Иван Солнцев. Последнее Невысказанное (рассказ)

Casus dementis correctio fit sapientis.

 

В самолете тесно и душно, несмотря на работающий кондиционер. Половину времени полета я стараюсь смотреть в иллюминатор, но не ощущаю расширения пространства. Тупо пялюсь в потолок. В кресло спереди. На крашеную блондинку в прозрачной кофточке справа, у противоположной стены. Эмоции это все вызывает примерно одинаковые. Меня сдавливает салон. Мне мало места, и я не представляю, как сделать так, чтобы его стало больше.

Я стараюсь не смотреть на Ольгу. Она уснула в начале полета, закинувшись легким снотворным, потому что она немного переживает во время полета. По ее словам. По факту – она жутко боится высоты и всего, что с ней связано. Однако риск полететь на самолете той же марки, что упал в прошлом году на рейсе в Архангельск она считает оправданным, потому что мы летим отдыхать. На южный курорт. К морю, солнцу и прочим тривиальным, практически детским радостям жизни среднего класса.

Все это смахивает на результат некоего помешательства. Говорят, это результат надвигающегося психического расстройства – спрашивать себя периодически, кто ты и где ты. Я не знаю. Возможно, я довожу себя до края, до нижней планки терпимости к самому себе. Возможно, я скоро начну презирать себя. Увы, этот процесс часто необратим. Ты разочаровываешься в авторитетах еще в детстве, видя ошибки своих родных. Потом разочаровываешься в искренности окружающих и их чувств, будучи подростком. Разочаровываешься в людях в целом, когда начинаешь взрослую жизнь. Разочаровываешься в идеалах, когда видишь, как легко предают их те, в кого ты верил. И последним этапом становится разочарование в самом себе. Дальше – или забвение и наркотический угар или полнейшая свобода  беспринципность. И то, и другое может лишить шанса наслаждаться жизнью, чувствовать что-то.

Я перехожу черту прямо сейчас. При посадке. Мне так кажется. Ольга просыпается от легкого тычка, хмуро смотрит вокруг. Дежурно улыбается мне считая, что мне это нужно.

Я перехожу черту прямо сейчас. Мне необходимо уйти от самоубийственного ощущения угнетенности, от чувства вины за желание элементарной справедливости. Я спорю с самим собой. Спорю не первый месяц. Сознание каждый вечер наливается усталостью, угнетаются былые жизнерадостность и желание получать удовольствие. Рушится потенция – как следствие. Я знаю, что я не прав. И поэтому мне нужно менять все.

«Спасибо, что воспользовались услугами…»

Я перехожу черту прямо сейчас. Встаю из кресла. Нащупываю мобильник и включаю его. Я не был так близок к краю никогда. Я прилетел не затем, чтобы отдыхать. Я прилетел, чтобы проверить себя. Чтобы получить ответ. Чтобы перестать плыть по течению.

Выхожу из самолета. Щурюсь от солнца. Ощущаю прилив духоты. Легче, чем в салоне, не стало.

 

В вечер, когда мы встретились с Ольгой впервые, все пошло не так. Я неудачно вышел из машины, заезжая за цветами и наступил в обширную лужу. Испачкал брюки. Машина отказалась заводиться по неизвестной мне причине. Я крутил ключ минут пять. Потом понял, что садится аккумулятор. Меня все достало, и я решил доехать до места на автобусе.

Однако же, свидание удалось. Правда, я ощущал себя не в своей тарелке, но Ольга оказалась довольно активной, сознательной девочкой, и не дала нам обоим заскучать. Знакомясь с ней через интернет, я предполагал, что она будет скромнее и сдержаннее. Тем не менее, мне все понравилось, и я решил основательно добиваться ее внимания. Спустя неделю я уже проснулся с ней в своей постели, в трехкомнатной квартире на Комендантском. Спустя полтора месяца она согласилась ко мне переехать. Я предполагал немногое. Я не ждал перспективы в виде двух с половиной лет совместной жизни. Тем не менее, мы умудрялись оставаться вместе все это время. Сейчас трудно сказать, что именно нас так прочно удерживало. Мы никогда не признавались друг другу в любви. Не говорили о семье, перспективе, детях. Тем не менее, заботиться друг о друге, быть на связи, вести совместное хозяйство и заниматься сексом мы не уставали. А что еще было нужно?

