Итэм Ноуно. Деньги как универсальный эквивалент 3.

3.

Посреди ночи я проснулся и пошел попить бесплатной водицы.  Встал,  да и замер. Мы  проезжали мимо рощи, в которой деревья по причине дикости места явно не были посажены специально, и тем не менее окружающие предметы, каждая тропинка, выглядели так, словно в парке. Все  было закругленным. Ровным. Искусственным. Я как мог проверил наличие вокруг странных деталей. Определенно, я не сплю.  Просто такой лес, он мне только кажется подставным. А еще все мое место назначения кажется одной большой подставой. Нет теперь никакого смысла туда ехать. Надо выходить. Люди вокруг спали, все как один неподвижно, укрывшись с головой. Бесформенные кучи.  Чтобы не впадать в паранойю, я стал собираться. Это было занятие нарицательное –  я как бы подписывался что проебал, что сдаюсь. И  не только заплачу потом из своих, но и  сейчас – нелепым возвращением с непонятного полустанка. Странное дело, я был сонный и почти совсем не моргал. В этом плавающем состоянии мне было нечего бояться.  Решительно собираю вещи. Как бы для точности пошел свериться с расписанием. Проводница спала сидя.  А я хотел спросить, сколько времени.  На  ее столе заметил наручные часики. Я сделал шаг в ее купе, наклонился и посмотрел. Ее дыхание коснулось меня. Адреналин окатил изнутри жаркой волной. Получше  кофе. А  по расписанию оказался очень даже немаленький город,  я даже был там когда-то.

Объявили остановку. Поезд медленно затормозил и  встал. Но двери  никто и не думает открывать, стоим так. По билетам выходить не собираются. Возвращаюсь из тамбура к проводнице. Она проснулась и сидит себе, пьет детский сок. Я попросил открыть  двери. Она  посмотрела на меня как на психа и открыла. Удивилась, но не спросила ничего. Приятно удивлен. Первое, я  на привокзальной площади. Второе  – у меня нет причины находится здесь, но я не хочу вызывать подозрение,  и потому должен сделать кружок перед тем, как покупать обратный билет.  Я  двигаюсь как робот, уехавший за радиус действия пульта управления. Двигаюсь  решительно и чисто по инерции. Только  бы не заснуть сейчас, не успев пересечь  привокзальную площадь! Ну на самом деле я ее быстро пересек и пошел под фонарями вдоль по самой освещённой улице. Оказывается, уже светает у них. Первые работники двинули свои поршни. Деловитой, слегка подпрыгивающей походкой – мерзнут, как все, кто встал раньше, чем хотелось.   Я  так доволен. Могло ведь быть гораздо хуже.

На стене напротив граффити, нарисованное кистью. Дверной проем, в котором виднеется силуэт монстра. Человекоподобный, с острыми гремлинскими ушами. Наивный такой стиль, как реалистичные картинки в фантастических книжках 80х.  Я бессознательно выбираю этот рисунок целью своего бессмысленного движения вперед. Вдруг вижу себя со стороны на секунду. Это забавно. Я не засыпаю уже достаточно давно и как-то это связано с тем, что я в этом городе. Дайте знак, что все это значит, как сделать так, чтобы все это превратилось вот в такие взгляды на себя со стороны. Во что-то нармальное эволюционировало. Я уверен в себе и хорошо одет по погоде. Меня озаряет чувство, что все будет хорошо. Да, такое простое чувство, знаете? Я вроде как поймал момент между взглядами немногочисленных прохожих и вовремя вдохнул, успел расслабиться и зарядиться силами, я готов.

Я даже провоцирую судьбу и встаю у подворотни, чтобы порыться в карманах, и незаметно хватаюсь за стену. Я  нахожусь так близко от стены лицом в угол, что вижу поры  в краске.  Я  так уязвим – не вижу ничего по сторонам и сзади. Мой  затылок  – просто иероглиф незащищенности. Приближаться к этому затылку в углу все быстрее и быстрее. Я чувствую, что сзади приближается ударная  волна, сейчас будет взрыв. Но вместо стены перед собой вижу блестящую коричневую поверхность огромного глаза. Прямо  перед носом. Отшатываюсь, я уже понял, но не спешу открыть глаза. Это  было не больше трёх секунд точно, так что можно еще постоять. Орел. Это был орлиный глаз. Мне так сказали.  Еще за одну секунду успели сказать, что орлы   отличатся от других птиц тем, что у них сильные ноги. Такая же пропорция ног к туловищу, как у человека. От  человека орлы отличаются тем, что вместо рук у них крылья и вместо того, чтобы отдавать и брать, или, скажем, работать, они летают куда хотят. Я  еще сплю кажется, а вот теперь уже нет. И  тут меня кто-то берет за локоть сзади. Я оборачиваюсь. Мент. Переминается, значит задержит. Это  у них такой хищный жест уверенности, как кошка задом виляет перед прыжком. Он  должен представиться. Но он смотрит на меня молча и начинает ухмыляться. Нет, если я что-то нарушаю, то он должен представиться. Я  молчу. Понимаю  бровь вопросительно, в ответ на что мент резко серьезнеет  и тащит меня под локоть. Я  не упираюсь. Он  и слова не сказал. Отделение  оказалось неподалёку. Чем  дальше, тем более неадекватным кажется мне этот мусор. У  меня кажется  нет ничего с собой, хотя до конца нельзя быть уверенным. В  общем,  надо держать вооруженное достоинство. Мент  входит первым, дверь за ним залапывается, он успевает мне что-то буркнуть, по всему я должен идти за ним. Мне  ужасно не хочется даже просто попадать на их территорию, но я открываю дверь. Все   становится плоским, нарисованным крупным мазками масла. Все  звуки -будто человек изображает.  И каждое мгновение дышит тем, что через  секунду – распад плёнки, а за ней пустота. Я иду по коридору и внутренне очень стараюсь исчезнуть – успеть, пока не заорал.  Я  изо всех сил открываю и без того открытые глаза. Потом зажмуриваю их и открываю снова. Все в порядке, получилось, я снова на пороге отделения и дежурный поднимает на меня мутный взгляд.

– Чего встал? Проходи.

Я иду по коридору. То, чем они могут мне угрожать – ничто по сравнению с тем, чего я боюсь. Я  совершенно не представляю, куда мне и зачем. Но  выйти просто так – а почему бы и нет,  ты ведь даже не пробовал! –  я разворачиваю назад и, сделав пару шагов, слышу окрик за спиной:

-Ты куда собрался, эй?

– Вы зачем меня сюда привели?

Мента  без куртки не узнать. Может это уже другой. Но про  меня уже знает что-то. Или  тоже путает меня с кем-то?

– Я тебя сюда не приводил.  Тебя задержал лейтенант Онищенко по подозрению в совершении противоправных действий. Заходи,  не стесняйся.

И скрылся в кабинете. Я зашел, стараясь подавлять в себе стереотипы поведения – позу страха и недоверия. Рефлекс подступает к горлу, но это  хорошо. В  звенящем напряжении. То, что нужно. Ни  за что не засну. Того, который сейчас меня вызвал, нет в кабинете. кабинеты похоже все проходные. За  столом жирный боров, он исподлобья буркает:

– Паспорт.

На его рубашке пятна пота. А ведь на дворе зима. Это  так нетипично – видеть пятна пота зимой. Я  поднимаю глаза, но его нет за столом.  Я  ни за что не поведусь, если я сплю, то не сделаю ни одного движения. Вы,  тупые суки, не знаете что у  меня в голове.  Мне ни за что нельзя выходить из себя.  Я делаю привычный жест – как очкарик тру переносицу. Я  никогда не носил очки, а этот жест принадлежит моей бывшей девушке. В  нем столько интеллекта, уставшего от вглядываний в этот гребаный мир. За  столом зашуршало,  я стараюсь прямо не смотреть, но это другой мент. Кажется, тот, что окликнул меня в коридоре. Они специально меняются, чтобы паспорт мой замылить. Мент что-то пишет, потом не глядя спрашивает:

– Ты Герман Полтавский?

Сдерживаю смех.  Отличное  имя. Точно,  сон.

– Нет, но я за него.

Я  ироничен, поскольку,… а может я и не сполю? Все  еще вполне может объясниться.

– В смысле, вы же меня за него приняли?….есть  фоторобот?

Мент не реагирует, пишет. Ну, хуже  я не сделал. Жду. Потом мент понимает, что я ничего не добавлю больше и поднимает на меня взгляд. А  я опережаю:

Читайте журнал «Новая Литература»

– У вас мой паспорт.  Верните, пожалуйста, или предъявите обвинение.

– Паспорт?

Начинается…

– Сейчас посмотрим.

Да он прикалывается надо мной! Он  ищет на столе под бумагам, демонстративно роется в карманах.

–  Ваш коллега положил его в ящик стола.

– А-а-а, ну сейчас.

Почему-то мне кажется, что перевес на моей стороне. Я вспоминаю свой сон про  ментовку, пока он ищет, а ведь он не ищет, да и  вспоминать мне нельзя. И  тут он достает паспорт и отдает мне. Я  не спешу брать, и он кладет на стол. Я  выдерживаю паузу, потом беру его.

