Как о дальнёй край нашего городу ходит шальна девка по воду. С двумя левыма ногами – бродит кругами, машет руками! В одной руке у ней зажато весло, в другой – ржава лопата, на плечах лежит криво коромысло, а на том коромысле два дырявых ушата повисли. У девки энтой ума-то совсем нету! Ушаты на угоре бросит, по пояс в море забредёт – веслом воду подгребат да на лопаты в гору носит. Цельной день по берегу шастат, а ушаты – всё порозны! Вот так без ума и мается: на берег идёт – вовсю песни орёт, а домой ворочается – лишь кряхтит да ругается…
Может вам эко на дикось кажет, а мы на веку ишше и ни таки парады видали!
А у тётки Пораньи Тарабуки было четыре класса образования, один глаз рыжий, другой – карий, коса руса до пояса, калачом ноги, до земли руки, дом двужильной кондовой, мужик – на всю голову бестолковой да двенадцать дочерей погодок, кажна для своей подмоги:
одна – воду носить,
одна – трАву косить,
одна – дрОва колоть,
одна – репу полоть,
одна – дратву сучить,
одна – лыко мочить,
одна – сажу пахать,
одна – шуйкой махать,
одна – жито веять,
одна – крупу сеять,
одна – полы шоркать,
одна – горшки скоркать…
А тринадцата родилась у ней Гаша – за старшими обноски донашивать.
И подрастала та Гаша ни бойка, ни работяшша, умом да красотой не блистала. Тарабука её сызмальства баловала: до вторых петухов спать давала. Сёстры попросту любили: хороводы вокруг ей водили. Пойдут, быват, скопом на покос, насыплют Гаше сухого гороху в горсть и оставят посередь деревни стоять – с воронами горох делить. Али станут с гостями пировать, а Гашу на печь посадят, платком замотают, лопотьём завалят, в обмотках зароют, занавеской закроют (штоб никто не увидал). Сунут в рот ей горелой сухарь, а сами за столами сидят: во сыть пьют ли едят да песни поют.
Время на деревне быстро бежит – не успешь детей нарожать, как пора уж всех приданым наделять. Приспело и Поранье своих девок замуж выпихивать. Стала Тарабука накоплено добро из амбаров вываливать да за кажной дочерью на выданье выкладывать:
которой – горбату прялку,
которой – криву скалку,
которой – щербату плошку,
которой – дыряву ложку,
которой – битой горшок,
которой – розной мешок,
которой – латаной ватник,
которой – драной латник,
которой – рога от ухвата,
которой – дно от ушата,
которой – от граблей зубы,
которой – рукава от шубы…
А Гаше – пока та проспалась – токмо дыра от самоварной трубы и осталась.
Вот сидит она в запечке и ревёт-причитат, сопли по шшекам трёт да слезами подолы поливат: «Пошто, маманя, вы меня опять обделили-обидели! И кто ж на меня в сестриных обносках-то позарицца да с вашим нишшенским приданым теперь в замуж приютит! Пойду ужо сама с сумой по улицам!» А Поранье никак не охота экой позор на людях-то терпеть. И решила она тогда сшить Гаше парадной сарафан в приданое.
Поднялась надысь до свету Тарабука, под образами наспех помолилась, по дому на скору руку обрядилась и побежала промеж барм да кулиг на дальню мызу – лён теребить.
Тресту обрывала,
в снопы вязала,
в росе мочила,
на пряслах сушила,
на гумне колотила,
на риге мяла,
на повети веяла,
в овине трепала,
в бане чесала,
в печи парила…
Пока эдак-от пожнями сёртала, все ноги стёрла, спину сломала, руки вывернула! Потом ишше две недели плела кудели. Напряла пряжи – СПРОЁМ*!
День отдышалась да ночь на печи отлежалась и выстала сызнова спозаранку – ткать полотно для сарафана.
Пряжу мотала,
в избы сновала,
вороты ставила,
основы правила,
цевки скала,
стены сымала,
кросна запрягала,
узоры набивала,
холсты стелила,
на солнце белила,
кичигами била,
абуть творила…
Вышло полотно – гладко да ровно!
Выробилась Тарабука напрочь и повалилась с устатку навзничь на лавку. Семь дён пластом так и лежала: во сне стонала да руками махала. На восьмой день через силу поднялась, кое-как обуркалась и принялась сарафан кроить.
На груди крой сделан прижимист,
подол смётан о восьми клиньев,
верх стачан распашной на лямках,
низ забран в пряму складку,
на тальи заложен набор,
по лифу расшиты украсы да сборки…
По переднику белы лебеди лЕтят, а в оподольи красны кони скачут!
Вовсю Поранья старалась, от темна до темна билась-упиралась, штобы вышло шитьё ладно да носко. Сколь раз порола, по столь – сшивала, потеряла последний напёрсток, сломала четыре иголки, на глазах натёрла мозоли да все пальцы в кровь исколола!
Наконец – пришла пора готовой наряд примерять.
