Я случайно наткнулся на эту бумажку в кармане своих штанов, и мне потребовалось время, чтобы вспомнить, кто же такой Евгений Николаевич. После этого на протяжении примерно получаса я размышлял над тем, стоит мне звонить ему или же нет. Вадик и без того сказал, что они не знают, кто такая моя букашка. Что же к этому может прибавить Евгений Николаевич? По правде говоря, у меня уже пропало всякое желание выяснять видовую принадлежность букашки. За это недолгое время я привык к ней – она стала неотъемлемой частью моего письменного стола. Её неизменное спокойствие и неколебимость были очень важны для меня. В чем именно состояла эта важность, точно я сказать не мог, да и не пытался. Для меня насекомое в банке определялось очень просто, одним словом «букашка», которое имело в моём понимании вполне определённое значение. Что же может измениться, если выяснить, что букашка на самом деле называется двумя не имеющими для меня никакого значения латинскими словами?
Я уже перестал смущаться теми обстоятельствами, что букашка не двигается и не принимает пищу. Я прекратил все попытки ухаживать за букашкой, выяснять её потребности. Всё, что я делал, так это раз в три дня клал ей свежую траву взамен увядшей. Но этот ритуал скорее нужен был мне, нежели букашке. В общем почему-то я полагал, что букашке и так хорошо без каких-либо действий с моей стороны. Во всяком случае, она не давала мне ни малейшего повода усомниться в этом.
Стоило ли при таких обстоятельствах утруждать себя какими-то звонками и встречами?
Но всё же я позвонил. Когда к трубке позвали Евгения Николаевича, тот поздоровался со мной весьма вежливо. Я пояснил ему, кто я такой и по какому вопросу его тревожу. Тогда Евгений Николаевич поздоровался со мной ещё раз, более учтиво. Он пояснил, что несколько сбит с толку моей находкой и до настоящего момента не в состоянии её классифицировать, чего обычно с ним не случается. Однако, возможно, это вызвано тем, что в его распоряжении имеется лишь схематичное изображение и приблизительное словесное описание экземпляра, а как первое, так и второе вполне могут содержать существенные неточности. Если же он смог бы увидеть насекомое в оригинале или хотя бы его фотоснимок, то, вероятно, проблема была бы разрешена. В связи с этим он просит, если, конечно, у меня имеется свободное время, продемонстрировать ему мою находку. В случае моего согласия, я могу увидеть его в любой удобный для меня час в университете. Я сказал, что приду.
Завершив разговор, я стал размышлять, каким образом доставить букашку в университет. Вынимать её из банки я отчего-то боялся. Даже не боялся, а просто не мог. Сама мысль об этом моментально рождала внутри меня сильнейшее отрицание. Выход был один: везти вместе с банкой, хотя это и не очень удобно.
Я приготовил достаточных размеров непрозрачный полиэтиленовый пакет. Затем попробовал взять банку со стола, но этого у меня, к моему великому удивлению, не получилось. Банка намертво приклеилась к полированной поверхности и не двигалась ни на миллиметр. Это повергло меня в замешательство. Я обхватил банку обеими руками и попытался силой отодрать её от стола. С таким же успехом я мог бы пытаться сдвинуть руками гору. Я сел на стул в недоумении. Никогда ранее природа не представала предо мной в столь загадочном ракурсе.
Разум требовал объяснений и сам же их подыскивал. Банка стоит на одном месте довольно долго. За это время я несколько раз проливал на стол чай, ещё что-то. Возможно, высохнув, жидкости эти, сахар, который в них был, приклеили дно банки к крышке стола.
В принципе, я понимал, что объяснение это смехотворно. Тех усилий, которые я прилагал, достаточно было, чтобы оторвать банку, держащуюся на универсальном клее, а не то что на каком-то чае. Но возможно, в пространстве между вогнутым дном банки и поверхностью стола, загерметизированном сахарным сиропом, образовался вакуум. Во всяком случае, ничего умнее мне в голову не приходило.
