Итэм Ноуно. Деньги как универсальный эквивалент 4.

4.

Потом, когда вынырнул, все кажется наоборот, совершенно чётким и даже слишком. Я так наплавался, что еле вылез. Еще бы не хватало сейчас утонуть. Мать сказала бы- «ну вот, последнее лето здесь, а ты утонул». Она  постоянно это повторяет. Последнее  лето. сама что ли не может смириться, что мы уезжаем. Мне  все равно. Там  будет по-другому. Откуда мне знать, что не будет лучше. Я в конце концов только ребенок. Это говорит бабушка. Мать же конечно отвечает «и что?», а бабушка вздыхает. Так смешно представлять их себе здесь. Когда  так наплавался, что разучился ходить. Я  выполз наконец и лег полежать. Заснул. Тут  же проснулся, меня  кажется звали. Прислушался  – тихо. Это  твоя совесть. Ха-ха. Я  на самом деле отлыниваю. Мать  меня  послала в сарай, а я тут на берегу уже полчаса. Думал, что она решит – я в сарае заигрался, а я искупаться успею. В  сарае совсем уже не интересно. Какое-то время было, а потом, когда уже понял примерно, где что лежит… есть дети, которые любят воздух, а есть, кто наоборот. В  том смысле любят,  что если им приходится откуда-то сбегать, некоторые делают себе пещеру или дом на дереве.  Брат  мой делал один раз, он говорил, может  врет. Мне  нравится бежать вперед и вообще находиться на самом открытом пространстве. Когда  я вырасту, то по-любому стану на горы забираться. А  может и раньше. Я  научился читать в четыре, теперь думаю у меня должно скоро открыться второе дыхание. Я так заучусь, что все кончу мигом. Да, бабушка бы смеялась. Впрочем, у нее вообще три режима: кричит – смеётся –  охает.  По  поводу всего. Когда  я с ней говорю, такое чувство, что между нами толстенное стекло или что мы вообще говорим по телефону.  Это  хорошо, потому что бабушку нельзя волновать. Так  мать говорит. Это  мило, потому что она сама постоянно психованная. Это  хорошо. Надо  мне побольше о ней думать, потому что лето кончилось и  теперь съездить к бабушке будет значить то же самое, что съездить на море, то есть почти никогда. Я  вообще не знаю,  как мать с ее странностям сможет это повернуть. С  одной точнее руководящей странностью. Она  боится конца света. То  есть у нее вполне законченное психическое заболевание, диагноз она сама себе поставила. Невроз. Ну, а раз диагноз поставлен, зачем ходить к доктору? Невроз  не смертельно. Можно  сидеть дома,  главное держать себя в руках. В  итоге она не ходит на работу, поэтому папа со своей работы почти не возвращается. А  папа у меня классный, молчит, но все знает,  я по его лицу мог раньше всегда  понять, что он хочет сказать, но не говорит, вроде как за ненадобностью колыхать воздух. Еще  он умеет бесшумно ходить и почти всегда так делает. Не  то чтоб как ниндзя, но в общем не привлекая внимания. А  работает он на заводе, на фрезерном станке. Там его молчаливость и аккуратность наверное очень помогают. Мне  так ужасно думать, что для меня  через года четыре тоже скорей всего одна судьба – кормить мать до старости, потому что брат, похоже, не собирается. Он  вчера опять орал на нее, что она притворяется  и так далее. Я  в тот момент, конечно, был за нее. Она  плакала, так обиделась. А  вообще, я тоже иногда думаю, что она притворяется. Когда  у нее не приступ, она совершенно нормально ведет себя. Но  вот когда приступ – она  собирает вещи, иногда ложится умирать, иногда бегает по соседям, ища надувную лодку среди зимы. Вот  я не понимаю, она такая спокойная, уравновешенная,  как это может быть что, она настолько верит в собственные мысли.  Иногда и правда кажется, что ей в голове голоса говорят. Или  что притворяется. Так  киношно все выходит. А  если папа или брат пытаются остановить ее, она смотрит так, будто мы, ее близкие, мешаем ей при выполнении миссии. Будто  мы предатели и глупцы, которые не понимают всей глубины. Я  подслушивал, как папа говорит брату, что это у нее от материнской любви началось. Что  она волновалась за брата когда он был маленьким, а потом однажды к ней пришло стопудовое предчувствие, что сейчас всему конец.  И понеслось. С  тех пор, когда отпускает она просто делает вид, что ничего не было ,будто она провалялась в постели с головной болью. Я  не просто так все это рассказываю. Я тогда прям проговаривал это про себя, когда шел  домой.  Мне  нужно было зарядиться, хорошенько напомнить себе, что она заслужила, что я имею право.  Я  даже под конец вслух стал себе говорить.  Дома,  как ни странно, меня не встретил скандал. У  матери оказался приступ. Она  заперлась в комнате и  не откликалась. Я  пообедал как белый человек на кухне собственного дома. Было  так тихо, что у меня включилась волна паранойи. Это  папа заметил  и все согласились, что от мамы нас тоже начинает фонить.   Что он сам иногда задумывается, а вдруг это правда. Вот  теперь, от этой тишины – а что, если это правда. На сей раз. Специально, потому что мы так не верим. Тихо и ясно перед концом. Что-то должно произойти. И тут она вышла из комнаты и крадучись зашуршала на кухню, ко мне. Как будто знала, что я там сижу. Пришла, чай заваривает, меня будто не замечает. В  последний раз, когда мы с ней были вдвоём на кухне -это было позавчера – она орала на меня по поводу оценок. «Я тебя сдам в детдом!». Она всегда так говорит.  Я  продолжал есть и смотреть в окно на наш участок. До  того уставился, что перестал узнавать, что вижу. Так  о мной бывает. Как  только расслабляюсь глядя на что-то, перестаю понимать не только чьё это, но и что это вообще как это называется. У  меня тоже не в порядке в с головой, по наследству.  не дождавшись, пока узнавание вернется, – за это не стоит беспокоиться -оглядел комнату, даже забавно продлить это чувство на другие предметы , мать уже ушла, иначе я бы не посмел, дурацкие лицо я имею в такие моменты. Кажется, я что-то хотел спросить у матери, но не мог теперь вспомнить, что. Стал  мучаться вспоминать. Внутренняя  тревога нарастала вместе с уверенностью, что если вспомнить, то  и тревога улетучится. Чем  больше я сижу в нерешительности и вращаюсь мыслями вокруг этого, тем больше мне уже кажется, что и не спросить я хотел – чего-то такого важного у матери не спросишь. Может  сделать хотел что-то важное. В  этот момент хлопнула входная дверь. Я  жду – кто же зайдет, мать или брат. Отец  не может быть, он на работе. Но  в комнату никто так и не зашел. А  куда – в сенях остался? Что  там брату делать? Значит, мать.  Я  должен убрать посуду за собой, беру тарелки и иду к раковине. Уже  положив их туда на обратном пути слышу за спиной, как кто-то все таки зашел.  И  потом секунду за секундой – ненормальное безмолвие. Ни  «здрасьте», ни позвали меня. По  звуку можно догадаться, что это брат, он так особенно дышит, ну, в смысле, я ж его знаю с рождения. Он старше меня на четыре года, так что он для меня был всегда.  