С утра Айк встал раньше необходимого. За  пятнадцать минут до будильника, как часто с ним бывает. Сон  изнутри выносит его, словно в душе он посматривает на часы и поторапливает себя. Начинает сниться всякая чушь, так что спать больше не хочется. И каждый раз он раздосадован – можно было лежать еще пятнадцать минут. Сон как зарядка аккумулятора на весь день.  Он так прямо и думает.

Он вставляет ключ зажигания, но не трогается. Мысленно еще раз закрывает входную дверь, вспоминает,  все ли в карманах. Не  сомневается в себе перед путешествием,  нет, это просто такая магия, которая от проверок и произошла, но теперь, когда он уже давно в себе уверен, это скорее символическое удвоение защиты. Дополнительно пробить контур еще раз.  Сначала он заедет за Настей – так уж получается, ее дом первый по пути. Потом в центре подбираем Гарика и Пуша,  а потом, уже на выезде, еще одну девушку, Марину, кажется. Это знакомая Гарика, а Гарика я знаю – не помню сколько, наверное, с инстика. Толком  тогда не общались. Я был по части затусить, а  он – эзотерически настроенный. Да он и сейчас такой, по крайней мере, продолжает свою линию. Жизнь  почему-то стала чаще сводить нас, даже говорим о чем-то. Хотя  бы потому, что мало кто из нашего курса не уехал уже пару лет как. То ли вуз был хороший, то ли город  – так себе. И то и другое, на самом деле. Хотя мне в моем районе вполне уютно живется.

Настюша. Ей не нравится, когда в имени появляется  буква «ю». Ей кажется, в этом есть что-то «ю-ю-ю» –  она изображает. Вытягивает губы и сводит бровки. Он, похоже, все равно будет так тебя называть.  Это важно – делать по-своему. Впрочем, достойная позиция, разве нет? Как  раз для тебя.

Все, наконец, на местах.  Машина  минует пригород на выезде. Никто  и не пытается завести разговор – так, чтоб один на всех. Перекинулись  парой слов, каждый по своей теме, и молчат. Айк думает, это крайне хорошо.  Так  бы всю дорогу, просто послушать музыку. А  на перекуре есть с кем перемолвиться. Когда с Настей сегодня встретились, тоже молчали и это было потрудней.  А  пять человек, куда уж больше. И  все заодно в том, что не хотят друг другу в душу лезть. Когда мы теперь оказываемся  с ней наедине, все на свете спрашивает, будем ли мы играть в то, что мы вместе,  когда мы начнем в это играть. Я просто замерзаю от такой  атмосферы, становлюсь резким, ей и не хочется наверно  лезть ко мне. Сидел  над ее телом, когда она заснула  – будто над трупом. Вообще,  в человеке все можно представить механическим.  Жизнь  видна только в выражении лица, а тогда лицо было ко мне спиной. Сознание  изнанкой наружу. Вдруг, резкий поворот, и волна ответственности. Он опять на мгновение ощущает машину как устройство, перемещающее с большой скоростью чужие полноценные жизни. Ощутил  их мясо, четыре хрупкие закономерности. Свое не в счет, подумал со смехом.

Начинать  с плохого и заканчивать хорошим –  даже в мелочах. Признак  оптимизма. Это значит стремиться исправлять мир.  Когда вот так, по ходу движения, развалюсь и расслаблюсь, я всегда начинаю с дерьма. С того, о чем думается постоянно, исподтишка если не давать этому волю хоть иногда.  Только  потом думаю о том, что мне нравится. Кажется никто в машине не в курсе относительно того, что мы с Айком мутим. Мы-то сами зачем поехали. Единственный, кто знает все – это Айк. Только  он знаком со мной. Я и близко не знаю остальных, тех что со мной сзади. Девчонка  с черным макияжем – или она вообще не накрашена? Все, что от нее до сих пор было слышно – кивок головы в ответ на мое «здравствуйте». Впрочем, к ней конкретно я и не обращался.  А еще Гарик. Гарика кто же не знает. Я  с ним не знаком, конечно, просто он некоторым моим друзьям составляет стабильный доход. И  они, поганцы, любят о нем потрещать. Странно, что я столкнулся с ним лично впервые, и это будет так плотно, как это будет сейчас. Шесть часов бок о бок. Мне хоть и досталось место у окна, но Гарик рядом, и наверняка мы будем разговаривать. Второе  место у окна заняла черная. Айк сам ее усадил, предварив всякие разбирательства, Айк постоянно рулит по мелочам.  Вот поэтому нас не назовешь приятелями. Я бы не смог.

Когда я просто смотрю в окно,  то сохраняю необходимое выражение совершенно расслабленно. Но  со временем начинает клонить в сон, также неостановимо, как мелькает снаружи обочина. Зачем я поехала? Я все время спрашиваю себя,  с самого утра сегодня. И теперь все, что может произойти, вся бездна случайного провала по пути  – все на моей совести.  Это как играть в кости с демонами или гадать на крокодилах. Я совершаю какие-то действия,  которые мне кажутся предсказанными, я действую у себя на поводу  и вдруг – ха-ха –  оказывается, что на самом деле все, что я есть – это жалкое трясущееся требование восстановить причинно-следственную связь. Ну зачем ты поехала  вникуда? Ты бросаешь вызов судьбе. И  так далее. Невозможно расслабиться в присутствии такого количества людей. От этих людей поднимается температура в салоне. Просто    удивительно, как люди могут находиться столь близко и им не стремно. А когда они не заперты в совсем уж тесных коробочках, в обычной жизни, они  съедают друг друга взглядом за секунду с  расстояния в пару метров. Вот так. Опять  единство противоположностей. Путаю право и лево, ищу потустороннее в обычной жизни, а во внутренней – эволюционирую  через преувеличение. Все именно так, как ты обо мне думаешь. Единство противоположностей для одиноких. А может быть всего лишь  мизантропия и ирония. И еще сегодня –  терапия вынужденного притворства.