Я взял на кухне нож и попытался просунуть его лезвие между дном банки и крышкой стола. Но этого у меня не вышло – лезвие не углубилось ни на миллиметр. Ситуация требовала более взвешенных и поступательных действий. Я набрал воды в чашку и вылил больше количество влаги на стол вокруг банки, предполагая, что вода растворит клейкое вещество. Около двадцати минут я ожидал результата, но результата не было. Банка стояла на столе всё так же монументально и неколебимо. Букашка же сидела в банке, не шелохнувшись.
Что я мог сделать ещё? В голову приходили разные мысли – от растворителя до выпиливания крышки стола под банкой, но все они были отметены.
Я удовольствовался тем, что трижды щёлкнул букашку «Kodak»ом, стараясь придвинуть к ней объектив как можно ближе. Затем я отнёс плёнку в ближайшую фотомастерскую, заказав быструю печать. Уже через пятнадцать минут девушка в униформе протянула мне конверт с фотографиями. Даже не взглянув на снимки, я направился в университет.
В учебных корпусах было безлюдно. Меня встретил лишь сонный вахтёр с усами, который даже не поинтересовался целью моего визита. Следуя указаниям Евгения Николаевича, я почти без труда отыскал нужный кабинет, постучал, и мне открыли.
Евгений Николаевич вопреки моим ожиданиям выглядел довольно молодо. Его внешний вид никак не вязался с представлениями о специалисте по насекомым. Он был выше меня ростом, телосложение имел атлетическое и был одет в довольно дорогой с виду костюм. На нём имелся и галстук персикового цвета – и это, несмотря на жару. Евгений Николаевич скорее походил на преуспевающего бизнесмена. Он приветствовал меня в третий раз за сегодняшний день и пригласил присаживаться.
Помещение, в которое я прошёл, было довольно просторным. Вдоль стен располагались высокие шкафы, а в центре стояло четыре письменных стола и стулья. Исходя из количества столов, я сделал вывод, что комната служила рабочим местом для нескольких человек, однако никого, кроме Евгения Николаевича, в ней не было. В кабинете царил идеальный порядок – я не заметил на столах ни единого предмета. В комнате стоял довольно странный сладковатый запах.
Евгений Николаевич предложил мне чаю, от которого я не стал отказываться. Он открыл один из шкафов, извлёк оттуда чашки, электрический чайник, прочие принадлежности. Пока Евгений Николаевич не разлил чай по чашкам, он не проронил ни слова.
– Судя по тому, что в ваши руках фотографии, насекомое принести не удалось, – начал разговор Евгений Николаевич, с поразительной лёгкостью сделав большой глоток только что вскипевшего чая.
– Это…
– Это ничего. Я, знаете ли, сам не люблю показывать свои трофеи малознакомым людям. Но на фотографии-то вы позволите взглянуть?
Я протянул Евгению Николаевичу конверт. Он извлёк фотографии и стал внимательно их рассматривать. Это заняло порядочно времени. Потом Евгений Николаевич аккуратно поместил снимки в конверт и возвратил их мне. Из внутреннего кармана пиджака он достал сложенный вчетверо тетрадный листок и развернул его перед собой на столе. На листе я увидел довольно странный символ, напоминающий иероглиф. Однако приглядевшись, я угадал в нём приблизительное карандашное изображение букашки, выполненное весьма твёрдой рукой. Евгений Николаевич оглядел рисунок и убрал его обратно во внутренний карман пиджака. Затем он сделал глоток из чашки и посмотрел на меня.
– Давно ли вы увлекаетесь энтомологией?
Я ничем таким не увлекался, но на всякий случай ответил:
– Недавно.
– Велика ли ваша коллекция?
– Не очень.
– Где обычно собираете материл?
– Да так, где придётся.
– Этот экземпляр где отловили?
Разговор начал чем-то напоминать мне допрос.
– На острове. На пляже.
– На острове, на пляже, – повторил Евгений Николаевич задумчиво. – То есть в окрестностях нашего города?
Я кивнул. Евгений Николаевич допил свой чай. Моя чашка стояла нетронутая.
