряду.
Её плечи, туго обтянутые серым застиранным халатом, тряслись, а скамейка, где она сидела, издавала звук, напоминающий дружный крысиный писк.
– М-да… – растерянно замычал управляющий и с потупленным взглядом повернулся к бухгалтеру Паскову. – Может быть, нашему отделению пойти на дополнительные затраты, заключить хозяйственный договор с этой, как её, противокрысиной фирмой «Аратос»?
– С дератизационной коммерческой фирмой только свяжись, вопрос мы там скоро не решим и никакого сальдо не получим! – веско отпарировал своему начальнику бухгалтер отделения.
Он, хмуро оглядывая людей в раздевалке, время от времени проводил ладонями по рукавам пиджака, как бы натягивая несуществующие нарукавники.
– Наша агрофирма, считая по-старому, колхоз, – продолжал назидательным голосом Пасков, – вполне может обанкротиться, если будем разбрасываться финансовыми средствами, знаете, какую наличность берут дератизаторы за применение своих там, крысидов и других отравленных приманок? Деньги счет любят!
– Тем более, как вы знаете, я только что говорил в своём кратком докладе о необходимости экономии средств! – примирительно заметил управляющий и, встретив беспечный взгляд подвозчика кормов Никишина, сделал кивок в сторону окна.
Пристыженный тракторист вышел заглушить мотор.
Пасков с важностью надул щёки, так что на них не стало заметно морщин:
– Альберт Гаврилович, наш новый управляющий, человек молодой, он только набирается опыта руководства, но он прав, говоря об экономии материальных и денежных ресурсов! Животноводческая отрасль без учёта – что дом без дверей. Копеечка, другая копеечка, глядишь – рубль. Мы уж своими силами без всяких там химических препаратов, малыми средствами должны решить вопрос. А эта химия, между прочим, как пишут в сегодняшних газетах, простите за выражение, пакостит окружающую среду! Экологический вред, так сказать, наносит…
Управляющий согласно кивнул на слова бухгалтера и встал из-за стола, как бы намереваясь продолжить свой доклад на собрании животноводов:
– Знаете, я прочитал недавно, что в некоторых провинциях Китая ручными способами ликвидировали воробьёв, которые вредили посевам. В общем, обошлись без всяких там химических порошков, то же самое они сделали с мухами… А вот с мышами и крысами, которые покушаются на их любимый рис, даже трудолюбивые китайцы пока справиться не в состоянии. Кстати, в Китае именуют мышей и крыс так: маленькие «шу» и большие «шу».
Круглое и гладкое лицо управляющего порозовело, по-видимому, он был доволен, что донёс до слушателей, неизвестную им информацию. Он победно оглядывал доярок, которые с опущенными головами молчали: было уже поздно, пора бы заканчивать разговоры.
– Знаете, может быть, подумать и купить с полсотни деревянных крысоловок с сильными пружинами? Они стоят не так уж дорого! – Или завести на ферме собаку-крысолова! – улыбался управляющий, потирая свой высокий без единой морщинки лоб. – Я читал где-то, что такие собаки запросто разгоняют крысиные стаи. А то эти кошки, что у нас в коровнике, способны только молоко лакать…
Когда собрание, наконец-то, закончилось, и все тёмным осенним вечером расходились по домам, ночной скотник Кусин, бестолково размахивая ручищами и по-медвежьи переставляя ноги, успел догнать у ворот фермы управляющего: тот, наклонившись к низенькому бухгалтеру Паскову, пытался что-то доказать ему.
Руководство отделения агрофирмы остановилось в круге света от фонаря, который раскачивался от холодного ветра на одиноком столбе у ворот.
– Алик Гаврилыч! – бесцеремонно вмешался в разговор начальства Кусин, разглаживая негнущимися пальцами поросль волос на голове и хлюпая носом, – Коль отвалишь мне по три целковых за штуку, я сам этих больших «шу» переловлю! Без этих, как их, дегазаторов и крысоловных бульдогов…
Альберт Гаврилович тряхнул непокрытой головой и весь зашатался от здорового юношеского хохота. Пожилой бухгалтер, напротив, остался невозмутимым. Он только наклонил голову с широкополой шляпой в сторону управляющего и дотронулся до его руки, давая тому понять, что хохот неуместен.
Хотя скотник обращался к управляющему, смотрел он не на него, а в затенененные шляпой глаза бухгалтера, будто знал, что только тот всё решает.
– Во-первых, не дегазаторов, а дератизаторов. Дегазация это из другой фактуры! – сказал Пасков тоном, подчеркивающим свое интеллигентное превосходство перед скотником.
Он поправил широкополую шляпу и по привычке провёл ладонями снизу вверх по рукавам длинного старомодного пальто.
– Пора бы тебе, Кусин, разбираться в ветеринарной терминологии, не первый год числишься в штатном расписании работников животноводства.
Бухгалтер, вскинув голову, строго взглянул на управляющего, как бы отметая все возможные возражения с его стороны, потом, не опуская головы, повернулся к скотнику:
– Так вопрос не решается! Бюджет нашего отделения, хотя и с профицитом, но не каждого и не за всякое дело мы готовы проинвестировать. Давать тебе три рубля, это будет для нашего хозяйства весьма накладно! Как говориться: есть в кринке молоко, да у кота рыло коротко…
Заметив, что Кусин поджал губы и сделал негодующий взмах рукой, бухгалтер счёл нужным смягчить грубоватый смысл пословицы.
– Пойми, Кусин, но ты ведь так расстроишь весь наш баланс.
Пасков сложил тонкие пальцы правой руки так, будто в них была канцелярская ручка, и доверительно ткнул ими в грудь скотника.
– А вот рубль за каждую голову, тьфу, хвост, мы с Альбертом Гавриловичем профинансировать согласны. В форме разовых премиальных…
В голосе бухгалтера слышались самодовольные нотки щедрого благодетеля. Управляющий в знак согласия тряхнул головой с короткими вьющимися волосами.
Через два дня, после своего очередного ночного дежурства, скотник Кусин нарочито медленно шёл по центральному проходу коровника к выходу. Он держал в свисающей руке длинную узкую корзинку из металлической сетки. Корзинка колыхалась и дрожала, в ней крутился, издавая разноголосый писк, большой серый клубок.
Доярка Мелентьева, бросив свою группу коров, вприпрыжку подбежала к Кусину и нетерпеливыми жестами рук заставила его опустить корзинку на пол.
– Ой, дядь Вась, какие они все пушистые, миленькие! – она по-детски присела на корточки и, светя зубками, переводила оживленный взгляд, то на вздрагивающую корзинку, то на ухмыляющееся лицо скотника.
