1
Я познакомился с этой очаровательной парой на конференции по логике в Западном Берлине, в августе 89-го, за три месяца до падения Берлинской Стены. То было странное, переломное время. Да, имейте в виду, я не собираюсь писать о политике, во всяком случае, о политике в обычном смысле. Может быть, немного о метаполитике и о символах. Так что факты, о которых я буду говорить, интересны для меня с главным образом с метаполитической и символической точки зрения… и просто как зацепки, помогающие воскресить прошлое.
Из СССР уже выпускали в научные командировки без особых проблем, даже в капиталистические страны. Вот забавная подробность: мне выдали синий служебный паспорт с выездной визой, но без каких-либо других виз и отметок. Самолет прилетал в аэропорт Шёнефельд на территории ГДР. Согласно инструкции, я должен был доехать до пропускного пункта на Фридрихштрассе и перейти из восточной зоны в западную. Меня предупредили, что я не должен пользоваться проходом для туристов. «Идите по дипломатическому.»
До сих пор я не смог выяснить, по какому принципу советских граждан пропускали в Западный Берлин. Очевидно, дело не в служебном паспорте – со служебными паспортами люди ездили и в ГДР, и не каждому при этом разрешалось посещать западную зону. Что было тайным знаком – отстутствие всяких виз, кроме выездной? Или информация, кому можно, а кому нельзя, скрывалась в номере и серии служебного паспорта?
Гэдээровские пограничники строго проверили все документы, включая приглашение, но пропустили меня без возражений. На западной стороне никакого контроля не было, ведь линия раздела, с точки зрения Запада, не являлась государственной границей.
Как известно, берлинское метро (S–Bahn и U–Bahn) оставалось единой сетью, некоторые поезда из восточной зоны пересекали западную и наоборот, только «восточные» поезда не останавливались на Западе, а «западные» на Востоке. Пройдя через контроль, я сел на «западный» поезд и поехал в Далем, где малоимущих участников конференции, прибывших из соцстран, размещали в студенческом общежитии. Жилье оплачивали организаторы. Нам даже платили небольшие суточные, тридцать марок. Курс западной марки к восточной был в то время 1:9. В рублях на черном рынке дойчмарка тоже стоила около десятки, так что цены для душевного спокойствия на рубли было лучше не пересчитывать.
Сама конференция открылась на следующий день недалеко от центра города, в Техническом Университете. Он находился километрах в двух-трех от Фридрихштрассе, на проспекте 17-го июня. Я не преминул воспользоваться перерывом между докладами и прогуляться в направлении к Стене. Из виньеток на картине эпохи: обнаженные люди обоего пола, загорающие на травке в Тиргартене, т.е. совсем недалеко с западной стороны Стены. С этой стороны она была разрисована яркими граффити и к ней можно было подойти вплотную. С другой стороны находилась простреливаемая с вышек и из бункеров полоса отчуждения, основное препятствие для возможных беглецов из Восточной Германии.
…
Но кто же были эти двое? Чего ради мне вздумалось о них написать?
2
Красивая молодая пара. Она – чешка, он – швейцарец. Она – невысокая стройная платиновая блондинка, коротко стриженая, с чуть более темными бровями, светло-серыми глазами, небольшим прямым носом, нежным изгибом всегда чуть приоткрытых губ. Никакой косметики. Рубашки с отложным воротничком, всегда расстегнутые на две-три пуговицы. Короткая стрижка. Красивая шея. Слегка загорелая кожа с легким пушком. Легкие светлые брюки (не джинсы), кроссовки. Хелена. Уехала на Запад с родителями еще ребенком, вскоре после событий 68-го.
Он выше ростом, темноволосый. Петер. Правильные черты лица, темно-серые глаза. Одежда, под цвет глаз, несколько более темная. Вид серьезный, но не беспросветно – он тоже умеет улыбаться.
Она заканчивает аспирантуру по логике в Констанце, на немецком берегу Боденского озера, он работает программистом в Базеле, в Швейцарии. Когда она защитит диссертацию, они уедут в Японию – есть интересные предложения по работе.
3
Конференция, точнее, конференция и летняя школа, была рассчитана на целых две недели. На конференциях, особенно таких длинных, никто не посещает все доклады. Освободившееся время каждый использует по-своему. Несколько раз, когда Хелена решала, что тема очередного доклада ей неинтересна, мы гуляли втроем, главным образом по центру, точнее, по западной его части. Российские участники привыкли прогуливать лекции. Один я прошел лесопарком от Грюневальда до самого Ваннзее, удивляясь, как много места занимают в стиснутом со всех сторон Стеной Западном Берлине парки и озера.
