– Ну, что? – с надеждой спросил муж.

– Ничего…, – Лена молча протянула ему листок с результатами анализов. – Пятый раз. Жора, я устала, – она присела у стены. Не хотелось уходить. Легкокрылое материнское счастье еще витало в коридоре клиники, цепляясь за стены и кудрявые листья стоявшей на подоконнике герани.

– Пойдем, чего тут сидеть, – проворчал он и раздраженно передернул плечами. Протянул  ей руку. – Пошли, в театр что ли сходим.

Лена удивленно вскинула на мужа глаза: Жора ненавидел театр. Неприятие это было давним и неизлечимым. Крайне редко он уступал её уговорам, и, как на голгофу, тащился в гости к Мельпомене, чтобы принять свой двухактный крест, антракт вне буфета («мы не для этого сюда пришли!») и разговоры о сценическом мастерстве. «Не верю!» –  хотелось заорать ему прямо во время спектакля. Но он глубоко дышал, заталкивая отвращение поглубже в желудок. Прилежно рассматривал в фойе толстомордые портреты народных и заслуженных, плелся хвостом за весело щебетавшей Ленкой и едва сдерживал зевоту.

Она же, напротив, обожала театр. Возможность пусть иллюзорной, но иной жизни  невероятно волновала её. Перед спектаклем долго подбирала наряд, делала прическу, настраивалась. И, если Жора соглашался ради неё  испортить себе вечер, ночью в постели после долгой театральной прелюдии была великолепна.

Он украдкой наблюдал за её одухотворенным лицом и поражался магическому эффекту унылого лицедейства. Ради компенсаций подобного рода он готов был признать, что происходящее на сцене свежо и оригинально, что диалоги не отдают мертвечиной, но кишат остроумием, а пропитанная запахом старого тряпья пыль, которая плотно висит в неподвижном воздухе, и есть атмосфера настоящего искусства. Формально – да. Но фактически, его бесила эта фигня. Сопротивляясь ей, он кропотливо осваивал супружеское ложе, дабы нащупать свои собственные сферы влияния.

Лена, по прошествии пяти лет брака, все еще казалась ему главным достижением жизни, обозначавшим  стабильность и упорядоченность в кромешной хаотичности существования. Его трепетно влекло  к  максимально положительной жене, потому что сам Жора никогда не был идеальным, с детства прослыл хитрожопым  раздолбаем, любящим женщин, пиво и разгульную жизнь. Только жена заставила его, наконец, остепениться. При этом шикарно выглядела.  Была упруга и аппетитна. И  принадлежала к числу редких женщин, преданных семье, дому и мужчине, который был  первым и останется таким до конца жизни. Жадно и ревностно ловил он бросаемые в её сторону мужские взгляды и чувствовал, как где-то под ложечкой мягким клубком мурлычет удовлетворенное самолюбие. Он тянулся за ней. Милая, кроткая, послушная. Прекрасная хозяйка, умная и тонкая натура. Сама безупречность…но… Такое чувство, будто живешь не с бабой, а с томиком церковных псалмов. Ни сумасшедшинки,  ни щербинки. Предсказуема до отвращения. Изучена до сломанного ногтя на левом мизинце.

И только театр вносит легкий диссонанс в  праздник безраздельного обладания совершенством.

Пару лет назад к нему добавилось еще одно  горе-злосчастье. Отсутствие детей. Возглавляя светотехническую компанию и по самый цоколь занятый руководящей работой, Георгий  не напрягался вопросами продолжения рода. И когда Лена загорелась идеей подарить ему сына, поначалу накуксился. Зачем эти сложности? Пеленки, распашонки. Однако глупая фантазия не покидала её головушку, и, поразмыслив, Жора решил, что женщине лучше знать. Кроме того, ребенок в качестве наследника мог стать выгодным вложением капитала.

И тогда Георгий  барским жестом дал отмашку. Мол, лады, Ленчик, так уж и быть, рожай!

Но шиш тебе, барин! Смастерить сынишку оказалось непросто.

Всемогущий Жорик вынужден был признать, что это, на первый взгляд, незамысловатое дело, ему не по силам. Они с женой как потенциальные родители были совершенно здоровы, но плод не завязывался. Становясь запретным, разжигал желание и нетерпение. Перепробовали все, вплоть до пиявок. Но даже процедура искусственного оплодотворения, в рекламе обещавшая стопроцентное попадание и близнецовый эффект, не имела никакого результата.

Вот и в этот раз не получилось. От расстройства чувств супруги пошли на первый попавшийся спектакль. Лена перенервничала. Она отвлекалась, заметно скучала. И, кажется, с облегчением вздохнула, выйдя на свежий воздух.

Ни о каком сексе, понятно, и речи не могло быть.

Как оказалось, не только сегодня.