– Итак, молодой человек, с уверенностью я ничего утверждать сейчас не могу – для этого нужно проделать больший объём работы, – но ваш экземпляр, безусловно, интересен. Скажу больше, я занимаюсь энтомологией без малого пятнадцать лет и считаюсь довольно сведущим специалистом в этой области. Так вот, я не могу назвать не только видовую принадлежность данной особи, но и сколь-нибудь уверенно определить, к какому семейству она относится. Вы не обратили внимания, сколько лапок у данного экземпляра? Нет? Их десять, то есть пять пар, а это довольно нетипично. У насекомых три пары, у паукообразных – четыре, а здесь пять. Возможно, это какая-нибудь личиночная форма. Но с такими личинками я тоже никогда не сталкивался. В общем, если то, о чём я сейчас думаю, окажется правдой, вам, молодой человек, несказанно повезло.
Я пытался осмыслить его слова, но у меня этого не получалось. Евгений Николаевич продолжал:
– В каком виде у вас хранится экземпляр? Какой обработке вы его подвергали?
– Я не подвергал. Она в банке сидит.
– То есть вы его не замаривали? Он живой?
– Живая, насколько я могу знать.
– И что же он делает? Чем питается?
– Кто он?
– Экземпляр.
– Она ничего не делает. Просто сидит и ничем не питается.
Евгений Николаевич встал, потом снова сел и три раза ударил пальцами по столу. Кроме этого жеста, ничто не выдавало в нём волнения. Судя по содержанию разговора, я мог предположить, что происходящие события имеют для него огромное значение, однако Евгений Николаевич беседовал со мной так, будто в магазине приобретал колбасу.
– Вот что, молодой человек, – сказал Евгений Николаевич, – я не буду затягивать наш диалог излишними церемониями. Вы – начинающий энтомолог и должны меня понять правильно. Ваш экземпляр, скажем так, весьма загадочен и требует пристального изучения, в связи с чем я предлагаю вам передать его университету. Не безвозмездно, конечно. Возможен обмен. У нас имеется большая коллекция различных, в том числе и редких, насекомых. Тропические бабочки, например. Отличное украшение любой коллекции. Хотите взглянуть?
Я ничего не ответил, однако Евгений Николаевич направился к одному из шкафов и стал извлекать оттуда какие-то предметы. В этот момент взгляд мой упал на лист бумаги, прикреплённый липкой лентой к дверце шкафа, стоявшего возле меня. Это, видимо, была какая-то инструкция. Взгляд выхватил текст из середины: «…какую-либо посуду (химическую пробирку, фарфоровый тигель и т.п.), в которую наливают воду и опускают личинок. Затем воду нагревают до кипения. После того как вода закипела, посуду снимают с огня, дают воде успокоиться, а потом снова доводят до кипения, и так повторяют 2-4 раза. Если покровы личинок достаточно плотные, можно просто варить их 2-3 минуты на слабом огне. Если покровы нежные, то, наоборот, личинок только обливают кипящей водой…»
– Вот, пожалуйста! – Евгений Николаевич выложил передо мной на стол несколько застеклённых рамок. – Прекрасные подборки! И обработаны, хочу заметить, с высоким профессионализмом.
В каждой рамке за стеклом размахнули свои большие и маленькие крылья бабочки, прикреплённые к белому картону. Были они всевозможны. Были среди них такие, каких, казалось, быть не может. В каждой раме имелось примерно по десять трупов, аккуратно расправленных и снабжённых пояснительными надписями. Евгений Николаевич перекладывал рамы, советовал обратить внимание на тот или иной экземпляр.
– Вот эту подборку составлял я сам на Борнео. Как вам эта особь? В нашем городе имеется всего один подобный экземпляр – в частной коллекции, но гораздо худшего качества. Сложность в том, что такую крупную бабочку не так-то легко заморить. Обычно при этом повреждаются крылья.
