Я недавно шел по городу и увидел птицу. Птица, довольно крупная, прохаживалась по газону, не замечая пробегающих вокруг людей. Я изрядно удивился – птиц в наших краях не видно уже очень давно. Они совершенно пропали из виду. То есть иногда попадаются всякие голуби и воробьи, но они, скорее, вызывают пренебрежение или нейтральную реакцию. Отношение к ним, как к чему-то противно-привычному, типа носков у кровати или попыток Ксении Собчак вести политические телепрограммы.
Эта птица меня внезапно насторожила. Она неожиданно вторглась в мою зону комфорта и совершенно сбила меня с толку. Я позабыл, куда я направлялся, и лишь стоял и наблюдал за ней.
Раньше такую птицу назвали бы вороном. Или грачем. Факт в том, что именно таких больших и черных особей в городе не видно уже много лет. Тем страннее выглядело ее надменное и совершенно безбоязненное поведение. Птица шагала по газону вдоль аллеи, размеренно переваливаясь с ноги на ногу. Я понял, что меня в ней насторожило – птицы же должны летать. Ну, или в крайнем случае тусоваться где-то на деревьях и проводах. Эта птица совершенно стирала грани моего повседневного взгляда на жизнь своей упрямой и наглой походкой. Она безмолвно шагала по траве, осмысленно глядя вперед и, как мне показалось, улыбалась своим черным клювом. Я понимаю, что это может звучать неправдоподобно, мол, клюв он и в Африке клюв и улыбаться он не может, но тогда мне именно так и показалось.
Я не спеша следовал за птицей. Она не сбавляла темпа и не обращала внимания на обгоняющих и идущих навстречу людей. Сумбур ситуации усугублялся тем, что никто из прохожих, казалось, ее не замечал. “Как же так, – думал я, – птиц такого рода я не припомню со школьных времен, почему же никто из горожан не кажется удивленным?”
Тем временем птица свернула во двор здания на Гороховой и я повернул следом. Шум машин и людской гвалт проспекта сменился прохладной тишиной двора. Птица по-прежнему двигалась целенаправленно, не делая попыток взлететь, и мне слышался отзвук ее шагов в обшарпанной облицовке сталинских зданий. Птица проходила вглубь дворов, сменяя арку за аркой, и я от нее не отставал. Если бы меня спросили, зачем я иду за ней, я бы недоуменно пожал плечами и, скорее всего, повернул бы назад. Но во дворах нам не встретился ни один живой человек и я, словно загипнотизированный, следовал за птицей.
Наконец, я совершенно потерялся в пространстве, потерял счет поворотам и аркам, в голове смазались очертания окон и водосточных труб. Я видел только спешащую по своим делам ухмыляющуюся птицу и свои же кеды, несущие меня по мокрому асфальту. Темнота над головой с каждым двором сгущалась, солнечный свет оставался позади.
Неожиданно все кончилось. Сделав очередной поворот, я внезапано оказался в совершенно необъяснимом месте. Это не было похоже ни на один из оставленных прежде дворов, здесь не было ни домов, ни мусорных баков. Солнечный свет, прежде пробивавшийся сверху, здесь совершенно исчез. Надо мной не было серого неба, одна лишь темнота. Я не успел испугаться этому факту, так как я увидел совершенно невообразимую вещь.
Птица не спеша направлялась к огромному дереву, стоящему в центре открывшейся мне площадки. Несмотря на отсутствие источника света, я видел все, что находилось в этом странном месте, но совсем не сразу до меня дошло, что свет исходил от самого дерева. Несмелыми шагами я продолжил движение за птицей, по направлению к дереву. И чем ближе я подходил, тем страшнее мне становилось.
Крона дерева была полностью заполнена птицами. Листья с трудом пробивались из-за сверкающих черных перьев. Каждая птица была похожа на ту, за которой я следовал. Они сидели и молча глядели на меня. То, что они глядели именно на меня не вызывало сомнений – по мере моего к ним приближения они слегка поворачивали головы. Глаза их азартно сверкали, клювы слегка разъехались в хитрой ухмылке. Моя птица, в способности летать которой я сомневался, вспорхнула и совершенно свободно взлетела на одну из веток, мгновенно слившись с остальными.