Часа через полтора наступает  момент, когда тот, кто все же возьмет на себя бремя начать разговор, становится просто спасителем. Чтобы не было сказано в такой момент, все что угодно встречается с интересом. Даже Айк отвлекается, хотя он и так прикрыт своей деятельностью. Но и он считает нужным подкинуть дровишек.  Все  как один  начинают работать над собой, потому что всем по сути надо в тот город. А невозможность дальше молчать  превращается уже в  губительность такого молчания. Все начинают спасать ситуацию. И  оказывается,  все приподняты, а кто-то даже торопится. Мгновения всеобщей благорасположенности. Чудеса общения.  К  этому времени за окном, как правило, глубокий лес. Межгород.

Она не  сморит на  меня и думает что это выглядит естественно. Она  сидит расслабившись, но сама ее поза напряженно выглядит. В этом с ней всегда была  главная проблема, как ни смешно. Она выглядела не так, как думала и не думала так, как выглядела. Тоже верно, почему бы и нет. Она из тех, кто сам не знает, чего хочет, хотя то, чего она хочет написано у нее на лице. Она и не смотрит на меня. Потому  мы и расстались – она утверждала, что я решаю все за нее. А еще у нее явно были проблемы с сексом. С тем, чтобы начинать. Она называла это дурацким словом «специальность». Ждала от тебя каждый раз, что ты выкинешь что-нибудь эдакое? Парень справа смотрит на меня. Это потому что я уставился в одну точку, хотя на самом деле смотрю на нее  краем глаза. Так всегда бывает – хоть ты и скрываешь, всегда заметно куда направлено твое внимание.  Хорошо, дорогой, я буду смотреть на тебя. Он весь такой… кислотный. Молодость  как надетая вещь, как набор «прическа- одежда-сленг». Так принято. Айк такой же. Не удивлюсь, если они и познакомились на какой-нибудь рейв вечеринке за приемом наркотиков. Таким людям говорить не о чем, да и  не надо. Они  проводят время, тусуясь друг с другом. Вот о чем они говрят, представим. Вообще без вариантов. Я  бы и останавливаться с ними не стал, если бы встретил на улице. По-быстрому поздоровался и дальше пошел бы. Они заражают своей пустотностью, поверхностностью. Вечно молодые люди. А вот девчонка у Айка ничего. Похожа  на мою Ирочку. Ну только Ирочка из интеллектуальной среды. А так, похожий фон от нее. Настоящая свежесть, запрятанная под взрослый прикид. Ирочка моя вообще не моется, кроме волос. Чистое существо.  Она пахнет хорошо всегда. Она хорошо пахнет чесноком или перегаром. А у этой – не запомнил имя, имена у нас в России какие-то безликие – у этой тонкие пальчики, она ко всему прислоняется,  льнет к стенке машины, к Айку, наверняка. Они думают – она точно думает, Айку-то пофигу – что никто не замечает, что они трахались. Хотя кому какое дело – замечать или не замечать? Я по-прежнему смотрю в точку. Да-да. Чувак снова попытался пялиться, но тут же отвернулся. Кажется,  прохавал атмосферу спокойствия, которая исходит от человека, когда он погружен в себя. Или   может  я отталкиваю взгляды,    как всякий, в чьей жизни скоро произойдет нечто важное.  Экстремальное. Что-то из серии «перейти через грань». Никто ничего не знает, но все что-то  чувствуют, хотя бы половиной процента своего внимания.

*****. Сначала Гарик задвигал нечто неконкретное про предназначения,  а теперь меня проперло.  Сам же всегда высаживаюсь, когда люди микрофонят. А сам затер телегу про животных. Это такой устойчивый жанр. В общих чертах про то, что характер у животного появляется, когда он сталкивается с жизненным разнообразием. Например, когда ему приходится в большем количестве еды разбираться – нравится ему или нет. Система  «нравится – не нравится» наполняется информацией, и вот тебе характер. Нет, ну логично, конечно, но я минут пять затирал. Все засохли, полюбому.  Айк улыбался во весь рот. Что  это значит? Он  решил – они про меня подумают, что я удолбанный. Айк любит таким моменты. За  это мне он и нравится – забывает о различиях между людьми,  когда речь идет о том, чтобы реально приколоться. Хотя когда мы в деле, он чует все на пару ходов вперед. Сразу понял, почему я так загорелся с ним ехать. А ему ведь тоже надо, это как всегда. Вовремя спросил и влился в тему.  Такие  люди могут называться друзьями, хотя последнее  время  вообще никто уже не дружит. Но я бы про него сказал – «мой дуг Айк», потому что мне было бы не стремно так сказать про него. А вот Гарик, например, – попроси он меня замутить… ну, не знаю, разве что процент будет не меньше трети. Гарик сам – один большой взгляд со стороны. И тоже вот, едет ведь на Айковой машине. И смотрит со стороны на всех нас.  Мы для него с Айком – одного поля ягоды. Все прогрессивные на одно лицо. Мы-то прекрасно знаем, что в одной компании никогда бы не встретились, да и сейчас случайность свела.  Что  это вообще значит – общаться? Заняться что ли нечем?

