Андрей Усков. Аббат (криминальная сказка)

I

«С Украины с любовью. Милый дедушка, как я скучаю о вас. En route? Да, конечно, зачем бы я стал вам, mon sher,  наговаривать; с баранками такая незадача вышла, едва-едва ваших нашли, тех что вы любите, но вот мы уже в пути, и скоро уж будем, у вас, как дела? Да, ну что вы, дедушка, нешто мы с вами чужие люди, нешто мы по-родственному как прежде не сочтёмся. Даже ничего и не говорите. Сейчас мы только за врачом заедем и через час будем и всё обсудим, всё обделаем, самовар настроим, баньку истопим и всё перетрём обстоятельно. Хорошо? Ну всё, скоро будем». Солнце, тем временем, садится ослепительным образом бога Ярило в смуглую массу деревьев и отбрасывает их длинные, утомлённые, чёрные тени на выгоревшей почти бесплодной земле. По краям дороги густо растёт ковыль.  Над  его розовато-седыми Пиренеями несётся горбатая, голубоватая тень автомобиля. В оранжевом воздухе по шоссе летит её реальный двойник – чёрный мерин. И вда леке фио лето вы ми жура вля ми та ют обла ка. Ку зне чики треш чат огла шено. Красотища стоит необыкновенная. И куда ни глянь всюду хрустально плавится летнее марево: живое до нельзя. En route, интересуется старичок, говорит один мужчина из автомобиля другому. En route, переспрашивает мужчина мужчину. En route, подтверждает мужчина мужчине и немногословный их разговор на этом заканчивается. Водителя автомобиля зовут Фабрицио Перило, а его пассажира зовут Стоматолог. Перило боец Аббата, Стоматолог его консильери, работают они на него уже порядком. Едут они к самому деду Аббату, по делам неотложным. Дело, в том, что Аббат не совсем здоров. Стоматолог  внимательно наблюдает за игрой цвета в тени несущегося автомобиля. Она косматым пятном, вцепившимся в землю мерцает в лиловом тумане выжженных трав. И вот уж он видит ни тень, а то, что тень нагоняет. «Странно всё это, странно,– думает Стоматолог, – неужели опять не покается? Ведь это же гордыня, чистой воды. Как так можно жить? Зачем этому полумёртвому деду тащить столько мёртвых душ на себе? И главное куда?». Он явно что-то скрывает или замышляет, продолжает  развивать свою мысль Стоматолог. Аббат знает что дни его сочтены, но упрямо молчит о наследнике. Стоматолог считает что его кандидатура вне конкуренции, также он знает, что если старик не объявит о наследнике, то после его смерти начнётся война за раздел мест под солнцем. У Стоматолога свой взгляд на созревшую ситуацию: либо Аббат официально на сходке объявляет о своём наследнике, либо нужно уже сейчас позаботится о мёртвых душах – о конкурентах на солнечное место Аббата. Время Стоматолога напоминает Стоматологу шероховатую поверхность необработанной доски; одно неверное прикосновение и налетит рой заноз. «Поэтому, – думает  Стоматолог, – надо  что-то срочно с ним делать?». Старик умирает, но осознать этого не может, и кто как не он, ближайший соратник и его консильери не подведёт Аббата к этой насущной проблеме сложившейся обстановки. Кто? Нет никого. «Как подготовить старика к тому, чтобы он попросту сказал имена тех, кто явно начнёт рыпаться и явно развяжет «войну за раздел» после его смерти? Как? Что сказать? А ведь он же прекрасно знает, что бойня эта начнётся», – думает Стоматолог. Догорая, солнце, своими косыми лучами слепит сильнее, и Стоматолог видит разбросанные в купинах деревьев слепящие огоньки. «Да, время пришло, – думает Стоматолог, – надо что-то делать». И такое бывает с каждым. Даже сейчас, и нитолько со стоматологами.

