Я работаю корнукопом. Это довольно ответственный пост. Нет, никакого отношения к полиции, чур, чур. Просто сейчас мода на слова – новые или, наборот, старые. Корнукопия — это рог, из которого сыплются цветы, фрукты и, в общем, все хорошее. Паззл, наш эрудит, увидел такой на фронтоне виллы, которой был его прадед; прадед умер и вилла начала врастать в землю, а этот толстый рог еще торчал из земли, жесткой  и мерзлой (дело было прилично на западе). Но вилла тонула в ней, как камень. Всем нам было неуютно так далеко от города. У кого были на тот момент ноги, ими переступали. Припомнили две или три молитвы. «Труба называется корнукопия. Это латынь», сказал Паззл. Кто имел руки и кому нравился Паззл, поаппалодировали, я в том числе. «А откуда в ней все берется?» спросила Саша. Паззла она не жаловала. «Ну, кто-то должен это обеспечить», нашелся он, глядя на прадедушкин свод.  «Кто?» И вот, поскольку в городе все уже давненько обеспечивали человек тридцать, я среди них, корнукопами стали называться мы. Если вдуматься, что-то от полиции в этом все-таки быть может, только наоборот.
В основном мы занимаемся статистикой. Корнукоп похож на социального  работника в старые времена. Мы ходим по людям с визитами, всегда в одном и том же виде (не писать же поперек груди ДА, ЭТО Я), и спрашиваем, как они поживают и чего бы им хотелось. Потом Эммервет, или Паззл, или Сингх превращаются на некоторое время в компьютер и мы делаем вид, что обобщаем результаты. Как всегда, это скорее вопрос доброй воли, потому что компьютер — муляж. У него есть клавиатура, процессорные блоки размером со шкаф и экран (старичок Сингх особенно гордится своим сверхтолстым и непробиваемым, как показали рабочие наши истерики, монитором), но даже Паззл не берется вообразить начинку. Там должны быть микросхемы, это мы знаем, но какие? И что такое микросхема? Никто из нас не получил технического образования, так же как никто из НИХ не имеет гуманитарного. Да, ОНИ-то нам бы могли рассказать про микросхемы, хотя ОНИ, я подозреваю, этот уровень уже переросли — в своем направлении, и все равно, дураков идти на запад нет. У НИХ с нами разговор короткий, хотя мы-то с ними, может, и поговорили бы, так что получается, что ли, средний разговор. Последней фразой был едкий дождь, который они навели, как-то перестроив тучи…
– Что на улице? – слышу я вопрос.
Я на работе, корнукопирую.
– Хорошо.
Теперь о погоде спрашивают часто.
Но все-таки ОНИ были наши учителя. Давно, еще когда мы только собрались в этом месте. И мы делаем по старой, полудетской памяти: Сингх строит ЭВМ, я скручиваюсь перфокартой и жду, пока меня втолкнут в щель. Каждый раз, порхая внутрь, я вспоминаю римскую трубу. Внутри у Сингха темно, лишь через щели вентилятора падает лучик, и пахнет радикулитом. В этом лежании есть что-то сверхинтимное. Пока я валяюсь, остальные громко стучат по клавишам и говорят вещи типа «Сохраняй на Бэ» или «Двадцать процентов готово». Принтер, кто бы он ни был, стрекочет. Потом Сингх распрямляется, я тоже встаю и мы толпой грабастаем распечатку. На листе — чистая импровизация — суммы данных по желаниям горожан. Не по нуждам. Никому ничего не требуется, если есть сосед или два. Пригласи их в гости, пойди к ним или окажи услугу. Это понятно. Но бывают еще мечты, для которых нужен народ.
Чаще всего мечтают о сверхмелком или, наоборот, гигантском. Сверхмелкое — это когда хочется побыть кровяной клеткой или посмотреть на атомы. Люди делятся между собой, и иногда чей-то интерес охватывает целые районы. Предположим, есть спрос на атомы. В таких случаях я и еще кто-нибудь идем на площадь и я кричу партнеру в зад, где состоится представление. Потом он из мегафона превращается в микроскоп, а я в химию. Люди готовы стоять в очереди за наукой. Они могли бы это изобразить и сами, но все ценят заботу, и потом, у них другие интересы — медитация там, стрит-арт… Мы, корнукопы, чуть ли не последние, кто может хотя бы изобразить шахматного игрока. И вот я стою перед принтером и гляжу на листок.