Едут уже два с лишним часа. Пора. Это ощущают все. Ожидание и немой вопрос нарастает сам собой. Настя отлипает от окна и  бросает быстрый взгляд на Айка. Айк бросает ответный, и тут же сворачивает к обочине. Он и сам давно уже искал место. Может  Настя потому и посмотрела, что место подходящее. Врят ли это так, не надо обманывать себя. Все уже начали застегиваться, но Айк, заглушив мотор, потягивается и спрашивает:

– Ну что, покурим, может быть?

Никто не отвечает. К чему слова, и так уже ясно. Правда, про Марину ничего конкретно сказать нельзя. Все  выходят, разделяются пописать. Парни  встают в шеренгу, стараясь не смотреть друг на друга, девочки отходят на приличное расстояние и окидывают окрестности быстрыми взглядами. Потом собираются у багажника – типа, мы тут вещи достаем. Мигают аварийные сигналы.  Маринина куртка разлетается на ветру, она так и не застегнулась. Она запахивает курточку, обхватив себя руками. Может для того и весь ее пофигизм, чтобы оказавшись вот так, неподготовленной, спасаться, обнимая себя. Айк достает из нагрудного кармана  трубку и бумажный пакетик. Трубка, еще теплая от его тела и он намеренно затягивает накладывание, чтобы она остыла.  Трубка проходит два круга. Никто  не говорит ни слова. Те, кто стоит лицом к дороге, провожают взглядами проносящиеся автомобили.  Марина начинает смотреть на них, как только они появляются вдалеке. Кто-то всегда занимает эту позицию – чек-поинт, контроль за полосками. Спасибо, Марина.  Когда трубка доходит до Айка, он снова наполняет ее и в этот момент он весь на ответственности смотрящих. Но Марина и Пушер смотрят. Гарик закрыл глаза и  покачивается с пятки на носок. Вот таких кадров заметишь даже со скоростью сто проезжая мимо. Айку досадно попадать с такими людьми в такие обстоятельства. Он сдерживает себя.  Настя уставилась на аварийные сигналы. Вспышки  освещают  лица стоп-кадрами в наступающих сумерках. Пушер ловит взгляд Насти и заражается. Тоже  смотрит на фары. Его  занимает блеск внутенних пластиковых частей.  Они никогда не пачкаются. Внутри  фары, наверное, вакуум или вроде того. Сложный инопланетный глаз. Его хрусталик и какие-то отражатели. Пуш улыбается широко и с досадой. Отводит взгляд – не настолько я маньяк, чтобы залипать. Айк тоже заразился. Он и так был собранный, я же за рулем, а тут за мгновение переполняется через край – тем, что все видят его таким. Тоже упирается взглядом в огни. С каждой секундой нарастает ощущение идиотизма стоять вот так.  И  вдруг – театр абсурда. Вспышка огней и Айк вампир,  тянется скрюченными пальцами к Насте. Вспышка –  и он повешенный с языком наружу, вспышка – и он йог с отрешенным и глупым лицом. Это  стеб без тормозов и можно вычислить по нему твои мысли, но все ржут. Мгновения  единодушия. Сумерки сгущаются больше. Стоп-кадры все контрастней. Пора ехать.

Когда  они приезжают, оказывается, что у каждого свое дело в городе.  И прямо сейчас.  Проезжали центр, но никто не хотел задерживаться в центре.  Они  расходятся. Сначала    Марина. Как всегда, первая убегает.  Хотя ей вообще никуда не надо. Может это и причина. Марина   не уверенна, возможно она собиралась и остаться в этом городе. Даже  символично – в попутчиках оказался Гарик. Он  идеально символизирует все то, что меня огранивает. Она не знает здесь никого и слоняется, делая вид, что у нее есть цель. Идет вперед, наматывает круги по городу. Останавливается  поесть.  В  любом помещении она дома, устало самоуверенна, по сравнению с другим временем – на улице, где необходимость быть кем-то и зачем-то будто тянет за диафрагму вперед. На  крючке. Зайдя  в большое безликое кафе, она становится такой естественной. Сразу ясно – она хорошо знает  это место. Кассирша  думает, что видела ее здесь не раз. Ей нужно определиться, всего лишь нужно определиться. Но почему-то именно в этом кафе секунда за секундой превращает «определиться» в «осмотреться». Потом снова на улицу и через два часа она понимает, что уже задерживается. На улицах  темнеет, окна квартир наращивают волну уюта,  тянет заглянуть в каждое. Пик этого времени – семь часов – еще впереди, а она уже так устала, и скоро машина уедет. А ей придется остаться одной. Как  она и хотела? Ну уж нет. Что еще за наказания? Почему именно его нужно было посылать провожать меня? Секунды паники и безысходности, и как всегда, она в итоге говорит себе: «Почему я просто не могу поехать с ним? Я знаю, знаю, но мне пофигу. Чего  ты хочешь здесь и сейчас? Так  вот и едь! Будете вместе еще три часа. Или оставайся тут. И играй в свою  игру. В  ней нет ничего привлекательного – когда ты уже внутри. Кроме  того, что ты доказал свои права. Теперь живи этим, доказывай дальше каждый божий день… и сколько это буждет продолжаться? А тебе-то самой по большому  счету, какая разница, что дальше делать?» И ту она понимает, что приняла решение. И как всегда, в этот момент выясняется, что времени осталось мало,  а она заблудилась, выбирая из направлений, те что ведут примерно в сторону места встречи. Оказывается, она в другом конце города. Садится  в метро и едет. Думает  только о том, что теперь она опоздает, и может быть они будут тяготиться, может захотят уехать без нее. Ведь она так и светилась своим настроением – не возвращаться. Наверняка, кто-то заметил.  Она даже хотела. И  вдруг она понимает  – если вот тут выйти и пересесть, то будешь прямо на месте минут через десять. Всего три  остановки. Хитрый  крюк, естественная тропа местных. А двери закрываются. В  последний момент она выскальзывает из вагона. Успела  ровно ко времени, даже слишком – на месте был только он. Айк. Длинный и тощий, с расслабленной манерой взрослого животного и своим лицом.