Это  был он я понял сразу. С  братом разговаривать необязательно, хотя обычно мы не молчим. Я  как ни в чем ни бывало беру со стола масло и сыр и потом только оборачиваюсь к холодильнику, в другую сторону. Холодильник  стоит в коридоре и теперь краем глаза я вижу брата у раковины. Он  там делает что-то незаметное. Шурудит  руками. Потом он словно бы почувствовал мои движения и сорвался, пару резких шагов но почему-то в угол где нет никакой двери. Хочет  спрятаться от меня. Веселье вскипело в голове, я уже там и стою как облитый из ведра. Никого нет. Никто не прячется. Мне  показалось. В том месте окно. Но  оно не открывается. Вот  оно, заколочено. Я подошёл к соседнему окну и посмотрел на улицу. Почти машинально. И увидел там брата. Совершенно  точно его. Под ярким летним солнцем. Будто он только что прошел сквозь стену и теперь улепетывает, чтобы я не догнал его и не впился, что да как. Спалился он. необходимо  сделать крюк чтобы выбраться из квартиры – я то не умею ходить сквозь стены –  но если я вдарю по газам то вполне догоню. Он  все же не уверен ведь, что я вообще буду его догонять, так что отстать даже хорошо. Он  расслабится. Я  рванул мать что-то прокричала и довольно громко, но я не разобрал. Жаль, в детстве я так не умел – не разобрать, если не хочу. Когда  я  вылетел из дома, то даже видел его спину на повороте. То  есть можно сказать, что стартовый маневр прошёл успешно. Как  только я свернул за ним, на дорогу, ведущую в лес. Вообще-то это единственная дорога в околотке. Мне  стало не по себе. Что-то не так. Я  должен был догнать  его обязательно. Когда  он вошел под первые деревья леса, он, как мне показалось, притормозил с осторожностью. Я  припустил еще быстрее. И вот, потеря прямой видимости. Я  был уверен, что он прячется под кустом, чтобы броситься на меня. Но он так и не бросился. Я  выбежал на тот конец пролеска. Дальше – дорога под гору, прямо в посёлок. Отличная  видимость, но его на дороге нет.  Я  ощущаю, что он еще не приходил сюда.  Разворачиваюсь – благо никто не видит. Ненавижу  вот так разворачиваться, будто не знаешь куда шел. Я  почти бегу назад. Потом, запыхавшись, стою посреди подлеска, и вдруг замечаю тропинку, идущую вбок. Это  не удивительно. Каждый  год в нашем леске что-нибудь новое вытопчут. Когда  осенью становится проще ходить по подлеску, люди как специально вытаптывают по-новому, не так как предыдущем году.  Меня просто таки манило туда – посмотреть, куда ведет такая жирная тропа, хотя, с точки зрения места, нету в той стороне ничего интересного. Он  мог пойти по любой тропе. Начну  проверять с этой, самой жирной. Я  пошел вперёд. Тропа  вскоре кончилась в каких-то кустах.  Я  и не знал, что с этой стороны микрорайона у нас так густо лес растет.    В  высоченных зарослях дорога просто кончилась. Я  озирался по сторонам. Ничего  примечательного. Замер, постоял, послушал – только машины по трассе непрерывно шуршат. Совсем  рядом. И  тут меня словно потянуло. Как  будто неслышно зовет кто-то. Я  полез прямо в кусты.  И  обнаружил забор. за ним,  вроде,  задний фасад здания. За  забором детские голоса.  Прикольно. Что  же у них там? Я  продрался вдоль забора, и в тот миг, когда я подошел к калитке, дверь открылась и я увидел «матушку». Я  прожил с ней несколько недель. Пока  наконец не понял все, что хотел понять.  Она  придумывала детям разные имена, чтобы их никто не нашел и не забрал у нее. И  от этого дети сами начинали откликаться просто когда зовут, привыкли не знать, что ты тот-то и тот-то. Она  заманивает детей, которые что-то ищут, потому что все дороги в округе ведут в ее дом. Дети  рассказывали, что они из разных мест. И  что можно сколько угодно пытаться уйти отсюда по знакомым тропинкам. Бесполезно. Старая  магия сказок. Хорошо, что я пришёл в к ней сразу и не очень долго бродил, заблудившись, как некоторые. Бродяги   у ней под особым вниманием.  Она считает, что от них придет ей погибель. Лично меня она считала за дурачка, который спокойно постоит в сторонке, так же спокойно, как и пришел. Если  я ведусь на ее материнство, то мне – при  том ,что я не могу уйти, – становится невыразимо тоскливо. Это  моя настоящая мать зовёт меня через нее, я знаю. Брат  ли завел меня сюда? Или  это магия «матушки». Тогда  нет границ между ее миром и тем, в котором живут мои родители. Брат  учил меня всегда для начала бунтовать. Так  что она зря выбрала этот символ, имя, я не забыл как меня зовут, хотя она и называла меня по -разному.  Но  потом это все-таки произошло. Оттого, что я стал общаться с некоторыми ребятами. Всего детей было восемь. Пятеро  маленьких ,четыре-пять лет, и остальные трое – как я. Мелкие как, интересно справлялись? Или  у них просто сразу крыша съехала? Не знаю. Как  только она уходила – а она часто с ними проводила время, в основном на них изливая своё материнство,-  они начинали называть по-другому все подряд – бересту фольгой, а булочки тряпочками. И  смеялись как сумасшедшие. Мы  смотрели на них как на несчастненьких. Нас  было трое. И  нас собирались продавать, вот-вот. Кому  и зачем – мы не знали. Просто  «матушка» однажды сказала нам это за обедом. Трое – это я, мой друг (как потом выяснилось) и парень, который всегда молчал. Он  не до конца попал сюда. Так  про него сказал Петя. Это  друг мой. Черт, да я даже не знаю, друг или нет. Однажды  я пришел в прачечную в подвале. «Матушка» меня наказала и я не мог весь день отделаться от работы.  В   подвале я как раз собирался немного украсть времени и просто посидеть. Но  там уже сидел Петя. Вообще, «матушка» его вроде не замечала. А  он относился к этому месту как к перевалочному пункту, который не имеет значения сам по себе. Может, он так относился ко всему – не уверен. Он  сидел там просто уставившись в стену. На  лице половина улыбки. – Чего делаешь? – спросил я . – Слушаю. Плюс провожу время. – Чего слушаешь? Тарахтела стиральная машина. Он неопределенно махнул на нее рукой. – А ты знаешь, что можно общаться вообще-то с любой штукой, имеющей промежутки. С шумом, например. Загадываешь место на графике и ну и гадаешь таким образом. Разговор с миром. Странно, он говорил как взрослый. Может, он и есть взрослый? Потому  и такой самоуверенный. Я  даже присмотрелся получше к его лицу. Он  меня поразил и, видимо, понял это и сам, потому что впредь не сомневаясь подходил ко мне, если хотел что-то сказать. Будто  там в подвале произошло нечто, что нас теперь объединяло. Я  призадумался над этим, и понял, что до этого ни с кем больше из семьи  я не оставался наедине. Ни  с кем. Только  вот он меня подкараулил. Это  не только звучит непонятно. Тогда  в подвале  я и чувствовал себя неуверенно, как будто нахожусь в комнате с ложным зеркалом, и не то что кто-то наблюдает, а просто мог бы наблюдать. Так  что меня не возмутило такое его поведение. Вообще, те кому было с кем поговорить, были в почете.  