– Ты проверь, может не твой.

– Да мой.

– Проверь, говорю.

Он  явно хочет отпустить меня.  Не  надо показывать эмоций. Я  открываю паспорт. Не  мой. Незнакомое  лицо  фамилия. Я  гляжу на мента. Он – на меня. Улыбается. А  что, если просто взять паспорт и  пойти? Это  что, докажет какую-то жесть, задержат и скажут, что паспорт я украл? А  сам  – без документов. И выйдет, что я сообщник этого, чей паспорт. Блядь.

– Вы знаете, он несколько не такой.

– В смысле?

Вот  теперь играем по его нотам.

– А вы сам посмотрите.

Мент уже прихлопнул паспорт ладонью, чтобы сгрести к себе, но в продолжение этого жеста вдруг наклонился в мою сторону.

– Это твой паспорт. Я  тебе сказал. Паспорт  где выдают, знаешь?  Тут, правильно. Так же я вполне допускаю, что там не вполне твоя фотография. Так что у тебя есть два варианта – либо не смотреть, в паспорт, либо не смотреть в зеркало. И  так до тех пор, пока тебе не перестанет быть известно то, что я тебе только что сказал.  И молчи.

– Мне кажется, или вы меня подставляете.

– Паспорт возьми, иначе я тебя без документов прямо во дворе заверну.

Я  вышел из кабинета. Не может быть, чтобы меня так просто отпустили. Сейчас  все выяснится. Я  проходил мимо открытой двери. За  столом сидел мусор, который меня задержал. В  куртке, чтобы я легче мог узнать. Он  усмехаясь оглядел меня с головы до ног. Я  пощупал лицо – может там что не так. Почему-то особенно убедительной показалась царапина на подбородке. Когда стал спускаться по лестнице, проход мне загородил толстый мужик. Он  имел безобидный вид, ничего не хотел, но и не отходил. Я  остановился, чтоб не налететь на него. Сзади  шаги,  там уже стоит мент с улицы. Руки  в боки,  улыбается. Что  они все улыбаются? День  Макдональдса, что ли? Я  уже понимал, что сплю, но мне все равно  хотелось поаккуратней, что ли. Когда так хочется – это значит, что  аккуратно не выйдет. Не  вышло. Я  осмотрелся, пара быстрых шагов и выпрыгнул в окно. Стекла  падали где-то позади, как будто мне удалось немного пролететь вперед. Побежал  сразу, потом решил остановиться. Где  я сейчас на самом деле? Мир  вокруг выглядит совершенно нормально.  Тот  же самый город. Та же самая середина рабочего дня. Я  достал из кармана паспорт. Потом  из другого свой билет на поезд. Смотрел  на оба имени и не узнавал ни одного. Ни  одного.  Какая-то все это…лишняя забота. А  вот лицо – другое дело. Я  поймал себя на том, что стараюсь по совету мента не увидеть себя в тонированном стекле машины, медленно преодолевающей светофор рядом с о мной. Делаю, как дядя сказал. Из  принципа надо было сделать  наоборот. К  тому же, я наверняка проснусь, если лицо будет не моим. Стал искать  вокруг зеркальные поверхности, но не нашел.  Забил. Просто пошел вперед. Я  продвигался  по спальному району, неподалёку от того места, где вырос.  Я  помню эти многоэтажки с зарешеченным первыми этажами. В  детстве я очень любил лазать по деревьям, это было своего рода суперспсобностью – позволяло быстро спрятаться или следить за людьми незамеченным.  Поэтому я часто зависал, созерцая эти железные лестницы решеток, уходящие вверх от форточки к форточке. Замышлял кражу. Иногда мне кажется, что я совершил ее. Могу представить  подробности. Когда  так плохо помнишь детство как я, можно вспомнить все что угодно. Нет, есть конечно вещи, которые я помню определенно. Что-то положительное, например, как  купался. Свои ощущения при этом, мысли. Помню, сидел на городском пляже и думал – куда  девается все это говно, которое люди год за годом спускаю т в море. Хотя бы  вся эта моча и плевки. И понял, что для моря это ничтожно малый вброс белка. Вот  это власть. Она такая сильная, что когда я заходил в море, то воспринимал происходящее как общение с неким существом. «Тихо,» – говорил я себе, – «море больше меня». Больше нас всех. Когда  я первый раз это понял, лет в пять, меня охватила паника, я заплакал и метался по пляжу, не зная, что предпринять. А  мой улыбающийся папа махал мне из воды. Привычное желание торчать в воде сколько можно вдруг обернулось ловушкой, наивной глупостью, которую все эти люди позволяют себе. Они  смеются,  кричат… Мне было так страшно, будто прямо сейчас дух моря покарает их. Ясное дело, фильмов насмотрелся. Теперь-то я понимаю.  Когда до папы наконец дошло, что со мной что-то не так, и он выскочил на берег, то стал меня куда-то волочь – хотя я один здесь понимал, что на самом деле происходит. Пришлось объяснять, а он вовсе не обозвал меня, возведя очи, или рассердившись не  плюнул в пол. Он  рассмеялся.  По-отечески присев на корточки и обняв меня за плечи, стал втолковывать, что «море, сынок, это сила, это просто превосходящая тебя сила, с которой надо быть настороже».  Говорил, что учёные знают, когда море может принести беду, а когда нет. Я  смотрел на него и не мог слова сказать, так глубока была глупость его слов. Ну какая сила? Это все равно, что говорить, что электричка это движение. Он оставляет только значимое для себя, то что поражает, то что на  человека действует. А само по себе?! Я  зажмурился, мне просто хотелось исчезнуть отсюда, от этой его показной доброты,  я зажмурился и на мгновение очень четко увидел перед собой незнакомый  зимний город  и улицу с непонятной надписью на стене. Она  такая большая, что ее видно издалека. Я  куда-то спешу и на секунду почти понимаю куда, но папа трясет меня за плечи. Он  наконец определился – у меня солнечный удар.  Теперь я часто вспоминаю тот случай. Я тогда понял что-то абстрактное,  и сначала испугался, а потом, от того, что мне никто не поверил, я вообще будто вылетел из тела. Может, и  в самом деле от солнца все это было.

Я  иду дальше по району, погрузившись в воспоминания, и ничего не замечаю.     Собственно, я вспоминал этот случай сегодня с утра. И  тому есть весомая причина. Я  снова видел это место, оно ничуть не изменилось, и я был там же. Оказывается, в детстве я снился себе взрослым. Со  взрослой высоты себя видел и понимал себя по-взрослому, как сейчас. Улица – все та же, граффити – чуть ближе, оно, как теперь становится ясно, изображает проем в стене и с той стороны  кто-то выглядывает. То ли тролль, то ли просто уродец. Не разглядеть. Больше всего порадовало то, что я  явно продвинулся врперед по улице, и это давало ощущение, что там  в самом деле какой-то мир со своей историей. И там что-то происходит.  Я  даже посмотрел на небо. Оно  казалось более близким,  как бывает в горах. На этот раз это было полноценный сон, я даже помню, куда шел. Столько  думал в детстве, и вот наконец выяснилось. Тот парень не шел  никуда. Он  просто гулял.  Город  вокруг ему совсем незнаком, а еще он ощущает страшную тревогу и обреченность от чего-то. Кажется, он совершил преступление. В общем-то,  я бы даже сказал, что это кошмарный сон. Я  стал озираться в поисках чего-нибудь позитивного. Мне  нужно за что-то зацепиться, чтобы не вспоминать. Потому  что когда я это делаю, мне становится дурно и колени подгибаются, я словно куда-то проваливаюсь. На  сей раз зацепился за набережную. Она  смотрела предметами как лицом. Ее  характер всегда мне нравился. Места. Как  компаньоны, со своим переменчивым настроением. Во  дворе трансформаторная будка, которая предупредила меня о том, что скоро  у меня не будет папы.  Он   не умер, просто ушел, но мама постоянно говорит о нем как об умершем. Шутит так. Какое-то время я скучал по нему. Но  я много гуляю. У   меня есть несколько мест. Некоторые  меня меняют, а с некоторыми хочется разговаривать. Нельзя,  конечно, я знаю. Вот  набережная как раз такая. Она  сейчас вроде как морщится презрительно. Я сегодня опять потерянный. Фонарь  с легкостью рассекает светом упорный весенний ветер с реки. Ей все не по чем, набережной грандиозно наплевать, да видать не совсем, раз ее раздражают такие нарушения стандартных гармоний, как я со своими мыслями. Даже  ухмыльнулся сам себе.   Я и в самом деле напряжен почему-то. Даже  при том, что сам понимаю – к некоторым вещам я отношусь слишком серьезно.  Прощаю  себе это. И  тем не менее. Даже  физически. Я  сжимаю руки в карманах. А  в кармане-то– паспорт. Я  сжимаю паспорт зачем-то. Механически  достал его, рассмотрел – аж обложка помялась. Следы  от пальцев. Я  открыл, пролистал. Все  в порядке. От  этого стало еще хуже. Еще   непонятней.  Я , окончательно издёргавшись, решил –пока все не устаканится, надо прокатиться на трамвае. Просто  не оставаться пока на виду. Залез  в первый попавшийся. Место  осталось только в одном углу. Я  сел и тут же пожалел – стекло было заклеено зеркальной пленкой. Постоянно краем глаза я видел себя.  Мне  безотчетно казалось, что это какое-то чужое лицо, что это кто-то там сидит, и  от этого на мгновение возникал и трамвай – дальше вбок.  Будто  он есть там.  Вообще  непонятно, где заканчивается это помещение. Какое-то время я терпел. Но  я не могу не смотреть в зеркало, если оно  есть.  Да   ладно бы просто смотреться, но ведь этого нельзя делать прилюдно.  Черти  что подумают. И  я кошусь исподтишка, не вижу ясно и чертовщина начинает казаться. Я  почти уже встал, чтобы сделать вид, что скоро выходить, лишь бы сменить местоположение, но какая-то тетка материализовалась надо мной и стала говорить по телефону. Некоторые  в салоне косились на нее. И  это так чудесно меня прикрыло, что я спокойно повернулся к окну.  Какое-то время просто смотрел на себя.  Потом, когда стало ясно, что никто не обращает на меня внимания, я стал смотреть на окружающих. За   спиной тетки, которая уже закончила говорить и теперь смотрела на свое отражение полуприкрыв веки – делала вид, что спит стоя – и больше ничего не происходило.  Потом  по салону прошел мужчина в точно такой же вязанной шапке, как у моего папы. Эта шапка была связана мамой по  журналу, когда я был еще маленьким. Я  понял – это он. И   сразу стал подниматься с места, смотря ему в спину. Пальто  тоже похоже, и фигура.  Женщина  подумала, что она мне выйти не дает – и отскочила в сторону. Мне  просто пришлось пойти за ним.  Он  прошел до  первых рядов и сел на инвалидское место. Я  встал неподалеку. И опять мог видеть только три четверти его лица. И  это был ты. Я  замер  и не мог дышать. Казалось, в грохоте трамвая каждый мой вздох буде слышен всем. Ты  сидел неподвижно. Сильно  устал – вот какой вид.    Вдруг   ты  срываешься и выходишь  на остановке. Ясное дело, я уже раб ситуации и срываюсь тоже. На остановке только мы. Закат  как фотофильтр – красные предметы, серый превращённый в красный.  Ты  стоишь и  открыто смотришь на меня.  Сильно  изменился за десять лет. Но  главные черты лица никуда не деваются.  Манишь меня пальцем. Я  подхожу, ты смотришь на меня снизу вверх и сжимаешь мой локоть, ты его потряхиваешь, как бы здороваясь со мной за руку. И улыбаешься так по-стариковски, что прямо очевидно  прячешься за этим от моей – неизвестно какой – подростковой реакции.