– Прочитал? – пищит коллега под пальцами.
Я с бровями ухожу в отчёт… Если они мечтают не о сверхмелком, то о колоссальном. О таком, что потребовало бы собрать весь город. Такие желания — самые обычные. Создать Ниагарский водопад и чтобы каждый был отдельной каплей. Или построить лестницу в океан. Западное побережье закрыто, там проводят свои опыты ОНИ, но вот было бы здорово нам здесь вылить хотя бы небольшое море… Или просят сразу вселенную, планеты, звезды. И мы идем навстречу, хотя не всегда далеко.
Я отлично помню, как в городе некоторое время действовал планетарий, я сам подрабатывал там Юпитером. Я висел под куполом, бежевый на черном бархате, солидно жужжа. У меня было 63 спутника, и остальные планеты тоже все хорошие люди. Но долго эта гармония продолжаться не могла. Кто-то ворвался в зал, Фаэтоном пронесся по системе, чуть не сбил Сатурна (папаша Сингх) и врезался в Солнце. Солнце ответил маленькой злобной бурей, и после этого случая креатив было не остановить. Люди, дети лезли на небосклон, усаживались на орбитах, портя всю эллиптику, Комета Галлея практически поселился в астероидном поясе и утягивал оттуда камни, так что Пояс, бедный, сильно похудел. Когда в систему поползло темное вещество, наш желтый карлик бежал. Без него мы еще какое-то время повращались, глядя на пустой центр, но это становилось уж совсем бессмысленно. Однажды я похлопал по куполу, мол, спасибо и хватит, кончаем эту игру…
Чего изволят жители сегодня? А ничего, и никаких перекрестных фантазий. Редко бывает…
– Прочитал???
Да, да. Вот тут желание. Побыть одному. Не из редких.
– Займешься? – спрашивает Паззл. Я киваю. Это чье-то личное.
– Сад камней?
– Да. Надо бы еще кого-то.
– Я умею делать два камня, – злорадно предлагает Саша. Паззл кривится, но деться ему некуда.
– Ладно, пошли.
Выходим из офиса. День и правда хороший. Проблема в том, что в городе нет нормальных камней, то есть тех — камней-камней. Под всем, что бросают сверху люди, циновками, опорами, под их ступнями, есть только земля, совершенно ровная, и с некоторых пор она все холоднее и тверже. Пустоты, подземные воды, интересные минералы куда-то деваются. Даже гальки больше не видать. Кажется, будто под нами расползается твердый одинаковый камень. На юго-западе, километрах в двадцати от города, была когда-то серебряная жила, шла прямо по скалам. Красивая вещь. Год назад она исчезла, и тогда же нас затопили полчища муравьев размером с собаку. Спины у них блестели, как зеркало. Мы отбивались в одном строю. Понятно, чьих это рук дело, хотя ОНИ-то должны уже понять, что нас ничем не возьмешь, даже ядерными ракетами. Мы просто побудем газом, или эмоциями, или музыкой. Но я все-таки рад, что ОНИ не пытались ядерными. Наверно, это противоречит каким-то планам. Или у НИХ другая стратегия?
Доходим до места, стучим в нужную дверь. Дом растворяется в воздухе, и нам подает руку женщина в красном шелковом халате. Понятно — супружеская пара. Идем гулять.
– Тоскливо мне, – говорит женщина.
– Что так? – Паззл кладет руку ей на плечо, халат становится молодым человеком, который кладет свою на другое. Он молчит, и она повесила голову.
– Стресс, – говорит Саша. Интересно, думаю я, кто сейчас выступает в роли стресса? И кто подал заявку, он или она?
– Это понятно. Кругом люди, люди…
– Нет. Мне кажется, нас слишком мало, – говорит женщина. Мало?

– Для всего… Мы нужны для всего.
– Вам бы расширить семью, – предлагает Паззл. – Имели бы много вещей, могли бы устраивать вечеринки. В аграрном обществе принято было иметь десять, даже пятнадцать детей, для полевых работ.
– Мальчиков или девочек?