Он вообще никуда не совался. Как только все расстались у метро, он вернулся на парковку и сел в машину. Просидел  большую часть времени в интернете. Мысли  разбегались. Вспоминал, как бывал здесь  раньше. Гулять  и делать дела – он никогда не совмещает. Все  по возможности должно быть рассчитано и сбалансировано в жизни. А иначе уж тогда  полагаться на знаки или случай. Бред.  Хотя  он много думает об этом. Возможно, в глубине он хотел бы поверить в провидение. Потом вдруг вспоминает – только что звонила Настя из магазина.  Представь, как я мог бы пойти  туда вместе с ней. Она бы и хотела, только не говорит. Черт побери, совсем другая форма жизни. Что  она там делает сейчас? Не  смогла придумать, что ей самой может быть надо здесь. Потому  что она ведь поехала со мной, у меня – дело. И вот выбрала себе достойное времяпровождение. Сама не хочет соваться в мои дела. Вообще, мы с ней срабатываем как  хорошо отлаженный механизм.  Она не лезет – я не подпускаю, она немного навязывается – я принимаю как  должное.  Она  идет навстречу всему, что я ни придумаю. Он бессмысленно смотрит перед собой. Ветер шевелит листву под деревом во дворе.  Снова  срывается и вспоминает ….много.  В основном пейзажи и дворы, в безбашенном контексте. Как он вынужден был созерцать дом напротив в незнакомом районе до тех пор, пока не попустит. Дом был трехэтажный, но длинный и почему-то напоминал гигантскую конюшню. Конюшню-паркинг.   В окно на третьем смотрела тетка и, заметив меня, подумала, что я потенциально опасен. Теперь она следит  за мной, а я не могу пошевелиться, чтобы не выдать себя.  Он был пойман и в то же время со смехом осознавал, что он эту тетку здесь полюбому пересидит. Перед глазами пронеслась вся эволюция ее паранойи. Минут  через десять ей надоест, сама себя заклюет. А пока, чтобы выжить, надо притвориться неодушевленным предметом. Потом   –  и это уже через пару месяцев – они с другом попали под дождь на той же самой  улице.  От дома до проезжей части оставлено очень мало места. В этом старинном городе часто так. У города старое тело. Спрятались под козырьком подъезда. А чуть дальше на узенький тротуар втиснута остановка. На остановке сидит девушка. Зябко озирается на крышу. С крыши брызжет. Дождь сумасшедший. Ее окатит первая же машина, которая проедет. Дура. Ему стыдно смотреть на нее. Потому что она притом вызывает положенные ассоциации. Симпатичная девушка. Он не может больше смотреть в ту сторону, но друг так и уставился, с ожиданием. Да  и больше не куда. Он  переводит взгляд на рекламный плакат на остановке.  Вся обращенная к нему стенка затянута пластиком, а на нем огромный цветок – прекрасный и пышный, с легкими капельками росы на лепестках. Противно и верится. Он  даже чувствует, как ему интересно, что там за надпись,  под этим цветком. Легкие капельки означают чистоту. Машина проносится мимо, девушка вскакивает и ее не задевает волной. Пришлось  вжаться в стенку. Друг смеется. Айк тоже. А  ведь это так похоже – девушка эта и рекламный цветок  на фоне. Со  своими нарисованными капельками, посреди грязной улицы, в окружении бешеных потоков воды, от которых бежишь как можешь. Посреди  урбана всегда, вечно свежий. Он снова смеется. Ему становится легко от того, что, оказывается, можно пялиться на нее. Раз это почти одно и то же. А  еще – как пили в  одном из центральных парков. Под новый год.  Город, как блестящий леденец с промежутками медового вечернего от фонарей. Видеоряд наполняет информацией и можно ничего не говорить. Зима. Если фонари белые, то кругом все искрится. Он  любит это меньше, чем когда фонари желтые. Тогда все как в сепии, на пару градусов ближе к кино.  Ну  вот,  теперь  тянет поехать куда-нибудь. Куда? Поискать те места? Потому что времени, как ни крути, остается еще много. Но вместо этого он говорит себе –  должен позвонить Пушер. Может это дополнительное время – как раз то, которое понадобится, чтобы все вышло гладко. Он смотрит на телефон и – неизбежно –  звонит ему сам.

Артем явно раздражен. Да, дескать, уже я, уже. Ненужный звонок. Он  кладет трубку и возвращается к разговору – с мамой своего местного дилера. Мать почти совсем слепая, когда-то красивая женщина в криво застегнутом халате. Видно ослепла недавно. Она  в полнейшей уверенности в себе – или от глубочайшего стыда перед незнакомым человеком?  – пьет с Артемом чай и беседует.  Дилер в это время в комнате – это он попросил отвлечь мать, дескать матери постоянно что-то нужно, и надо занять ее на какое-то время. Дилер  заперся в комнате уже минут пять назад. Артем и так нервничал, а после звонка думает – что он там попробовать решил, что ли? Ему  приходит в голову, что жить со слепой матерью – это еще ничего, но тут он представляет,  что  тебе ведь все равно придется ей все делать, а находиться в измененке вот так, близко-близко, на грани с тем, что разрушит тебя, если поймает, ударит в самое сердце… Понятное дело, каждый любит свою мать. Нельзя отвлекаться. Мать будто смотрит на него. И   тут он понимает, что она только что  сказала какие-то слова, а он не отразил. И она это заметила. Артем вдруг говорит:

–  Простите, я отвлекся?