– Привет… – говорю я

– Здравствуй, дорогой. Как ты живешь?

У  меня включается злость.  Хотя я по нему вовсе не скучал, нет, вообще люди меня мало интересуют. Просто он сейчас ввязывает меня в переживания по этому поводу. Я должен или обижаться или нет. И то и другое обязывает. А  мне все равно, и это тщательно выстраданная позиция. Он  чувствует мою злость.  Он  думает, что это потому, что я обижаюсь.

– Послушай, я даже вот хотел твоей матери звонить на днях… У меня, знаешь, есть сосед один, так вот он работает на одну правительственную организацию, и я и подумал – ты парень молодой, наверняка деньги нужны. Поработаешь – нормально получишь.

Я  молчу.  И  он вдруг понижает голос и – типа, по секрету:

–  Ты не простой мальчик.  Я  считаю, чем раньше ты встанешь на свой путь, тем лучше…

Встать на путь? Не  могу поверить. Он  вербует меня. А  мог бы радоваться. Похоже,  я все-таки обижаюсь. Я  больше не могу и убегаю от него, делаю пару решительных шагов,  он зовет меня по имени. Ну  конечно. Я  не могу не остановиться, чтобы … просто он зовет меня как в детстве. Я  вернулся, а он  даже не сморит на меня, виновато понурившись.  Только  карточку визитную  сует.

– Подумай. Я  все понимаю.

Я  беру карточку, он что-то еще говорит, но я уже убежал. Потом  ехал обратно на трамвае. Это  была неприятная встреча. Он  какой-то совсем сумасшедший стал.  В  общих чертах я мог бы назвать свое состояние крайним разочарованием. Во-первых, его плачевным видом,  во-вторых, конечно, этой его заботой. Я  достал из кармана карточку. Перевернул ее. На обратной стороне от руки мое имя в дательном падеже. Мне. Стало  быть, он  это написал чтобы не забыть. Он  может даже выслеживал меня. Это  приятно.  Это  значит, что он как минимум думает о том, какой я. Пусть даже ошибается. Черт, а я ведь мог бы использовать это как почву для общения с ним.  Мы  могли бы встретиться еще раз. И  я утер бы нос всем моим данностям.   Матушке за одно. Трудно, но  выполнимо. Если я действительно хочу относиться  к своей жизни с безразличием. По крайней мере здесь определённо можно было совершить магические  действия поклона. Отец… ха-ха, как же все-таки это странно…

Последнее  время к тому, что и так со мной регулярно происходит куча недоразумений – не смотря на то, что я почти не выхожу из дома – так вот, к этому прибавилось навязчивое чувство, будто я что-то забыл. Я как бы подвисаю, как старый комп, решающий,  одновременно с обычными, еще  и  некую сложнейшую задачу. Какую – я не могу понять, но ресурсы моего мозга все время куда-то уходят. Мать не общается со мной. Иногда мне кажется, что она даже не может смотреть на меня, правда я и  сам не вглядывался. А  когда я тем же вечером рассказал ей о встрече с отцом, она среагировала очень живенько. Оказывается, она действительно говорила с ним обо мне. Я  вообще не знал, что они общаются.   Мать, конечно, очень хотела чтобы я пошел и устроился. Чтобы хоть раз все просто взяло и получилось.  В  ней, оказывается, живет абсурдная надежда, что наш папочка придет домой. У  нее все воспитание строится на том, чтобы заморочить нас,  занять и точно знать где мы, зафиксировать. У нее небось самой по себе, у оставленной в покое, всего-то и остаётся, что пронзительный страх ответственного лица. При  том она еще  скрывает от себя такую свою природу и придумывает себе разные роли.  Признаюсь, на какое-то мгновение мне очень  захотелось почувствовать хоть что-то общее с человеком, с которым проводишь дни. В плохую погоду с утра и до ночи вместе. Если  она рада, что я выйду из дома, то я пойду туда. Моя мама очень во мне сомневается. В  общем и целом она права. Вряд ли мне можно доверять. Но и она  тоже преувеличивает. Это  даже не нуждается в доказательствах. Мое  вынужденное почти затворничество с этого и началось. Хотя,  она конечно скажет другое. Мать  называет меня недалёким,  больше всего  ее злит, когда я не напрягаюсь от того, что не могу вспомнить, что было вчера. Такое было со мной несколько раз и она каждый раз очень пугалась, будто знает обо мне нечто, от чего такое поведение  неудивительно. Что-то фатальное. Я наверняка больше всего хотел бы избежать того, что она может сказать, если я буду спрашивать. И я говорю, что не спал.  Меня самого это не очень расстраивает. Иногда я воспринимаю самого себя, даже помнящего, что к чему, совсем как засланного на эту планету пришельца, прямо чувствую сочленения моей маскировочной оболочки, которая заставляет говорить и делать  как положено. По-моему еще отлично работает.