«Нет! Не хочу!» Чудовище вползло в дом и удобно расположилось между мужем и женой. Жора, в обычное время не парившийся по поводу перепадов настроений и синдромов цикла, теперь почему-то заволновался. Долгое отсутствие секса и разлегшаяся между ними недоговоренность стали его раздражать. Ленка истерила, Жорик злился. Надежды таяли. Лед ординарного развода тронулся, и спасти брак могло только что-то из ряда вон выходящее.

Когда «не хочу» достигло катастрофических размеров и практически вытеснило Жорика за пределы семейной постели, он сам предложил Лене взять ребенка из детского дома. Она согласилась. Решение показалось простым и быстро осуществимым. Не желая ждать очереди на усыновление, он нашел младенца в другом городе за небольшую взятку. И  документы оформили в три дня.

Готовясь к приему малыша, Лена в эйфории вагонами скупала детские вещицы, одежки, восхитительные безделушки. Она раскладывала все это на столах, диване, креслах, затрудняя передвижение и внося неудобства в налаженный быт. Жорик не препятствовал, забывая, что все это вскоре станет обязательной декорацией  к его последующей жизни. Лена же бродила среди сказочных богатств, сияла, как проблесковая лампа кругового свечения, и не могла дождаться блаженного мига…

И вот вожделенное материнское счастье внесли в дом.

Мальчик был чудесным! Ему всего полгода, но он казался крепышом с пухлыми ручками и ножками, как нитками, перетянутыми, складочками кожи. С большими голубыми глазами и  совершенно восхитительными пяточками, которые решился потрогать даже сдержанный Жорик. Кожа младенца была теплой и мягкой, и так чудесно пахла, что новоиспеченный папаша не выдержал и  страстно припал к ножке губами. Игрушечный пупс улыбнулся ему в ответ и пустил  к потолку  восторженную струю. Есть контакт!

И  все же приемыш был не игрушечным. И, помимо поцелуев  в  пяточку, требовал другого внимания без скидок на то, что мать совершенно ничего не умеет. Укутанный в  разноцветный  трикотаж, кроме побрякушек, он непрерывно требовал корма, тепла и внимания. И безжалостно марал подгузники, мебель и ковры. Лена с ужасом чувствовала, как маленький спрут захватывает её всеми своими щупальцами и медленно пожирает. С непривычки она  суетилась, металась, хватаясь за все сразу и ничего не успевая. Казалось, что она сдувается, как воздушный шарик, описывая в воздухе стремительные фуэте. Совсем немного и превратится в сморщенную бесцветную резинку.

При посещении детской поликлиники выяснилось, что у мальчика целый букет каких-то незначительных родовых пороков, которые со временем пройдут, если приложить к этому усилия. Какие усилия, к лешему? Лена еле стояла на ногах.

Через два месяца она больше не могла спокойно смотреть в сторону кроватки. Улыбчивый малыш превратился для неё в исчадие ада, которое хотелось укачать до смерти, чтобы оно больше не орало.

«Что ему надо, чего он плачет?» Ни один из врачей не мог дать внятного ответа. Пожимая плечами, они выписывали успокаивающие, желудочные капли, но в организме малыша, видимо, были какие-то фатальные недочеты. Он срыгивал и поносил. Пищал и куксился. И укачать его, чтобы поспал и дал её передохнуть, было просто невозможно. «Это свинство, выдавать ребенка с врожденными патологиями за здорового младенца», – накручивала себя Лена и названивала в дом малютки, требуя сатисфакции.

– Это же не магазин, в который можно вернуть не подошедшую вам вещь! Это живой человек. Все его недомогания излечимы. Все дети сейчас такие. Я очень сожалею, –  отвечала заведующая, пыталась отшучиваться, плела чушь и вскоре вообще прекратила брать трубку.

Лена бесилась. Она стала раздражительной, часто срывалась. Гнев вспыхивал в ней неожиданно,  и не в силах его погасить, она срывалась на малыше, швыряя его в кроватку и часами не подходя к ней. Малыш синел от крика, но сдавался и засыпал, обессиленный борьбой с нерадивой мамашей. Иногда игнор не помогал, тогда Лена включала музыкальный центр на всю громкость, чтобы не слышать его крика, и дурела от бивших по мозгам децибел. От недосыпа у неё начались мигрени.

Жорик, как обычно, все прозевал. Да, он видел, что в доме негде было приткнуться от валявшихся всюду погремушек, сосок, бутылок, подгузников. И что во всей это вокзальной бестолковщине Лена совсем забросила домашние дела, давно не готовила ничего, кроме макарон. Он видел, как она уставала и засыпала, едва коснувшись подушки,  и ни о каком сексе не могло быть и речи. Но у него ни разу не возникло мысли ей помочь.

На удивление, он  вообще не напрягался беспорядком. И по ночам спал крепко, несмотря на непрерывный плач младенца. К тому же у него начались проблемы с поставками, и он пропал на работе. А когда получалось, радостно возился с малышом, агукал с ним, кормил из ложечки и был совершенно убежден, что дома все в порядке.