Только  вот нас собирались продавать. Так  что не имело смысла особо сдруживаться. может быть у него наоборот возникло желание наобщаться напоследок. Может  он боялся даже. Он  вообще был дёрганый, вскакивал чуть что, и у него были очень странные темя для размышлений. Иногда  я думал «неудивительно, что он попал сюда, куда-то он должен был ввязаться». Однажды  он мне сказал – это было во дворе, когда мы оба гуляли,  то есть у нас было так называемое свободное время, в течении которого мы должны были находиться на виду под взором «матушки», которая торчала в окне  своего коттеджа.  Так  вот, он вдруг наклонился ко мне и зашептал, так повернувшись, чтобы она не видела его рот. – Знаешь, ведь оказалось, что все возможно. То  есть, все дороги действительно ведут сюда, к дому, так? И  если со стороны посмотреть, она как мать нормально себя ведет. То  есть получается, то КАК говорят стало реальностью. Как в сказке, сила слова, заклинания и все такое. Он  держит паузу, я стараюсь не дышать, чтобы не сбить его с мысли. – Так вот, еще говорят «ты то, что ты ешь». Это ведь в смысле, что станешь свиньей, если ешь как свинья. А  говорится-то наоборот. Может  здесь  – он кинул взгляд куда-то за плечо, – все  именно так, как говорят. То  есть, если съесть того, кем хочешь стать, то станешь им. А?  Что думаешь?   Кстати, мусульмане не едят свиней, так? У  него была эта манера – все время говорить «так», в точности как мой брат, но, наверное, в наших краях многие говорят похоже.  Однажды  я его спросил, почему он мне все это говорит, на что он ответил: –  А есть такая хитрость. Все, что с тобой происходит, все, что ты думаешь про себя, ты либо оставляешь  у себя, либо выбалтываешь, так?  Вот  и получается что болтуны легче на пару килограмм. Главное  – не запалиться, но ты же меня не сдашь, потому что  нас всех скоро раскидают, так? И  он смеется, словно знает про предстоящую продажу нечто, чего не знаю я. Как  будто его это ни капли не беспокоит. В  общем и целом мы просидели так в ожидании месяц. Хоть  и осень на носу, погода совсем не изменилась за все это время. Словно каждое утро наставал тот же самый ясный сентябрьский денек. И  вот наконец нас повезли. Я  испытывал радость и воодушевление. Думалось  о Пете, что сейчас мы расстанемся, но когда я залез в машину, он уже сидел там. Будто сам пришел. А  нас с Молчанкой привели ассистенты. Это  двое совершенно невменяемых близнеца. Они  помогали «матушке».  Собрались трогаться, но тут одному из близнецов позвонили. Он  кивал, глядя на нас остановившимся взором. Какие-то указания. Под ложечкой засосало, близнец снова открыл дверцу у вытащил Молчанку. Нас  повезли вдвоем. Это  меня радовало. С  Петей мы больше похожи. Значит, наша судьба не жрет все что ни попадя, раз  в одной куче не стала потреблять нас вместе с Молчанкой. С  ним  мы разные.  Он к концу месяца вообще от коттеджа не отходил, так и слонялся под окнами. Петя говорил, что у него паника, что он как собака, к ногам жмется. Однажды я спросил его: – Ты помнишь свой дом? Он ответил не задумываясь: – У нас на обоях были птицы на цветах.  Так  ведь не бывает, ты в курсе? Даже  колибри  – они имеют хоть какое-то отношение к цветам – и те на них не садятся. а там были еще такие птицы жирные, типа соловьев. Это  народный сюжет, но меня бесило страшно. В  итоге нас привезли в приют. А  на самом деле еще одна коммерческая организация. Тут  дети перебирают камешки. Так  нам сказали сразу, в корпусе. Народа  полно, человек пятьдесят. Из  всего начальства – шофер, который нас привез, и хозяин. Так  его мы сами прозвали, но потом оказалось, что и те, кто был здесь раньше, так его зовут. Просто  стало ясно, что это хозяин, и все. Когда  размещались в корпусе, один парень – длинный, года на два старше, но ребенок сам по себе –  когда  я спросил его про хозяина, типа «ну и как он», то он ответил с заученным пафосом. Это  видать всем новичкам рассказывают. – Только никому, понял? Хозяин это и есть тот самый дядька, который крадет оставшихся не надолго в одиночестве детей.  Заманивает  их идти за собой. Все  в приюте говорят, что потерялись. Вскоре  выяснилось, что нам предстоит делать бессмысленные вещи, но зато почти без надзора. Работаешь  ли ты все время, и сколько ты лично сделал никого не касается. Есть  стихия  (море) и есть группа животных (дети) перебирающих камни. Мы  ищем пемзу. Хозяину  мы достаёмся почти бесплатно. Он  нас почти не кормит, просто приходит и требует камни и  мы должны сдать. Сдаем  не мы лично, тут есть свои главные. Это  парни лет по шестнадцать, их трое. Они  ничего не делают и весь день пропадают в лесу. Пемзы  каждую неделю требуется совсем немного, поэтому главари разделили всех на тех, кто только собирает,  на тех, кто охотится и ищет разное в лесу, и на тех, кто готовит хавчик. Мы  с Петей сразу попали в охотники. На пляже остаются в основном девочки. Их  не много и все они  старше нас. Так  что с собиранием и распределением камней у главных все само т решается.  Есть  еще одна работа – расчищать дно. Это  уже главари сами придумали. Они, похоже, будут строить лодку и сбегать. Так  что часть парней вроде как ищет пемзу в воде.  Впрочем, хозяин появляется два раза в  день, по дороге на работу и с работы. Уж  не знаю, где он работает, но явно только что из машины. Появляется  на берегу в одно и то же время и просто идет мимо. Но  все замечает. И потом через главарей сообщает, что не так. Утром – то же самое. Все  остальное время мы можем сидеть с лесу. Был  единственный раз, когда  мы говорили с хозяином лично. И  он спросил нас, почему мы не дома сейчас. Не  откуда мы, потому что ясно, что не отсюда.  Я  готовился и  выпал все:  как я потерялся и  отстал от группы на экскурсии в горах. А  Петя –  он тоже похоже думал уже, что его спросят. Он  с какой-то гордостью  скромно поведал, что он намеренно ушел из дома, и что он всегда этого хотел, только не знал, как  выживать в природе.  Как  только отец посчитал, что он  уже готов к походам, Петя  научился всему, собрался и  свалил. Общий смысл такой –  мне совсем не жалко. Уверен, что это не его настоящая история. В  приюте дети делают бессмысленные вещи и  получают за это  около килограмма еды в день на двоих. Остальное  – свободным временем. Помню, мы сидим на берегу.  Нас  почему-то заставили сегодня перебирать камни. Мы  все – человек тридцать детей на каменном пляже,  разбросаны, как животные на пастбище. И  если присмотреться, то каждый бормочет. Мне  сначала нравилось перебрать камни. Это   такое спокойное занятие, к тому же кто-то должен это делать, иначе хозяин прогонит нас. Или похуже.  