Шаньга. Сказки диких народов. Шнугель

ШнугельДавно эка беда стряслась, до войны ишше… Сведушши-то люди тогда уж ни в царей, ни в вождей и ни в каки други привилегии не верили. Жили строем, пили запоем, пели хором, спали под забором, ели, что добыли, а про богатство-то и знать забыли.

Аккурат по ту пору в одном передовом сельпо числились в списках за мылом Клаша Тошшой с жонкой своей заполошной. Прописаны оне были по одному и тому же адресу, но детей обшших не имели, а имели лишь дырявы карманы, запушшено хозяйство да завистливых соседей. Жили – бедовали, век свой без соли доедали. То пашню спашут – посеять забудут, то траву скосят – сено согноят, а то в лес зайдут – выйти не могут.

Вот одиновы припёрла их нужда к раздумьям, жонка-то Клашина и запричитала вконец: «Доколи ж буде на печи лежать да во сне себе пенсию поджидать?! А то гляди мне, Клаха – во всём житьи осталось: утюг ржавой да последня-от рубаха!» А Клаха ей в ответ: «Нать бы нам, мать, председатель в дом зазвать. Быват и нас научит, как дожить до получки!»

За тем и собрались: скидали в чугун буселой репы сухой прошлогодней да черёв рыбьих прокисших, залили всё водой дождевой с под потоку, добавили силосу да керосину для запаху и сунули горшок с усоем в печь – запаривать. А сами вырядились как на последной парад, выперлись двоима на задворки, поворотились к лесу задом – лицом на запад, трижды ударили лбом об закат, начертали палкой на коровьей лепёшке букву «херъ» по книжному на латыни, семь раз прошептали слово «сельсовет» и ушли спиной вперёд обратно в избу. На печь забрались поскоре и уснули там аки по расписанию…

Средь ночи слышат вдруг: шоркаится, чавкат и урчит будто кто-то в потёмках. Прикрыл Клаша устье заслонкой и спрашиват: «Кому здесь нать до свету обряжаться?!» А из печи отвечат ему голос грубой, незнакомой: «Выпустишь меня на волю, сослужу тогда вам службу – помогу вне очереди быт в семьи наладить!» Не удержался Клаха – сдвинул заслонку, а с поду как порхнет вдруг гарью чёрной да копотью кислой, как выметнет букса тёмна в под опечье, токмо ухваты с полагушками и сбрякали!

Клашка-то с жонкой до утра сняться с печи не решились, а как рассвело, смотрят: вместо горшка в загнёте красет што-то, буде флаг ли барабан, одним концом на шастке упёрт, а другим (дулом-то) к трубе самоварной прилажен. Внутри всё светится голубым и шшелчит тихохонько так – на манер тлеюшшей лучины. С одного боку вертлюжок медной на шпонку ржавлену посажен да вороток деревянной с ободком кованным на сутугу притянут, а с другого шкив расточной на орёмке мотается да гжатень крашеной из кожуха торчит. Снизу патрубок фуркат гофрированной, в поддон выведен. Сзаду румпель кривой на гнутом шкворне ворочается, а сверху, скрозь конфорку чугунну, будто дымок вьётся сизюлевой – глаза застит так, да обратно в сон забират…

…Очнулись Клаха с жонкой ужо и видят: в избы светлым-светло стало, в горницы половицы со стенами вышорканы набело, по полу латники цветасты устелены, герань на подоконниках пестрет и крахмалены занавески по обоконьям развешены. Потолок с печью извёсткой начисто вымазаны, а на столе скатерть лежит расшита узорами и самовар шаборчит медной с медалями! В печи пироги напечёны, нога баранья и уха из стерляди преют в горшках. А посуда-то на блюднике нова вся рассована: сплошь фаянц китайской да турецко серебро! На стене радиво песни играт, в красном углу машинка швейна немецка строчит без перерыву и отрез мануфактуры аглицкой на фасоны оставлен, а за стенкой* доктор иноземной приём ведёт без записи. Во всех окнах дали заморски видать стало и три диковинных светила под радугой двенадцатицветной ходят-перемежаются: фиолентово солнце, трёхугольна луна и вечной элестрической фонарь! Клаша с жонкой на печи так сиднем и сидят – не пьют, не едят да во все глаза глядят. Стрась, как всё искусно сделано!

Соседи-от, сколь ни завистливы были, на них враз документ в район и сочинили: «…в дом не пушшают, на ругань не отвечают, продразверстку не выполняют и в очереди за мылом не отмечаются. А пользуются всё дорогима импортныма удовольствиями!»

Милиция приезжала с проверкой по доносу, однако запрешшонного не нашли ничего: «…указанные Тошшой с жонкой еговной живут себе скромно: сидят глаза выпучив на сломанной печи, в избе – хошь шаром покати. Лозунгов не выкрикивают никаких, а на все вопросы отвечают, што, мол, утюг от ржавчины тут просто очишшают». А у доносчиков изъяли самогонной аппарат, браги ушат да бредень двадцатисаженной с мотнёю снаряжонной и укатили с песнями восвояси…

А председатель-от дождала, как милиция умчали, и знай опять наяриват, с-под опечья вышныриват – по нову быт налаживат: то шатунцы солидолом смажет да стеколышко на кожухе ветошью протрёт, а то штуцер на сальнике прочистит, жиклёр продует да газку прибавит на форсунку…

Эх! Недолго Клаха с жонкой от жиру-то бесились да богатства те в руках перебирали! Одна беда – зависть людска, а друга нужда – глупось женска. Сполошилась как-то утресь жонка Клашина орехов дармовых поколоть. И никако друго на ум ей не попало, как сунуться под кожух. Приладила орех в прореху да и дерьганула гжатень аварийной во всю мочь! Сей момент свет кругом погас, радиво замолчало, игла у швейной машинки лопнула и доктор иноземной с квартиры съехали. А с голбеца-то в горницу как повалила нечись всяка — дикось безобразна: гобьяны, шиши да шулихоны! Сами махоньки таки, вертлявы и все в железны каски, в драны кожанки да кирзовы сапоги переодеты! Принялись шастать по двору, махать хвостами, повсюду гадить, бить посуду и вопиять дурныма голосами: «Матка, аллес! Дафай-дафай! Млеко! Яйки! Самофар! Шнугель, шнугель!» И видать, как-будто ишшут што-то! А председатель-то им из под печи и подсказыват: «Да, не шумите, черти окоянны, вон он, шнугель-от ваш, спрятан на шастке, лежит! Сама там даве оставляла…».

И в одночасье нечись вся со шнугелем, столовым серебром, машинкой швейной да самоваром медным вызнялась мотугой дикой в небо тёмно и пала чёрной кучей в чарусьё за дальним лесом! Всё вынесли из дому подчисту! Токмо председатель никуды с има не полетела, а сцедила потихохоньку остатки керосину, скочила на ухват, подцепила утюг ржавелой своёй клешнёй и скрылась незамеченна в чулане. А у печи в поду што-то синим пыхнуло, в подпечье протекло и стихло всё…

Соседи-от завистливы, слышь, долго опосля ишше по лесам да по болотам шныряли, шнугель тот волшебной всё искали, но так досих обратно воротить его и не нашли.

Ну, а Клаша Тошшой с жонкой его заполошной таки дождали своего: оправились от испугу, отстояли в очередь, получили пенсию по инвалидности, сдали её в госзайм под проценты да и умерли двоима от безделия в один день на собственных похоронах…

* Стенка — деревянный шкаф — перегородка между жилыми помещениями в избе

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.