Вот надела Гаша новой сарафан на чисту льняну рубаху…
Лямки поправила – БАСКО*! Подолы одёрнула – ПОРНО*!
Стала Гаша свой сарафан разнашивать. Как инде насдевала, так досель и не сымала. По воду в вечеру улицей пойдёт – свет на столбах меркнет! В лавку за солью ли за мукой заглянет – в кажной раз без очереди отоварится! В клуб, в кино – на лучше место усядется да одна на экран лишь и смотрит, а все остальны на сарафан ейной пялятся! Коли песню затянет – на том берегу люди подхватывают! Из хоровода не выйдет, пока все жонки без сил на пол не повалятся!
Дак, слышь-ко, чем больше Гаша тот сарафан вынашивала, тем становился он краше, а чем становился он краше, тем шибче спорилась работа у Гаши. Зарод на остожьях вымечет, навоз из хлева выносит, ягод наберёт, грибов натаскат, бельё настират да нагладит, шанег да пирогов напечёт, а в заполночь вышивать ишше сядет. И всё – в один упряк, без подмоги и продыху. И сама не устанет, и сарафан – как неношеной.
Токмо пока Гаша эдаким манером на деревне-то форсила да своими нарядами козыряла, последних видных женихов у ей из-под носу расташшили, и остались одне корявы да некрасивы.
Ходит-бродит Гаша босиком по стерне за амбарами вся в слезах и печали, ничего вокруг не замечат да сама себя уговариват: «Накой лешой мне эка голытьба да бесточь деревенска нать, да при таком наряде – впору теперь в городе женихов-то выбирать!»
А тут, ко времени, прислали в колхоз подпоршшиков городских – горох полоть. Женихи – хоть куды! Все по полной моде разодеты: на ногах боты на манке обуты да гачи узкяшши на помочах висят, на плечах импортны зипуны с вензелями напялены! Работать много не стали, а прошли по деревне гуртом, повытаскали у бабок икон, завели в клубе хали-гали, с местными подрались и поутру обратно в город смотались. Гаше хоть и охота было на эких женихов поглазеть, но нать сено до дожжа убирать да картошку на шестой раз окучивать. Покуда вилами на покосе метала да с тяпкой по полям шастала – всех женихов и прозевала!
Другой раз опять пригнали из городу подмогу – жито прореживать. Парни все красивяшши! Лапти аки плассмасны, клеша – широченны, рубахи на пузе узлом затянуты, с головы патлы до плеч свисают. На работу ни разу не вышли, напились с местными в усмерть вина, устроили буги-вуги, потом всема гоняли погошшан, сломали в заборе вереи и подожгли овин. А пока Гаша всю избу вышоркала, лавки выскоблила, посуду вымыла, коров подоила, овец в хлев застала да в клуб добралась – прикатила из райцентра милиция на подводе, всех городских парней погрузили и увезли!
Ну никак у Гаши не получается перед женихами покрасоваться! Все девки давно уже замуж вышли да обрюхатились, а Гашу сарафан никак в загул не пускат: то ей белья в реке полоскать захочется, то навоз на поля таскать потянет. А девки-те, ишше, как пойдут мимо, так тычут в ейну сторону и кричат ехидно: «Ой, смотрите, опять Гаха в гомульке* на пожнях граблями вымахиват! А што, Гаша, в постели-то, поди-ко, ты така же работяшша?»
Вот, одинова, на Покров День, по первому снегу приехали на дровнях да с гармонями на ярманку коммерсанты – галантерею с мануфактурой на грибы-ягоды менять. Все девки-то деревенски за товаром в одночасье и киданулись, а Гаша о ту пору как раз тесто растворила да у печи обряжалась. Услыхала, как жонки гомонят на дворе: «Бежим скоре! Товару мало! Бат, не хватит на всех!» Из избы выскочила и рванула по огородам – жонкам наперерез! Хотела сходу перемахнуть через изгородь да зацепилась подолом за шкворень в заворине. А подолы-то у сарафана столь порны, што не разорвать их никак и со шкворня не сдёрнуть! Вот висит Гаша на заборе и на всю деревню голосит: «Помогите! Стойте, подлы мерзавки! Хошь пару бус мне на поживу оставьте!» Пока эдак-от она орала да со шкворня сымалась, все товары на ярманке расхватали, а коммерсанты в город умчали.
И столь дико зло Гашу разобрало, што сорвала она в сердцах порной тот сарафан и на мелки куски ножницами его искромсала! Опосля проревела в чулане неделю, скидала пожитки все в чемодан, даже не попрощалась ни с кем, да в чём была – так, с первой попажей, в город и отбыла…
И сидит теперь Гаша – ни чужа ни наша, в городу на окраине в стоптанных туфлях и линялом пуховике: через день сыта, через два пьяна, и нос всегда в табаке!
* СПРОЁМ — достаточно, в избытке.
* БАСКО — красиво.
* ПОРНО — крепко. Порной — крепкий, добротный.
* Гомулька — плат, которым накрывают голову и лицо невесты.