Как-то раз мама пошла на работу и  тут же вернулась.  Помню каждую секунду того дня. Вбежала  в квартиру, чуть не сбив в дверях нас с отцом, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной.  Она  рыдала. Оказывается, она вышла на улицу, посмотрела на небо и поняла, что сегодня последний день всего мира. Что  вот так –  не  предсказано и только ей ясно – наступает апокалипсис. Прямо сейчас мы умрем. Она  точно знает это по цвету неба,  по множеству мелких признаков. Она  перечисляла их. Муравьи никуда не ползли. Они стояли и ничего не делали. Собака стояла и смотрела на небо. Разве так бывает? Потом они с отцом долго злились друг на друга. А я забился в комнату и думал рассеянно, что я, наверное, не пойду в школу. И о том, как она успела за такое короткое время рассмотреть муравьев. Потом  ты стал орать, что опаздываешь на работу, но мать не выпустила тебя. Она  заперла нас в квартире. В итоге мы не выходили  трое суток. Она  выбросила ключ в окно и заперлась в своей комнате. Два дня она молилась вслух. Потом заснула и мы вылезли через балкон.  Она тогда вроде уже должна была убедиться, что ошибается. А раньше мы не хотели оставлять ее одну.  В самый первый день на улице было так сумрачно, в смысле погоды. И  она со своими молитвами…. мне тоже стало страшно. Но я не подавал вида, потому что если ты бы увидел, что  я ей верю, и стал бы чуть ближе к тому, чтобы поверить самому  и тогда что б мы все вместе стали делать? Может, переубивали бы друг друга. Да  и вообще, потом всю жизнь ты считал бы меня психом. Как мама.  Она  ни на что не реагировала. Я  до сих пор благодарен за  то, что ты не выломал ее дверь. Иначе все бы усложнилось. Я сидел неподвижно и тихо, не имея возможности ничем заняться, поскольку паника держала меня в тисках, давило бока, не давая вздохнуть. Я сам не понимал до конца всей глубины того, что ведь действительно, может это все ей и не кажется. А она понимала всю глубину и фонила сквозь стены так, что я старался физически сжаться и употреблял на это все свои силы. В какой-то момент я был убежден, что если я сожмусь как следует – а надо только постараться – и вдруг раз, и сойдет с мертвой точки, сорвется, и тогда я смогу убежать отсюда. Не умереть раньше всех, а убежать. Я как бы держался сам за себя изнутри и все усиливал хватку. А нужно было делать уроки, я ведь был в третьем классе, трудно с русским, да и задавали много, вторая четверть. Стало так смешно, нет, так горько, нет, тоже не верно, мне стало досадно до жути, до чего же пустые закономерности составляют мой мир. Все это так смехотворно, что даже обидно, я трачу свою жизнь на это – а не на что? Вот тут-то я и сел. Нет у меня ничего другого. И не может быть. Все и у всех улетает вверх тормашками, исчезает в самом начале ядерного взрыва. Мать моя смотрит на это внутренним взором  и воет за стеной как дикий зверь. Мы вылезли через балкон к соседям. Даже не страшно было, по сравнению с возможностью оставаться там с ней, сидеть и ждать. Мы пошли каждый по своим делам. Когда вернулись в обед, дверь была по прежнему заперта. Сначала  проверил ты, а через два часа пришел я. Не  очень-то  получалось тревожиться, я с удовольствием договорился уже у друга вписаться. Но  когда я увидел тебя на корточках с таким злым лицом, я понял, что  мы сегодня будем спать дома. Ты меня только  и ждал.  Ты  встал, проверил зачем-то время, и  стал стучать.  Стучал монотонно минут десять и все без результата.  У меня уже голова начала кружиться, потому что ты прочно вошел в ритм. А  потом она вдруг открыла. Неслышно  подкралась к двери. Заплаканная,  виноватая, как ребенок после пьянки. Я  больше не уважаю свою мать, хотя живу именно с ней. А  ты вскоре ушел после того случая. Соврал  что-то про работу в другом городе. Интересно, ты вообще уезжал? Я  все это бесконечно прокручивал в голове. Перед  сном. Бессонница, как всегда. Но это ничего, тем меньше шансов, что я запомню сон. С  детства боюсь этого. Нет  ничего хуже, чем заметить, как заснул или не проснуться до конца. Когда-то со мной такое было, но теперь я борюсь и специально с утра так музыку врубаю, чтобы из кровати выпрыгнуть, про все забыв.

На следующий день  я поехал и  в самом деле устроился на эту работу. Причём,  я был уверен, что все будет зря, что это будет ужасно и меня оценят предвзято. Но оказалось, зря  так думал. Начальнику, похоже, все равно, кто я такой.  У начальника была замечательная ленинская голова. Один  в один, и форма и цвет. Размашистые  жесты. Все  время он находил повод взмахнуть рукой или изобразить что-нибудь пальцами. Как обезьяна. Эта  его черта так бросалась в глаза, что я даже толком не рассмотрел лицо.  Офис  огромный, со стеклянным потолком. Пока  мы разговаривали, зашли какие-то люди, но совсем не обратили на начальника внимания.  Стали делать что-то на дальнем столе. Он тут всего лишь рядовой.   Мое  присутствие никого не удивило.  Мне никто ни разу не посмотрел в глаза. Оказывается, надо разносить уведомления. О  последнем сроке выплаты долга. Я  сразу представил, какие у них будут вокруг лица.

– А меня не убьют?

Человек  смеется. Я  специально перешёл на личный, а он повелся и так расположился ко мне, что я подумал, это все даже подозрительно. Теплые лучики заискрились уголках глаз. На секунду. Словно все  с каким-то тайным смыслом. Словно  не могло не сработать мое панибратство. Потому  что это все неважно, а есть кое-что скрытое  и поважней.  Он  встает со своего стула, подходит к моему и треплет по плечу.

– Понимаешь, конечно работа вредная ( он усмехнулся – похоже, шутки продолжаются) но если будешь побольше  брать заказов,  то довольно много сможешь заработать. А  работы – море.

– А у меня много свободного времени.

– Реально? Хочешь – живи тут.   Сейчас  все в долгах. Море работы. Ну  давай, решайся.

Я  так был благодарен ему за то, что он сам свернул разговор. Мне  повезло, наверное у него были дела. И  я решаю двинуть домой. А  потом, может быть, даже подумать над предложением.  Весь  в своих мыслях, я вышел из трамвая.  Когда  перешёл дорогу, то вдруг понял, что не знаю, где нахожусь. Не там вышел. Стал  прикидывать, где это я. Затрудняюсь. Спросил у прохожего – тот вякнул ни о чем не говорящее название, что-то типа «Труда».  Я спросил, как добраться до моей улицы. Мужик  не знал. И зайдя за угол, – я ведь продолжал двигаться, полагая, что так больше шансов чему-то проясниться –  я оказался в другом городе.   То есть был уверен в этом на мгновение. Разум  пытался возмутиться, но… в общем-то мне на самом деле все равно. Я понимаю, трудно поверить, но  я считаю это одним из лучших своих качеств. Так  что я решил предпринять ответный магический ход, и со всей дури не смотря ни на что поломился туда, где я по моему предположению живу.  Предположим, вышел  я правильно и потом мне налево…  и так далее. Так попал  в какой-то двор.  Пытаюсь вспомнить и кажется, что жил напротив дома родителей. В  противоположном конце двора. Я  потерялся не понимаю, что я на самом деле помню, а что мне кажется. У  меня что-то с головой, полюс я забыл дома телефон.  Я  точно помню, куда я его положил, мысленно вижу как он там лежит. Так  не думают во сне, это не сон.  Очень  странно все, как назло, как ненастоящее. Я  был просто в панике. Единственный  человек, которого я видел сегодня, – когда я еще точно был тем же, кем являюсь сейчас – это был начальник. Помню, он говорил – хоть ночуй. Вот интересно, он был уже в этом мире, или еще в том? Одернул себя – нельзя так шутить. Как  до работы доехать я точно помню. Пошел  на остановку, сел в трамвай того же номера.  Мне  казалось, плохой знак – что трамвай выглядел не так.  В  каждом городе ведь свои трамваи. Проехал  столько, сколько надо – считал остановки с закрытыми глазами – вышел и с облегчением увидел знакомые дома. А  вот и офис. У  дверей  его самого встретил. Он  старательно не удивился, явно ищет работников,  и просто дал мне ключ. Чудесно. Даже напоминает западню. «Посторожишь там у меня. Я  сразу понял, что ты не местный. А  приличный вроде». Я  не стал ничего говорить. Только  когда он ушел, до меня окончательно дошло. Я,  оказывается, только что устроился на работу.

Спал  в главном кабинете, на поставленных в ряд стульях. Было мучительно неудобно, но я сильно устал, а  еще сильнее надеялся, что я проснусь и все вспомню. Хотя  каким-то местом чувствовал, это так просто не кончится.  Что, как мама говорит, я перешел за грань. Она  мне это давно еще говорила.   Посреди ночи я измучился и  думал лечь на пол, но оказалось, что там гораздо холоднее и я в досаде растянулся,  не в состоянии даже закрыть глаза. Тошно  уже стало с закрытыми глазами.  Одиночество, отсутствие людей,  и квинтэссенция всякого отсутствия – темнота. Все это  уже  стремится к своей противоположности ,потому что темнота – это возможность присутствия. Тем  она и пугает. Я  включил свет. Не  помогло. В  тишине начало казаться, что кто-то смотрит из пустых углов. Я  решил терпеть, потому что может это я уже так засыпаю. Пустота  не просто смотрит, нет, она затягивает взгляд, намеревается броситься на меня. Я  делаю последнее усилие сдаться и заснуть, и с ужасом понимаю, что меня затягивает в противоположный пустой угол. Я  падаю туда. Тело  не может двигаться – я заснул, но не до конца. Это плохо. Откуда такая уверенность?  Видимо, я в том же мире, что обычно… только не в собственном теле. Я  попробовал закричать. Не  вышло. Я  закрыл глаза с намерением не видеть больше и не дышать. Я рассердился.  Мне  тут же пришли на помощь. Я  с ужасом обнаружил, что тот, кто мне помогает – не просто руки, а и тело имеет из пластмассы, ниже пояса переходящее в колоду с отверстиями для крепления к некоему корпусу. Я  пытаюсь не смотреть, но уже открыв глаза, мне нечем закрыть их.  Я  молюсь. Мне  приходят на помощь. Укрывают  с головой одеялом. Говорят – «поможет, оно  медвежье». Он  думает: « Ясно, медведь же спит столько времени подряд, и у него, оказывается, есть  хитрое одеяло». Я неподвижно лежу там, в душной темноте, и постепенно все проходит. Я  открываю один глаз. Уже  светает и тут же я  понимаю – в комнате кто-то есть. Сердце  начинает биться по-другому. Я  встаю. Это мой босс. Он  сидит на своем рабочем месте  и  смотрит на меня.