Евгений Николаевич говорил долго и обстоятельно, и если бы я его слушал, то наверняка почерпнул бы массу ценной информации. Но я его не слушал, а думал о том, как тут варят личинок. Мне представлялось, как самых разнообразных червячков, отвратительных и не очень, сваливают в посуду с водой. Червячки барахтаются, сокращают свои тела, пытаясь выбраться, но это невозможно. Некоторые сразу идут ко дну. Посуду ставят на огонь. Червячки начинают дёргаться всё отчаяннее, а потом замирают и плавают просто так, как клёцки в супе. Это наука. Да, чёрт возьми, это наука! Я подумал, что сладковатый запах в кабинете – это как раз запах супа из личинок.
– Итак, любую из этих подборок, даже две из них, мы готовы обменять на ваш экземпляр, – обозначил условия Евгений Николаевич. – Впрочем, может быть, вас больше интересуют жуки или пауки? Здесь у нас тоже весьма интересная коллекция.
– Нет, это меня не интересует! – ответил я уверенно.
Мне показалась дикой мысль, что кого-то могут интересовать мёртвые жуки или пауки.
– Я понимаю, – склонил голову набок Евгений Николаевич. – Хочу пояснить, что финансирование университета весьма скудное, особенно в нашем направлении. Больше десяти тысяч предложить мы вам не сможем.
Десять тысяч?! Они предлагают мне десять тысяч?! Такой поворот разговора застал меня врасплох, и Евгений Николаевич, судя по всему, почувствовал это. Он наклонился ко мне ближе.
– До сих пор я разговаривал с вами как представитель образовательного учреждения. Однако как частное лицо могу вам сказать, что даже в нашем городе существуют коллекционеры, готовые заплатить за вашу находку значительно больше. Я не говорю про такие города, как Санкт-Петербург и Москва, где у меня тоже немало знакомых.
Он сказал «значительно больше»! Как значительно он это сказал. Я почувствовал, что ничего вразумительного не могу ему ответить.
– Впрочем, всё это необходимо обдумать. Я вас не тороплю. У вас есть мой номер телефона, так что можете звонить, когда примете какое-либо решение.
Я понял, что разговор окончен, распрощался и вышел. Мне необходимо было закурить. Как добрался до дома, я не заметил.
Так, я встал перед довольно серьёзной морально-этической проблемой. Ситуация осложнялась тем, что раньше мне перед морально-этическими проблемами стоять не приходилось. С одной стороны, десять тысяч рублей для меня были весьма солидной суммой. Настолько солидной, что я толком не мог придумать, на что её потратить. Не говоря уже о «значительно больше». От этого словосочетания у меня пробегали по спине мурашки и пробуждалась фантазия. Я никогда не считал себя человеком алчным. Даже напротив, мне казалось, что к материальным благам я отношусь спокойно. Но это «значительно больше» заставило вспотеть ладони. Что это для меня значило? Можно решить вопрос с армией, можно оплатить обучение в институте. Много чего можно! Dolce vita! И уж не без Марины, конечно! Если «значительно» – это действительно значительно, то многое можно себе позволить. Можно позволить себе автомобиль… Можно позволить жизни показать мне, на что она способна. Это всё с одной стороны. Что же с другой?
Продать букашку – это поступок. Пусть самый обычный поступок, в котором нет ровным счётом ничего предосудительного. Рядовая сделка купли-продажи. Но на всякий поступок нужно решиться. И если бы у меня из головы вышли эти варёные личинки, я, без сомнения, давно решился бы. А так отчего-то не получалось.
Букашка сидела в банке, не меняя позы, не догадываясь, что в этот самый момент решается её судьба.
Из раздумий меня вывел телефонный звонок. Звонил Фидель. Он сообщил, что подвезли кабель, и завтра утром необходимо выезжать на работу. Мы договорились встретиться на прежнем месте.
Что ж, я быстро собрался. Сложил в сумку кое-какую одежду, купил копчёную курицу, радуясь, что решение морально-этической проблемы можно на некоторое время отложить.
Перед сном мой взгляд наткнулся на конверт с фотографиями, которые я показывал Евгению Николаевичу. Я открыл конверт, извлёк из него снимки и стал их рассматривать. На фотобумаге были видны лишь расплывшиеся травинки, переливы стекла банки, мутные силуэты и отблески. Ничего, хотя бы отдалённо похожего на букашку, разобрать на них было нельзя.