Видимо, чего-то не хватило. Вряд ли денег – я получал вполне неплохо уже на тот момент, будучи региональным менеджером по закупкам, да и она, работая в девелоперской компании, получала хоть и в три раза меньше моего, но недостатком средств на косметику не страдала. Где-то в этой области я тоже ощутил свою ошибку, но это уже стало совсем неважно.

Оглядываясь назад, я смог увидеть, что меня практически все устраивало, и именно поэтому так сомневался насчет того, что делать дальше.

 

Мы гуляем по незнакомому городу уже час. Без карты, без ориентиров, просто наудачу. Ольга уцепилась мне за руку и изредка выражает удивление или восхищение местной флорой или каким-нибудь маленьким памятником. Я жду не дождусь момента, когда мы окажемся непосредственно у моря, и я попытаюсь уловить гармонию бриза и волн. Впрочем, надежды на все это немного.

Я смотрю на Ольгу. Она мило улыбается, по привычке немного сжимая губы, словно бы боясь показать свои безупречно отбеленные стоматологом зубы. Я нервно дергаю уголком рта. Мне нечего ей сейчас сказать. Я поддакиваю, услышав ее предложение перекусить и выпить чего-нибудь местного, и мы идем в ближайший ресторан. Я выжираю три крупных бокала местного красного вина. Становится легче. Немного.

 

Я до сих пор не смог разобрать, в чем заключалась моя ошибка в тот день, когда, как оказалось, прозвучал первый тревожный звоночек со стороны ольгиного поведения. Основных варианта я нашел два. Первый – в том, что я пустил ее в тот клуб одну, сославшись на занятость. В тот вечер я действительно основательно завис на работе, что было редкостью. Второй вариант – в том, что приехал за ней. Тогда я дал ей время до половины первого. Она согласилась, что успеет, но обширной слепой надежды на результат  у меня не было – ее пьяный в хлам голосочек нельзя было трактовать двояко.

Я подъехал к клубу в двадцать минут первого. Через двадцать минут терпеливого наблюдения за дверями и вычисления самого глубокого декольте из всех, проходивших через них, я увидел подругу Ольги Машу, танцующую на ходу нечто среднее между твистом и полькой. Она вывалилась из клуба и пошла дальше трясти своей неподъемной грудью, запрятанной в призванное создавать из ее жирного тела подобие фигуры платье.

Читайте журнал «Новая Литература»

Далее из дверей клуба вывалилась моя любимая, и вел ее под ручку какой-то паренек в короткой лиловой рубашке, с легким стайлингом на голове. Я скрипнул зубами. Сжал рукой руль «мерседеса». Стал ждать дальше. Мне стало жутко интересно, куда все это направится. Приятным моментом я счел разве что то, что по времени Ольга почти уложилась. По крайней мере, совесть ее подстегнула выйти. В это я хотел верить.

Паренек пытался приобнять ее, но Ольге явно было хреново. Она здорово перебрала, и потом, кстати, это привело к прочистке организма в течение доброй половины ночи и жуткому похмелью. Но после выхода из клуба она просто отошла за угол и рухнула на корточки, конвульсируя. Проблевавшись, она встала, шатаясь подошла к стене и уселась, опершись на нее спиной. Паренек подошел и стал ее вроде как успокаивать и предлагать пройти в его машину. Тот факт, что девушка в состоянии «ниже нуля», его, видимо, не смущал.

Я потер переносицу, едва не сломав ее. Разобрался в своих чувствах. Во мне боролись, в основном, презрение, отвращение и ненависть. В момент, когда паренек повел-таки Ольгу к своему кабриолету «бмв», ненависть оказалась сильнее прочих. Я выдернул ключ, вышел, захлопнул дверь. Подбежал к «бмв». Дальше было много мата, квадратно-трапецевидные глаза паренька, несвяный лепет чуть не падающей в обморок Ольги, какая-то бессмысленная болтовня ее истеричной жирной подружки. Устав во всем этом участвовать, я тупо взял Ольгу на руки и понес в машину. Парень из «бмв» плюнул на асфальт, закрыл тачку обратно нажатием кнопки на брелке и вернулся в клуб. Жирная подружка что-то вопила вслед, но я разобрал только слова «козел», «сами разберемся» и «я ментов вызову».

Ментов никто не вызвал. Ночь прошла как маленькая постановка на тему ада. Субботним утром Ольга смотрела виноватым взглядом, вяло пыталась улыбаться и обещала, что больше такого не повторится. Верил ли я ей тогда? Раз триста верил. Просто выхода не было. Я не мог ее потерять. Я не мог превратить такой косяк в серьезный повод для ссоры или расставания. Я не мог ее потерять.