Не то, чтобы я влюбился в Хелену и Петера, но я очень хорошо чувствовал себя в их обществе. Мое общество им, кажется, тоже было приятно. Почти все вечера мы проводили вместе. Как-то раз Хелена и Петер предложили пойти в армянский ресторан у самой берлинской стены. «I want to show you something, » – сказала со своей нежной полуулыбкой Хелена. Петер кивнул. Мой английский был далек от совершенства, Хелена и Петер владели современным всеобщим языком несколько лучше. Впрочем, эмоциональные оттенки мы улавливали без слов.
В словах Хелены был неопределенный, ни к чему не обязывающий эротический подтекст, как в берлинских купальщиках по берегам озер, одинаково свободно чувствующих себя в купальниках и без оных. Возможность без необходимости…
Весь день было тепло и солнечно. Зонтиков мы не взяли, но на полпути от метро к ресторану налетел теплый дождь и мы слегка промокли.
4
Рубашка Хелены была расстегнута на три пуговицы. Достаточно намокла, чтобы ясно видеть, что под светлой тканью нет лифчика. Я заказал, по совету Петера, какое-то блюдо со шпинатом в качестве гарнира. Баранину со шпинатом? Куриное мясо? Пили густое красное вино. Уютный ресторанчик был рассчитан всего на четыре или пять столиков.
Первая бутылка ушла быстро, мы заказали вторую. Разговор перескакивал с темы на тему – жизнь на Западе, жизнь в СССР, восточная философия.
Я знал, что их отель далеко – и все время думал, что же они мне все-таки собираются показать? Так как советских участников разместили в общежитии, я делил комнату с коллегой из Красноярска.
После третьей бутылки мы заказали кофе в джезвах, а завершился ужин рюмкой армянского коньяка, за счет заведения, когда хозяин узнал, что я экзотический “homo soveticus“.
– Let’s go, – Хелена слегка потянула меня за рукав. Петер уже стоял у выхода.
5
Улочка, мощеная брусчаткой, упиралась в Стену метрах в пятидесяти от ресторана. Дождь перестал, над влажной брусчаткой слоился легкий туман. Мы двинулись прямо к Стене – Петер чуть впереди, я рядом с Хеленой. Чувствовалось, что они знают, куда идут. У самой Стены, между нею и одно-двухэтажными домами обнаружился узкий проход. Мы свернули направо.
Окна домов все здесь были закрыты ставнями, но и за ними нигде не горело света, иначе хоть что-нибудь да просочилось бы через щели. В проход между Стеной и домами падал только отсвет дальних фонарей, да еще отблеск прожекторов с восточной стороны, отраженный низкими облаками.
– Here, – Хелена взялась за ручку невысокой металлической двери. Я был готов поклясться, что секунду назад двери в стене не было. Она открыла дверцу и вошла первой. За ней – я, и последним Петер.
Если я скажу, что дверь открывала проход в новое измерение, то никого не удивлю этим. Сюжет обыгрывался множество раз. Многие читали Уэллса. Вероятно, мне не поверят, если я буду настаивать, что говорю правду. Но для меня не это имеет значение, важно то, что я пережил вместе с Хеленой и Петером.
В том месте, куда мы попали, не было никаких прожекторов. Никакой ограды за нашей спиной. Колючие ветки араукарий и драконовых деревьев, невысокие скалы, терракотовая луна у горизонта и море далеко внизу. Это потом я выяснил, что такие деревья называются дракайнами и араукариями. Впрочем, никаких драконов, ни теперь, ни позже, мы не встретили. Вообще никаких живых существ крупнее и опаснее белки. Для нас этот мир так и остался миром нереализованных возможностей.
Хелена показала рукой на тропинку, которая уходила вниз, в просвет между скалами и и сама первой двинулась к морю. Яростно стрекотали цикады. Оранжевый свет луны, размытые тени, но тропинка оказалась не очень крутой – спускаться, в общем, было нетрудно.
Через несколько минут мы вышли к берегу. Тихий плеск волн, песчанный пляж, лунная дорожка. Хелена мгновенно разделась, Петер тоже. В лунном свете их плечи казались вылепленными из красноватой глины. Я последовал их примеру. Мы быстро вошли в воду. Она оказалась такой теплой, что почти не чувствовалась, настолько, что не возникало желания замедлить шаг, чтобы привыкнуть или, наоборот, броситься вперед, чтобы быстрее окунуться. Помню, я подумал, что Хелена, которая шла чуть впереди, напоминает символическую женскую фигуру на носу корабля.