– Правда, они совсем другие, не похожие на тех, что шастают у нас по кормушкам? Те противные. А этих жалко! И куда теперь ты их несешь? Неужели уморишь?
– Могу дать тебе парочку на развод, отнесёшь домой, засунешь своему муженьку в сапоги…
Мелентьева обиженно поджала губы:
— Я тебя, дядь Вась на полном серьёзе спрашиваю!
И потеряв интерес к ловушке с крысами, она так же вприпрыжку отбежала к своим рогатым подопечным.
Старуха Сычёва с всегдашним озабоченным видом высунула голову из-за высокого крестца своей высокоудойной коровы Красавки. Вытирая руки о подол своего чёрного халата, она в сердцах бросила Кусину:
– Чему рад, бездельник? Таскать тебе их не перетаскать! Делать холостяку нечего! Катька твоя правильно сделала, что бросила тебя, пьяницу! Не мог, лентяй, ночью побольше подложить опилок под брюхо моим коровёнкам, я чуть не убилась, поскользнулась на сырости-то…
Скотник со своим взрывным характером на этот раз не стал огрызаться на упрёки Сычевой, по-видимому, ноша в его руке обязывала его быть разумным.
Костлявое, с крючковатым носом лицо Сычевой передёрнулось. Кусин поторопился отойти от её группы коров, а Сычёва неотрывно смотрела ему в след, что-то сердито бормотала, поправляя, вздутыми в суставах пальцами, сбившийся на бок платок.
Крысы в тесной западне ловушки цапали зубами металлическую сетку, крутились, перемешиваясь сверху донизу; то они на мгновенье замирали, как бы прислушиваясь к размеренным тактам доильных аппаратов, то вновь с отрывистыми писками принимались за свою возню.
Кусин, прищурив глаза с нитяными кровяными прожилками, внимательно оглядывал коров по обеим сторонам от себя, как бы приглашая их в свидетели. Он хорошо знал коровье любопытство ко всему непривычному для них, будь это чужой человек, зашедший в коровник, либо посторонний их глазу предмет, оказавшийся поблизости. Вот и сейчас, сомкнув двигающиеся рты, они рывком поворачивали стянутые цепями шеи в сторону ловушки с крысами и понимающе взмыкивали, сдувая с расширенных ноздрей комбикорм.
– У тебя, Егоровна, спинка не чешется? – откашлявшись басом, спросил Кусин у дородной доярки Артемьевой, останавливаясь у коров её группы.
– Ты, что ли, хочешь почесать, дьявол навозный?
– У меня смотри, какие чесалки, давай одну положу за воротник, если найду там у тебя местечко! – осклабился скотник.
Артемьева, туго стянутая халатом, увесистым розовым кулаком погрозила Кусину. Приземистая черно-пёстрая корова, по кличке Танкетка, скосив выпуклый глаз на корзинку в руке Кусина, вдруг взбрыкнула задней ногой так, что едва не соскочили с её сосков гроздья стаканов доильного аппарата. Ещё раз, молча погрозив скотнику кулаком, Артемьева заторопилась к корове.
У тамбура скотного двора Никишин вываливал из тракторного прицепа, дымящуюся на осеннем утреннем холодке зелёнку. Кусин задержался у трактора, выставляя в вытянутой руке тяжелую корзинку.
– Осерчал я на тебя, Василий! – сказал Никишин, криво улыбаясь и обходя взглядом скотника с его добычей. – Было-к вздремнул я на собрании-то, чую: держусь за баранку и вдруг разом перевёртываюсь с машиной и прицепом в кювет. Когда это со мной бывало, чтобы перевёртывался? Откуда только взялось у меня это похабное словцо, не соображу. И дома и на работе выражаюсь только грамотно. Теперь бабы проходу не дают, повтори еще раз словечко-то. А я его начисто не помню…
– Ладно уж, зальём это дело… – Кусин опустил руку с ловушкой. – Вот добычу несу продавать нашему Кащею. Приезжай через часик ко мне, раздавим по такому случаю пузырёк!
– Тебе самому одного пузырька на два глотка! – отмахнулся Никишин и, посерьёзнев, стал прислушиваться к перебоям в тракторном моторе.
Скотника распирало от желания похвастаться своей добычей, и было ему досадно, что и высохшая от злости старуха Сычёва и толстуха Артемьева, даже степенный подвозчик кормов не в пример коровам так невнимательно оценивали его старания.
Дворняшка Грэй, так какой-то шутник назвал её по-английски вопреки чёрному окрасу её шерсти, издали увидев Кусина с радостным взвизгиванием бросилась к нему. Между Грэем и Кусиным были давнишние приятельские отношения, и собака привыкла к тому, что он часто разглаживал жесткой ладонью клочковатую шерсть на её голове, так похожую на спутанные волосы Кусина. Но теперь, приближаясь к Кусину, Грэй сбился с ноги и застыл на месте, расширив ноздри. Обычно весело вихляющийся хвост собаки с прилипшими к нему высохшими репьями, на этот раз расслабленно опустился. Грэй не удосужился даже обнюхать корзинку. Он собрал складки кожи на переносице и загривке, отвернул голову в сторону и стал коротко взлаивать, показывая своё неодобрение.
Войдя в контору с корзинкой, в которой на этот раз виднелась уже неподвижная и мокрая серая масса, Кусин от сознания исполненного долга картинно надул щёки, потухшая сигарета свешивалась из уголка его рта.
– Вот гляньте, господа-конторщики, двадцать две штуки…
– Живые!? Такой ужас! – сидевшая у компьютера младший бухгалтер Нина взвизгнула и так встряхнула своими светлыми волосами, что на пол возле её стула упала заколка.
– Были живые, – прошепелявил скотник с нескрываемым удовольствием и разгладил заскорузлыми растопыренными пальцами поросль уже седеющих волос на своей голове. – Опустил я эту корзинку в большую пожарную бочку с водой, что у входа в контору к вам. Буль-буль, одна минутка – и всё в ажуре. Будете считать или так поверите?
– Ещё что! Уноси скорей вон эту гадость! – зябко передёрнула плечами Нина, прилаживая заколку на место.
Она заёрзала в своей мини-юбке на сиденье стула, потянула воздух вздёрнутым носиком:
– Ну и запах от них, б-рр… Сейчас отпечатаю расходный ордер на премию…
Из-за фанерной перегородки своего кабинета, услышав разговор, выкатился бухгалтер Пасков. Тёмные нарукавники и туго затянутый на его морщинистой шее узелок чёрного галстука придавали его тщедушной фигуре вид заправского конторского работника, обременённого неотложными заботами.