– На что?

Гневно. Как в страшном сне, она подумала что я ее разглядываю, а доказать нельзя, и сейчас вся ее боль поднимется против меня. Она и не думает сдерживаться. Оказывается, она была на пределе. Артем парализован и молчит, тупо тянет время. Секунда, две. Мать  встает и направляется  в комнату  к сыну. Я закрываю глаза на секунду, но тут дилер выходит из дверей навстречу матери, почти сталкивается с ней и с ходу начинает говорить. На  его лице не дрогнул ни один мускул.  Все в нем выражает тот факт, что она его не видит. Я  почти подставил его.  Мать сердито отвечает невпопад, она уже забыла обо мне. В  полуметре от нее, в обход ее тела, дилер отдает мне пакет. Я представляю, как сейчас она схватит меня. Это уже игра воображения, когда ясно что все вышло удачно. Каждый  представляет в такие моменты, как могла бы судьба над ним стебануться. Кажется, дилер заметил мои мысли и усмехнулся. Когда я уходил он не смотрел мне в глаза. Стал  важным и слегка заебанным, словно  я для него только очередной клиент. Да  он, дескать  и раньше не думал по-другому. Мне хочется взять  рукой его взгляд и поднять, чтобы он увидел… что?  Он  чувствует паузу и шагает на меня, выталкивая на площадку. Думаю, сейчас выйдет за мной, но он только закрыл дверь.   А дальше, я – перед лифтом, натягиваю на себя оболочку гонца. Влезаю в нее, засовывая поглубже руки в карманы. А потом и в голову стало приходить, как лучше сейчас ехать, как лучше себя вести на улице.  В этом районе.

Артем добирается третьим.  Оказывается, он едет в одном  вагоне метро с Настей. Не подходит к ней,  хотя оба заметили друг друга. В результате он  думает если она сейчас подойдет и спросит – а чего ты тут, как дела? Скрываешь что-то? Привычный водоворот паранойи. Артем наблюдает его с легкой тошнотой.  Потом  быстро смотрит на нее. Она,  похоже, ловит ощущение тайны, интриги. Он  смотрит на меня или нет? Когда  ты чья-то, как я сейчас, просто необходимо чувствовать левое внимание. Оно  оттеняет, оно делает тебя свободной, как прививка, которая необходима, чтобы все не было так фатально. Настя все  это время сидела в кино. Она не ходила в магазин. Пошла  в торговый центр скорее механически  и там сразу наткнулась на рекламу зала 3D. Огромная  инопланетная пасть из картона распахивалась в наезжающей перспективе на всякого, кто входил в холл. Капли  слюны, она проходила прямо под ними, оказались с ладонь. Настя  повернула голову, чтобы рассмотреть изнанку рекламного щита, и так получилось, что уже пошла на этот фильм ужасов. Она любит такие, особенно про маньяков и призраков, в них есть тема одержимости. Тема  рабов одержимости. Их жалко, но они неоправданы. Поэтому. И  чем реалистичней, тем лучше. Она недавно рассказала Айку о своем увлечении, и он допустил это, как все остальное. Ему, похоже, пофиг.  Ведь  я ему нравлюсь. Она  вспоминает глаза, полные восхищения и улыбается про себя. Остановка.  Артема нигде не видно. Наверное, вышли в разные двери. Только сейчас вспомнила  о своем попутчике. Опять  упустила момент, задумалась все о том же, а потом будешь тяготиться тем, что кругом только он … но – вот и он. Обнялись,  остальные смотрят на них. Марина отворачивается на 180 градусов и смешно упирается взглядом в первую попавшуюся рекламу. Это  реклама от простатита. В итоге, ждут только Гарика. Его все нет. Никому он особо не интересен, и оттого мгновения кажутся дольше. И вот Айк не выдерживает, он говорит:

– Я пойду в машину. Позвоните.

Тут-то Гарик и  подбегает.

– Простите, бога ради! Я на таком был спектакле…

Все  рассеянно слушают– пока поднимаются на эскалаторе, пока идут навстречу толпе в переходе.  Вскоре толпа растягивает их группу и Гарику приходится обращаться только к Валере.  Тот  даже уязвлен, но сделать ничего нельзя. Он  отводит глаза. Гарик был на спектакле  какой-то суперизвестной звезды. Он вроде даже слегка презирает всех остальных за попсовость, за то, что они не понимают всей глубины событий. Глупо получается, будто Валеру он не считает таковым,  раз именно ему говорит. Гарик что-то скрывает – воодушевлен, но явственно не договаривает.  Говорит, чтобы скрывать. Никто не обращает внимания, но Валере, пока они слеплены толпой, становится страшновато от этой настойчивой открытости. Валера  на миг подозревает в Гарике подсадного мента.

Машина трогается и Марина  думает: «Ну вот». Она  вспоминает свои мысли вчера и недавно. Зачем  она ехала сюда. Ей  показалось, что произойдет нечто важное. Она  ждала  человека, вглядываясь в глаза каждого второго – но нет. Только накрывало всей пропастью безысходной надежды. Нет, на что она надеется, на конец света? Что должно было произойти? Воинство  света должно было призвать ее? Чтобы  дать ей право поверить. В  это предчувствие. Она  не стала и вдумываться, что это может быть. Ведь  не может быть предчувствия в подробностях. Она  прекрасно понимала, что сто раз уже спугнула момент истины, сто раз уже задумалась, а вдруг вот это – судьба. Этот переулок, этот человек, эта надпись… и представляла себе. И вот теперь сидит в машине, по дороге домой, ни с чем более, чем с ним.   С еще одной конкретной и совершенно провальной надеждой, с максимально невыполнимым обещанием. Поехала в другой город неизвестно зачем, повинуясь надуманному порыву. Марина играет в сумасшедшую, хочет на бегу из штанов вылезти. Это так иронично, что уже напоминает фарс.