Раздаётся звонок мобильного телефона, Стоматолог берёт трубку, и всё повторяется заново: «С Украины с любовью. Милый дедушка, как я скучаю о вас», – всё как в заунывном провинциальном зоологическом магазине, где попугаи бестолково и невпопад несут свою чушь из клеток . Дело в том, что у Аббата атеросклероз сосудов головного мозга, и старик не помнит того, что было 5 минут назад, и вот он названивает. Фабрицио Перило, каждый раз, идиотски ухмыляется на эти незамысловатые действия своего пассажира. Его надбровные дуги отражаются в зеркале заднего вида. И каких только монстров не создаёт природа, думает Стоматолог о Перило. Дед Аббат, 75-тилетний старик, живёт на малоизвестном крымском хуторе, это владыка и авторитет Херсона, теперь его делами занимается Стоматолог, а сам законник уже мало что понимает. Сейчас он сидит на веранде в плетённом кресле и еле-еле трясущейся головой провожает солнце. В его памяти изредка проплывают прежде знакомые лица, но что им нужно и зачем они здесь? – Аббат вспомнить не может, или не хочет. Он путает французскую речь с русской, среди незнакомых или давно уже непонятных образов, всплывающих перед ним, он часто видит образ своей ветхой матери; как все кавказцы она долгожительница. Старуха приехала к Аббату ещё на Пасху, но по какой-то непонятной причине живет уж всё лето у сына. Сам Аббат даже не интересуется насколько она приехала к нему. Старуха любит часто выезжать со своей прапраправнучкой к морю. Стоматолога это всё раздражает. И хотя он приставил к ней охрану, ситуация остаётся небрежно напряжённой. Снять двух верзил из оптической винтовки и украсть старушку, на его счёт, не составит труда любой конкурирующей фирме. Прежде Аббат это и сам прекрасно понимал. Ещё до нового года он указал бы матери на небезопасность её места, но сейчас он блаженно улыбается и смотрит на горизонт, в котором тонет в море ускользающее солнце дня. Вот она – жизнь вечная – бери и пиши её, думает он. Но кому писать, и зачем? – он понять не может и это его расстраивает поминутно. Неясная тревога охватывает его сердце, и он берёт телефонную трубку и начинает вновь названивать своему консильери. En route? – спрашивает он его. Далее он слышит успокаивающий и знакомый голос: «Милый дедушка, как я скучаю о вас» , –   слышит он, –  такая незадача, – говорит трубка, – едва-едва ваших нашли, – цинично паясничают». Аббат улыбается и кладёт трубку. «Нет, с ним, определённо, что-то нужно делать», – думает Стоматолог. Перило всё так же по-идиотски отсвечивает блаженным цинизмом в улыбке. Экая скотина безмозглая! Хоть бы грамма сочувствия завелось в этих вечно жующих скулах мозга.

 