– А я не согласен! – тонким голоском почти нараспев сказал Пасков, поочередно поглаживая нарукавники и вскидывая конус подбородка. – Кто не бережет копейки, сам рубля не стоит!
Властным жестом хозяина конторы он выхватил жёваную сигарету изо рта Кусина, и с силой швырнул её в корзинку для бумаг.
– Как вы все много себе позволяете! – он метнул укоризненный взгляд в сторону молодой бухгалтерши и повернулся к скотнику. – Говорят, бухгалтер не верит, пока не проверит. Деньги счёт любят. А ну-ка вынесем корзинку за угол конторы и решим вопрос! Сейчас я как бы оприходую новый товар….
Некоторое время спустя, когда они снова появились в конторе, Пасков стал пенять скотнику:
– Нет к тебе у меня, Кусин, никакой доверенности! Ты хотел ввести администрацию нашей агрофирмы в заблуждение. Я, как старый ворон, не каркну мимо. Итого у нас на балансе только восемнадцать голов, тьфу… хвостов. Разрешаю, Нина, выписать ему расходный ордер на восемнадцать рублей, ноль-ноль копеек. Пришлось самому для верного счёта каждый мокрый трупик за хвостик вытягивать из ловушки.
Бухгалтер самодовольно округлил впалые щеки, потёр друг о друга пальцы правой руки и вышел в коридор конторы к умывальнику.
– В следующий раз, Кусин, – назидательно сказал он, намыливая руки, – приноси крыс живыми. Сделаем ревизию и таким образом решим вопрос о судьбе наличия на скотном дворе представителей постороннего вредного поголовья. Вместе их утопим в бочке с водой, что у пожарного щита, а то ты будешь старые трупики выдавать за новые, а мы – затратным образом выписывать тебе премиальные! Так ты нам весь баланс агрофирмы расстроишь…
У скотника от недоумения и досады изогнулись редкие щетинистые брови, нижняя губа с тёмными трещинками отвисла с одной стороны:
– Как же так. Сам считал: ровно двадцать две штуки ночью впендрюлись в корзинку!
И вдруг он поджал щербатый рот от догадки:
– Теперь я все усёк! Это из-за Шишиги… Ну, попадись теперь она мне, зараза…
– Ты уже с утра выпил? – Пасков так свёл многочисленные морщинки у глаз, что их не стало видно совсем. – О чем ты бормочешь, какая Шишига?
– А это, видать, та самая здоровенная рыжая шалава. Надысь мы её видели в раздевалке на том собрании-то… Знамо, она в крысиной конторе всеми делами правит!
Кусин без стеснения достал очередную сигарету и зачмокал губами, прикуривая. Когда он с высоты своего роста пыхнул вонючим дымом в лицо бухгалтеру, тот прыжком отстранился от него и покрутил пальцем у своего виска: мол, до чего ж неразвитые личности приходят в контору для оформления финансовых операций.
Молодой управляющий Альберт Гаврилович, одетый в неизменный спортивный свитер, показался в дверях своего кабинетика. В руках он держал толстую книгу. Очевидно, он слышал последние слова скотника Кусина.
– Знаете, вот тут написано, – он расправил загнутый уголок страницы в середине книги. – Слушайте: трудность по-настоящему эффективной борьбы с серой крысой – наиболее успешным биологическим противником человека – состоит, прежде всего, в том, что крыса пользуется теми же методами, что и человек: традиционной передачей опыта и его распространением внутри тесно сплоченного сообщества…
– Далее тут сказано, – управляющий полистал страницы, – Что не всякую приманку берут крысы. Стоит лишь нескольким животным из стаи наткнуться на приманку и не взять её – ни один из членов стаи к ней больше не подойдёт. Если же первые не берут отравленную приманку, то они для верности метят ее мочой или калом. Вроде, как минёры оставляют надпись: осторожно, мины!
– Головастые они, заразы, сам видел! – согласился с управляющим скотник. – Всех наших коров знают, не боятся, чуть ли не под рога им лезут, а привели надысь двух коров с Петровской фермы, так они, выстроились рядком в проходе, у навозных скребков, и давай глазеть на новеньких, даже в кормушку к ним лезть три дня дрейфили …
– А знаете, человек в долгу перед крысой, – воодушевился Альберт Гаврилович. – В Америке, во дворе Балтиморского госпиталя, крысе по кличке Нэнси даже памятник поставили. – Сколько болезней у человека и животных эти грызуны помогли распознать и вылечить. А сколько книг написано о крысах!
– А некоторые ученые утверждают, – управляющий опять полистал книгу, – что в будущем, если человеческая цивилизация погибнет от радиации или иной катастрофы, место человека займет семейство мышевидных грызунов, наиболее злостными и сильными представителями которого являются крысы. По биологической устойчивости и резистентности ко всем неблагоприятным факторам ни одно другое млекопитающее не сравнится с ними. От одной самки крыс с учетом её детей, внуков и правнуков может появиться за год потомство в восемьсот голов!
Альберт Гаврилович замолчал, заметно смутившись. По его виду можно было понять, что он засомневался, оценят ли его лекцию ночной скотник Кусин и бухгалтер Пасков.
– Ещё я прочитал, правда в другой книжке, что в некоторых цивилизованных странах, по требованию обществ по охране животных считается негуманным делом убивать крыс, – всё же решил прервать молчание управляющий. – Крыс рекомендуют только отлавливать в специальные ловушки…
– И что же потом делать с ними? – саркастически приподнял верхнюю губу бухгалтер.
– Отправлять грызунов в необжитые места, например в лес… Там волки и лисы, хищные птицы, даже вороны, сами будут расправляться с ними…
– В нашем зареченском лесу уже сто лет не видали ни волков, ни лис, эти шустрики тут же прифитилят назад в коровник, – резонно заметил скотник.
– Вот тут я слышал от вас, Кусин, слова о рыжей крысе – шалаве-верховодке. Выражаясь вашей терминологией, хорошо бы эту шалаву-верховодку поймать и сделать из нее крысу-убийцу.