-Ну, привет. Так  в чем же дело, почему ты домой не мог пойти?

Я  судорожно шарю в голове  и вдруг вспоминаю, где живу.  Видимо лицо у меня стало имбецильное , поскольку  начальник вздохнув свернул свои расспросы, мне назначили первое задание назавтра – и я поехал. И  не задумываясь узнавал все по дороге. И  попал домой. И  мать даже вроде не очень ругалась. Я  сказал, что не смог добраться и заночевал на работе.

На  следующий день я приступил.  Дальше  могу рассказывать только урывками. Я  в самом деле разношу бумаги – людям, которые сильно должны. Они  ненавидят меня и боятся это показать. Деньги  для них самое главное. Даже не так, деньги – единственное, что существует.  Я  вижу их несколько секунд и в течении этого времени я – воплощение абстрактного долга человека перед чем-то большим. Все  желания человека  – это разновидности его страха  потерять  связь. С  чем-то большим. Временами  я смотрю на это как на картину – мир  жив, а люди в нем мертвы. Как детали механизма, люди не обладают самодвижимостью. Как-то я ехал на такси – а мне теперь всегда оплачивают такси – и застрял в пробке. Рядом машина,  за рулем – важная мамаша, подбородок задрала,  смотрит на соседей. На  заднем сиденье сынок, года два. Окна  приоткрыты – наверное, мама курила – поэтому мальчик в шапке. Он  тоже смотрит по сторонам и,  тыкая пальцем, громко орет:

– Вава! Вава!

Я занимаю время, наблюдая а ним. Ва-ва, похоже, это все, что движется. Наша машина ползет в среднем ряду. А  справа сосед похож на невротика – он все время дергается взглядом. Хотя  представь его в маршрутке или вагоне электрички – и ничего странного не заметишь. Люди в общественных местах все время дёргаются, все время поглядывают по сторонам. Что-то изнутри  как поводок заставляет их это делать. Чем  более человек не уверен, тем более он, ничего не делая, изображает, что занят. Тем  больше он демонстрирует это. Кому? Да  всем, кто посмотрит, людям. И  ты в данном случает часть всего того, что заставляет его дёргаться.  Я  не дёргаюсь.  Все  люди – части огромной паутины поводков, которая дёргается, проверяет себя на целостность. За неделю я познакомился  с пятью человеками.  Никто из них,  по-моему, не собирается платить. С  каждым клиентом мне все страшней. Хотя хозяевами подчеркнуто – ты ничего не требуешь, отдал и все. Выкинут – так и скажешь нам. Так  что нечего бояться.

Помню, был один абстрактно деловой чел. Он явно занимался всеми делами одновременно –  там крутился, а там уже только подталкивал. Чем конкретно занимался? Продажами, чем же еще. Когда я пришел к нему в офис, то в первый и последний раз испытал к клиенту какое-то непонятное сочувствие. Хотел даже уйти, сделать вид, что ошибся. Ни к чему бы это не привело, прислали бы другого. Он ждал меня. Получив конверт, даже не взглянул в него. Он вообще не обращал внимания на меня, пока я не понял, что сейчас мой ход, и надо подставить под роспись свои квиточки.  Он посмотрел на меня. Очки хамелеоны, вроде прозрачные, но глаз не разглядишь. В глазах вроде блестит что-то вроде азарта и напряжения. Он на своем месте. Жаль, я не смог узнать, сколько он должен. Откуда такое спокойствие. Слишком мало или слишком много? Может и другие тоже наслаждались игрой, только стеснялись это показать?

Если мне однажды с этого номера придет не абстрактное пустое «эй», а смс с какими-нибудь словами, я наверное подпрыгну от страха.

Чувак лет сорока,  внешность как у порнозвезды шестидесятых. Да и стрижка. Значит, сознательно. Золотая цепь на шее. Он в банном халате и носках, пьяный с утра. Он улыбается, но как то мутно. Я знаю, как его зовут, но он представляется – Иван Петрович Камикадзе. Слово «камикадзе» он произносит с армянским акцентом. Похоже отыгрывает передо мной намерение покончить с собой и тем самым, хитрец, хочет кинуть контору. Он может и меня подбросить на тот свет по-быстрому.  Он такой  уверенный, разворачивается  и идёт обратно в квартиру.

-Пойдем, выпьем!

Я должен получить его подпись, он это знает, но он не знает, что мне пофигу. Я тихонько кладу конверт на пол и –  глубокий вдох и я поворачиваюсь спиной, немного судорожно открываю замок, я всегда обращаю внимание на то, как именно мне открывают.  И вот я несусь по лестнице вниз. Двери не прикрыл даже, пусть, тем скорее он конверт найдет. На улице вечер, хоть только что была первая половина. Это меня очень расстраивает, потому что еще куча заказов, и я представляю, как сейчас буду в темноте по подъездам шарашиться. С каким лицом мне откроет тетка – она следующая. Но она открыла мне тут же, как будто стояла за дверью. Она молча смотрит на меня.  Я протягиваю ей конверт. Она говорит

-Подожди.

Открывает трясущимися руками, и косится на меня. Ее глаза красные, но идеально накрашены. Она видит размер счета. Ее скулы сжимаются, глаза прищуриваются. Ненависть. Секунда длится и длится, я уже боюсь дышать и она, до этого смотревшая на конверт, поднимает на меня глаза, на мгновение изменившись, изображая глубокую печаль, тихо сказала:

-Спасибо.

И тихонечко закрывает. Зачем она попросила меня подождать? Она ведь знала, зачем я пришел. Наверное, ей был нужен свидетель ее ненависти. Чтобы доказать, что она не придумала. Представитель человечества. Смешно. Это я-то. Я медленно выхожу на свет. Закрываю лицо руками – закатное солнце бьет прямо в глаза сквозь прицел построек на крыше напротив. Это скоро кончится, ненавижу, эти пронзительный минуты на закате, все такое художественное. Я помчался домой. На повороте из двора оказалось, что вышел не там, вроде как с другой стороны.   Я не бывал там никогда. Не приходилось. Перекрёсток трех дорог на той стороне какой-то маленький магазинчик, сквозь его крышу растет дерево. Это несовместимо с жизнью. Дом не пронзен деревом, а напротив, аккуратно построен вокруг него. Мне хочется попасть туда, но бесполезно и хотеть, ибо на ту сторону не перебраться. Я медленно отворачиваюсь и иду прочь, забыв даже сначала свое направления. Оказалось – угадал. Я стараюсь не думать ни о чем. Берег озера становится прямым и какое-то время кажется, что идешь по побережью моря. Подлесок сменился сосновым бором, такой типичный для этой местности лес.  У меня нет даже предположения, почему и как мне узнать, что это будет именно он. С другой стороны, встретить здесь кого-то другого в это время года маловероятно. И тут я в очередной раз вгляделся вдаль и  почувствовал, что за ближайшей группой кустов кто-то есть. Я не сбавил темпа и  прошел мимо, слегка оглянувшись. За кустами оказалась тропинка, а приглядеться – это заросшая двойная колея. Я остановился. Не мог просто продолжать идти, повернулся к дороге лицом и решил закурить, но вместо пачки достал из кармана телефон, который тут же зажужжал. Смс. Я нажал на просмотр, и понял, что меня опять взывают. С удивлением поднял глаза. Перед носом кирпичная стена и я вроде как сижу. Встал. И правда, я сидел на корточках носом в стену в каком-то дворе. Посмотрел на небо. Похоже, я спал. Постепенно  стал вспоминать себя,  даже зашел немного дальше. Помнишь, я говорил не так давно, что  не помню несколько недель. На самом деле, по моим прикидкам это даже пара месяцев. И вот я сейчас вспомнил кое-что оттуда. Первый раз вспомнил, что я, оказывается, торговал книгами. Я все еще сжимаю в руке телефон, на экране пустое смс.  И уже куда-то иду, начинаю ориентироваться, прихожу в себя, а кулак так и не разжал, не положил в карман. И тут вспомнил – я же работаю. Дааа. Тяжело, на самом деле, с утра до вечера смотреть на то, как страдают старые люди. Вспомнил, как начальник говорил мне – там  у них наверху сфинктеры расслабляются, так к нам и летит. А потом затишье, нет работы. Все волнообразно, как в природе. Все как в жизни. В офисе выяснилось, что надо ехать к стоматологу. Я  откладывал это как мог. Но  в этот раз на пустом столе в пустом кабинете в офисном здании принадлежащем непонятно кому меня ожидал только один конверт. Блин.