Однажды он вернулся относительно рано и застал в квартире непривычную тишину.

Лена вышла заспанная, но свежая и накрашенная. Слегка поправила сбившуюся  прическу, обняла, позвала ужинать.

– Ого! В честь чего это? – изумился он щедро накрытому столу.

– Так, порадовать тебя захотелось.

– Санька спит? – спросил Жора, дожевывая последнюю котлету и краем глаза следя за скользнувшей с её коленки полой халата. Ему вдруг вспомнились их счастливые беззаботные времена.

– Он у мамы на даче, – быстро ответила жена и поманила его пальцем.

– Хочу тебя, – прошипела Лена ему в ухо. И удивленный муж вынужден был признать, что сто лет об этом мечтал.

Они провалялись в постели все выходные.

Но утром в понедельник Жора сказал:

– Хочу вас с Санькой свозить в зоопарк, пусть малой на зверей посмотрит.

– Саньки не будет, – очень тихо проговорила Лена. – Я отдала его обратно в детдом.

– Что? – Жорик от удивления дернулся, закашлял. – Ты что?

– Зачем нам чужой ребенок. Нам так хорошо без него. Тихо и спокойно. Я устала, Жора. Я больше не могу. Он испортил ковер в гостиной. Я больше  не хочу ребенка. Ни своего, ни чужого.

– Что значит, больше не хочешь? Это что игрушка что ли? – он отодвинул льнущую к нему жену, вскочил с кровати.  – Сегодня же забери его домой. Это и мой сын тоже.

– Ты даже ни разу не спросил, справляюсь ли я с такой нагрузкой… Уже поздно. Я подписала все отказные бумаги. Нам больше никто его не отдаст.

 

***

Саньку им, конечно, не вернули. Позже его усыновила другая семья. И след мальчика потерялся.

Когда в доме нет детей, жизнь проходит  без событий, как один скучный день.

Лена изменилась. Сучкой стала. И хотя выглядела по-прежнему прекрасно и всегда поддерживала себя в форме, в ней появился какой-то едва уловимый изъян. Та самая щербинка. Придававшая всему её облику скользкую потустороннюю привлекательность. Мужики по-прежнему заглядывались на Лену, но Жорика это больше не волновало. Она больше не была для него ни фактором торможения, ни идеалом, к которому можно стремиться. Он как с цепи сорвался, регулярно погружаясь в развлечения, вечеринки, других женщин. Вскоре нашлась одна, постоянная, на которой он и притормозил, тяготея к стабильности.

Так и жил на две семьи. Давно подумывал о разводе, и все никак не решался. Удерживало давнее чувство вины за потерянного ребенка. Детей так больше и не было. Зато сексуальная жизнь стала насыщенной и разнообразной. Лена оказалась изобретательной и старалась держать Жорика в постоянном  тонусе. Только напрасно. Он потолстел. Стал ленив и неповоротлив.

И все-таки худо-бедно приспособился к своему двоякому существованию, понимая, что большинство людей так и живут. Всё как у всех,  кроме детей. Он часто с завистью смотрел на ровесников, которые растили сыновей и хвалились их достижениями. Жорику нечем было хвастать.

Слава Богу, Лена перестала таскать его в театр. И больше не заикалась ни о детях, ни о скуке. Где-то в глубине души она сожалела о том, что вернула ребенка. Её иногда мучили кошмары, и она просыпалась в слезах.

– Мне так жаль, что я его отдала, – говорила она и отчаянно пыталась поймать его взгляд. – Ну, что мне еще сделать, чтобы ты это понял?

Жора отмалчивался, хмурился.

А потом  в доме появилась собака. Случайно. Будто с неба свалилась.

Тощий, голодный пес сидел у калитки, когда Лена открыла ворота и въехала во двор.  Щенок юркнул за машиной, подождал немного и вышел на свет.

Пес был чудесный! Благородный окрас золотого лабрадора-ретривера и простоватая морда обычной дворняги без документов. Он оказался так мил, так интеллигентно и терпеливо ждал, пока его заметят, так преданно заглянул ей в глаза, что участь его решилась в считанные секунды.

Лена накормила малыша, позволила переночевать в прихожей, а утром отвезла к ветеринару на осмотр. Пес оказался здоровым. И был допущен дальше кухни.

Видя, как Ленка ожила, Жора с благодарностью посматривал на четвероного друга, который мог теперь сменить его на посту. Да, по большому счету, Георгию больше нечего делать в этом доме. У его любовницы Ники родилась дочь. Его дочь. Крохотное дитя протягивало к нему ручки и забавно кривило ротик в улыбке. Он с наслаждением целовал её розовые пяточки и понимал, что основная его жизнь теперь сосредоточилась рядом с ними. А жена…

Он оставил её на приемыша, зная, что Лена больше никогда не посмеет бросить малыша, даже если он испортит ковер в гостиной. Он знал это теперь совершенно точно.