 

Ольга явно недовольна. Тем не менее, она достаточно утомлена за день и засыпает на огромной кровати в гостинице. До этого, кое-как кончив в неплотно прилегающий к вялому члену презерватив и вытащив все это добро из ольгиного тела, я ухожу в ванную. Подмываюсь. Смотрю на себя в зеркало. Как обычно, не узнаю. Это странно – мне часто кажется, что моя внешность не соответствует внутреннему содержанию. Конечно, я никогда не был уродом, но и каким-то особым красавцем себя не назову. Средняя, обывательская внешность. Средний, обывательский седан «мерседес» бизнес-класса. Средняя зарплата в районе четырех-пяти тысяч евро. Со временем мне стало казаться, что так живут все вокруг – у всех новые «бмв», «мерины» и «вольво», у всех квартиры по сотне и больше метров, у всех обывательский рай. Иногда я не понимаю того мира который вижу снаружи, когда еду на работу, с работы, по делам. Не понимаю тех, кто толкается в трамваях вместо того, чтобы купить себе хоть какой-то тарантас, хотя бы подержанный «бмв». Не понимаю торгующих овощами и семечками бабулек, за всю жизнь так и не добившихся ничего и оставшихся в ожидании смерти в дырой в кармане и в сорока квадратных метрах. Не понимаю раздающих листовки симпатичных девочек, которые смело могли бы подрабатывать проститутками или просто в эскорте.

Но сейчас я не понимаю себя. Мне кажется, что я не такой, как есть в зеркале, но стоит мне спросить, какой я на самом деле, и ответ, вроде бы столь очевидный, расплывается где-то вдалеке.  Я не знаю, кто я. Я тону в самом себе и том, чем себя окружил. И в такие моменты – моменты осознания чего-то странного и страшного – даже Ольга с ее списком достижений теряет значение. Вот только я знаю, что будет утро. Будет ее лицо. Будет та же боль.

Я выхожу на балкон. Смотрю в глубину южного неба. С непривычки может  показаться, что рядом, на расстоянии вытянутой руки начинается открытый космос. Вспоминаю, что в последний раз я видел такое обилие звезд зимой в деревне, когда мы поехали праздновать с Ольгой Новый Год к ее дальним родственникам, поскольку там же собралась ее толпа ее родни, а мне, как лишенному родителей в девятнадцать в результате несчастного случая, в общем-то, было плевать. Помню, я тогда жутко надрался и, выйдя на улицу, обомлел и рухнул прямо в сугроб, увидев это небо. Разумеется, сейчас я понимаю, что видел такие картины и раньше – на море, в других местах, где воздух чище и свежее, чем в городе, но опьянение превратило это деревенское небо в безграничное, чарующее, затягивающее в себя.

Внизу, недалеко от гостиницы, идут, болтают и смеются две пары. Довольно симпатичные девчонки. Рослые парни. Шутят, попивают вино на ходу, подтрунивают друг над другом. А я уже где-то не там, хотя не отказался бы туда рухнуть.

Не выдерживаю и звоню в обслугу. Заказываю шампанское и гранатовый сок. Я мог бы попросить сразу смешать из них коктейль, но боюсь, что на меня посмотрят, как на полного кретина после этой просьбы. У меня странный вкус. С другой стороны, он мой, и его нечего обсуждать. Я же не обсуждаю, например, копрофилов или сторонников уринотерапии.

 

В какой-то момент мы с Ольгой жестко рассорились. Разъехаться она даже не предлагала, словно бы наверняка знала, что все обойдется. Тем не менее, говорить мы друг с другом не могли, на работу она ездила на метро, потому что не хотела сидеть со мной в машине, а о сексе и мечтать было нечего. Я пытался привести все в божеский вид, но результаты были один печальнее другого.

Создавалось ощущение, что год совместной жизни пошел коту под хвост. С другой стороны, я понимал, что это действительно больше смахивает на временное явление. Тем не менее, вертихвостка Катя из бухгалтерии моей конторы оказалась достаточно податливой, и, начав с пьяного флирта на корпоративе, мы дошли до мысли, что я буду не прочь зайти к ней в гости, чтобы посмотреть, какую шикарную статую она купила в Тайланде, когда ездила туда весной. Слово за слово, и мы оказались в не совсем одетом состоянии на катиной постели. Откровенно говоря, я сам не сразу сообразил, как оказался возможен такой поворот, но шампанское поверх водки и коньяка оказалось фактором, ослабившим мои сомнения. Наутро, правда, я понял, что и это было ошибкой.