А  мать все довольней, с  каждым новым днем, когда я ухожу на работу. мать, как обычно в какой-нибудь кофте больше ее роста, ей надо носить очки, но она в них только читает. Кудрявые волосы, она красит их в разные цвета. Подозреваю, что и не кудрявая она тоже.  Перекрашивается она строго в моменты когда люди опять ее разочаровывают. Чаще всего это черный или бардовый цвет. Так вообще красит почему-то большинство теток ее возраста. Такой у них универсальный парик получается. Правда, со временем ее волосы становятся искусственными на вид. Что она делает? Она много читает. В основном фантастику или книги про очистку кармы и медитацию.  Думаю, она читает одно и то же или вообще притворяется, поскольку она постоянно с книгой, но я не видел уже давно в доме ни одной новой обложки. Мать любит сидеть в своей комнате. Отдыхает, как всем сказано. От хозяйства, наверное. Это не мешает ей делать вид, что она следит за всем что творится в доме. Время от времени показывает, что она в курсе, кто куда пошел. Обижается, когда ей не докладывают. Ты всегда докладывал. Был ниже ее ростом и дома одевался полуофициально, типа в свитере и брюках от костюма. В тон.  Никогда не слышал, чтобы ты повысил голос. Хотя мой опыт ни о чем не говорит, ведь при возникновении большинства проблем, связанных со мной, тебя попросту уже не было. А когда был маленьким – ну что там, коленку расшиб, никто, кроме мамы, и не нужен. Хотя, если честно, не могу вспомнить, каким я был, не могу вспомнить себя, а ведь прошло всего лет десять, а у меня уже какой-то провал в мыслях. Я вообще помню себя непрерывно только со средней школы. Помню, что ты был очень спокойным и каждый день после длительной утренней процедуры умывания душился одеколоном. В доме постоянно пахло им. Когда я приходил в гости к друзьям, мне казалось немного отвратительным, как там пахнет –  вещами или, например, рыбой, которую жарили еще вчера. Еще мать по-прежнему любит красить стены. Но не любит отмывать пол от случайных капель. Как следует закрыть пол перед покраской ей конечно не с руки, если уж она воодушевилась перекрасить тут все. Так что старый советский паркет уже весь в разноцветных каплях и кляксах. Чтобы оправдаться перед собой она говорит, что мы вот-вот купим напольное покрытие. Это, конечно, чушь, у нас в жизни денег не хватит. Раньше мне очень нравились эти кляксы. Я разделял их на армии по цветам. Иногда я помнил, что именно происходило в тот год – в год того цвета -и тогда некоторые армии становились плохими автоматически, например зеленого цвета стены были в тот год, когда я сломал руку. Это было уже сравнительно недавно. Я упал с балкона второго этажа. Мать говорит, что я недалекий. Мы могли пойти в тот вечер на берег, или могли у друга дома зависнуть. Его мать уже пришла и мы почти было смотались, пофиг нам, что осень, мы же романтики. Ходим гулять, типа смотрим на природу, я иногда матери даже задвигаю описания какие-нибудь. Мои друзья – дети друзей моих родителей. Точнее, это раньше нас связывала одна компания, потому что это ты работал вместе с их отцами. Мы с друзьями мало имеем общего. По  преимуществу просто торчим вместе. Один слушает прогрессив и старается быть молчаливым, хотя он очень любопытный. Второй любит командовать. И папочка его тоже был у вас заводилой. Но того не посылали, а этот – рыжий и мелкий. И  типа мозг. Плюс  я. Мы   вынуждены были три раза в год сидеть вместе в детской, пока родители нажираются и потом, мутно серьезные, выясняют отношения. Так вот, немыслимо глупо и западло в нашем положении было бы дружить всерьез. Да  и каждому из нас, похоже, все равно, по большей части. Так что мы не особо оцениваем друг друга. В свободное время я сижу дома. Мать любит запирать меня, наказывает, а я и не против. Обезоруживающее принятие. Так она меня ругает. Я выхожу, конечно, если мне надо, но все, что обычно мне хочется, у меня и дома есть. Надо  так жизнь построить, чтобы вообще не надо было из дома выходить. Как-то я разрисовал в своей комнате стену от пола до потолка черным маркером. Вертикальная полоса метра полтора шириной. Общий смысл рисунка – животные, перетекающие в людей. Забавно, мать реально чуть не вызвала врача. Я не мог поверить, что она серьезно вызовет, но когда она уже взялась за трубку,  я мигом все понял, и мне, стыдно признаться, пришлось заплакать, чтобы ее быстро остановить. Очень потом было противно. А  на море мы пошли на следующий день. Да мы все время там зависали. Есть такой район – Белорыбинский. В  нем промзона почти примыкает к морю. На  самом деле, это станции по перекачке нефти. Огромные бочки с коническим верхом, я стараюсь почаще вспоминать о них в ключе возможного взрыва. На самом берегу полоса камней метров в пять и забор. Это место для самых токсически устойчивых.  Между  мной и этим позавчера – пропасть. Море было серым в тот раз. В  это время года оно всегда моего любимого цвета, стального и непрозрачного. Я никогда не купаюсь, даже летом, ни к чему, а мои друзья ныряют в стылую воду. Они привычно смеются надо мной, ныряют с брошенного здесь инопланетянами огромного бетонного блока.  До него можно дойти по большим камням и будет всего лишь по колено, тогда как глубина там уже есть. Там, где они ныряют, тоже есть большие камни под водой. В  том-то и прикол – надо знать, куда целиться.

Стоматолог. Я уже у двери кабинета, но  не стучу. Не  решаюсь, как всегда. Это единственный врач, которого я посещаю, и все равно последние секунды у двери хочется длить бесконечно. Зашёл и все, ты признал, что твое тело нуждается в помощи. Что ты доверяешь этому какому-то заниматься благополучием твоего тела. Все это, наверно, так очевидно, все это, наверное, никого не пугает. Но сейчас я знаю, он слышит меня и я здесь совсем не потому, почему обычно.

-Войдите!

Он не может решить, что я больной – на мне куртка в фирменных цветах. Я курьер, а не человек. Он, конечно, все понял, он сидит над распростёртой теткой, как над трупом. Жизнь сейчас в ней заключается в дрожащем заячьем присутствии. Только не делайте мне больно, пожалуйста. Она подставила свой рот, господи прости, и не может решиться  закрыть его, даже если доктор не попросил держать открытым. Он смотрит на меня молча, но его взгляд ощутимо выталкивает меня прочь. Я смотрю на него  и я рад отомстить хотя бы раз.  Я стою и протягиваю твердой рукой свой, а точнее его, конверт в пространство кабинета.  Тетка слегка шевелится  и он резко встает, один широкий шаг и он уже возле меня.  У него тоже, пожалуй, не буду росписи ждать. Я  видел на столе у входа журнал, и там везде одна и та же подпись. Справлюсь, если что. Я развернулся и убежал и сначала даже ничего не видел вокруг. Потом на улице, обратная волна, восторг и адреналин охватили меня. Стоматолог вызывает у меня интерес. Тетка была обездвижена как муха в паутине, понятно, она же боялась и для него это уже не ответственность. Это просто власть. Я прячусь в кустах напротив входа и как по заказу, как на назначенную встречу ,- вот он, вышел покурить. Дух курени вошел в него еще до того. Он ищет зажигалку и находит ее в тех же двух карманах только с третьего раза.  Взгляд уставлен в пространство, в зубах сигарета, она ждет. Дух курения ждет, благосклонный. Затянулся, и вот он уже просто ряженный дядька в халате. Он не курит как врач, ха-ха, он отрабатывает на все сто процентов. Глубоко затягивается несколько секунд, а потом уже просто дымит, наслаждаясь эффектом от первых затяжек. Приз получен второпях, лоб его немного хмурится, легкое разочарование, но ничего, в пачке еще много. Взгляд у него отсутствующий, он прокручивает себя в пустую, у него перерыв. Ну да, ему надо успокоиться, я ведь вывел его из равновесия. Кстати, когда я говорю «духи», я имею в ввиду  не какую-нибудь абстракцию. Духи это незримое присутствие. Я совсем недавно начал замечать такие вещи. Незримое присутствие кого-то еще, в те моменты, когда происходят определенные запрограммированные события. Например, когда кто-то курит. Это началось после того, как я тебя встретил тогда в трамвае. Я, конечно, не думаю что ты виноват, стараюсь не замечать, потому что это отнимает кучу энергии – пугаться каждый раз. Но, согласись, ты ведь тогда понял, что я не то чтобы был уверен, что узнал тебя. Понимаешь, ты же изменился,  это вполне мог быть человек просто похожий на тебя. Шапка-то отказалась другая, только похожая. Нет ничего, что подскажет наверняка в такой ситуации. Пока не заговоришь. А  ты заговорил первый.

Так сейчас  захотелось домой. Я вдруг понял, что не могу припомнить, когда именно  в последний раз видел мать.