II

Жара тем ни менее сдавливает грудь деда Аббата, плечи ломит от усталости, сердце слепым котёнком еле-еле шевелится в тяжёлом мешке неизвестности, ноги бесчувственными культями лежат в инвалидной коляске, как монумент для сильно спешащих. Расплавленные мозги старика перебирают два слова: рак желудка. С тех пор, как эти два слова появились в его голове полноценными жильцами, все возникающие перед ним образы стали мало его волновать. Дед Аббат, крёстный отец, или Тифтеритет, как он любит себя называть, теперь с отчётливой ясностью видит всю пышную зрелищность своего вечера, свои сумерки. Вот уж село солнце, но акварельное небо еще держит у горизонта меднолатных воинов. Они сплелись в жаркой схватке, окаймлённые огненным абрисом абсурда; руки, ноги, кони и копья. Аббату вспоминается детство, в котором он ещё не был авторитетом, Аббату вспоминается море… нежность, с которой это воспоминание обволакивает душу старика, вызывает у него грусть, светлую, лёгкую грусть; он вспоминает отца Хасана, деда Салаира, мать Анну, бабку Александру Дмитриевну и веки его вдруг становятся влажными. Грусть перерастая границы, кажется в этот момент старику, переходит из одной жизни в другую прям на глазах вместе с этим небом, вместе с этой солёной влагой, вместе с этим сухим и очень душным вечером.  Следом в его глазах плачет небо. И вот уж холодной тропинкой оно ползёт по его устам. Дед Аббат сверкает слезой и думает что, то детство, которое он вспоминает сейчас, возможно, и не было таким счастливым и радужным, каким оно было на самом деле, возможно, его и не было во все такого величественно волшебного, каким оно рисуется ему теперь. Но это качество нежности, дрожи, рассыпчатости состояния происходящего, жизненного момента, Аббат понимает только сейчас. Да, оно, всё-таки было нежным и трогательным, это детство. Он будто бы ощущал теперь его в руках: те нежные, алые, розовые, шелковистые, лохматые головки цветущего, дикого мака в степях у моря, те вальсирующие вместе с ним облака, ту пленную бархатистость неосязаемого, которая касалась его каких-нибудь 60 лет назад, касалась и казалась совершенно не реальной, казалось что так будет всегда! казалось что всё это – бесконечно! и отчего-то эти грустные воспоминания становились для него ценнее чем что-либо. «Старуха дай мне ручку», – хрипит Аббат. Старуха это камердинер Аббата. Старуха подаёт ему ручку. «Ох, и что это опять наши дедуси расплакались?», – замечает он. «Ты, брат,  Старуха, ни таво, никогда не помирай, зазря, понял? Живи мужиком, понял? Если, я падла, узнаю, что ты меня кому-нибудь продал, я тебя вот этими руками пристрелю, ты понял, меня?». «Ох, и чтож мы такие нервные-то сиводня, и ничаво им не скажи», – отвечает седой 40-летний гангстер. На Старухе тридцать три труппа. До камердинерства, он был киллером семьи. Но в последние времена, Аббат, будто опасаясь чего-то, приблизил его до телохранителя. Старуха согласился, но ценник задрал такой, что Аббат, каждый раз вспоминая о нём, грозится его пристрелить. Старуха на это лишь иронично улыбается. Он знает, что старик насколько немощен и зловреден, настолько и великодушен. Что все его вспышки гнева, это попытка запомнить то, что происходит с ним особенно ярко, особенно отчётливо. Старуху звать Василий или просто Вася. Среди братвы Вася никогда не жил, он псих-одиночка. Он любит пофилософствовать, чем раздражает каждый раз Стоматолога. Стоматолог не любит философствовать. Аббат что-то нервно пишет в блокноте, потом берёт трубку и набирает кого-то. Старуха аккуратно вытирает платком пот со лба и влажные веки Аббата. Стрижи, верезжа, ворожат воздух. Это любимые птицы Аббата. Белая крыша усадьбы вызывает у них стремительную иронию. Они смеются, порхая, задирая, друг друга, и пролетают мимо. Вслушиваясь в вызов набираемого абонента, дед Аббат замечает весёлую драку пернатых задир у веранды и тоже улыбается птичкам. Старуха выбрасывает отслуживший носовой платок в урну, достаёт новый, и аккуратно его укладывает в нагрудный карман рубашки старика. В ухе гангстерского короля  вдруг начинает литься сладкая речь Стоматолога. Аббат прерывает его строгим и коротким: Ирод?! Стоматолог ещё секунд десять оправдывается, но Аббат, не слушая его больше, кладёт трубку. «Его только за смертью посылать, этого идиота», – жалуется он Василию. Смешная алая зорька блеснет в глазах Старухи. Аббат это замечает и это его несколько веселит. Он спрашивает того: ну что, брат Старуха поживём, ещё? «Поживём, поживём, ваше благородие, а то как же, как же не пожить, чивоуж там… надо, надо, батюшки мои светы пожить, необходимо просто, чё там этот идиот свистит?». «Да, я ему Ваньку Чехова заказал в городе, мне отец про него в детстве часто напоминал, а он, уже видать, раскусил хлопца и как пописанному уже паясничает… гавнюк! Приедет – пристрелю, щенка вонючего, коня педального!». «Да, стоматологи любят поумничать за чужой счёт, – находится тут же Старуха, – это даже к гадалке не ходи». Тут до слуха законника и его камердинера доносится девичий голос из покоев усадьбы. «А вот и Маша с Анной Семёновной пожаловали, – комментирует Старуха вдруг зажурчавшие в сумерках женские голоса. На веранду входит Анна Семеновна, мать Аббата и Машенька, с ними собака Жужжа. Собака дружелюбно машет хвостом. Вся компания пахнет морем. Чёрная шерсть таксы поблёскивает кристаллами. «Маша щас же иди в душ, и Жужжу с собой прихвати», – говорит Анна Семёновна внучке. «Щас я только дедушке крабов покажу и пойду». Аббат с Машенькой рассматривают крабов. «Самурык казына?», – спрашивает дедушка Машеньку. «Казырны Ку Ку рма», – отвечает ему Машенька и звонко смеётся. «Перестаньте нести эту чушь и  тарабарщину, – говорит Анна Семёновна детям, – я ни чорта из этова не понимаю. Вася, скажи, он, принимал лекарство?». «Да, Анна Семёновна. Как ваше самочувствие?». «Как у будущего космонавта, – отшучивается маман Аббата, – Маша, ну всё, я кому сказала, иди ванную, сдались ему эти твои тараканы.». «Это не тараканы, а крабы, бабушка!». «Один чёрт, я их боюсь до ужаса, а она мне их в нос суёт». «Скверная девочка», – сетует Старуха старухе, – ая, я, яй как не стыдно, Машенька?». «Ну чё разгунделись, старушки? – находится быстро ребёнок, – вам ворчать не каремендуется!». Аббат взрывается сухим, беззвучным смехом от восторга и обнимает Машеньку. «Ай-да, казак!» – говорит он. «Ну всё казаки-разбойники, живо в ванную, иначе у меня сейчас инфаркт миокарда наступит…». Ребёнок послушно уходит вместе с полумёртвыми крабами. Такса Жужжа всё так же весело размахивая хвостом замыкает процессию детства. «А где у нас Фабрицио и Стоматолог?», –  спрашивает Аббат Старуху. «Вы же Ваньку им заказали», – отвечает Василий королю. «Ах точно, а я, уже и забыл», – смущённо говорит Аббат, будто бы ни в себе. Вокруг веранды вновь пролетает стрижиная стая. «Эх, как они сёдня веселятся! – говорит Анна Семёновна. Вася ей улыбается. Аббат смотрит в сторону моря и продолжает: Да, хорошо верезжат. «Какой ты, Ванюша, сегодня светлый, хороший!», – говорит мать сыну. «Да уж», – будто бы от резкой боли морщится он. «Что опять больно», – спрашивает она его. «Старуха набери этому идиоту ещё раз», – обращается Аббат к Василию. Старуха набирает и всё повторяется заново: «Милый дедушка». «Я его уничтожу!», – в ярости хрипит дед Аббат.