Моя случайная пассия сняла с меня, мешком свалившегося на ее кровать, штаны и, игриво подхватив языком мой член, запустила его к себе в рот. Тогда я ощутил потрясающий, неимоверный прилив возбуждения, ощутил себя чуть ли не быком-осеменителем, готовым перетрахать все, что движется. Я не испытывал такого возбуждения с Ольгой уже давно. Решив, что этот стояк будет жить вечно, Катя скинула с себя платье, вытянула из упаковки невесть откуда взявшийся у нее презерватив и натянула его на уже начавший опадать член. Немного помассировала головку, чтобы наверстать упущенное, но я уже ощущал себя не так. Странная, бесформенная и уродливая мысль шлепнулась в мое сознание против моей воли, и пойманное мной возбуждение иссякло. Попытавшись оседлать меня и поняв, что выходит как-то не очень, Катя в деликатной форме призвала меня встать и вставить ей как следует, и я не смог отказаться. Встал, качаясь, поставил ее на четвереньки на кровати и, ухватив член у основания, начал впихивать его в ее уже истекавшее смазкой влагалище. Зайти удалось. Потолкаться немного тоже. Но у меня неизбежно пропадала эрекция, и я ничего с этим не мог поделать. Более сильные фрикции, обхватывание мощных, упругих бедер Кати не помогали. Я вылез своим трусливо сжавшимся отростком из Кати и безнадежно упал на кровать. Опьянение в лучшем смысле этого слова иссякло. Реальность вновь стала комком уродливых нестыковок, какой была в тот момент, когда я в последний раз расходился с Ольгой утром. Катя легла рядом, стала нежным голоском убеждать меня, что ничего страшного, что я просто устал, поддался стрессу, что всякое бывает, и что в другой раз получится лучше.

Черт, она, видимо, всерьез считала, что приглянулась мне в достаточной степени, чтобы рассчитывать на какое-то продолжение этой пьяной случки. Но она вся дрожала, а я знал из слухов, что у нее правда давно не было мужчины – непритязательная внешность и скромные манеры ее часто сдерживали, и удивительным было то, как она вообще догадалась соблазнить меня. Все это выглядело какой-то несусветицей, но мне ее стало жутко жаль, и я уговорил ее, путем ряда убеждающих высказываний, присесть вагиной на мой рот и дать ее вылизать. Она громко, отчетливо стонала, а в момент оргазма прижалась ко мне настолько сильно и запищала так высоко, что я ощутил, как в одетых обратно штанах что-то зашевелилось, но это было обманчиво. Катя обнимала меня и пыталась руками приподнять мое настроение, но безуспешно. Когда она попыталась сделать это ртом, я остановил ее и сказал, что мне надо идти. Минут пять мы спорили на эту тему, но я остался непреклонен. Когда дверь квартиры закрылась, вид у Кати был виноватый и стыдливый.

По дороге домой – а пошел я, надо сказать, пешком, – я как-то уговорил продать мне в круглосуточном ларьке уже после комендантского часа бутылку шампанского и вылакал ее насухо за двадцать минут пути. Остальное время я тупо нес какую-то чушь сам с собой, временами теребил зачем-то член через карман. Придя домой, обнаружил Ольгу, сидящую на полу в огромной, как космодром, прихожей в обнимку с мобильником. Сел напротив нее. Она возмущалась на тему того, почему я не отвечал на звонки, а я действительно забыл включить звук после выезда с корпоратива. Или не хотел. Я видел на щеках Ольги странные черные следы – прерывистые полоски, ведущие вниз. А на ее глазах недоставало туши, хотя она не умывалась и вообще, придя с работы, только сняла с себя все, кроме кружевных лифчика и трусиков. Я ощутил себя полным ублюдком. Снял пиджак, сел рядом с Ольгой. Попытался ее обнять. Она вскочила, задев меня локтем по лицу и убежала в спальню. Мобильник ее безнадежно улетел по полу куда-то в кухню. Я лег на полу и уснул. Мне больше ничего не оставалось. Ночью Ольга пришла, чтобы поднять меня и увести на кровать. С этой ночи мы долгое время вообще не ссорились. Я до сих пор не совсем понимаю, что творилось у нее в голове тогда.

Но я сделал вывод, что сейчас мне уже поздно в этом разбираться.