Альберт Гаврилович с простодушной улыбкой на круглом молодом лице поглядывал, то на бухгалтера, то на скотника. Заметив недоумение на их лицах, он продолжал, посерьёзнев:
– Ещё я прочитал здесь, что если крыс содержать в замкнутом пространстве без еды, то они будут по истечении некоторого времени убивать и пожирать слабейших из них. В конце концов, в живых останется самая сильная крыса. У неё выработается привычка: уничтожать себе подобных. Если такое чудовище выпустить в крысиное стадо, то оно запросто перегрызёт десятка два, ничего не подозревающих сородичей, а остальные надолго покинут помещение. Вот вам пример, как бороться с грызунами с их же помощью. И экологический фактор здесь не будет нарушен…
Кусин, не дослушав мудрёные сентенции управляющего и позабыв получить честно заработанные деньги по расходному ордеру, в тревожном раздумье тяжелой утиной походкой протопал к выходу.
По дороге домой он вспоминал перипетии прошедшей ночи. Заступив на дежурство, он включил ленточный транспортёр для уборки навоза, торопливо обошел с лопатой, а потом с метлой проход между двумя длинными рядами коров, сгрёб навоз с деревянного настила стойл на повизгивающие скребки транспортёра и потом занялся делом, о котором думал весь вечер после собрания животноводов в раздевалке молочно-товарной фермы.
Трезвый на этот раз, он сидел в опустевшей, ярко освещённой раздевалке, за длинным с крестообразными ножками дощатым столом и, сопя от нетерпения, мастерил из куска проволочной сетки нехитрую ловушку в виде корзинки: вход в нее должен бы представлять собой дверцу, которая могла открываться только вовнутрь. Если бы вредным зверькам, проникшим в клетку, захотелось дать задний ход, дверца с помощью миниатюрной пружинки захлопнулась бы. Возможностей выбраться из клетки у серых пленников не было.
Кусин уже прилаживал к ловушке сетчатую дверцу, когда, как в прошлый раз на собрании, из-за ближайшего шкафа, опять выползла знакомая большая рыжеватая крыса. На этот раз она держала в передних лапках засохшую хлебную корочку. Возможно, какая-то доярка, наспех завтракая перед доением, принесённым из дома бутербродом, уронила на пол эту корочку и потом, когда подметали пол, ненароком замели её под шкаф.
На этот раз, усевшись в позе белки на квадрате плиточного пола, крыса прижала найденный деликатес ко рту и с неуловимой быстротой задвигала челюстью с мелкими игольчатыми зубками. Её беловатые лапки с коготками, были похожи издали на крохотные человеческие кисти.
Кусину ещё не доводилось видеть близко от себя так нахально жрущую крысу с ее бесконечным хвостом, вольготно вытянутому по плиткам пола, и он удивился, что она сноровисто двигала нижней челюстью не только из стороны в сторону, как это делают коровы, но и взад – вперед. При этом под блестящей горошинкой глаза у неё молниеносно вздувался и опадал живчик мускула.
– Ах ты… шишига! Ну и деловая… – пробормотал про себя скотник, сбитый с толку красивой «беличьей» позой крысы, и разве только это удержало его от того, чтобы не бросить в неё пассатижи, которыми он прикручивал проволоку к дверце ловушки.
Из-под дальнего шкафа высунула серую мордочку вторая крыса. Она, не глядя на человека, уставилась на свою товарку, грызущую корочку, но ещё не решалась полностью вылезти из-под своего убежища. У неё было надорванное ухо и проплешины шерсти на загривке с тёмными шрамами, даже усики с одной стороны у крысы были выдраны. Наверное, и среди крысиного поголовья идут свои разборки.
Скотник издал булькающий смех:
– Скоро, шустрики, вот где будете сидеть у меня!
Он ещё больше взлохматил свои непослушные волосы и с удовлетворением похлопал по проволочной сетке. Крысы мигом юркнули под шкаф.
Через полчаса, когда на скотном дворе почти все коровы улеглись и, натружено отдуваясь, начали пережёвывать свою жвачку, наступило время массового крысиного пиршества. Полчища серых нахлебников при тусклом ночном освещении коровника, передвигались по узким проходам за кормушками; казалось, что пол там волнообразно колыхался. По среднему проходу коровника крысы передвигались отдельными стайками в привычном для глазу скотника порядке. Впереди группы волочилась пара низкорослых, но уже половозрелых «шу» с низко наклонёнными и шевелящимися во все стороны головками: это были разведчики. Они обнюхивали всё и периодически поднимали головки вверх, подавая задним, более крупным крысам сигнал: мол, всё в порядке, опасности нет. Некоторые из разведчиков, останавливаясь, опираясь на задние лапки и хвост, протирали обеими передними лапками глаза: по-видимому, показывая своим «патронам», какова их неоценимая служба в пыльных проходах.
Одна из бедовых крыс, представительница привилегированного крысиного сословия, оскользаясь, рискуя сорваться, пробегала над головами коров по металлической трубе цепной привязи, хотя там никакой еды для неё не могло быть.
Скотник понял, что это она делала ради озорства, дразня его и коров. Ещё две крысы, приостановив свой бег по центральному бетонному проходу, встали, как степные суслики, на задние лапки, сложив крест-накрест короткие передние, и задрали вверх остроносые головки: им было забавно наблюдать за артистическими действиями своей подружки на тонкой трубе привязи.
Вообще, незваные серые «хозяева» фермы, по-видимому, были настолько сыты и лишены какого-либо волнения, что не торопились сползать в кормушку к коровам за остатками комбикорма. Они неторопливо слонялись по проходам коровника и бетонным барьерам кормушек, как бы прогуливаясь. Иногда они сбивались в пары, обнюхивались и с какой-то нежностью тёрлись друг о друга своими остроносыми головками.
Коровы вели себя с привычным спокойствием, с неторопливой ритмичностью двигали с боку набок нижнюю челюсть, разве только некоторые из них лениво поводили метёлкой хвоста по полу, когда мимо них шмыгали серые комки. Но племенной бык Салат, стоящий на привязи в отдельном стойле в дальнем конце скотного двора, увидев близко от себя крысу, переступал ногами, гремел цепью, приглушенно мычал и низко наклонял шерстистую голову одним тупым рогом к полу, словно пытался пригвоздить этим рогом ненавистного противника. Два экземпляра из семейства кошачьих, Брыся и Барсик, спали на разостланной за кормушкой соломе. Когда мимо них пробегали представители враждебного им крысиного отродья, они приоткрывали по одному глазу и снова засыпали.