Айк включает левый поворот и думает: «Ну вот». Дело сделано, можно бы ощущать хоть какое-то облегчение. Но я чувствую только пустоту. Пустота  достигнутого результата, даже самый ценный результат обесценивается. Одно только приятно.  Это  дорога обратно. Дорога обратно – самая лучшая и самая короткая, когда тебя уже не тянет к цели, когда ты просто движешься в известном направлении. Центр проскочили удивительно быстро.  Бывают  такие необъяснимые пропуски в пробках, как будто несколько человек сегодня не пошло туда, куда должны были. Именно  они собирались оказаться именно здесь.  А теперь вместо них пробелы. Наркотики  ничем не отличаются от путешествия. Только  тогда  обретаешь дом – и прощаешь ему разом всю его ограниченность – когда возвращаешься туда. Потому  что только так можно  быть в пути и оставаться человеком, самому по себе. Ты даже надумываешь себе дом, раскрашиваешь его, лишь бы не столкнуться с бесчеловечной сущностью пути. Становишься таким человечным. Чтобы не смотреть на то, что за окном. А за окном промежуток, километры, которые для тебя только ведут к цели, а так они больше не зачем. Они  чужые, все эти просторы. Стоит только остановиться, как тут же захочется свернуть в проселок или вообще посмотреть, что там, за дальним лесом. Новая цель появится сама собой. Когда как-то с другом ездили в горы, он сказал на такое в ответ:

– Тебе, Айк ,самолет надо.

А я подумал – или наоборот, лошадь.

Скорость 120. Полотно  сливается в ткань, если расслабить глаза, ограждения кажутся холмами в отдалении, только  тошнотворно близко мелькают. Настя смотрит перед собой и через пару минут понимает, что спит. Что  плоскости и пятна, которые относятся к ней по-разному – это на самом деле дорога и обочина. Встречные машины.  Она с опаской взглянула на  Айка. Надо отвлечься. Она  ловит за окном надписи, которых здесь, в маленьком городке на трассе, почти нет. Она  оглядывается. Гарик спит. Марина погружена в собственные мысли. Это похоже даже мечты, но кажется, что она обижена,  что всех ненавидит. Такое уж лицо, видимо.   Айк слушает транс. Он выбирает дорогу и музыку.  Поскольку сегодня является продолжением механизма. Его глаза красные и блестят, а руки на руле напряжены. Он  пугает сам по себе, как персонаж, а  не от того что мы можем разбиться.  Хочется курить. Айк останавливается. Обычно в такие моменты все должны разминаться. Но  это так по-идиотски, и поэтому все сразу закуривают. Становится  допустимо, покуривая вышагивать или махать руками.  Третий  раз останавливаться уже откровенно тошно.

Они проезжают сквозь маленький городок. Надвигается буря, вихрь остервенело гонит пыль. Над дорогой растяжка: «Верим в Россию! Верим в себя!». Ветер  прогнул полотнище, буквы можно легко прочитать, а восклицательные знаки превратились в вопросительные.

Машина повернула на крутом изгибе дороги. В  объезд горы с одиноко торчащей сосной. Дорога  стала спускаться в обширную долину. Сначала  один, потом другой  и вскоре все они уставились в правые окна. Деревья в лесополосе справа – идеально ровные молодые сосенки – были посажены параллельными  рядами. Торжество перспективы, абсолютно нереальный вид.  Айк думает – больше ждать нечего.  Если ты замутил, один раз ты просто обязан всех угостить. Такая символическая благодарность моменту.  Он  резко сворачивает на обочину.

-Пошли?

Он не уверен, что они поняли зачем, но пошли все, даже Гарик проснулся, если и спал. Снова у аварийных сигналов? Ну уж нет! Айк закрывает машину и  идет в лес.  Все  идут за ним. Остановившись у единственного кривого и предмета в округе – куста кизила, похожего  на беспорядочную копну волос – Айк достает другой пакетик. Он берет всю ответственность на себя. Гарик усмехается, и можно подумать, что сам он не хочет.  Независимо от того, что это такое вообще. Забивая трубку, Айк думает о том, что нет более неподходящего момента  изменять сознание, чем в такой компании. В какой компании? Заставляет себя не думать вообще ничего. Трубка проходит один круг, Настя вдруг засмеялась. Айк посмотрел на нее вопросительно. Она  уставилась на свою зажигалку.

– Я эту штуку у родителей стащила. И, кажется, зажигалка моего папы следит за мной.