Мелькнула и ушла банальная мысль, что все это сон. Во внутреннем пространстве сна мне никогда не доводилось чувствовать прикосновений. Локтя Петера, пальцев Хелены…
Мы плыли не очень долго, но достаточно, чтобы берег потерялся из виду. Не такой уж я хороший пловец, но вода была соленая, теплая, и тело совсем не уставало. Затем впереди показался островок – темные камни, еле заметное кружево пены. Мы выбрались из воды.
Не знаю, как долго мы сидели. Луна скрылась за скалами. Плеск волн совсем утих. Над головами у нас пылал Млечный Путь, и зведное его пламя отражалось в невидимом зеркале вод. Могло показаться, что мы плывем в космической пустоте, только вокруг нас был воздух, теплый и нежный, а у ног – почти неотличимое от воздуха море.
Я прошептал что-то вроде: “We may be lost.” Я подумал, что мы можем и не найти пляжа. “Don‘t worry,”-Хелена положила руку мне на колено. Я положил свою поверх. “Let‘s go,” – сказал неразличимый в темноте Петер.
Возвращение не заняло много времени. Мы доплыли до пляжа, держась рядом, чтобы не потерять друг друга. Выбрались из воды, обсохли, оделись, поднялись по тропинке. У Петера в кармане летнего пиджака оказался фонарик. Кусочек стены с дверцей внезапно оказался тут как тут – за кустами. Cлукавил ли я, говоря о нереализованных возможностях? Кое-что ведь реализовалось.
6
Коротко стриженая голова Хелены лежала на моем плече. Над нами был слегка облупившийся потолок недорогого отеля. “Любовная сцена”, скажет с иронией кто-то, в том числе и я сам. Добавлю – неожиданная для меня, такого, каким я был тогда, любовная сцена. Иногда, поддаваясь соблазну легкого обобщения, я могу сказать про выходцев из тогдашнего СССР, что все мы были дети несвободы. Но что мы знаем про людей Запада? Вообще про других людей? Что они – дети свободы? Верится с трудом. У свободы бывают свои приливы и отливы, райские долины и оазисы в пустынях. Размашистые обобщения вырастают из скудости примеров. Все же в какие-то эпохи, в каких-то местах свободных людей легче встретить – например, тогда, на сломе времен, в Западном Берлине в 1989 году.
Утром после пленарного доклада Хелена потянула меня за рукав: “Идем”. Я думал, что Петер ждет нас где-нибудь на улице, но его не было.
Мы проехали несколько остановок на метро, U–bahn‘e. Кройцберг. Склон холма, замусоренные улочки. Граффити. Маленький парк с загорающими. Отель – три окна по фасаду. На первом этаже какая-то лавка, чтобы попасть к администратору, надо карабкаться по узкой лестнице на второй. За стойкой – сонный турок. Хелена обменивается несколькими фразами по-немецки, расплачивается (марок тридцать или сорок), получает ключ.
Еще на два этажа вверх по скрипучей лестнице. Тонкая дверь – вроде тех, что в СССР в то время называли картонными. Замок смешной, очевидно, что его недавно ломали, а потом кое-как починили. Но мы все же закрываемся на два оборота. Поцелуй – такой естественный, такой долгожданный. Мягкие губы, быстрый язык, запах чистой кожи без макияжа.
И – два часа немыслимой еще за несколько минут до этого свободы.
Мы, конечно, говорили друг другу какие-то слова, но разговором, в обычном смысле, это не было. Разговор состоялся позже, когда мы лежали рядом, полуприкрывшись простыней, и глядели в потолок.
– Тебе, наверное, теперь будут легко ездить. Границы откроются…
– Похоже на то…
– Мы с Петером поедем в Японию, его берут программистом в банк. Ты, наверное, сможешь туда приехать…
– Конечно… – я поцеловал Хелену в плечо. На каком языке говорим, мы уже не обращали внимания.
– Мы с ним хотим взять билеты на transsibеrienne.
Мы откинули простыню, снова прижались друг к другу… Но через полчаса все же надо было уходить. За временем Хелена следила.
7
На следующий день, накануне моего отъезда, Хелена с Петером снова позвали меня в армянский ресторан. Это был именно день, обеденное время.