 

 

 

III

Душно, душно, душа моя! Отпусти и покой с богом! ни ветерка, ни тучки на горизонте и кажется сама природа от себя цепенеет и навевает этот зуммер цикад, зуммер вещности мира. И вот уж почти стемнело, успокоилась стрижиная стая, вспыхнули звёзды над головой и луна показалась на горизонте хрустальным осколком, напоминающим Ноев ковчег до потопа. Дневная усталость могильно сдавливает плечи Аббата, он поворачивает голову к Старухе и спрашивает: «Зуммер… Старуха… ты слышишь зуммер?». «Кузнечиков слышу», – о чём-то задумавшись, говорит тот. «Вася, почему они тебя так называют?», – интересует Анну Семёновну. «Бох их знает, Анна Семёновна, может потому что шибко любят. Мужики, они, когда шибко любят, они всегда придают вещам женский характер.». «Да, вы – философ Вася», – миндальничает старушка со Старухой. «Кому-то надо, – равнодушно отвечает тот, – лишь бы вертолётом не называли». Аббат вслушивается в разговор Василия и матери и думает о том, что сегодня мать назвала его Ванюшей, как не называла почти никогда с самого детства. Какой он дед Аббат, какой он вор в законе, какой он Жан? Он – Ванюша. Да! Он Ванька Жуков – Перезагрузка, который сейчас придёт откуда-то весь озябший и будет писать деду Константину Макарычу письмо: забери отседа. Боже, к чему эта ужасная память? Может оно и к лучшему, если все эти мучения уже в раз закончатся? «А как вы, Вася,  относитесь к Шопенгауэру?», – спрашивает Анна Семёновна Старуху. «К Шопенгауэрам не отношусь», – острит Вася. «Они так мило беседуют, – думает Аббат, – они так беседовали до меня, итак же  всё будет после меня в этих верандах, усадьбах, беседках, улыбках и шутках, и всё так же вот будет глядеть луна, и всё так же будет светится возле неё пролетающее облако, и всё так же будут трещать в темноте кузнечики. Боже! До чего же, это хорошо!!!». «Жан, ну о чём ты там опять задумался? Жан?» – теребит рукав маман Аббата. «Да, маман, да, я сейчас вспомнил как я о вас рыбёнычком грустил, когда у вас флюс на щеке вылез; мне в ту ночь приснилось  что баба Яга и Кощей отобрали у меня папу и маму. Помню тогда я проснулся в холодном поту, и дал себе слово, что этого никогда не будет. Так – я стал тем, что я есть. Всю жизнь чего-то бился, боролся, боялся и не заметил, как та пролетела». По щеке старика вновь устремляется слеза покаяния. Матери передаётся это состояние беззащитности сына и она тоже начинает плакать, за ней плачет Старуха. Ему это  очень неприятно и он отворачивается. Ещё не хватало чтобы их вот так Стоматолог застукал. «Однако, я, должно быть, устал и хочу спать, – говорит Аббат, – даже  Вася?». «Какать хотите… вашество, какать – скажите, такать – и будет, спать, так спать». Старуха увозит Аббата в его покои и перекладывает его на кровать. «Скажи, Старуха, – спрашивает король Василия уже в кровати, – а тебя за твои жертвы заказов совесть не мучит?». «Пока нет, – отвечает Старуха. – Мне философия помогает; каждый из этих жертв знал: что сколько ниточка не вейся – конец всё равно нас-та-нет.». «Нас та нет», – зачем-то  повторяет Аббат и отпускает Василия.