Василий с выражением нетерпеливого ожидания на заросшем щетиной лице сновал в своих резиновых сапожищах от одной крысиной норы к другой и затыкал их плотными пробками из соломенных жгутов. Изломанная тень от его крупной фигуры пересекала низкие стены и тёмные окна коровника. Одну самую большую нору, величиной с тарелку, возле дверей в раздевалку, скотник оставил открытой. Туда он втиснул свою ловушку, слегка замаскировал её соломой, а потом взял жестяное ведро и внезапно с силой ударил им о пустую железную бочку, потом ударил ещё и ещё раз… От этой адской какофонии звуков всё в коровнике пришло в движение. Гремя цепями, оскользаясь задними ногами на досках пола, с непривычной резвостью поднимались коровы. Все, как одна, они натужно замычали и пытались оборвать привязь. Барсик и Брыся, прижав уши и раскрыв рты – мяуканья их не было слышно в суматохе – прыснули в раздевалку. Одна за другой крысы устремлялись к привычным для них норам и, обнаружив свои убежища запечатанными, потянулись извилистой пепельного цвета цепочкой к главной норе и одна за другой исчезали в зеве ловушки, невидимом из-за соломы.
Кусин, раскрыв рот, еле успевал считать свою добычу. Он с удовлетворением увидел, как самая большая крыса, с рыжими подпалинами на боках и спине (не та ли Шишига, что демонстрировала себя дважды на полу раздевалки?), далеко назад отбрасывая беловатые изнутри ноги, ринулась к главной норе. За ней гуськом устремились ещё три её товарки, правда, поменьше ростом и сплошь серые.
Утром, сменившись с дежурства, скотник принёс свою добычу в контору, ни мало не сомневаясь, что крыс было двадцать две штуки и среди них – Шишига! Скотника раздосадовало не столько то, что въедливый бухгалтер Пасков уличил его во лжи относительно количества «хвостов», сколько то, что не удалось взять в плен хитрую ведьму. Очевидно, почувствовав своим крысиным инстинктом опасность, она в самый последний момент, у входа в ловушку, незаметно от глаз скотника отпрянула в сторону, в темноту за кормушкой, увлекая за собой еще трёх своих подружек. Недаром есть пословица: старая крыса ловушку обходит.
Скотник уже не сомневался, что Шишига была вожаком крысиного населения фермы и хитростью превосходила всех остальных грызунов.
В следующую ночь Василий повторил свою охоту. Ещё громче прежнего он ударял ведром о пустую железную бочку. Умницы коровы, очевидно, поняли смысл возникшего шума и вставали с лёжки неохотно и даже не все. А что касается усатых-полосатых любителей молока, то те только открыли спросонья глаза, но не побежали, как в первый раз, опрометью в раздевалку, а остались лежать на соломе и только нервно подёргивали ушами и лапами. Ну и крысы, как понял их Кусин, тоже поумнели, вот дьяволята! Когда это только они успели передать основной своей массе сигнал об опасности? Скорее всего, здесь не обошлось без мудрой Шишиги.
Крысы, нарушив свой иерархический обычай, перемешавшись в стае, бестолково носились вдоль кормушек и проходов, но в нору, где была поставлена опасная для них западня, шли неохотно: Кусин насчитал таковых перепуганных «дур» всего девять штук! Эх, запустить бы в бегающих «больших шу» совковую лопату, заляпанную навозом! Но у скотника в его прокуренной груди на секунду шевельнулось чувство жалости к серым хвостатикам: ему показалось зазорным применить к ним такую «грязную» казнь. Помимо того, зануда-бухгалтер требовал для своей, по его словам, калькуляции, живой товар!
Как и следовало ожидать, среди пойманных серых зверьков Шишиги с её грубыми рыжеватыми волосами на спинке не было в сетчатой ловушке. Правда, попалась там одна упитанная матрона из крысиной верхушки, но это мало обрадовало скотника. Утром, выйдя из конторы, получив за два дня свои «премиальные» (даже на бутылку «водяры» не заработал!), Кусин не пошел, как это он делал почти каждый день, за самогоном к суетливой старушке Наталье, а улёгся в своей комнате на скрипучей кушетке, не снимая телогрейки и сапог, с зажженной сигаретой во рту. Он стал думать, что ему предпринять дальше. Было ясно, что крыс ему больше не перехитрить, тем более, что на ферме их осталось сравнительно немного. Куда они подевались, скотнику было невдомёк. Но заманить Шишигу в западню было для него, делом самоутверждения. Чтобы он, здоровый мужик, блин, не перехитрил эту акулообразную хитрюгу? Он мысленно представил себя охотником в лесу, а Шишигу – всевластной волчицей, предводительницей хищной стаи.
«Ну и деловая, зараза»! – с непонятным ему самому восхищением думал скотник о мудрой крысе. Выходила борьба на равных, это подзадоривало скотника. Что же такое надо придумать, чтобы заарканить «волчицу»?
Шишигу Кусину удалось поймать только на четвёртую ночь. Для этого он догадался использовать нехитрое приспособление, впрочем, известное с давних пор, но никогда ещё не применявшееся на этой ферме. В полутёмном уголке скотного двора над баком с водой, обложенным для маскировки соломой, он приладил на шарнирах узкую доску в виде качелей. На конце доски, что нависал над баком, он прибил сапожным гвоздиком приманку – кожицу сала, остаток от некогда его скромной закусочной трапезы.
– Ловись рыбка большая и маленькая! – проговорил Кусин и для верности смочил эту кожицу струйкой подсолнечного масла из бутылочки, которую он предусмотрительно захватил из дома. Где-то он слышал, что мыши и крысы большие охотники до такого деликатеса.
Кусин занимался уборкой навоза в коровнике и между делом поглядывал на свое сооружение. Волнующий запах подсолнечного масла привлёк внимание даже осторожных грызунов. Когда раздавался глухой плеск воды в баке, и доска, качнувшись, возвращалась с приманкой в прежнее положение, Кусин торжественно поднимал над головой метлу. Спустя два часа скотник заглянул в бак и среди живых, копошащихся в воде крыс, тщетно царапающих когтями о гладкие стенки посудины, увидел знакомые рыжие подпалины шерсти на боках и спине у одной самой большой крысы. По-видимому, у Шишиги, или не стало разведчиков-телохранителей, или в крысином царстве коровника упала дисциплина. Василий едва не запрыгал от радости при виде такой удачи. Он, надев монтёрскую перчатку из толстой резины, стал класть мокрых, казавшихся тонкими и необыкновенно длинными, дрожащих от холода зверьков в свою проволочную ловушку. Шишигу он взял в свою скользкую перчаточную резину в последнюю очередь. Задержал упитанного зверька в руке, как бы взвешивая его. Крыса мотала головой из стороны в сторону, словно только что пойманная рыба. Насладившись писком своей жертвы, ощутив упругие протестующие движения её тела, Кусин, удовлетворённо сунул крысу в корзинку, к её мокрым собратьям.