 

Сухость и ломота во всем теле возвещают меня о начале нового дня. Ольга сидит и смотрит в окно – неподвижно, внимательно, словно бы за ним завис вертолет с пулеметами или инопланетяне захватывают курорт.

Я приподнимаюсь и вяло протягиваю руку к спине Ольги. Она выгибается, игриво улыбаясь, оглядывается на меня, отрицательно мотает головой. Потом делает вид, что хочет встать, но вместо этого набрасывается на меня и седлает.

– Куда сегодня пойдем? – ее непосредственность и улыбка даже немного трогают меня, несмотря на слишком медленно отступающую боль во всем теле.

– Не знаю. Ловить китов? Есть живых моллюсков? Или сделаем ферму из медуз?

– Точно! – восклицает Ольга, подпрыгивая на мне, как на настоящем скакуне, хотя по ощущениям я сейчас – скорее, дохлый осел. – Это идея. Надо написать приложение «Медузная Ферма», ну, типа как «Зомби-ферма» – для «контакта».

– Мысль, – киваю я, хотя все эти примочки из «вконтакте» меня жутко бесят – наверное, я какой-то неправильный офисный планктон.

– Заработаем кучу бабла на этом, – хихикает Ольга и начинает сползать по мне вниз, но я знаю, что она просто дразнится.

Она проводит лицом по части прикрывающей меня белой простыни, где явственно отпечатался мой утренний стояк. Недолго ласкает щеками через простыню неуверенно покачивающийся член. Смеется, встает и спрыгивает с кровати. Я даже рад тому, что она ничего не стала предпринимать. С годами это становится гораздо проще. Первое время всегда хочется друг друга по-страшному, новизна ставит препятствия, а страсть их сметает. Потом секс становится либо более разнообразным и даже извращенным, либо обыденщиной, на которую не так уж много надежд. Сейчас я понимаю, что второе у меня с Ольгой вытянулось во весь рост. Но дело, конечно, не только в сроке.

 

Рабочий день не задался. Выжрав с утра самую здоровую банку «ред булла», я ощутил такой дьявольский прилив сил, что за три часа оформил всю документацию за отчетный период, подлежащую отправке в течение дня. Всю вторую половину дня я просто тупил на «вконтакте» и прочих увеселительных сайтах, параллельно рассылая отчеты, якобы собираемые в реальном времени и лениво отвечая на звонки подчиненных. Это было для меня редкостью, но иногда я позволял себе расслабиться, если считал, что достаточно неплохо поработал. Когда ко мне решил нагрянуть директор, я инстинктивно дернул «альт-таб», и на весь монитор расползся отчет, который я должен был готовить в это время.

К вечеру мы с Ольгой решили, что никто ничего готовить не будет, и мы ужинаем в «Двух палочках» на Невском. Я лениво лакал крем-суп из лосося, потому что остальное меню мня почему-то жутко раздражало и я был не голоден. Ольга уплетала «филадельфию». Меня раздражали ее повышенная любезность с косоглазым пареньком-официантом, его ехидный взгляд, сползавший с блокнота для записи заказа на ее декольте, но я молчал.

– Нас приглашают на свадьбу будущие Ивановы, – сообщила мне Ольга.

– Круто, – кивнул я. – Ты хочешь туда пойти?

– Конечно! Шутишь? – она несколько возмутилась моим тоном, потому что по нему сразу стало ясно, что я не хочу идти на эту дерьмовую свадьбу ее слабоумной подруги-парикмахерши  и какого-то менеджера по продажам, приехавшего то ли из Тобольска, то ли из Мухосранска. – Лидка меня с тапочками съест, если я не явлюсь.

– А если я скажусь занятым?

Ольга отложила палочки и посмотрела на меня с явным укором – когда она так делала, ее черты лица становились разительно острыми, раздражающими. Я махнул рукой и, отбросив ложку в сторону, стал допивать крем-суп прямо из миски.

В тот вечер мы прогулялись по летнему городу – просто, незатейливо, без особой цели. Вечером у нас был бурный секс, каких давно не бывало. Когда Ольга уснула, положив голову мне на грудь, я долго смотрел в потолок, пытаясь понять, что же я чувствую по отношению к  ней и на сколько этого еще хватит. Не понял. Уснул.