Видимо, придется мне уволиться. Есть  и еще одна причина.  Тот  приступ амнезии… я понимаю, что он совпал со встречей с тобой.   Но  почему-то от этих постоянных нервов  я теперь совершенно не помню, что мне снится по ночам.   И постоянно к вечеру начинаю чувствовать, что я что-то забыл. Должен  был сегодня сделать что-то и не  сделал. Мучительно долго засыпаю и снова не помню ничего. Кажется, со мной все-таки было что-то не в порядке. В  итоге пару дней я вообще не спал.  А на третий меня вырубило и я опять был там.  Мне  приснилось, что  я  в незнакомом городе. Кажется, я потерял свои деньги и теперь меня ожидают неприятности. Что-то еще, кроме денег – я торговал книгами. В книгах были различные фантастические истории. Меня ценили, но сам  я считал, что в этом занятии так мало самореализации, что  я будто бесконечно откладываю что-то важное, что моя история будет покруче. Кажется, я собирался ее написать.  А  вместо этого попал в неприятности – ведь какие-то люди очень ждали те книги. Проснулся, но это ощущение – что где-то ждут  – никуда не делось.  Проснулся нужным человеком. Я был так рад. Весьма прозрачный  и такой решающий сон! Открыто говорят, чего я на самом деле хочу.  Подают это в виде воспоминания. На  самом деле, мне говорят – это внутренне твое, парень. Стать  писателем.  Мама  считает меня слишком выдумщиком. Последнее время я даже не ходил в школу поэтому.

Прямо таки новая жизнь. Столько всего надо придумать.  Самое главное – о чем писать. Вообще-то мне есть что сказать, уверен. Начал с самого очевидного – попробовал идти по улице и, наблюдая, делать выводы. Строить  необычные предположения. Так  поступают писатели.  Но  выводы какие-то странные получались. Я  даже записал одно. «Напротив меня сидит женщина в с пятном болезни на лице. А  сама по себе она стремная и  старая, и  на пальце – широченное обручальное кольцо. Муж, конечно, тоже небогатый и старый.  А значит, он смог позволить себе только дешевую проститутку, которая и заразила его той самой болезнью, от которой теперь у жены его пятно на лице. Заразила  по причине своей дешевизны, халатности и безразличия, причиной которым было тоже то, что она страшная и старая. В итоге женщина напротив меня стала ещё страшней, просто потому, что такой и была». Я  был в восторге от этой логической закольцованности. Настоящий  глубокий символизм. Примчался домой и,  прочитав что написал, подумал – что за ерунда?!. Это  что должен быть за жанр, и потом, мне всего шестнадцать, и ясно, что все сведут к пошлости,  на возраст спишут. Это  можно превратить в короткую зарисовку. Одну из  серии зарисовок о жизни. Я отложил листок –  ну ладно, предположим, вот так на ровном месте все выдумать не каждый может.

Потом еще было такое. «Шмель собирается ползти через дорогу. он медлит.  Ему нужно добраться из одной точки в другую, но крылья почему-то не работают. И он движется, как может. на его пути  мелькают быстрые тени, справа налево и наоборот, и шмель ясно ощущает их фатальную мощь. Это что-то вроде  дверей, о которых он уже знает.  Разломы в пространстве,  за них нетрудно пролететь подстроившись под их невеликую скорость.  Только сейчас  эти движутся так быстро, что не подстроишься. Он  каждый день летал тут, но никогда не видел ничего подобного. На этом месте должны быть коробки которые ползут по линии. Он  решает продолжать движение».

И еще: «Человек умер, написав оперу. Но его произведение не успело получить признания.  Его дух, будучи на гран жизни, взмаливается как может только об одном – «пусть все же эта слава достанется мне».  Но поскольку молитва работает только перед смертью , и  сам он остался только в прошлом, то и  слава его приходит к нему прошлому, еще живому ,еще пишущему свое произведение.  Приходит в виде  навязчивых ярких мечтаний о славе, о будущих интервью. Это  безумно мешает ему писать – отвлекает, плюс делает его меркантильным дерьмом в собственных глазах. И  он, при всем вдохновении, не может написать и ноты, и кончает с собой, как  подсказывает логика иронии. В  последний момент жизни он думает- «какой же я мудак».»

Я  гулял тогда. Как  раз был праздники. Контора  не работала, точнее, я так решил. Ведь меня оттуда никогда не вызывали открыто.  Вроде как добровольный помощник.  Я не имел понятия, во сколько, по их мнению, начинается мой рабочий день. Просто  приезжал и все, если с утра пришло то самое пустое смс, о котором мы с начальником договорились в начале. В тот день  я типа забыл телефон зарядить. На самом деле, специально. Вся  страна отдыхает. Я  выходил дважды. Один раз днем, и не поймал ничего, кроме как проходя над каналом заметил, что в осеннем застывшем воздухе висело перо. Медленно  так планировало, видимо,  но с моста казалось, что висит.  Вот  бы можно было послать картинку из глаз напрямую в глаза кому-нибудь. Межмозговое  сообщение, тоже кстати, ММС.  Потом  дома я пил чай и пошел снег. Я  сразу собрался опять на улицу.  Мама  спросила хитренько  – «у тебя свидание?» Будто я пидор. Смутила меня. В итоге первые несколько минут я шёл по самой  освещенной части аллеи и смотрел на девчонок. Народу было достаточно. Некоторые бухали – вместе с праздниками подряд будут еще выходные, так что расслабиться можно в степени трех дней.   Мне  было уютно. Даже посетило ложное предчувствие, будто зимой случится что-то хорошее. Я  фланировал, совершенно забыв о каких быто ни было наблюдениях. Так  романтично. Решил купить сигарет. Очередь в киоск, передо мной оказалась девчонка. Очень  симпатичная. идеальные черты лица.  Патологически  не могу оторваться от таких лиц.  Меня  прошивает  – вместе со стыдом – довольное урчание мысли: очередь перед нами аж в шесть человек. Я  знаю еще один киоск поблизости. Могу и не стоять, но что-то я не вижу никого знакомого, кто мог бы спалить, что  я местный. Так же, как она, я тут мимо проходил.  Боже, да вот бы… нет, ну это слишком. И все таки, себе-то ты можешь признаться. Любовь  – вот это тема. Не  про то писать, что «ты моя» и там «ради тебя и то и се», и прочая торговля за секс.  На самом деле, любовь охренительно важный механизм. Как пищеварительный фермент, внутренняя химия. Она  по сути связывает людей, доказывая лично каждому, зачем вообще  другие, что в них хорошего.  Деньги – это то, что фактически нас объединяет, но изнутри людей склеивает приманка любви. Потому  что есть чем дорожить в другом. Это петелька для крючка,  возможность шантажа плюс  прививка против анархии. Ниточка, за которую дергает кто-то другой. Я чувствую это прямо сейчас. Так называемое общество. Я уже часто задышал, давление поднимается, спина распрямляется и немного встаёт. Вот  оно, действует. Я  не должен этого допустить, я же все понимаю… Впереди стоящие кончились, девушка нагнулась к окошку. Я  услышал ее голос. Прекрасный был голос. И  я вдруг подумал, что ведь возможны исключения, всякая разумная логика согласится, вдруг бы это –  тот самый случай, и мы настоящие и созданы друг для друга.  В итоге я пошел за ней. Когда она заметила, что я иду за ней, то остановилась и подождала. Видимо, ей дальше было в переулок сворачивать и она боялась это показать.  Я подошел к ней. Стою, руки по швам. Она  разглядывала меня, потом усмехнулась и я понял, что я ей не нравлюсь. Она поняла, что я понял, и усмехнулась еще шире. А  я закрыл глаза и представил, что меня сканирует Бог, чтобы он увидел, чтобы она почувствовала, если я ей подхожу. Черт, ей было лет двадцать пять. Не  знаю, о чем я думал. И все равно, не смог сразу уйти. Стоял у подъезда – может и дом-то другой – и ждал. А потом девушка  явилась мне снова. В  обрамлении балкона, как будто она уже была снята в романтическом фильме с моими участием. Смешно было и стыдно даже смотреть на нее. Но, с другой стороны, именно как воплощение символа она тянула мое внимание. Все, кто шел по улице в тот момент, тоже смотрели на нее. Многие улыбались и конечно я стал как дурак выглядываться, спрятавшись в тени дерева.  Она  совпадала. Она  продолжала совпадать. Каждый  ее шаг и поворот были наполнены теми же радиусами, что и повороты высохшей розовой лозы, оплетшей пошарпанные колонны балкона. Каждый  ее жест совпадал не только с ее непосредственным окружением, но и  освещением и цветом неба даже. Иллюзия  романтики продолжалась. И  я подумал – это знак. Вот  может же быть такой понятный и простой знак, хоть раз в жизни.  Я стоял перед возможностью влюбиться, как перед поворотом. Перед  необходимостью сделать простое физическое движением и от этого узнать, что же будет дольше вообще.  Чувствовал себя божественно, хозяином следующего момента. Но  эта возможность  была таковой если только я все-таки решусь. Если б я не решился, то считай и возможность такую можно было бы потом отрицать. Я   вышел из тени. Она  сразу посмотрела на меня и замерла, облокотившись на ограждение.  Она  разглядывала меня,  а я сначала подумал – интересно, каким она видит меня? Каким я  могу вообще представиться?  Мог  бы сейчас что-нибудь изобразить, притвориться. Она  смотрит и ни как не реагирует, и я понимаю, что она ждет проявления от меня и я смущенно опустил глаза. Она  рассмеялась и  этим показала свою власть простить и мой шаг навстречу и мое смущение. И  автоматически они стали тем, за что можно и простить,  и я продумал словно не свои мысли, что я смогу стать тем, кем она захочет.  Мне  же все равно, кем притворяться.  Стало  так сладко от того, что  во-первых я перестану быто собой, а я привык относится к себе как к катастрофе, привык к осуждению, и теперь на том, что я просто выброшу это нах еще и не моя ответственность. Она  сама меня придумает.  Я  поднял на нее глаза и она чуть  задрала подбородок и спрашивает вкрадчивым голосом –«как тебя зовут?». Она немного растягивает звуки, она не делала так тогда, у киоска.  Я  замер, в ее голосе было столько непонятной отравленной субстанции, которая делает мир плоским. Мне  даже на секунду показалось, что все вокруг нарисовано. И  она отлично смотрелась нарисованной.  Да и я тоже вполне вписываюсь.   Может, я просто запарился от того, что в тот момент не помнил уверенно, как меня зовут. Я  бы вспомнил, но мне пришлось бы задуматься на секунду или сказать первое попавшееся. Но  это было бы так- словно я уже играю в ее игру.