По окончании своего дежурства он решил пока повременить с продажей своей добычи расчётливому Паскову и, чтобы вдоволь полюбоваться видом пленного Шишиги, не понёс проволочную сетку в контору, а принёс к себе домой, в холостяцкую комнату.
По своему небольшому опыту «дератизатора» Василий уже знал, что вторично в бак с водой крысы уже не попадут, олухов таких больше не будет. Шишига, будучи уже в смертельной западне, наверняка успела передать оставшимся в коровнике членам своей банды нужный сигнал…
После трудовой ночи, опять по обыкновению, не снимая телогрейки и сапог, Кусин угнездился на своей кушетке и незаметно для себя уснул. Ему приснилось, что Шишига, оскалив длинные белые зубки, остервенело набрасывалась на своих собратьев, разрывая их в клочья. Он видел, как в проволочной ловушке шевелилась, едва помещаясь в ней, рыже-красная крыса размером с матёрого кота.
Проснувшись после короткого тревожного сна, он раздвинул нависавшие над глазами космы волос и первым делом уставился на ловушку с крысами. Никакой там красной гигантской крысы не было, в ловушке вяло барахтались и издавали слабый писк серые комки. Возле ловушки темнела лужица воды. Крысы уже обсохли, стали выглядеть толще и справнее. Их блестящие глазки немигающее смотрели на Кусина.
Василия всегда удивляло, как это животные, будь это криворогая корова, или уличная собака Грей, или вот такая некудышняя мелюзга, как мыши и крысы, всегда направляют свой взгляд в глаза человека. Ни на ноги, ни на руки, а именно в глаза, будто знают, что только это является центром, от которого могут исходить все последующие опасные действия.
Да, сейчас возможные неприятности могут исходить от человека. Но иногда крыса и человек меняются ролями. Кусин вспомнил рассказ бабушки, которая была ребёнком эвакуирована из осаждённого Ленинграда. В начале первой блокадной зимы в подвалах домов и в сырых бомбоубежищах неиствовали крысы. Люди уже не оставляли пищевых отбросов, и грызуны делали попытки нападения на людей, в первую очередь на спящих маленьких детей, оставленных на какое-то время без присмотра. Непонятно почему, но серых тварей прежде всего тянуло не к пальцам, не к носу ребёнка, а только к ушным раковинам. Очевидцы рассказывали, что к весне в блокадном городе не осталось ни одной крысы. Часть их погибла от голода, но многие грызуны покинули город, как-будто предчувствовали, что человек сам их будет отлавливать для своего пропитания…
Кусин засопел, достал из кармана телогрейки помятую пачку сигарет, закурил и, приблизив лицо к крысам, выпустил из сжатого трубочкой рта струю сизого дыма. Серая масса за проволочными ячейками закрутилась колесом. Ловушка закачалась. Разноголосый писк серых зверьков позабавил скотника. Он, скривив в довольной улыбке рот, сделал две глубокие затяжки. Когда крысы успокоились, скотник кочергой перевернул Шишигу на спинку (как самая сильная, она подмяла под себя остальных крыс и находилась сверху ловушки), и убедился, что эта крыса была не самка, а самец.
Глядя на ячеистую ловушку с барахтающейся хвостатой живностью, перекатывая во рту уже потухшую сигарету, Василий наморщил лоб в раздумье. Не столько жалко ему потерять в скором времени поштучную оплату за крыс в конторе хозяйства, сколько лишиться охотничьего азарта, прежде неведомому ему. Борьба с грызунами внесла в его монотонную жизнь некоторое разнообразие. Матёрая «волчица» поймана, что дальше делать Кусину? Пока удовлетворено его чувство охотника. Да и вряд ли теперь, увёртливые хитрецы, что остались в коровнике, попадутся на его дальнейшие уловки.
Разглаживая заскорузлыми пальцами валики морщин на лбу он вспоминал не очень-то приятную для него самого картину ухода из жизни этих чересчур подвижных, заряжённых неведомой энергией хвостатых созданий. В средневековой Франции был заведен такой обычай: галантные палачи, прежде чем отрубить голову, осуждённому на казнь, просили у жертвы прощения за предстоящие «неудобства». Примерно так же хотелось Кусину попросить извинения у «божьих» тварей» за их гибель. Он даже был признателен кащеистому бухгалтеру Паскову за то, что тот старался избавить его от последней, ставшей неприятной для скотника обязанности.
Василий вспомнил, как в прошлый раз, когда они с Пасковым подходили к пожарной бочке, на две трети заполненной мутной водой, тщедушный бухгалтер чуть ли не вырвал из рук скотника проволочную корзинку, не доверяя ему, даже в этой завершающей процедуре.
– Я сам, сам! – полузакрыв глаза и причмокивая узкими губами, шептал Пасков.
Наверное, и тут у него был свой бухгалтерский расчёт.
В первый момент, когда в воде отражался только чёрный нарукавник бухгалтера, да его белый кулачёк, удерживающий сетку, поверхность воды в бочке была гладкой: крысы, все, как одна, на секунду – другую задерживали дыхание. Потом появлялись сначала одиночные булькающие выходы воздуха, потом вся поверхность воды вскипала от лопающихся пузырьков. Шли секунды, пузырьки на поверхности воды появлялись всё реже, наконец, на мутной водной глади, как в зеркале вырисовывалось только узкое морщинистое лицо бухгалтера с застывшим полуоткрытым ртом…
Кусин встряхнул резким движением пучки волос на своей отяжелевшей голове, и отогнал от себя это неприятное для него воспоминание. Он, в этой войне с крысами не бравший в рот спиртного более трёх суток, достал из-под кушетки уже початую, заткнутую пробкой из газеты бутылку «молочка от бешеной коровки», как он называл самогон, и прямо из горлышка опрокинул в себя весь мутный остаток из бутылки. Потом ему вздумалось немного подразнить Шишигу. Он снова взял кочергу и сопя от усердия начал чесать ею спинку крысы. Та, отчаянно работая лапами и мордочкой, с особым, чуть ли не кошачьим визгом, заглушающим монотонный писк остальных своих соседей, пыталась зарыться под ними.
– Шустрики мои милые! – патетически начал увещевать зверьков скотник. – Что вылупили глазёнки? Эх, не топить бы вас, обормотов, в той красной бочке, вода-то там жуть какая холодная!
Серые «обормоты» ничуть не походили на тех ленинградских грызунов блокадной поры. Сытые, игривые, они казались ему чуть ли не приятелями, хорошо знающими его.
