Шторы на окнах были задернуты. В комнате, полной слабых теней от малого количества дневного света, стоял трепещущий полумрак внутреннего напряжения и, обреченной на вечность, тишины.

Стол был пуст, практически пуст: не считая настольной лампы, которая посылала слабые импульсы искусственного света на серую поверхность стола, первое, что бросалось в глаза – была старая чернильница, которая копировала своей формой каплю воды, падающую каплю, еще не разбившуюся, еще не столкнувшуюся с твердыней…

Метисовая пепельница была полна сигаретных окурков: некоторые из них еще тлели, развеивая над собой, медленно рисующий невообразимые картины и образы, серый дурманящий дым, другие – просто мертво лежали, отыграв свою роль и найдя свою бытность в испепелении своей цели.

Несколько смятых листов бумаги беспорядком были разбросаны на столе… Не пропитанная гениальностью, жидкость из каплеподобной чернильницы вновь и вновь пытались ложиться на белый бархат листа.

В воздухе веяло непонятным страхом пустоты и боязни скомканного непонимания. Трепет секунд лишь торопил здесь ход старых настольных часов. Биение сердца эхом отражалось от холодных бетонных стен небольшой комнаты. Звуки, доносившееся из вне, долго не задерживались здесь, и, посетив одиночество и познакомившись с ее неизменной свитой, с затихающим гулом и разочарованием, покидали нежность тишины. Казалось, врата скуки и тоски здесь даже и не закрывались: они всегда принимали посетителей, с каким бы настроением они сюда не приходили. Все просто: дверь открыта для масс, но заперта для каждого в отдельности, по слухам – здесь любят всех, но ненавидят именно тебя…

Внешность не затворяла в себе ничего живого: мертвый тупо уставившийся куда-то взгляд, ничего не видел и не замечал, глаза были настолько живыми, что играющий в них вопрос не мог не выдать своего паразитизма в живом организме… Все было слишком однообразно, но не слишком живо…

Губы… Глаза… На губах – соль, теплая соль… На глазах – влага, тень влаги… На щеках – следы троп, следы мертвых троп… Парадокс: самое дорогое – только бесценное, потерянное на расстоянии – лишь рядом лежащее, ты – это твое отсутствие… Натянутая ухмылка – ни как подарок, а как издевательство. Лицо снова замерло… Как легко разбиваешь высоты и как еще легче покоряешь низины… С каким наслаждением упиваешься ядом… Как медленно тает холодный сон, когда боль нежит сердце… Как тихо плачет время в оковах дребезжащей славы…

Беззвучие говорит громче слов… Жалость – худшая из добродетелей… Прах – вечность погружения в бездну, а слезы – начало влажного сезона в пересохшей пустыни… Как все-таки близко находятся звезды… Как мало весит душа… Как трудно вырастить крылья, и как еще труднее придать их огню… Как правильно тебя понимает одиночество… Какой странный, до приятного, гость – внезапное разочарование… Как ненавистен огонь, ледяной огонь в глазах… Как тяжело сердце, веки которого закрыты… Как величественен праздник погребения жизни… Какое дикое желание общения со смертью… Какая милая госпожа эта смерть… Как безмолвно… Величие беззвучия тишины, как все-таки это громко для людей… Как великолепна жизнь, только потому, что она не вечна… Как велико чувство ненависти… Как красива невзаимность… Как все-таки свободно одиночество и как непредсказуемо оно в своих желаниях… Как глупы желания в мгновения секундного существования… Как незаметна вечность мгновенного существования… Как долго длиться мгновение… Как великолепно это мгновение… Как все-таки отчаянно лижет кожу прирученный, но брошенный зверь с просьбой любви… Как все-таки мы далеки от любви…

Пронзительный звук оглушил покой комнаты. Резко и быстро… Оставив лишь удивление от неожиданности своего появления, звук сразу же начал заглаживать впечатление, которое произвел на окружающую пустоту – начал исчезать.

Тихим ровным пронзительным звоном на блекло-яркий паркет оглушенной комнаты упала, дымящаяся от сженого запала, простреленная гильза…

2006 г.