Мы  должны сдавать норму и за это получаем норму еды. Мы   делаем минимум и получаем примерно треть от того, что всем надо было бы, чтобы прокормиться. Но  треть – это то, что надо, ни много ни мало, так считают старшаки.  Это достойно. Поэтому  мы в большей степени отвечаем перед ними. Так  что собирать пемзу – это все равно, что работать на гармонию и  порядок. И занятие очень спокойное. Сидишь  как в детстве,  тупо разглядываешь перед собой пространство. Все, что попадется.  Пытаешься  сначала разговаривать  с другими, но участки далеко и приходится орать. А  даже если  встретишься с кем, то у всех одно и тоже: никто не помнит родителей, все ненавидят работу, им скучно и в голове они развлекают себя мечтами. В  основном, темы для мечтаний  это скорость,  сила и слава. Для  мальчиков и девочек соответственно. Они  говорят немного опустив глаза, чтобы продолжать пребывать в своем мире. Правильно. Все  работают каждый день, надо же как-то не сходить с ума.   Я  тоже работал и потом стал замечать, что разговариваю с сам собой. И  это оказалось уже качественно другое состояние. Словно  вокруг появилась пелена, позволяющая мне оставаться наедине с моими мыслями, всегда. Я  стал говорить вслух и не только на пляже, там ведь сам шум волн автоматически работает как закрепитель для моей волны. Качаться, бормотать, собирать камни. Короче, я перестал туда ходить. Никто  и не заметил. Пятьдесят  человек – это много, а я веду себя тихо. На самом деле, я почувствовал, что если не уйду, Петя перестанет со мной общаться. Один из старшаков, правда, общается с одним мелким. Точнее, девушка одна,  нашла она себе сестричку. Мелкая  очень на нее похожа. Я  слышал их диалог. Старшая  невпопад спрашивает у мелкой: – А ты любишь красное? А  какой любимый день недели, не вторник? Лицо  старается отвернуть, не смотрит на мелкую. Это  чтобы подчеркнуть свободу. А  сама втихую формирует ее мнение. Та  теперь так или иначе по-другому будет относиться к вторникам и красному и так далее. Я  представил, что девушка с ней часто проводит по целому дню. С  мелкой никто  из ровесников, понятно, не говорит, потому что мы ненавидим старших, нам есть за что.  Наверное, они мелкую к чему-то готовят к какой-то миссии. Старшаки  расчистили дно.  Иногда  нас всех свистом загоняют в лес. Хозяин  приходил купаться. Больше  никто в это лето не появился на берегу. Меня  почему-то одолевала мысль, что это странно, что не  может это быть частный пляж. Государство  не разрешит. Одно время я был уверен, что мы  работаем на мафию. Не  вязалось только то, что  уж больно странную и никому не нужную деятельностью мы занимаемся. Если  спросить кого-нибудь из ребят, они скажут, что присутствие хозяина отпугивает других людей. Они   считают хозяина чем-то вроде духа местности. Но  я отчетливо видел его – кожу, волосы в носу, и  так далее. Он  всего лишь человек.  Вскоре после того, как он купался, хозяин исчез. Старшаки  были в замешательстве. Да и все вообще пару дней боясь непонятно чего. Жили  в ожидании. В  итоге, старшаки стали бухать. Прислали  водки и нам, но мы ушли в лес, чтобы они не видели, как мы пьем. Они- то сами не оставят берег. Прошло  две недели и появилась огромная стая собак. Собаки, похоже, пролезли в хозяйский дом.   Стало  ясно, что хозяин уехал насовсем. Может  даже что-то случилось. Мы  стали охотиться как сумасшедшие. Осень  сдвинулась с мертвой точки и, чтобы добавить нам, зарядили дожди. Мы   ловил рыбу, сушили над костром ягоды и яблоки. Потом  стали бить птиц. На  это дело пошли  все, но самые слабые не решились под конец. От  этого решимость сильных еще больше уплотнилась. Мы  как всегда в паре с Петей были. Долго пробирались по лесу в сторону от всех, чтобы не мешаться. Потом  он, шедший впереди, присел от шороха и через секунду выстрелил в кусты. Потом на несколько мгновений мы замерли, но ничего не произошло, и мы побежали к кустам.  Там  лежал тетерев. Петя ему так попал, что крови было много, наверное в сердце. Впрочем, сердце это же мышца, а тут кровь толчками выливалась, словно из сосуда. Петя дал мне нести, чтобы я на этой охоте тоже что-нибудь сделал.  И  я шел, сжимая не глядя мокрые скользкие перья. Потом, после дня птиц, пришёл старшак. Он  сделал осмотр запасов. Якобы это он нам сказал все заготовить, а потом проверять пришел. Все  очень злились, но понимали что открыто ничего нельзя говорить. У  меня же после тетерева случился переклин. Я  не мог ничего есть толком, словно был сыт. Чувство чего-то жирного внутри меня не покидало. Старшаки  решили, что пора переходить на дичь покрупнее. Они хотят чтобы мы убили собаку. Их  становится больше с каждым днем. Они  теперь  постоянно пробегают мимо.  На  следующий день вроде даже ходили выслеживать одну. Но точно не знаю, мы не пошли.  Петя решил пошляться по лагерю и мы просто вовремя остались вне корпуса, когда все собирались идти.  Пошли  на качели, на девчачью половину. Мы  туда ходим обычно по ночам. Потому  что ночью все девчонки спят и там пустынней, чем где либо. Парни  многие не спят ночью, мы не единственные, кто ходит туда. Петя как дурак стал на качели качаться. Это  напоминало какие-то выходки.  Как  мама говорила. И  тут я вдруг ее вспомнил. Как  лицо. И  наш дом, и как я за братом ушел.  Петя  раскачивался все сильней, кажется, он понял, что я вспомнил.  Надо было обойти, чтобы увидеть, какое у него выражение. Пришлось  обогнуть дерево, чтобы обойти, и  когда я снова посмотрел на него, он пропал. Его  не было, только пустые бешено летящие качели. Я  тогда решил убежать. Просто  побежал в лес. И  первого, кого встретил – ту самую собаку, которую наши выслеживали в совсем противоположном направлении. Белая   небольшая собака с такой согнутой спиной, будто всегда виноватая. Как  такие нарождаются в дикой природе? Удивительно.  Я  присел на корточки – кто-то давно сказал мне, что собаки от этого думают, что ты готовишься к прыжку и пугаются. Рефлекторно. На  эту не подействовало. Она  наоборот тоже пригнула голову и, нюхая землю, с таким беспечным видом двинула ко мне.  чем она была ближе, тем менее ясно становилось, не бросится ли она меня. Она   немного дёргалась всем телом,  это пугало. Как  будто ее слегка кто-то кусает.   Она долго нюхала мои ноги и я никак не мог разобрать, что она там хотела вынюхать. Мне  захотелось предупредить ее о том, что ее хотят забить. Потому  что мне не хотелось участвовать в том, к чему они там готовятся. Запасают.  Зимой  в любом случае будет пипец.  Не  то что до собак, до людей дойдет,  будет жесть, это точно. Зимой.  