Он открыл дверцу ловушки, сунул в неё голую руку и стал перебирать тёплые, но каменно-напряжённые тела грызунов. Он нащупал среди них наиболее крупное и увёртливое создание – Шишигу. Почему-то спьяна был уверен, что крысы не будут кусаться. И в самом деле, когда он вынул руку с вихляющимся телом рыжеватой крысы, на руке не было ни царапины.
Кусин держал крысу близко от своего лица и впервые заинтересованно рассмотрел голые раковинки её ушей, откинутых назад, мохнатую морду с частоколом длинных, но тонюсеньких, почти прозрачных усов, а главное, облезлый кольчатый хвост с редкими щетинистыми волосками.
– Что, не ндравиться? Так-то вот…– ощеривая прокуренные зубы, нежно говорил Кусин, поглаживая пожёлтевшим ногтем указательного пальца головку крысы.
А та успокоилась и даже прикрыла глаза, то ли от удовольствия, то ли оттого, что ей прискучила фигура скотника, и тогда, когда она была на свободе, и вот теперь, когда она оказалась в грубой, но тёплой его ладони.
Шли секунды. Шишига снова замотал головой и начал часто перебирать передними и задними лапками с вытянутыми коготками, будто плыл по воде. Только длинный хвост его, толстый у основания, свешивался с руки скотника неподвижно.
Тонкая струйка горячей, остро пахнущей жидкости потекла по руке скотника за не застегнутый рукав телогрейки.
– Ах, ты, «шу» неблагодарная! – скорчил незлобную, скорее умильную гримасу Кусин.
Тем не менее, он почувствовал, как к его горлу подступил комок тошноты.
«Зачем только бог или там, дьявол, дал этой зверюге такой длинный недвижимый, как у волка, хвост? – спрашивал себя скотник, водворяя Шишигу в ловушку. – Ну, корове или там, лошади, хвост нужен, чтобы отмахиваться от слепней и оводов, а крысе-то зачем?»
В затуманенной голове Василия промелькнула догадка: хвост обязательно нужен, а как же иначе доставал бы для счёта крыс из мокрой ловушки усердный бухгалтер?
Поговорив ещё немного со своими «гостями» заплетающимся языком, Кусин, потеряв интерес к крысиному писку, опять завалился на кушетку и сразу, как говорят, провалился в сон.
Проснувшись, скотник взглянул на проволочную сетку и, не веря себе, кулаками протёр глаза. Ловушка с приоткрытой дверцей лежала на боку, серых гостей, этих для Кусина живых водочных деньжат, как корова языком слизала!
– “Шишига! Мать её так, …” – вслух выругался Кусин, моментально отрезвев.
Он догадался, что спьяна, орудуя в ловушке кочергой, а потом рукой, он ненароком сорвал со своего места пружинку, прижимающую дверцу ловушки. А, может быть, этот хитрец Шишига сам нашел способ сорвать пружинку, кто его знает…
Непривычное для скотника раздумье овладело им. С одной стороны, потеряна штучная оплата за этих ловких серых удальцов. С другой стороны, он вспомнил муторное для него отражение лица Паскова в пожарной бочке с водой с его открытым ртом и желтеющими тонкими зубами. Может быть, правильно сделали эти шустрые твари, что не отдали свои, пусть поганые жизни, в цепкие руки Паскова с его черными нарукавниками. Эти рассуждения успокоили тугодумную голову скотника. Он опять уснул.
Когда Василия вызвали после одной ночной смены в контору отделения агрофирмы, он подумал, что ему будет нагоняй за то, что он перестал на работе ловить мышей, то бишь, крыс.
– Молодец, Василий! – сказал управляющий Альберт Гаврилович, пожимая мягкой, но сильной рукой шершавую ладонь скотника. – Благодаря вам не видно стало на ферме грызунов, возросли надои. Знаете, даже наш бухгалтер согласился выдать вам премию в размере двести рублей, пойдите, распишитесь.
Управляющий с одобрительной улыбкой подморгнул скотнику:
– Словом, благодарю вас за вклад по дальнейшему выживанию человеческой цивилизации…
– Надеюсь, что не сразу эти наличные денежные средства пропьёшь! – сузил свои ехидные глаза Пасков, оказавшийся рядом.
По привычке, поправляя свои тёмные нарукавники, бухгалтер ещё больше вытянул узкое лицо, вздохнул и добавил с грустью:
– Некого теперь нам топить с тобой в пожарной бочке…
Полузакрыв глаза он непроизвольно делал крючковатыми морщинистыми пальчиками правой руки хватательные движения, видно, вспоминал о том удовольствии, которое, вероятно, испытывал он, вытаскивая за хвосты мокрую дохлую добычу из проволочной ловушки.
– Говорят, что крысы перебежали из коровника в деревенские дома! Даже в школе средь бела дня между столами они рыскают… Такой кошмар! Такой ужас! – встряхнула своими жёлтыми волосами бухгалтерша Нина и ухватилась за узел волос на затылке: на месте ли заколки?
«Это Шишига… его дела, зараза…, – думал скотник, тяжело спускаясь с крыльца конторы. – Ну и ловок же, стервец!»
Однако, через неделю, наверное, под предводительством авторитетного Шишиги крысиная популяция в полном составе возвратилась к месту своего постоянного проживания, на молочно-товарную ферму. Более того: за аборигенами увязались орды менее организованных собратьев из деревенских домов и небольших фермерских хозяйств.
Как говорится, бежали от дождя – попали под ливень. Пришла беда – отворяй ворота: раскрасневшиеся от злости доярки, наотрез отказавшись от утренней и обеденной дойки, держа в руках пустые подойники, ворвались к управляющему. Казалось, своими криками, порывистыми движениями рук с пустой посудой, издавшей звоны и скрежет, они раздвинут стенки его тесного кабинетика. Куда только девались всегдашние оптимизм и восторженная улыбка молодой Мелентьевой! Сдвинутые брови и настороженный оскал её мертвенно белых зубов заставил зябко поёжится Альберта Гавриловича.
Только одна юная доярка, Люся Неретина, та самая, у которой некогда в молочном отделении коровника упала крыса из доильного ведра на сапог, стояла, безучастная, опустив голову и бессильно свесив тонкие руки вдоль аккуратного халатика.
– Вы знаете… – начал было управляющий и замолчал.