Она смеется. Марина глядит себе под ноги и ее взгляд оживляет поверхность. Лишенный  смысла серый фон наполняется глубиной, его пересекают всполохи, зигзагообразные линии и можно взглядом управлять тем, куда и как они ведут, но она отвлекается, что-то изнутри призывает ее обратить внимание – по  близости есть кто-то живой. Это носки ботинок Айка. Она видит их краем глаза.  Гарик смотрит на нее. Она неспроста уставилась на его ботинки. Только сейчас Гарик понимает, насколько абсурдны все их попытки выйти из себя. Он раскачивается с пятки на носок и оттого кажется себе эдаким профессором кислых щей, в обществе придурков, один другого краше. И  эти торчки  еще. Кто  со стороны посмотрит… Надо не забывать следить за дорогой. Гарик начинает говорить штампами.  Кажется, фразы из фильмов. Айк  думает, что он как его родители, заменяет невозможное общение обменом кодами, игрой в слова. При этом основная цель общения достигнута: друг другу доказано – мы одной крови. Ты и я. В Гарике одно отличие – он дико смеется, когда так говорит. Эдак похохатывает. Отмечает – «я понимаю глупость этих выкрутасов» – употребляя один и тот же жест,  свой грудной смешок..  Айк закрывает глаза  и вдруг ему кажется, что он один в бесконечно пространном месте, без границ и горизонтов. Не  чувствуется верха и низа, и он понимает последнее – он сейчас упадет. И проваливается сквозь землю, и еще раз сквозь воду, и еще раз сквозь что-то красное, и вот он в воздухе, колесо останавливается. Айк открывает глаза. Поворачивается и уходит вперед по промежутку между рядами деревьев. Настю качает в ту же сторону, она сдерживает себя. Через пару секунд встает и идет за ним. Вскоре она в нескольких шагах. Силуэт Айка закрывает ей то, что там впереди, и на мгновение этот прямоугольный лес кажется ей бесконечным. Она пугается – что если он бесконечный?  Потом  представляет себя со стороны – с высоты птичьего полета – себя в этом бесконечном лесу. Эта фигурка, по-моему, нарисована здесь для масштаба. Ей становится смешно, а потом и страшно. Непонятно даже, кто это, но все равно не по себе. Настя останавливается и Айк тут же поворачивается, идет к ней, все ближе, обнимает по-простому. Она  прижимается к нему всем телом и за его плечом видит то, что было там, впереди. В  двух шагах лес кончается. На опушке стоит заколоченнае будка, а за ней  поле. А  за полем обычный  лес, густой и беспорядочный.  За этим местом кто-то следил. Ей представляется взгляд сквозь эти грязные доски, изнутри. Это  из кино, думает она.

Настя с Айком возвращаются взявшись за руки. Кажется,  мы  все не знаем, что делать.  И потому вынуждены сойтись. Кроме как позировать друг другу, ничем занять себя не можем. Айк почему-то направляется к Марине. Хочет с  ней поговорить? Он  просто встает рядом. Пуша нигде не видно. Пуша все зовут по-разному. И в этот раз тоже, Гарик ошибся. Пуш не стал его поправлять. Гарик называет его Валерой, а на самом деле он Артем. Я  зову его Пуш. Про себя. А вслух  к нему как-то не приходится обращаться. Этот бред продолжается всю дорогу. Не удивительно, что он съебал куда-то,  раз я его оставил.

Марина сморит на Айка и тут же на Настю. С таким лицом джентльмены приветствуют друг друга, поднимая котелки. Ни тени подтекста. Марина говорит:

– Никогда не замечали, как   вороны на лету головой крутят? А скажем, голуби не крутят. Можно  подумать, они видят перед собой только то место куда собрались. А  вороны выясняют, может по ходу дела, еще куда повернуть.

Она говорит метафорами? Ну и что, главное самой не заморачиваться за смысл, раз уж вышло  так сказать. Тут, как специально, ворона. Айк   смотрит на нее, ворона поворачивает голову в их сторону и каркает.

-В натуре. Никогда не замечал. Наверное,  это потому, что они всеядные. А  где Артем?

Ответила Настя:

– Пойдем искать?

Таким тоном, дескать, нафиг он нам сейчас нужен, этот Артем? Айк просто промолчал.

Настя отлипает от него и говорит:

– Дай ключики.

Он  дает. Его тут же попускает. Это почти как обручальные кольца –  такие моменты. И ни к чему не обязывают просто так. Он дает и не спрашивает, зачем. Только  не говорите, что ей тяжело видеть, как он стоит   с Мариной. Она  на самом деле всего лишь сбежала. Ей хочется послушать плеер и не видеть никого. Может он придет. Я не против. Хотя мне все равно, и лучше чтобы уж не пришел. Если  бы не последующий фон. Подумает, что я обиделась. Но не слишком,  поэтому не придет. Но будет коситься, как на обиженную. Потом. Марина  молчит, они стоят рядом, как в том месте, где и только что были. Ей необходимо продолжать говорить. Она открывает рот, но усмехнувшись закрывает обратно. Он на секунду видит, что она лишь отыгрывает собственную жизнь. В которой совершенно ничего нет. По  сравнению с этим, все мои игры – такие искренние и понятные. Ограниченные. И  тут приходит Настя.  Он  смотрит на нее, как на спасение.  Она  улыбается в ответ, «да». Просто «да». Хорошая. Такая  вот, МОЯ ограниченность. А  Настя  хотела сказать, что кто-то звонил. Ты  оставил в машине свой телефон. Но   получилось, что пришла отметить территорию, пообщаться со свои парнем. Наверно  необходимо ответить, и Айк мгновенно становится неосознанным, улыбается широко и идет к ней – с легким, а точнее с подспудным, но на самом деле, с глобальным, как сама его кровь, чувством тошнотворно неизбежной  бесконечности своего существования.

Айк снова уходит по просвету. Кажется, будто  он осматривает окрестности. Настя догоняет его. Они  гуляют и вдруг она – игра? –  уходит в сторону. Ведет. А он – ответ? –  не идет за ней, не ведется, сам по себе. И вдруг Пушер начинает раскачиваться.  Оказалось, он забрался на вершину сосны и сидел там в развилке. И теперь, как лесной дух, производя ужасный шум и что-то крича, раскачивает он свое дерево. Казалось, он там наверху дерется с кем-то. Айк падает на корточки, остальные срываются с   места и бегут кто куда в панике. Даже Гарик оказывается – вон где  был. Когда все понимают, что это было, то начинают неистово ржать.  Потом дышат устало и всю следующую секунду они думают – как хорошо, что мы вместе. Потом конечно это прекращается, потому что вспоминаешь, кто это – мы. А  сначала это был вроде как род людской… но все равно, перестает быть возможным далее притворяться отдельными. Каждый  мучительно пытается еще чуток послоняться для порядка, но лес такой прямоугольный, что вскоре они все – вокруг машины, будто у костра. С  тем же успехом это мог бы быть выдающийся пень.