Я пошел прочь, чтобы увести собаку за собой. Мы  шли по разным пейзажам несколько часов. Со  временем она уже  начала идти впереди. Мне  показалось странным, что мы не удалились особо от того места откуда вышли.  видимо крутились на месте.  А  потом в каком-то подлеске она просто встала  все.  Встала  и стоит. А для меня это значило вопрос, продолжать ли двигаться, дальше я должен идти один. И  тут из кустов появились еще собаки. Большие, штук шесть и тут же все стало так логично. Это  она меня заохотила. Но  эта мысль, только появившись, тут же угасла. Потому  что здесь, в тишине леса, я без труда понимал, что они говорят друг другу и мне своим выражениями морд и глазами. А может это оттого, что мы с собакой так долго шли вместе молча.  Все  было совершенно очевидно и даже иногда казалась, что понимаешь, когда собака врет. Они  смотрели на меня несколько минут. Все  по-разному, но никто – злобно. Они  выглядели на удивление сытыми и здоровыми. Между  ними были дружественные отношения с оттенком уважения.  В  нашей деревне никогда так собаки не общались. Я  вспомнил  свою улицу. Своих друзей. И  как и в прошлый раз не задумываясь пошел за событиями, которые принесли мне воспоминание.  Собаки  снялись и побежали, и я пошел за ними. Они  жили в сарае, наполовину утонувшем в земле. Так  далеко от деревни, он был остатком какой-то дугой географии. Старинной.  Мы  все вместе залезли в этот сарай.  Там, конечно, очень сильно пахло собаками, но совсем не дерьмом, или гниющей плотью. Запах  собак был как бы спрессован до чего то осязаемого, он затекал в ноздри и вытекал обратно. К  нему надо было просто привыкнуть, как к физическому ощущению.  Когда  все, с кем я шел, рассосались сред собратьев – и даже светленькая сучка бросила меня – я сел у стены и тут же заснул. Потом  среди ночи началась возня. Кто-то уже успел подъесть мою штанину. Вероятно, щенки – обглоданный край был мокрым.  Я  старался не вглядываться и не разбирать, кто там с кем воюет, чтобы потом не относиться предвзято, потому что меня, если я буду человеком, просто загрызут. Когда  все улеглось я не смог  сразу заснуть. Многие  ушли на охоту. Я  решил выйти и  проверить, а по одному не заохотят ли меняю.  Это   была странная идея, потому что тут же из-за угла выскочила белая самка. Она, видно, давно бежала. Вид – самый радостный. Словно  она тут просто так носится. Мне очень захотелось тоже побегать, и я побежал за ней. Конечно, не догнал, но разогнался хорошо и продолжал бежать по лесу,  а потом влетел в самую гущу стаи. Собаки  драли большую овцу. И  тут из кустов выскочили еще собаки и, видимо, не наши, потому что все, кто драл,  начали рычать не прекращая есть. В  статике противостояния, овца дергала ногой и хрипела в агонии.  Потом  я крикнул и чужаки вдруг посмотрели на меня. И  этот переломный  момент решился в мою пользу. Двое  из троих оказались трусами, в их глазах красными буквами пробежало ЧЕЛОВЕК  и они исчезли. Не  очень-то торопясь, идиоты, да будь я опасный человек – догнал бы.  Так они выясняют, опасный ли. Подставляются. Я  бросился за ними, а он припустили. Мои,  когда я вернулся,  по-прежнему ели овцу. Следующей ночью я  увидел во сне то же место, где находился. Это  со мной первый раз так в жизни было.  Я  лежал в сарае на спине. Оттого  и понял, что сон – в реальности я не позволил бы себе такой беззащитности.  Следующее, что я понял – это что рядом со мной лежит огромное горячее существо. От него как бы поднимался густой пар и это было видно даже в темноте.  Я  вспомнил что  это существо считает меня своим мужем.  То  есть я просто лежу на мужнином месте. Оно  принимает меня за кого-то не того, за кого-то, кто с ним знаком. Существо, похоже на пантеру, но с  острой ящеричьей головой. Я  не могу посмотреть как следует, боясь разбудить его. Так  же совершенно ясно, что теперь любые мои действия приведут к тому, что существо обнаружит меня. Я  представляю это.  Страх  заполоняет меня  я позволяю ему это делать, и он проходит сквозь меня как волна, как судорога, и после страха остаётся одно единственная уверенность – я сплю.  Сейчас  я проснусь.  В   ту же секунду понимаю, что  это существо – это не существо вовсе, а вроде как туманная завеса,  скрывающая вторую половину кровати. Я   раньше боялся посмотреть как следует.   Тут  я просыпаюсь с огромным чувством чего-то недостижимого, чего-то потерянного, несравнимо важного непонятно чего. Я  лежал с закрытым глазами.  Открыл  их и очень удивился, увидев, где нахожусь. Я  вспомнил,  что произошло, где я. Вокруг дышат собаки. Где-то в невидимом углу тихая возня и поскуливание. Мне  стало так противно. Почему  я оказался здесь? Неужели ты не понимаешь, как это смехотворно – пытаться  жить с бродячими собаками? Если б это еще были дикие животные. А  эти-то знают человека и, в конце концов, они как и все познавшие человека, ошиваются на помойке.   Но  я оказался здесь потому, что это единственное место куда я смог сбежать. Я  здесь всего три дня и уже понимаю, что они говорят своими выражениями лиц. Я  не смогу больше говорить как раньше. И  мне страшно, что  меня найдут. Я  такой высокий. Если найдут  вместе с ними – ничего хорошего. Вон сколько щенков.    Ясно, что ничего хорошего. Я  потихоньку встал и вышел. От  моего движения вся возня тут же стихла. Меня  провело в темноте несколько носов. Я  пошел между деревьев на просвет в дали. Оказалось, это берег. Я  сел на камни. Море ночью серое на сером. И становится особенно очевидно, что  море и небо заодно. Мне стало грустно и одиноко. Грустно оттого, что я не могу вернуться. Почему-то я был – уверен вернуться я смогу только ценой всего.  Будто  я – не я. Только  если я сотру то, что неправильно. Может  это и  надо сделать, только по настоящему. И  я решил утопиться. Точнее, просто войти в море, и не может быть, чтобы в этом странном мире, где все как специально, не может быть чтобы мне дали утонуть. Я  вошел в воду и тут же понял, сколько на свете мальчиков зашло в море в этот самый момент. Я  шёл и шел,  когда вода добралась до носа, я просто продолжил идти. Раньше думал – как это можно, специально утопиться? Ведь  по-любому же включится самосохранение и выплывешь. Не  помню, задерживал ли я дыхание. Вода  не выталкивала меня. На  дне почему-то было светлее и  совсем без волн. Спокойствие. Рыбы. Водоросли. Я  посмотрел наверх. Надо  мной было несколько метров воды, а дальше какое-то сияние. Я подумал – небо, и пошел дальше. И  тут нога моя сорвалась и я полетел в пропасть.  