И вот уж опять время теряет свои ориентиры; где прошлое, где будущее, где настоящее? – не понять. Собственное тело Аббату сейчас представляется бронзовым слитком боли, настолько оно тяжёлое и невнятное, какое-то рококо ненужных вещей: свитков, имён, убийств, расправ и постоянного напряжения напоминает ему о пребывании в пожизненном аде. Время никак не сковырнётся с каких-то мучительных границ ожиданий. Застрелиться бы? – мелькает мысль у него. Но это не понятиям. Что сделать с этой решительной мукой ожидания чего-то, что? Тут он понимает тщетность своих усилий и переживаний и временный обморок обволакивает его. Время оборачивается для него некой сывороткой памяти. Поток приблизительного сознания смывается вновь в невнятный шорох ни то проклятий, ни то молитв. Но для внешнего мира всё проходит обычно. Настоящее перерастая в будущее, становится прошлым.

И вот уж во двор усадьбы въехал чёрный и пыльный мерин со Стоматологом, Перило и доктором, и последний сделал ему впрыскивание морфием, и на время  Аббат снова плавал в своём детстве, в том воздухе, где нет боли, понятий, гнетущего разума. В какой-то момент в тех сонных объятьях всплыла перед ним цветущая вишня и Аббат вспомнил нынешнюю Пасху, как приехала Машенькой с матерью, как ездили на всенощное в церковь, и как торжественно тихо плыли огоньки свечек в темноте храме. А потом вышел батюшко и заискивающе засуетился перед Аббатом. Народ всё прибывал и прибывал в храм и поглядывал уже в его сторону. Тут всплыло нервное лицо Стоматолога и они уехали из церкви так и, не дождавшись службы. В сонном мареве вновь вырастала ночная прохлада мая и невидимые тени играли в колокола: нас та нет, нас та нет, нас та нет. «Да и это всё суета», – вздохнул Аббат во сне и тут же вернулся с призрачного царства Морфея. Затекшие руки и онемевшие ноги напомнили ему о себе. Он позвал: Вася! Тот появился не сразу. Переверни меня, попросил старый король Старуху. Василий его перевернул, и он вновь до утра бредил. А на утро ему стало ещё хуже; его то знобило, то бросало в жар, то всплывали перед ним какие-то лица и о чём-то его спрашивали, но он лиц, уже не узнавал. Ибо самих лиц уже не было, либо они ничего не напоминали ему. Какая-то неимоверно страшная машина распиливала его пополам и он чувствовал, что одна половина его никнет к земле, а другая сопротивляется и всё же стремится вверх, будто малый росток рассады. Когда эта последняя сила всё же сломалась и рухнула, он испустил дух и отдал его господу богу. Принял ли господь душу гангстерского короля, деда Аббата? – нам это неизвестно.

На похоронах были все доселе неизвестные авторитеты Херсона. Стоматолога убили через неделю. Фабрицио Перило удалось всё же смыться под общий шумок. В прочем, многие бойцы Аббата полегли ещё здесь на херсонской земле ни за хрен собачий. В прочем, Старуха, Анна Семёновна и Машенька удачно вернулись к нам в Энск и о них тоже все вскоре забыли. Я вам больше скажу: Старуха – мой одноклассник, работает теперь таксистом, иногда я пользуюсь его услугами и когда в утомляющих пробках ему особенно охота потрепаться, он рассказывает мне эту дивную и невероятную сказку. Рассказывает, почти каждый раз одно и тоже. Так что я её примерно уже заучил и могу ни только представить, но и рассказать другим. Старуха, например, говорит, что на его душе тридцать три труппа, и я ему охотно верил и верю. На правом свободном кресле я замечаю брошюрку Марио Пьюзо. «Что это за книжку, ты Вася читаешь?», – спрашиваю я его, обычно, дослушав ту или иную серию из его жизни. «Да эта ни я, – отвечает Старуха мне, – эта Машка оставила». Тут мне вспоминаются его единственные, достаточно реально прописанные им самим образы девочки Машеньки и Анны Семёновны, родственниц его пресловутого Аббата, и меня до сих пор удивляет при этом жизненность Васькиных, криминальных баек. Хотя, кто знает: что у него там на уме и какую следующую сказку расскажет он мне назавтра?

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.