Айк и Марина разговаривают. Странный  диалог с тройным дном. Это  кажется, может быть? Такое  дно – четвертое. Гарик какое-то время  молча  торчит рядом, но потом уходит и садится на возвышении, садится по-турецки прямо на землю, уткнувшись лицом в руки. Настя  тоже не может больше слушать их  и рада возможности отойти. Она  идет к Гарику. Гарик поднимает на нее глаза и  выдержав положенную паузу, начинает говорить. О том, что сегодня у него  была миссия.  Что  самое крутое что раньше  у него было есть в жизни это присутствовать при живой игре. Музыкантов или актеров – неважно. Словно ты становишься частью искусства. И вот однажды  он и тысяча других повторяли за теми, кто на сцене, повторяли про себя то, что они и так знают. То, что совершенно точно плохо кончится, принеся боль и уязвив  сердце. Ноони повторяли – снова и так искренне – словно это какая-то мистерия. Для   кого? Для кого из нас? И  стало пусто, как перед концом света. Самое крутое, что у меня было. И тогда он решился. Это  можно прекратить. По крайней мере с теми, кого ему больше всех  жаль. И  он взял немного того и немного сего, он же на химфаке учился и собрал… Настя его уже не слушает. Еще  со слов  «перед концом света», ей стало жутко. Она  пытается отвлечься. Она не хочет дольше слушать. А Гарик и не смотрит на нее, он говорит сам с собой.  Марина и Айк смеются. Хохочут, это Марина начала. Настю окатывает  чувство забытости. А за ним с той же силой  – осознание самой тяги, самой близости, того, как она ее лепит дальше, будто пчела строит вокруг себя восковую ячейку. И  – отказ делать это дальше, и свобода. Она  почувствовала себя ребенком. Ей захотелось к ним, а еще лучше в машине посидеть. Вспомнила  свой плеер, свою музыку, которую вообще не сочиняло одушевленное существо. И то, как она думает под нее. Ей захотелось домой, скрыться, залезть под стол. В  сущности, с детства мне ничего так не хочется, как вовсе не вылезать из под стола. Она  идет к ним, чтобы начать таким образом путь домой и когда она приближается Марина в психоделическом кураже, на пике всеобщего братства и равенства. Она   смотрит почти умоляюще – только не поведись. Айк уставился в землю, он наслаждается следующим моментом, когда я поведусь и заревную. Настюша улыбается,  обнимает его и смотрит так, будто они здесь одни. Она заревновала, да. Айк доволен, он едва ли не краснеет. Марина улыбается и опускает глаза. Она  снова  успела потерять то, чего еще не успела приобрести, и ей так хорошо. Она поднимает взгляд и забывает обо всем, потому что напротив – тот самый куст кизила, у которого они недавно стояли, и он пригнулся, словно под весом кого-то невидимого. Огромного и невидимого. Она прошита током ужаса, случившимся чудом. Ей  так страшно смотреть туда дальше. Но она боится отвернуться, чтобы показать остальным. Тут  куст распрямляется, и ветер налетает на них, стоящих. Ветер – поземка, посреди осени, очень низко. Он  пригнул куст, потому что его силы хватило вмиг растрепать всю материю на людях, зажмурить им глаза Марина пошатнулась и  отвернулась. Ветер  дует еще секунд пять и пропадает, и становится тишь. Из леса быстро выходит Пушер и говорит:

– Поехали.

Марина открывает глаза. Она   забыла, что куда-то едут. Гарик резко встает, поднимает воротник и  медленно идет в машину. Садится. Айку и Насте как всегда неудобно выбираться из своих объятий. Они  неловко расцепляются, будто  досадуя. Марина удивляется – молодцы, как ни в чем не бывало.

Просто  садятся и едут дальше. Никто не подумал: «Вот мы какие, оказывается». Сразу справа начался нормальный лес, живописные лиственные распады. Айк мельком смотрит в окно и вздыхает.

Как   медленно и плавно проплывают одна мимо другой машины, идущие на  большой скорости.

Настя слушает плеер. Гарик  спит. Пушер тоже слушает плеер-или-спит. Его расслабленное лицо выражает трагедию. Маска смерти. Айк спрашивает Марину:

–  Почему ты все время смотришь мне через плечо?

–  Если честно, я играю в гоночки… да и вообще, лучше уж смотреть на то, что впереди, чем на то, что проносится мимо. Днем –  еще куда ни шло, а ночью – совсем жуть.

Он почти возражает, ведь сейчас не ночь, но останавливает себя. Глупости. Да, она опять задела меня. Так и говорят – «задеть». Это  синоним нападения, провокации. Почему, когда она говорит, она задевает меня? Или – зачем? Машина  выехала на равнину. Открылась  подавляющая перспектива неба. Ладонь грозового фронта.  Айк вдруг подумал: «Облака  несут дождь. Дождь  порождает жизнь. Облака – вот хозяева земли и всей ее истории. Как хорошо. По большому счету, все это меня не касается».

 

 

© Copyright: Итэм Ноуно, 2012

Свидетельство о публикации №212012101670