Я  испугался и понял, что не дышу. Захотел дышать, выплыть на поверхность, но не чувствовал, где верх, куда толкает. Но я же должен, так же н бывает, захотел  почувствовать это изо всех сил и  меня понесло. Но  тут я понял, что все перепуталось, верх и низ поменялись местами и меня тянет в глубину. Я  судорожно пытался объяснить себе, что воздух легче, что  толкать может только к нему. Но  дно приближалось и я закрыл глаза и вдохнул воду, но вместо этого вдохнул воздух  и оказался уткнувшись носом в землю среди корней. Кажется, я видел такие под водой. Потом  я несколько раз спрашивал себя, вышел ли я из моря тогда. А  если нет, то значит ли это, что я умер? И должен ли я оставаться живым, если  прежде всего я хочу выбраться отсюда? Я  очень часто думал об этом, но до сих пор не знаю ответ.   Когда  я очнулся, то встал как ни в чем не бывало. Посмеялся сразу над собой. Будто  меня кто-то видит. Я  решил как минимум уйти с этого места и направился вглубь между деревьями.  Оказалось, это небольшая лесополоса, а дальше поле. На другом его конце виднелись какие-то постройки. Я  уверенно пошёл, приминая остатки скошенных злаков. Середина осени, самое время ходить по полям. Уже  убрали, но еще не пахали. Я  иду медленно и рассматриваю землю под ногами. На  самом деле это от осторожности, а так, типа, я что-то ищу. Когда  я достаточно приблизился к дому, то сразу решил его обходить, ибо приближался я со стороны окна, а  надо было заранее оказаться перед дверью.  Никто  не выскочил из дома, когда я обошел к предполагаемому входу. Я понял, что ошибся. Это окно, точно такое же. Я  осторожно  – уже в нескольких метрах от стены – обхожу дальше. Но там снова такое же окно. Уже  чуть менее таясь – потому что жутко веет колдовством – направляюсь к четвертой стене.  Конечно, там та же картина. Такое  же точно окно. Все  стены одинаковые. Или  я ошибся. Да  брось ты,  в чем тут можно ошибиться? Когда  я вернулся к самой первой стороне здания, то не обнаружил той калитки, через которую я попал в палисадник. Зато  в самом доме зияла темнотой открытая дверь. Иными  словами, это было уже другое место. Я  испытываю ужас.  И  все возможные дурные предчувствия. Но   я захожу в дом. Решительно, чтобы никто не понял, что я боюсь. Встал  в центре пустой, облупленной комнаты.  Вдруг  почуял шевеление сверху. Невидимая  сила подняла мне голову за подбородок и я увидел, что в потолке дыра на чердак и оттуда на меня смотрит какой-то мужик. Он  специально подтормаживает,  чтобы дать понять, что ему пофиг, что я его вижу. Но  потом он исчезает. И  я не слышу ни шагов, ни звука больше.  Решаю  бежать, но ветер захлопывает дверь снаружи. Дергаю   ручку снова и снова,  отчетливо ощущаю, что дверь снаружи держат. Она  так, слегка, поддается.  Я рву дверь на себя, но вдруг замираю – доходит, что я ломлюсь туда, где  находится тот, кто меня закрыл. Дверь или чердак? И  тут дверь отпустили. Я  чуть не открыл ее, потому что все еще рефлекторно держал за ручку. Удержался, не открыл.  Тишина  страшно напрягает.  Я не мог больше и, подставив стул, залез в дыру на чердак. Там  было темно. Но  откуда-то дул сильный сквозняк. Значит, там еще один выход.  Пошел  туда в темноте, пригибаясь и  спотыкаясь о мусор.  В  основном пластиковые бутылки. Наткнувшись  на стену, пошел на источник ветра по стене, и  вскоре мои руки провалились. Там  был пролом, закрытый натянутой тряпкой.  Я  вылез из дыры и понял, что я в лесу. Сильно  пахло дымом.  Еще  было ясно, что не надо мне искать источник дыма. Что  лучше бы им не пахло. Я  заглянул обратно в ту дырку, откуда вылез. Там  темно, просто масляная густая темнота. Ну, и ясно было, что полезь я туда, то не окажусь снова на чердаке. Когда  видишь чудо, сознание как бы коротит, и можно зависнуть, поэтому надо продолжать двигаться в любом возможном смысле. Я  иду на свет, где горизонт светлее. Там  меньше деревьев. Вскоре, выхожу на просёлочную дорогу. Есть следы присутствия человека. Я  иду и думаю, а интересно, что тут за город. Может  быть вообще все что угодно. На  самом деле убаюканный дорогой, ее ровностью и тем, что я вообще иду в явно существующем направлении.  Меня  расслабило и я начал думать о родителях.  Большее  всего напрягало, что накажут, ведь.  И вот уже совсем не жалко тех, кого я боюсь. В  этом я давно себе признался. Тех, кто хочет, чтобы я боялся и зависел от них, и  называют это уважением. Да  ну, на хер, родители – ну что они могут мне сделать? Может,  я еще и не буду жалеть, что заблудился. Вдруг, я заметил, что уже какое-то время вместе со мной по дороге идут другие. Минимум  двое, в полутьме не разглядишь. Краем  глаза. Поворачиваться  как-то в лом. Звуки  их шагов так совпадали с моими, что я не замечал. Вдруг  один оказывается сразу позади меня и  громко шепчет мне в ухо. Я  не помню, что потом, тут же – его нет. А  второй смеется рядом в кустах, а потом они превращаются в одно общее присутствие.  Я  думаю, что это место для моего хода и вдруг резко сворачиваю в лес. Никого не вижу. Дымок, поднимающийся из дупла обломанного дерева.  Ствол кончается на уровне глаз, я заглядываю внутрь, там лежит и тлеет сигаретный окурок.  Я  отскакиваю и дым становится гуще. Уже  явно дерево загорелось. Я, боязливо приблизившись, заглядываю внутрь, а там нет огня, как я ожидал. Там  темно. Непонятные мелкие толчки будто вид из самолёта на город.  Я  решаю вернуться к дороге. Старательно  не оглядываясь, я возвращаюсь к дороге, но не могу найти ее. Вспомнив  историю с домом. Я  иду обратно к дуплу. Из-за чего заблуждаюсь окончательно. Наступает  какая-то темнота, особенная, будто луну закрыли тучи. И я иду по лесу, и  слышу шорох из-за кустов. Вокруг  все шевелится и вибрирует и я слишком долго наблюдаю это. Потому  что мне начинает казаться, что это шевеления по моему поводу. И  тогда я сел на корточки у дерева и стал ждать. Шевеление  наступает и останавливается в шаге он меня. Я  не могу не пялиться перед собой в темноту, не могу перестать лезть нарожон. Я  устал оттого, что не могу снять оборону. Закрыл  глаза и привалился к дереву, но спина провалилась и я оказался в помещении на полу. В  коридоре отеля. Я  знал, где моя комната и знал, кто меня может увидеть сейчас на полу. Встал поскорей. Знал  лица соседей.  Я  нашел своей номер, сидел там и ждал непонятно чего. Долго.  Куда уйти, было неясно. Пустота. Ад  тупика. Остановки. Я  дошел до того, что уже  физически с мечта сдвинуться не мог. И  тогда, конечно, постучали. Я  спросил, кто. Ответил из-за двери мой брат. Тот  самый, за которым я пошел сюда. Я  открыл дверь. Никого. Когда закрыл обратно и повернулся лицом к комнате  – вскрикнул. На  стуле сидел человек без лица. Я застыл на пороге -не опасней ли бежать, чем остаться?  Человек  поднял ладонь, дескать, погоди, не уходи, встает и двигается к выходу, минуя меня так близко, что чуть не подкашиваются ноги.  У него коричневое пальто и какие-то старинные ботинки.  На месте лица подвижное темное пятно. Пахнет землей. Пока  его нет,  я залезаю под стол. На  столе красная скатерть до пола. Под  столом дыра в стене. Я  понимаю, что она именно для меня и лезу внутрь.  