 

Мы сидим в местном ресторане и попиваем вино, ожидая, пока мне принесут что-то мясное, заказанное Ольгой. Она уже получила свою рыбу и сейчас немного обеспокоена фактом, что я не стал ковыряться в меню, как было принято у меня в новых заведениях, а просто предложил ей самой заказать на свой вкус. Я успокаиваю ее и говорю, что надо бы сходить к местным горам, половить острых ощущений. Ее успокаивает тот факт, что я проявляю хоть какой-то интерес к реальности вокруг, потому что вчера мне было не до этого. Я прикидываю, во сколько обойдется реализация моего же предложения. Моя кредитка страдает уже который день, но это лучше, чем заполнять бесконечные декларации на наличку. Ну, по крайней мере, мне они кажутся бесконечными.

Иногда я задумываюсь о том, как вообще выходит, что такие средненькие, обычные люди, как я и Ольга, не страдают недостатком денег и жизненных удобств.

Ольга перекладывает бумажки и переправляет данные в документах, используя интернет и имеет за это пару тысяч долларов. Я перекладываю бумажки, строгаю отчеты, измываюсь над торговыми представителями и получаю за это две с половиной сотни российских плюс всяческие компенсации – разумеется, все это серыми. Мой официальный оклад – двадцать пять тысяч, и я вроде как не ропщу. Есть и другие люди. Кто-то спасет человеческие жизни и имеет тридцать российских. Кто-то убирает улицы и имеет десять. Но все они не имеют высокого уровня негативного стресса, а я имею, поэтому мои доходы обоснованы. В конце концов, каждому из нас платят столько, сколько мы стоим. Я не знаю, сколько стою я, поэтому не готов открыть свой бизнес – ведь в таком случае мне придется платить себе самому.

– Ты прикинь, Сашку Мельникова уволили по статье, за коммерческий шпионаж, – Ольга наивно считает, что эта новость должна меня поразить до глубины души. – Докопался, блин. Теперь еще, говорят, его могут посадить.

– Круто.

Каждый копает, где может и как может. Я никогда не осуждаю тех, кто добывает деньги преступным путем – разве что, тех, кто обирает инвалидов, пенсионеров – то есть, немощных, неспособных сопротивляться. В наших краях стать по-настоящему успешным человеком без подвязок – примерно как построить коммунизм. План на теории есть, но с реальностью общего имеет меньше, чем ничего. Я тоже на свое место, конечно, упал не с улицы. За моими плечами институт, получение пожизненного отвода от всякого дерьма вроде армии и сборов, старания родного дядьки, пообещавшего после гибели моих родителей, что я не пропаду. Его усилиями я и попал не на место сраного стажера в захудалой двухэтажной конторке с окладом, достаточным на оплату кредитов за «фокус» и «однушку» в Девяткино, а в приличную организацию на солидных условиях. От дядьки я получил одно-единственное наставление, и звучало оно: «Не охуевай». Большего и не требовалось. Я не прыгал выше планки, а планка методично поднималась, и все были довольны.

Я и сейчас вроде как доволен.

 

Вспомнив тот ужин в «Двух палочках», я сразу вспомнил другой – несколько месяцев спустя, в «Траттории Роберто» на Фонтанке. Тогда я вроде как случайно задал Ольге вопрос – знакома ли, мол, она с одним пареньком, моим дальним родственником, недавно переехавшим в Питер. Она сказала, что нет, что никогда его не видела. У меня же информация была несколько иной. Тогда я испытал это омерзительное чувство, которое ненавижу до глубины души. оно вырастает само собой и начинает манипулировать мной, вне зависимости от разумных контраргументов вы его адрес. Сейчас оно стало слабее, но память четко рисует его портрет.

Удушье. Ощущение, что желудок и пищевод сжались, и аппетит, даже если он и был, пропал начисто. Кусок не лезет в горло. Я ощутил тогда это все сполна, замолчал, и спустя пару минут Ольга осторожно поинтересовалась, в чем дело, а я промолчал, потому что счел нетактичным начать устраивать ей допрос, тем более, что ничего криминального я не узнал, и раскалывать ее было, по сути, не в чем. Ну, кроме того, что она завуалировала определенный вечер, в течении которого тусовалась в странной компании, тогда как я предполагал, что она с подругами. Сильнее всего меня коробило то, что этот вывод я сделал сам, и что тогда она не говорила мне, что не будет яшкаться с компанией из пятерых пьяных ублюдков с вечно распухшими яйцами и двух невменяемых шалав гостиничного типа. Но никаких фактов против ее верности не было, и я заткнулся. Подавил в себе ощущение уязвленности, горечи, местного разочарования. Выпил еще вишневого сока. Откинулся на спинку стула. Снял галстук. Приклеил к лицу улыбку человека, любующегося своей женщиной и счастливого от факта обладания ею.