Естественно, я ни на минуту не мог забыть об отеле в Кройцберге. Не знаю, как у других, но у меня острота переживания сначала обычно усиливается, достигая максимума через день или два, и только затем постепенно погружается в Лету.
Мне было неловко перед Петером, и я старался ничем не выдать свою близость к Хелене. Они держались спокойно и любезно, но все равно чувствовалось напряжение, хотя, возможно, я сам был его источником.
Я снова заказал какое-то мясо со шпинатом. Мы снова пили темно-красное вино. Разговаривали мало.
Обменялись адресами. Если кто помнит – конец горбачевской перестройки, это то время, когда почта работала относительно хорошо. Впрочем, мне дали и адрес электронной почты – в 89-м уже провели кабель через Хельсинки.
Но по сути – это все были мелочи.
Дверь в стене ждала нас – ведь не зря пошли мы в тот же самый ресторан. Рискнем ли мы воспользоваться ею днем? Рядом с этим ожиданием, с этим предвкушением – отступали иные тревоги.
8
Красноватые скалы, колючие деревья, жгучее солнце, яростный стрекот цикад. Синее-синее море…
Мы снова купались, но плавали недолго. Вернулись на берег, уселись в тени под скалой. Возвращаться в Берлин, похоже, пока никто не собирался.
Красноватый загар Петера, более нежный, золотистый загар Хелены. Мое внимание было настолько обострено, что я до сих пор могу мысленно пересчитать капли на ее золотистой коже. Нагота и решимость ничем не выдавать себя создавали мучительнейшее сочетание – вроде зубной боли.
– Где мы, что это за место? – спросил я. Молчать было труднее, чем говорить.
С неожиданной горячностью мне ответил до этого долго молчавший Петер.
– Землядогрехопадения – Earth before Fall.
На лице моем, вероятно, отразилось недоверчивое удивление. Ничего особенно райского в этих местах я не чувствовал. Красноватые вулканические скалы, колючие деревья, яростно стрекочущие цикады. Странное безлюдье – но что оно доказывает?
– Will we show him? – Покажем ему? – Петер повернулся к Хелене.
Хелена кивнула. Петер встал и, морщась, когда под ноги попадали острые камешки, пошел по тропинке, не той, по которой мы спускались, а другой, огибавшей ближнюю скалу. Хелена тоже встала, сделала несколько шагов, поморщилась, повернулась ко мне:
– Come – идем.
Глаза ее улыбались.
9
Идти оказалось не так далеко, хотя и не слишком приятно из-за острых камней под ногами и многочисленных колючек, росших по обе стороны тропинки.
Форма одежды, очевидно, объяснялась убеждением Петера, что мы попали на Землю до грехопадения.
– Гляди – look.
В середине небольшой круглой полянки стояло дерево, усыпанное ярко-красными плодами.
– Это оно – that’s it.
Речь Петера стала сбивчивой, в ней появилось так много библеизмов, что я, с моим кое-как освоенным бытовым английскимс трудом ее понимал. Я думаю, Петер считал, что перед нами древо познания добра и зла, но, может быть, он говорил, что это древо жизни.
Над поляной стояло густое, басовитое гуденье, приглушавшее даже навязчивый звон цикад. Присмотревшись, я увидел, что над деревом облаком кружат осы или пчелы.
Когда Хелена тронул Петера за локоть – надо идти, я вздохнул с облегчением. Мы вернулись к пляжу.
Дальше все было как в первый раз – мы оделись, нашли дверцу, вышли на пустынную улицу, тянувшуюся вдоль Стены.
У метро уличные часы показывали начало пятого… В этот момент я обнаружил, что потерял свои – вероятно, они выпали из кармана, когда мы одевались.
Перед тем, как разойтись, Хелена сказала, что они взяли три билета на музыкальный спектакль и хотели бы меня пригласить.
10
Начало было в 8. Я зашел в свое общежитие, принял душ, переоделся, выпил чаю с соседом по комнате. Хелена и Петер заехали за мной на такси. “Объяснять дорогу слишком долго, и зачем?”
Недавно я рылся в интернете, но не смог идентифицировать спектакль, который мы тогда смотрели. Шумный, веселый, из разряда того, что называют diner–spectacle. По сюжету он несколько напоминал “Мою прекрасную леди”.
Шел он на английском, круглая сцена находилось в центре зала. Никаких кулис, задника. Из декораций – кое-какая мебель. Арии чередовались с диалогами. Небольшой оркестрик сбоку от сцены. Меня поразила тогда невероятная сыгранность и профессионализм актеров. Они проходили по специальным дорожкам между столиков, поднимались на сцену и начинали играть. Публика выпивала, закусывала, курила. Часто смеялась, иногда хлопала. Спектакль нравился, но за столикам разговаривали, хотя и негромко.