С дрожащей челюстью он молча уставился только на одну эту доярку. Казалось, крики остальных доярок до него не доходили. Круглое, обычно румяное, лицо Альберта Гавриловича побледнело. По его наморщенному лбу и двигающимся бровям было видно, что в его голове медленно созревала пока ещё расплывчатая мысль…
– Девочки, чего тут здесь стоять у него бестолку, давайте схватим за одну дойку Паскова! – пронзительный голос толстухи Артемьевой перекрыл трескотню остальных голосов.
Несмолкаемое мычание недоенных коров разнеслось далеко за пределами скотного двора. Кусин, хотя это не входило в его обязанность: работать в дневное время, в телогрейке на одном плече, напрямик, разбрызгивая резиновыми сапожищами подёрнутые рябью осенние лужи, заторопился на скотный двор. Все коровы там стояли, не притрагиваясь к зелёнке. Натянутые цепи наискосок врезались в их шеи. Раздутые соски от переполненных четвертей вымени раздвинулись в стороны и неестественно лоснились. Дружное мычание коров мало-помалу затихало, видно устали у них голосовые связки. Только уже не взмыкивание, а продолжающийся бесперебойный рёв племенного быка Салата, заступника коров, доносился с дальнего конца скотного двора.
Василий, пугая звуком своих шмыгающих ног пробегавших мимо него крыс, подошёл к своему любимцу. В долгие ночные часы дежурства, после того, когда он с булькающим звуком пропускал в себя несколько глотков молочного цвета горячительной жидкости, он часто заговаривал с быком.
– Мы с тобой только два мужика тут, Салат! Ты меня уважаешь, и я тебя уважаю. Скушно тебе. Эти дуры-коровы уважают тебя, только по своей бабьей охоте…
Василий, говоря это, поправлял цепь на шее быка, трогал влажное и прохладное носовое «зеркальце» этого парнокопытного великана, перебирал завитки рыже-красной шерсти на его тяжелой голове, на неглубокой ложбинке пониже рогов. Шерсть была теплая, и скотник чувствовал, как его руке, натруженной только что оставленной совковой лопатой, становилось легче, будто застоявшаяся в стойле глыбистая масса быка предавала ему частицу своей неистраченной энергии.
Вот и теперь, слыша несмолкаемый басовитый рёв Салата, Василий стал похлопывать большой корявой ладонью по прямой, как стрела, спине быка, по его узкому мускулистому тазу.
– Будя, глупыш, будя, надорвешь хайло!
Бык чуть изогнул неповоротливую шею в сторону скотника и замолк. Он облегченно пыхнул раза два воздухом из груди, так что мягкие стебли зелёнки в его кормушке зашевелились. Бледно-розовым кончиком языка он начал облизывать ноздри, охваченные блестящим железом кольца.
Это облизывание чуждого ему инородного тела шершавым языком бык делал постоянно, видимо кольцо вызывало зуд в носовой перегородке. Кусину было жалко Салата. Когда нужно было подводить быка к корове, то к кольцу вдобавок для страховки прикрепляли двухметровую палку. Временами звали Кусина. Тот никогда не брал палку, не прикасался к кольцу, а вёл быка только за широкий ременной ошейник, охватывающий толстенную, безволосую в этом месте шею Салата.
Кусин по-бычьи сделал шумный выдох и отошёл от быка, косолапо расставляя ноги и уже не опасаясь ненароком наступить сапожищами на мельтешивших по проходу серых «шустриков». Крысы перед ним разбегались в стороны, к ногам коров и к кормушкам.
Крысиная популяция между тем вновь осваивала привычное место обитания. Несмотря на солнечный свет, пробивающийся сквозь частые переплеты маленьких окон коровника, они с воинственным писком, по-кроличьи подбрасывая зад, в разных направлениях пересекали центральный проход коровника. У многих из них глянцевитые глаза чуть ли не вылезали из орбит, шерсть за ушами топорщилась, и они уже не «целовались» нежно друг с дружкой, а выясняли отношения с такими же серыми, но пришлыми «чужаками». Даже маленькие, остроголовые, ещё не успевшие потерять бархатистость своей сизой шкурки, но по праву рождения, «прописанные» на ферме крысята, кусали незваных пришельцев с яростью, прогоняя их.
Намётанный глаз Кусина без труда различал «своих» крыс и крыс чужой стаи, приблудных. Те старались быть ниже ростом, распластывали в стороны, по-лягушачьи, задние ноги, прижимались животами к бетонному полу, словно хотели подольше задержаться в коровнике. Они даже не огрызались на укусы хищников из банды Шишиги.
«Тут не Шишига виноват! – подумал Кусин. – Чужие «заразы» сами прибежали на ферму без его команды…»
Растерянный Кусин топтался на месте, мотая во все стороны кудлатой головой. Он не знал, что ему делать…
С молокозавода, куда ферма поставляла свою продукцию, скоро выставили солидный счёт за неустойку. Бухгалтер Пасков, покровительственно взглянув на обступившей его шумный «животноводческий персонал», своим обычным писклявым голосом, не терпящим возражений, приказал послать за Кусиным, чтобы уговорить того снова активизировать, как он выразился, охотничью деятельность, или даже возглавить бригаду бомжей из райцентра для механической ловли грызунов.
– Поставим сразу под окнами нашей конторы пять пожарных бочек с водой и тем самым капитально решим вопрос! – бодро заявил Пасков неугомонным дояркам и воинственным жестом, как бы засучивая рукава, поправил нарукавники.
– Ещё чего, так уж прямо под окнами! – строптиво вздёрнула носик младшая бухгалтерша Нина, заёрзав на своём стуле.
Управляющий, по-видимому, очнулся от своих сумбурных мыслей. Ладная его фигура загородила весь проем двери бухгалтерского кабинета. Качнувшись, наклонив по-бычьи лобастую голову, Альберт Гаврилович, шагнул в кабинет бухгалтера и, как пловец брасом, обеими руками раздвинул кружок галдевших доярок.
– Сейчас же прекратите вы все, черт возьми, … болтовню! Тоже мне, экономисты! – неожиданно для всех вспылил излишне уравновешенный Альберт Гаврилович и, подойдя к столу бухгалтера, хлопнул по его бумажным счетам тяжёлой ладонью.
Молодой управляющий, всё время находившийся, как говорили в колхозе, «под каблуком» Паскова, на этот раз осмелился не послушать самоуверенного бухгалтера, своего подчинённого. Следуя пословицам: на беду и курица петухом поёт, или, когда вода доходит до подбородка, все начинают плавать, он без колебания потянулся длинной рукой к телефонной трубке и набрал городской номер:
– Фирма Аратос? Срочно присылайте представителя в Васютино для заключения договора на дератизацию молочно-товарной фермы! Да! Да! Авансирование гарантируем…