 

За столиком справа сидит стайка молодых людей дворовой внешности. Я не совсем понимаю, по какой ошибке они попали на этот курорт, и на местных они точно не тянут. Скорее они тянут на тех ребят – «пацанчиков», которых можно увидеть во дворе с бутылками «балтики» и «невского» в компании своих милых синющих «телочек». Они обсуждают мусульманство. Один из них возмущенно сообщает друзьям, что мусульмане, мол, бросают все свои дела, даже разговор с собеседником, если наступает время их намаза. Более того, отхлебнув пива, добавляет он, эти товарищи еще и носят у себя в кармане свернутые коврики для совершения молитвенного ритуала. Вся компания немного зависает, потому что никто не уверен – посмеяться над этим или проявить уважение к чужой религии, как нынче рекомендует уголовный кодекс. Судя по крестикам на шеях многих, они православные христиане, но мне кажется, что ни один из них не только не сможет перечислить десять заповедей, но и отличить на глаз семь смертных грехов от семи гномов.

Нас обслуживает официантка непритягательной внешности с потрясающе уродливыми очками в оправе из двух неправильных овалов. Я поражаюсь иногда тому, как люди непривлекательной и даже отталкивающей внешности умудряются покупать и одевать вещи. Которые попросту делают из них чудовищ, вместо того, чтобы пытаться украсить себя. Официантка доливает Ольге «шардоне».

Слева брюнетка с огромными сиськами, щедро приподнятыми платьем, заканчивающимся на уровне сосков, так, что видны краешки их ареол, возмущенно заявляет, что открытие церкви летающего макаронного монстра в стране – это кощунство по отношению к православию. Я не понимаю, почему всех так понесло на религию, но догадываюсь, что это, опять же, как-то связано с последними принятыми законами на тему терпимости к вероисповеданию ближних. Брюнетка хороша. Она продолжает распространяться на тему того, как мало внимания уделяется духовности в современном  мире и, закидывая в себя остатки белого вина из немаленького бокала, жестом требует у ближайшего официанта налить еще. Я не сразу замечаю, что между ее сисек аккуратно запрятался  довольно массивный черный христианский крест. Когда Ольга замечает, что я уделяю внимания этому моменту, она едко улыбается, потом театрально надувает губки. Я улыбаюсь в ответ, вроде как виновато. Идиллия.

Мы с Ольгой продолжаем есть.

– Слушай, а Светка вышла-таки замуж, – выдает Ольга, отпив вина.

Светка – ее двоюродная сестра. Они довольно близки, и Светка раздражает меня гораздо сильнее, чем даже Ольга в месячные.

– За того агента по недвижимости, с которым год жила, – продолжает Ольга. – Я вообще заметила в последнее время среди людей тенденцию выскакивать замуж побыстрее, соображать детей по молодости, пока не поздно. Может, и нам что-то такое замутить, а?

Я не очень понимаю, всерьез она или в шутку, но наш возраст вполне позволяет заговорить о браке всерьез. Вот только есть еще кое-что, что несколько меняет ситуацию.

– Не знаю… – заминаюсь.

Господи, как бы я хотел трахнуть эти сиськи…

– …мне кажется, что это… – снова заминаюсь.

…взять эту суку, сорвать с нее крестик, воткнуть длинной частью ей в зад и посадить на него, а потом просунуть между ее сочных буферов…

– … не самая лучшая идея на данный момент. Я уже говорил, что институт брака, как мне кажется…

…и кончить прямо между них, залить ей всю грудь спермой, а потом заставить все стереть  руками и сожрать.

– …несколько изжил себя. Нам ведь и так неплохо, а?

– да, я слышала все это и раньше соглашалась с тобой, – жмет плечами Ольга. – А сейчас начинаю задумываться об этом. Ну, знаешь…

Она не продолжает. Принимает расстроенный вид, и мне даже кажется, что она действительно несколько расстроена. Смотрит в тарелку. Измельчает вилкой зелень. Возможно, ее действительно расстроила моя позиция и то, как я ее высказал. Это значит, что она еще что-то чувствует, что для нее что-то имеет ценность. Она чувствует, что что-то во мне не так. Я, наверное, должен бы обрадоваться этому, но по факту мне плевать. Я вижу кое-что другое.