Вылезаю  снова в лесу из бака с картонным коробками и пластиковым мусором. Оглядевшись  по сторонам  он  понимает, что это тот же самый лес, и он даже ориентируется относительно дороги. Он  идет и, уверенно оглядываясь назад,  он думает: «Эти сумерки – это утро ил вечер?». Он думает,  умер ли он тогда, в море. Он  не помнит, выходил ли из моря.   Он  думает, как, интересно должен чувствовать себя мертвый. Глупо  пытаться это представить. Я понимаю, что это не я, что то мой сон. Мне  интересно, где я могу так долго находиться, если последнее, что я помню, это как шел по улице в незнакомом городе. Вполне  может быть, что я все еще иду.  Лучше  не думать что может означать такая подробность моих миров сновидения. Я, скорее всего, умер. Мне  нужно просыпаться. Я  не знаю, что мне делать и я просто залезаю обратно. Попадаю  снова в ту же самую комнату. Отель. В  комнате пусто, дверь открыта настежь.  Я  подхожу к окну. За  окном с высоты отличный вид. Невдалеке  идёт строительство, строят мост и в данный момент как раз собираются ставить последние секции в центре. Только  почему-то и справа и слева ставят по одной, каждый, хотя место только для одной. И  вот я только успеваю подумать, что же будет и стало ясно – они не сходятся, проходят мимо друг друга. Рабочие  строят дольше.  Я  понимаю, что это два разных моста.  И опять -ты же спишь, чувак. Лучше  подумай что скажут твои родители, когда мать придёт в комнату, и ты  спишь и никак не проснёшься. дохлый валяешься  или просто тебя нет. В  море я точно не тонул, потому что то, что было непосредственно перед морем, было тоже нифига не реально.  Вдруг  я услышал шаги в коридоре. Да  тебе сейчас не море надо волноваться. В  комнату уверенно входит кто-то. Я  не смотрю, отчасти из принципа, а отчасти потому, что не хочу лишний раз пугаться.  Некто  трогает меня за плечо и поворачивает к себе. Это  мужик средних лет, похож на капитана Коломбо. Симпатяга. Он  смотрит вопросительно. я сначала даже порываюсь что-то объяснить ему, открываю рот, но закрываю в нерешительности. Он  все смотрит, будто пытается нечто молча понять по моему виду, и я нащупываю в сознании слова. И говорю его в эти глаза, как ключ в замок. Тот  закрывает на секунду веки, потом разворачивается  и  уходит. Секунды  идут и я вдруг обливаюсь потом – а ведь я наверняка сказал ему не то. Ничего, успокаиваю себя, важно, что процесс сдвинулся. Да, даже если это фатально, отец говорил мне, что страх показывать нельзя. Потому  что даже боль можно показать и это может принести пользу, а вот страх вызовет только жалость, которая не поможет. Я  даже зажмуриваюсь от усилия. Продолжаем  сидеть и ждать, хорошо, что ничего не происходит, и  может быть все что угодно. И  тут слышу, как вокруг смеются.  Перед  глазами встают картины дома. Мне  должно туда захотеться, но все пластмассово приглажено. Я  словно слышу в голове голос: «Все будет так, как ты захочешь…»  Смешок. И  эхо смешка. Я  думаю: «Хочу быть сильным».  И тут же представляю, что за этим может последовать –мир, в котором от меня требуется только сила. Такая постоянная погоня. Я  многое смогу,  но погоня неостановима, и это, вроде,  здорово, но потом до меня доходит, что если основа мира – преследование, то  никто не сможет победить, и, соответственно, все теряет смысл.  Я   тут же попадаю обратно, и немного вспоминаю себя. Я  управляю, я снова в отеле и я помню как меня зовут! Помню, где на самом деле нахожусь. Это  уже почва для выводов, боже, пусть несколько минут ничего не произойдёт, мне надо подумать.  Я  должен перестать быть собой. Разрушать  все, чем я стану являться.  Тогда  я проснусь. Разубеди  себя, каким бы ты ни был. Как  смешно, ты и духи, да они сделаю с тобой все, что захотим. Мы  так смеялись, когда входили в море, а ты думал, что это твой брат. Прямо  смеялись и прятали лицо. Я  трясу головой что есть мочи. Не  помогает, я падаю. От этого голоса перестают. Но сам я уже не перестаю начинать их. Духи. Какой  бред, это бред. Я  не хочу ни о чем думать. Кто-то говорил мне, что надо рассматривать предметы. Я  рассматриваю свои номер. Это мой номер. Даже  приятно.  Нахуй.  Приятно  тебе? Мне – смешно. Я  так очевидно опять пытаюсь снова обрасти диалогом. А  потом – миром. Мне  надо постараться остаться здесь, закрепиться хоть где-нибудь. Это  уже будет означать контроль.  Я  стремительно оглядываю комнату в поисках подозрительного. Вижу  под столом – теперь на нем нет скатерти, но это может быть связано с моим поведением – вентиляционная решетка. А  вот за ней уже нечто, куда не следует и смотреть. Я  бросаюсь, это подсказка, успеваю только подумать «да  и жрите меня поскорей». И  вот я уже пролез целиком. Это  шкаф, я вылезаю и – о боже, это была правильная вентиляция, потому что это мой дом. Я  дома, все в порядке.  За  окном светлый день. Отец  на заднем дворе грузит камни в тачку. Он  плюет на руки. Растирает  тщательно, потом берется за ручки. Я прямо чувствую запах его слюны, который окружает его в такие моменты. Он  замечает меня в окне, но не меняется лицом. Я иду в гостиную. Там, конечно, мама. Она  сидит за столом  и сосредоточенно что-то делает. Играет  радио. Дневная  классика. Я  говорю: – Привет! Обхожу посмотреть, что она делает,  завести об этом разговор. Когда  обхожу стол, то вижу, что у нее в руках ничего нет, она просто смотрит перед собой. Я  целую секунду ощущаю только одно – что стены вокруг оказывается из картона, а за ним целый мир непонятных темных существ. Я  на секунду вполне отчётливо увидел и почувствовал их  вокруг.  Мне  прежде всего надо выбраться отсюда. И  тут мать поднимает глаза и берет меня за руку. Ее  рука спокойна и  крепка. Как  предмет. Не  знаю, как она отреагирует на сопротивление.  Я  стараюсь не смотреть на нее. Она  говорит: – Почему ты такой странный? – Я не странный. Что  тут странного? Будто  ты сама не понимаешь, что происходит. – Я-то как раз понимаю. Непонятно, что ты собираешься сам предпринять. Ты  же должен отвечать за что-то. Например, за свои поступки. Старая  песня, все та же бессмысленная ирония. Я  сажусь в кресло и тру глаза. Мать  продолжает вязать.  Я  не знаю, как и когда это должно кончиться. Мне  кажется, во всем этом  – как мы с ней сидим посреди дня, она не хочет, а  я не могу осмелиться никуда уйти – во всем этом есть что-то жуткое. Мне  хочется выйти хотя бы во двор, и я открываю дверь.  