Я замер, наблюдая эту невиданную картину. Что двигало мной в тот миг? Страх, жажда исследователя, наваждение? Передо мной высилось огромное дерево, ветки которого были усыпаны черными птицами. Свет, исходящий от дерева, на самом деле принадлежал перьям этих черных птиц. Они как-будто отражали лунный свет, но никакой Луны, повторюсь, видно не было.
Я было потянулся за своим телефоном, чтобы сфотографировать невиданное диво, как вдруг мои движения сковал исходящий от дерева голос:
– Мы есмь Альфа и Омега, Начало и Конец, и Первый и Последний; жаждущему дадим даром от источника воды живой…
Этот голос заставил меня остолбенеть от ужаса. Он гремел, как сотни поездов, и заполнял всё пространство, подобно океану.
– Имеющий ухо да слышит, грядёт ныне Царство Птичие.
И стоял я, прикованный ногами к земле, и голос этот проникал в меня и становился мной. Птицы, сидящие на дереве, в глазах моих стали сливаться в единый черный ком, чертами схожий с высоким деревом. Голос несомненно принадлежал этому необычайному существу, будь то птицы, дерево, или сам Заратустра. И увидел я длань, что отделилась от этого черного существа и медленно стала двигаться ко мне. Не в силах шевельнуться, достал я из кармана свой телефон, не надеясь даже на возможность вернуться живым в тот мир, который покинул всего несколько минут назад. Все дальнейшее я видел сквозь экран своего телефона и вспышку его камеры.
И разрезала тьму вспышка телефона в первый раз, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.
Я нажал на кнопку фотографии второй раз и услышал я второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.
И когда я сфотографировал в третий раз, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.
И вспыхнула вспышка в четвертый раз, и я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.
И когда я сделал пятый кадр, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Птичие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Птичий и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
И когда я в шестой раз нажал на кнопку, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.
И когда я снял седьмую фоторафию, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса. И я видел семь Птиц, которые стояли предо мной; и дано им семь труб.
И семь Птиц, имеющие семь труб, приготовились трубить.
– Стойте, что же вы делаете, птицы? – кричал я в исступлении, безвольно глядя на экран своего смартфона.
Отвечали они мне:
– Наступает твой последний час, ибо не ценил не ты времени, данного тебе.
Первая птица вострубила, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.
Пытаясь увернуться от летящего напалма, я кричал:
– Много ж вы птицы понимаете! Вы вообще всю жизнь только и делаете, что жрёте!
Вторая птица вострубила, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.
Наблюдая всё это собственными глазами, я развернулся и принялся бежать, что было сил. Но куда? Впереди всё было объято пламенем и небесным грохотом. Вокруг меня вертелись птицы:
– Мы-то жрём, да и ты от нас недалеко ушёл! А если ты ничем землю не осеменяешь, то зачем нам наша копия? Ведь мы есмь Альфа и Омега…
Третья птица вострубила, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.
– Птицы, птицы, – кричал я на бегу, – я исправлюсь, я осеменю, вот увидите, еще как осеменю!
– Поздно, – раздавался в моих ушах голос, – ибо молодость твоя отныне тебе не принадлежит, и стал ты четверти века отроду седым стариком…
Четвертая птица вострубила, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи. И видел я и слышал одну птицу, летящую посреди неба и говорящую громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех птиц, которые будут трубить!
– Не надо, – кричал я, – мне достаточно четырех! Не трубите больше!
– И ни одного дня отныне не проживешь ты так, как жил до этого, – отзывались птицы.
– Все мои дни слились в один, – кричал я на бегу, чувствуя нестерпимую боль в боку, – так ни одного дня не проживу я боле, только не трубите, птички, дайте поспать!
И понял я, что за окном моим не серый сентябрьский дождь, а луга сиреневой лаванды Прованса, и сам я иду под этим голубым небом и в руке моей бутылка “Шатонёф-ду-Пап”. И стал я счастлив на секунду от того, что в эту секунду весь мир стал мной, и я стал целой Вселенной, всеобъемлещей и всепрощающей.
Как Сид Вишес в одну из ночей в отеле “Челси”.