– Не знаю. Мальчиков, наверно. Они сильнее.
Молодой человек идет, так же обнимая ее. Паззл машет рукой, и добрый дядька, шагавший навстречу, прыгает ему в пальцы сигарой.
– В традиционном обществе мальчики ценились выше, – говорит Паззл, попыхивая.
– О чем он? Я не понимаю, – вдруг говорит молодой человек.
Мы идем, чуть дрожа, в ногу. Двое мальчишек проходят с воздушными змеями, привязанными ниткой к мизинцам. Я вспоминаю, что обсуждается идея устроить парад-алле, и сообщаю об этом.
– Слово нравится. И погода разрешает.
– Знаете, я ведь географ, – говорит женщина. – А за городом сто лет не была.
– Правда? У вас и карты есть?
– Были. Но потом они перестали со мной ездить, и теперь, наверно, в них все перепуталось.
– Тогда возьмите кого-то еще. Полетите туда птицами. Обратно можете их нести в клюве, – говорит Саша. – Зарисуйте все. И возвращайтесь. На алле-гоп.
– Спасибо. Я боялась, будут веселить, – говорит женщина.
– Упаси бог, – говорит Саша. – Я сама несчастна.
– Все равно я не думаю, что могла бы родить столько раз. И потом, рожать опасно, люди умирают при родах.
– Вы будете не одна.
– Все равно умирают. А ваша служба, у вас есть значок или еще что-нибудь?
– Было бы красиво, да?
Мы, пятеро, нашли пустую площадку.
– Если это стресс, – беру я быка за рога, – то попробуйте сад камней. Дзенский сад.
– Он успокаивает. Правда, – говорит Паззл. Он оказался в кружке презрения и хочет из него выйти. – А потом можно составить ужин…
– Хватит. Смотри на меня, – командует Саша. Она исчезает, а мы оказываемся на широком круге ровного белого песка. Кроме того, в центре стоит влажный, живой, похожий на корень камень. Ну что же, это считается за два.
– Мы будем тут, сколько хотите. Вы просто посидите. Почертите прутиком, – говорит Паззл.
– Чем? – Она поворачивает голову, но Паззла уже нет, есть второй камень, высокий конус с трещиной на боку. Сигара лежит на песке, мигая, секунду, потом из нее восстает прохожий. У него смешные усы и борода.
– Я могу помочь?
– Чем больше, тем веселее, – говорю я. Это можно было бы вывесить над воротами города, но кто бы захотел болтаться там весь день? И потом, у нас нет ворот.
Женщина ищет, чем бы порисовать. Конечно, она уже видела где-то, как положено делать, как успокаиваться. Может быть, она уже была в дзенском саду.
– Будьте любезны, – говорит прохожий и ложится ей на колени аккуратной веткой. Сначала сигара, теперь прут… Она берет веточку, близко смотрит на цветы, неожиданные, мягкие, до самого кончика. Втягивает ноздрями запах.
– Вишня. Сто лет не нюхала.
Она показывает ветку молодому человеку, он улыбается и вот уже в десяти шагах, между камнем Саши и конусом, стоит древнего вида истукан. Мох у него на висках, под круглой ермолкой, на губах — знакомая улыбка.
Сумасшедшее место.
Я становлюсь затоном. В таком саду должен быть пруд или затон.
Итак, мы все разошлись. Площадка опустела. Все выполняют свои обязанности. Хотя меня никто не обязывал. Хотя… Когда ты — затон, мысли останавливаются тоже. Сквозь собственную поверхность я вижу, как она опускается в песок на колени и не то чтобы чертит, а как-то возит прутиком туда-сюда. И хорошо. Паззл прав, торопить ее никто не будет.
Я снова думаю про НИХ, решаю, что последний раз на сегодня. Вспоминаю, как наши пути разошлись: когда появился выбор, мы решили стать органикой, а ОНИ — наоборот. Думаю о шуме, который приходит из глубины земли, о переменах в воздухе, о муравьях с серебряными спинами. Я думаю, чем бы мы могли ответить, без толку. Если будут карты, кто-то сможет… Но можно ли попасть к НИМ по нашим картам? Потом женщина подходит, ступая босыми ногами по песку, проводит внутри меня веткой сирени, и я не думаю ни о чём.