Уверенность не сработала, за дверью пустота и еле различимые тёмные свитки щупалец, из которых сплошь темнота состроит. Я  понимаю, не стоит себя винить, что повелся, потому что от этого может еще куда-нибудь засосет. Я  захлопываю дверь и тут же в нее стучится отец. Он  грозно просит открыть,  потому что, дескать, он несёт в дом дрова. Это  всегда была моя обязанность – открывать дверь в такие моменты. Я  сажусь на корточки и сжимаюсь в точку. Перед  моим носом павшая листва. Я  встаю и начинаю разгребать ее, чтобы увидеть, откуда я тут появился. Нахожу  что-то угловатое и металлическое. Оказывается, это велик. Его  ржавые остатки. У  меня точно такой же был. Я  оглядываюсь. Это  же роща рядом с моим домом. Ну  уж нет. Начинаю  разгребать дальше и неподалеку нахожу люк. Роща,  как же. Я  так и знал. Открываю  люк.  Оттуда – волна воздуха. Я  сажусь на корточки. Люк  закрыт еще и решеткой. Вглядываюсь  вниз и вижу, что смотрю на самом деле с высоты 30 этажа. внизу какой-то город. Во  мне пузырится и рвется наружу восторг. Вот   это да.  Я  разгребаю литья дальше и там камень, еще правее  – еще один люк.  Он  ведет в комнатку. Я  свешиваюсь. Это  лифт. Ничтоже  сумняшеся слезаю, жму кнопку «1». Лифт  стоит. Тогда я жму последнюю, она уже без номера. Лифт трогает вверх, двери открываются на каком-то из этажей обычной высотки. Я  понимаю, что я смогу сейчас спуститься. Беспрепятственно спускаюсь и иду по городу. Выхожу  из-за угла и вижу теток. Беседуют. Придумываю, что бы спросить, но они  так замолкают, и даже улепетывают при моем приближении. Потом  я вижу идущую мимо женщину, и опять почему-то не вижу лица. Как  странно, они стараются не замечать меня. У  меня что-то не так?  Я  хочу скрыться, захожу в первый попавшийся подъезд. Там  никого. Я  поднимаюсь на лифте на последний этаж. Перед  моим носом захлопывается дверь. Это  делает меня еще более расстроенным. Я  выхожу на лоджию. Небо  нарисовано, просто засемплированный кусочек, повторяющийся в перспективе. От  того, что все это еще и так огромно, возникает вопрос, кто мог такое сделать? Не  хочется спускаться. Я  решаю остаться на чердаке, но возвращаясь с лоджии  проходя через несколько дверей, попадаю опять во двор. Я  вспоминаю, что смотрел на этот город с высоты, и понимаю, что надо залезть в какой-нибудь люк. Но  я не успеваю этого сделать, потому что меня резко кто-то хватает сразу изнутри и снаружи. Я  вырвался из последних сил.  Или  не вырвался. Теперь  у меня больше нет тела.  Я  смотрю за жизнью одного человека. Таясь  вместе с пылью в темных углах. Я  наблюдаю эту жизнь долго и так же мучительно однообразно, как сама пыль.  Однажды  вижу, что человек напился до беспамятства и тогда я понял, что могу решать, жить ему сейчас или умереть. Я желаю ему смерти. Он  все время напоминал меня самого в худшие моменты. Он  вдруг как бы начинал насмехаться надо мной своим поведением. Хоть   он и  не подозревал вообще о моем существовании.  И  вот он умер. Я  сидел с ним неподвижно несколько часов, а потом, когда в серьез задумался о том, что я мог бы сейчас уйти отсюда,  меня втянуло в его тело.   Я  встал  пошел.  Стал  им. Когда  я совершил все процедуры, которые делает человек по утрам, это было как тест-драйв. Потом  вышел из квартиры. Оказалось, опять на верхнем этаже высотного дома.  Я  не знаю, что мне дальше делать. Не  представляю. из чего строится его жизнь снаружи. Одежда  в его шкафу вся старая. Или  походная. Он  бродяга, похоже. Я  оделся для леса. Наверное, он зарабатывает, продавая на трассе ягоды.  Я  поехал в лес. Оказалось, это просто. Вышел  из дому и ноги сами понесли.  После  этого я жил в лесу три дня. Ничего  не ел, просто искал место. Хотел  вернуться в междумирье. И  вот когда я в серьез начал хотеть есть, когда почувствовал, что и правда, как говорят, с голода желудок начинает переваривать сам себя, вот тогда   во мне вдруг начали просыпаться воспоминания этого бродяги. Я  начал иногда думать, как он.  Его  эго включилось.  Это  заставляет меня хотеть выйти из этого тела, но я не знаю как. Мне  отчаянно надоело быть собой таким ничего не могущим, мать мою. Я  словно противоположность всему удачливому и уместному. Мир противоположностей. Множества. По  принципу А-не А. Все   раскладывается по этом принципу. Кроме  противоположностей нет ничего. Это  отсутствие. Хуже, чем смерть. Поэтому  я не могу отказаться от игры. Сначала  элементы, одни противоположные другим.  Как  множество. Потом  стихии, потом кто кого родил,  и на каждом плане одно вызывает тут же свою противоположность и пустоту между ними, которая невозможна, и потому вызывает к жизни следующую плоскость противоположностей.  Во  всем этом не должно быть меня, я очень боюсь, я просто кричу от страха за мироздание, за то, что сейчас наконец все разрушится. Игра  в слова уже зашла так далеко, что дошло до планетарного масштаба. И тут вдруг  пространство изменило температуру и воздух двинулся мне навстречу. Это  произошло одновременно и от этого мое сознание встало. Палка попала в колесо. Я  открыл глаза. Ночь. Я  на крыльце,  сижу на деревянных ступенях, курю сигарету и смотрю под ноги, на землю. Я, кажется, уже долго разглядываю поверхность,  грязь и следы от машины, и трава блестит под фонарем.  Я  так хорошо знаю все, меня просто притягивает к ярко освещенной траве. Я  словно вижу ее все лучше, все ближе  вот, оказывается, что это, не трава,  а поверхность, нарисованная маслом. Она  плоская, все вокруг состоит из плоскостей, я становлюсь минимумом, и понимаю, что сейчас исчезну, но мне все равно. Я  хочу исчезнуть. Это  интересно. Но  через какой-то невидимый вдох я начинаю расти в обратную сторону и вскоре вырастаю до максимума, и я – бог. Раз, два, три,  боль в коленке, у меня нога,  я по-прежнему лежу надо встать. Я  вскакиваю.  Лес, яркий солнечный вечер. Я  упал сюда с велосипеда. В  канаву. Ищу глазами велик. Вот  он.   Вытаскиваю его и вылезаю сам. Какая  глубокая канава. Под  листьями и не поймешь. Падать  так не больно, будто это специально придумано.  Я  поднимаю голову и вижу самолёт. А  ведь дам люди. Другие  люди, для которых я не существую, которые не видят меня. Но  они относительно меня существуют.  Вот  пилотом-то   быть, наверное, он управляет огромной летающей машиной, которая  ранима как ребенок и не может сесть на землю где попало, если это необходимо. А  вертолет может. Но  он зато сразу упадет, если винт сломается. Даже  странно, как я раньше этого не понимал, я ведь даже мечтал стать пилотом в детстве. Я  вспоминаю сон, меня окатывает волной уверенности, что я так и не проснулся. Сажусь  на велик, чтобы до конца прийти в себя, и вот я еду, все в порядке, только коленка болит. И    я продолжаю сомневаться. Но вот знакомые кусты, а вот наша роща начинается, и я уже знаю, что будет через каждые пять метров, угадываю.  Вдруг  мне становится так  страшно в следующий момент  не угадать, что я закрываю глаза. И  вот я здесь.


Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.