Мне спектакль нравился тоже, но контраст с серьезностью и естественностью наших походов за Стену шокировал меня до глубины души.
11
Рейс из Шёнефельда вылетал около 17 часов. Не позже часу мне следовало перейти в Восточный Берлин.
Наверное, надо сказать, что я чувствовал – чувствовал я растерянность. Впрочем, растерянность эта была какой-то расслабленной, без тревоги и страха. Среди обрывочных, незавершенных мыслей мелькала и мысль остаться в Западном Берлине. Но – зачем? Ради Хелены? Никаких особых перспектив она мне не предлагала. Ради дверцы в неведомый мир? Исследовать его и дальше было бы интересно, но смогу ли я туда попасть без нее и без Петера? Да и вообще, в ближайшее время они собирались возвращаться к себе в Швейцарию, а потом ехать в Японию, возможно, транссибирским экспрессом. А самое главное, мною владело ощущение, что с каждым днем мир раскрывается все шире, становится другим, лучшим, отпадают, как короста с заживающей раны ненужные ограничения и запреты, желанное становится возможным, и за осуществление желаний не надо будет платить.
Думаю, нечто подобное в СССР в то время чувствовали многие. Чувства относились к возможностям. Что из них (и каким образом) реализовалось – это совершенно другая история. Нет смысла, поэтому, отвечать на банальные анкетные вопросы о семейном положении, детях, родителях. О том, каким образом осуществление желаний могло бы сказаться на моих социальных связях.
После спектакля я вернулся поздно, заполночь, проснулся около 10 утра. Поспешно собрался. А около 11 проводить меня пришла Хелена.
12
Кафе в Тиргартене. Полосатые зонтики от солнца, тусклая листва стареющего лета. Lager в запотевших кружках – что же пить в Германии, как не пиво? Банальность декораций и аксессуаров подчеркивает непонимание действующими лицами трагичности происходящего.
Мы обсуждаем наши будущие встречи. В Москве, накануне отправления транссибирского экспресса. В Японии – когда (и если) я смогу туда приехать. На следующем LogicColloquium в Хельсинки – если туда сможет приехать она.
Но время поджимает. Мы целуемся…
13
Прошло 25 лет. С тех пор я ни разу не видел Хелены. Петера тоже.
Как известно, в ноябре 1989 была разрушена берлинская стена. Началось объединение Германии.
С адреса e–mail‘a, который они мне дали, сперва попеременно отвечали то Хелена, то Петер. До конца года мы еще успели обменяться несколькими e–mail‘ами, в том числе – полными удивления по поводу этих событий. Позже – в основном Петер, а мне казалось неудобным спросить, есть ли у Хелены отдельный адрес. От него я узнал, что переезд в Японию задерживается. Потом переписка внезапно оборвалась.
Весной 90-го я съездил в Штаты. Если кому интересно, на гонорар, полученный в тамошнем университете, я купил компьютер, хотя по ценам того времени вполне мог бы купить небольшую квартиру на родине.
Я надеялся увидеть Хелену на конференции в Хельсинки, но ее там не было. От других участников мне не удалось узнать о ней ничего нового. Ее помнили по прошлым конференциям, но и только.
С середины 90-х я работаю на Западе. Только тут я наконец-то понял, зачем нас заставляли когда-то в школе решать многочисленные задачи на бассейны – нас готовили к планированию собственных доходов и расходов в будущей капиталистической экономике.
Воспоминания об удивительном лете 1989 года постепенно тускнеют. Время от времени я пытаюсь разыскать Хелену (или хотя бы Петера) в интернете. Хелена перестала публиковать статьи и могла сменить фамилию. Фамилии Петера я не знал вообще. По мере развития интернета и интернетных поисковиков, мои попытки делалаются все более изощренными, но остаются безрезультатными.
Так же, как мои поиски двери в стене.
Иллюзия раскрывающихся, как цветок, неограниченных возможностей, поманившая на переломе времен, исчезла, как то свойственно иллюзиям. Необходимости опутывают меня по рукам и ногам, душат, тянут, толкают, и не только меня – но и народы, и государства – туда, куда совсем не хочется идти.
“Довлеет дневи злоба его.”
Так ли? А может, еще мало?
“Не мир я принес вам, но меч.”
И так далее…