Вечером  не мог заснуть. Любовь  подставляет. Даже если бы мы могли быть вместе, все равно самое лучшее во мне – это только повод для воровства.  Тут  можно хоть расстараться и продолжать вестись – в лучшем случае. Мне  стало даже спокойно от полноты такого понимания. Я  встал и долго смотрел в окно. Зашла  мать и стала меня о чем-то спрашивать. Ей  опять взбрело в голову забеспокоиться. Беспричинно. Мне пришлось играть в свое присутствие. Она так утомила меня, что я сразу заснул, как она ушла. Материнская магия. Она же  укачивала меня в детстве, так? Я  провалился в темноту и на секунду почуял, что очень близко от меня то, чего я всегда хотел. И  тут же пронзило чувство, что так не бывает, что это подстава, и я проснулся. Оказалось, уже утро. Медленно  проезжает в квартале за спиной тяжело груженый транспорт. От  одного моего уха к другому.

Как-то я был на финском заливе с одной девушкой. Ты замечал, что в нашей стране два моря? На  самом деле больше, но таких, в которых можно купаться, два. Я  Каспийское и  Черное за одно считаю, там же по-любому вода одинаковая.  Так вот, мы жили на берегу два дня. Все  время дул ветер, постоянно с одной и  той же стороны.  Она  как-то сказала, уставив неподвижный пальчик в горизонт: «Вон, видишь, маяк? Это уже Финляндия». Мне  показалось это глупым. Наверняка, она ошибается. Вот  это «далеко» называется «Финляндия». Когда я теперь вспоминаю это, мне иногда кажется, что этот было не на самом деле. Что это был, скажем, у меня такой десктоп, к которому я привык. Слишком четко картинка встает перед глазами.

А потом я  нашел в подъезде книжку. Она  подпирала дверь на улицу – сосед ждал врача. Оказалось, книга по йоге. Я  ее подобрал потому что это вообще  кощунство, да и к тому же халява. Это же блин древнее знание. Да  и книжка была красного цвета. Я  начал ее читать, когда ехал на очередное задание. В  трамвае было холодно и меня так трясло, что я не мог. Надо  было отвлечься, и я стал читать. Открыл  на середине. Там  было написано примерно следующее. Что  каждый человек изнутри представляет из себя набор фраз. А  точнее орфографический словарь. Человек  постоянно находится в процессе забывания, потому что его разум не может существовать во времени, а только в отдельные моменты. Осознание, как вспышка, мгновенно.  Вот  нормальному человеку и приходится постоянно повторять себе, кто он есть и как обращаться с этим миром.  Какие-то основные вещи, просто чтобы не забыть. Вот  и получается, что объективно во времени человек является набором фраз. Некоторые  называют это повторение служением истине, ценностям, богу. Некоторые  забывают повторять и другие вокруг  напоминают им своей реакцией. Они  не понимают тебя, если ты сам себя не повторяешь.  Так  вот, в связи с этим если наконец заткнуться, то тебя посетит сатори. Просветление. энергия начнет подниматься вверх по телу. А  само просветление никак не было описано. Просто  просветление, всем должно быть ясно. Я  с досадой уставился в окно. Стало  заметно, что холод по прежнему беспрестанно передёргивает меня снизу вверх по спине. Проезжали  вид на закат.  Плотный белый дым поднимался из трубы котельной на фоне солнца. я ни о чем не думал. У  меня сатори пожизни. Неимоверно  светло и минимум мыслей.

Я  сказал матери, что хочу стать писателем, чтобы ее позлить. Она  усмехнулась и сказала, что это все равно, что с первого раза сшить хорошие сапоги. Всему надо учиться. Я  не стал возражать. Ну  и научусь, говорю. А  она: так давай – вон, в Театральном есть отделение сценаристов. Как  тебе?  И вот я уже там, сижу на лекции для вольнослушателей. Препод – долговязый парень в бороде и вязанном жилете, как пародия на самого себя, с вечной нервной полуулыбкой. Он  коверкает слова и не поднимает глаз от своих бумажек. Он говорит:

– Дело писателя  создавать достоверную конструкцию, похожую на мир, а далее в нее вдыхает жизнь читатель, вдыхает то, о чем неизбежно умалчивается, весь остальной фон, который  делает картинку реальностью. Умолчание  – это не художественное средство. Это  питательная среда. Оно  порождает такие вещи, как осадок в душе или  голос автора, который звучит в твоей голове, когда ты читаешь. Литература – это взаимное имение. Читатель получает мир, нарисованный писателем, а на самом деле, в реальности, просто тратит время.  То  есть, писатель получает частичку читательской жизни. А  потратить жизнь – это у нас за деньги, конечно. Питатель, создавая путь в свой мир, иногда намеренно затрудняет продвижение, чтобы читатель подтвердил свою  решимость продвигаться дальше, и тем самым  повысил степень принятия. Самоутверждение через диспозицию. Доказательство от обратного. В  случае жизни добра и света необходимо изобретается зло. Ибо  дуальное сознание по другому не может очертить неочевидное. Так появляется антимир, и в этом настоящая сила кошмара – в его обязательности для меня. Чтобы  быть хорошим, чтобы все было хорошо – как и обещали с детства –  необходимы свои доказательства. Это  называется отождествлением через сопротивление. Но  хитрые писатели скрывают и еще одну – довольно страшную – правду.

Тут  он сошел с кафедры, выдерживая паузу, и при этом делая вид, что дает закончить тем, кто конспектирует. Уже  все понимают, что сейчас он что-нибудь отмочит.

– Когда писатель говорит, что он будто слышит в голове голоса, что его будто одолели духи и кто-то пишет за него … так вот, все это правда. В  прямом смысле слова, точнее, это может быть правдой, если человек захочет. Тот, кто хотел бы хапнуть гарантированного вдохновения – а таких писателей большинство – должен стать абсолютно пуст внутри. Иначе,  он либо сойдет с ума, либо перестанет заниматься этим… Поскольку во всем этом присутствует, как говорится, крах мечты. Никакого  самовыражения, чтобы потом вспомнить  и  сказать: «вот, я же был». Но при этом  возникают идеальные тексты – такие, которые большинство покупающих читателей как бы наговаривают сами себе. В  этом смысле правда, что нужные книги возникают сами собой. Но  для писателя это все сплошная пустотная природа идентичности. Писатель – это зритель в нулевом ряду, которого привязали к креслу всеми его потрохами, и самое большее, что духи могут подарить взамен – это дать ощутить нечитаемое того мира, которого только что не было. От  читателя ты отличаешься только тем, что твой номер первый и тебе бесплатно. Но  для самого себя – ты в этом мире зайцем, на нулевой ряд билетов не бывает, и потому  ты можешь увидеть что-то случайное. Что-то ненужное, что обязательно должно быть в мире, чтобы тот стал миром. Нечто, что ты видел, когда был самим собой, а  не воспринимал происходящее как данные тебе извне подсказки. Писатель  – это первый читатель и при том самый доверчивый. Книга  для него даже не на бумаге бывает, то есть ее искусственная природа не подчёркнута вовсе. Духам  такое только на руку.

Что это, блин? Какая-то современная философия? А были тут другие нормальные лекции? Препод смотрит мне в глаза.  Я  понимаю, что сплю. Не  может это быть правдой. Да  и мои соседи по аудитории кажутся подозрительно знакомыми, а число их на заднем плане моего внимания поменялось. Несколько  человек явно куда-то  делись. Я с подозрением вглядываюсь в предметы. Еще не хватало, чтобы сны становились таким реальными. Зажмуриваюсь, но в голове крутятся слова про духов. Нужно отвлечься и я начинаю себе представлять, как купался, в детстве. Как я сначала плавал с закрытыми глазами – с открытыми нырять невозможно –  как потом открываешь и вокруг все мутное.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.