Я отрезаю маленький кусочек мяса, кладу его в рот, долго и упорно, с сизифовой настойчивостью жую его, но проглотить не могу. Быстро протискиваю кусочек за щеку и тактично отпрашиваюсь в туалет.

Захожу в кабинку, выплевываю мясо в унитаз. Захлопываю крышку и сажусь на нее. Я не знаю, почему все так часто повторяется. Иногда мне кажется, что вся моя жизнь – сплошной набор репликаций одних и тех же моментов. Повторения дней. Повторения моментов. Повторения ощущений. Желудок отказывается принимать еще что-то. Я ощущаю, как внутри все сжимается и представляю себе Ольгу в свадебном платье. Хныкаю. Спускаю воду в унитазе. Стараясь не зацепить взглядом своей отражение в огромном зеркале, выхожу из туалета.

Сразу же ловлю с ближайшего столика стратегически важную информацию о том, что сайт WikiLeaks «выгрузил» в Сеть около четырехсот гигабайт разоблачений, но все они под ключом, а ведь так хотелось посмотреть. Девушка, которой это рассказывает паренек в очках, явно скучает. Я был бы готов ее развлечь, не будь она страшнее моей половой жизни в 14 лет и не жди меня еще пока Ольга.

Сажусь обратно.

– Тебе нехорошо, милый?

Подтягиваю уголок рта в ответ.

– Нормально. Что-то аппетита нет. Наверное, сок.

Логика моего суждения запредельно стройна, но Ольгу это не смущает. Я смотрю на нее украдкой, стараясь не поймать ответный взгляд. Черту я пересек. Но застрял где-то посередине. Я ничего не чувствую. Вообще не понимаю, что делать дальше.

– Ты меня любишь?

Вопрос заставляет Ольгу замереть, медленно поднять взгляд на меня, отложить вилку, которая только прекратила издеваться над зеленью и принялась за рыбу. Рыба оказалась удачливее.

Ольга мнет губы, легонько чешет щеку, облизывает губы.

– Странный вопрос, милый.

– А что такого? Я его никогда не задавал.

– Я тебе тоже. Мы, вроде как, договорились не парить друг друга, а руководствоваться чувствами.

Золотые слова. И ведь она не врет – она так и делала всегда. Вопрос лишь в том, куда она вставляла здравый смысл, чтобы все, что она строила чувствами, не рухнуло, как замок из песка, построенный малолетним инвалидом по уму. В моей голове крутится фраза «два с половиной года».

– Наверное, да. Но ты не хочешь ответить?

Она улыбается – натянуто, с горчинкой. Кладет руку на мою, безвольно протянувшуюся вдоль стола. Наверняка, ощущает холод. Я сейчас, наверное. Также холоден, как когда-то была залитая чем-то серым и бесформенным рыба на тарелке Ольги. В моей голове крутится фраза «два с половиной года».

– Давай не будем конкретизировать. Мы вместе, и мы чувствуем друг друга, ведь так? Это достаточно, правда?

– Ну, да, – киваю я. Мне не нужно больше ничего говорить. Ей тоже. – Ты права.

Вопрос оказывается исчерпан. Я сам удивляюсь тому, что в глубине души ждал хотя бы красивой лжи. Женщине легко соврать о чем-то практическом, ощутимом, о том, что можно пощупать, но она принципиально будет демонстрировать свои чувства, чтобы сохранить последний фиговый листок, прикрывающий свою лживую сущность. Не все женщины такие, я знаю.

Это я такой везунчик.

 

Я никогда не поднимал руку на женщину. Это даже странно, с учетом того, с какими интересными личностями мне приходилось иметь дело и сколько раз меня подмывало не доказывать свою очевидную правоту словами или демонстративным уходом, а ударом в область лицевой структуры украшенного сиськами и наивными глазками раздражителя. Единственный раз, когда я допустил применение силы, имел место быть как раз при Ольге. Она вывела меня из себя своими воплями настолько, что я оттолкнул ее в комнату, как бы намекнув, что ей пора прилечь и остыть, иначе ее ПМС разрушит ее жизнь. В каком-то плане это помогло, потому что, треснувшись об пол,  она молча отказалась от моей поспешной помощи, подошла к кровати и улеглась. Я ушел. Вернулся с извинениями, огромным букетом и еще какими-то там увещеваниями. Она дулась еще где-то сутки, и у нее все прошло, благо, реальной боли она не испытала. Вот только у меня ровно в момент, когда у нее отлегло, на душе завелись дикие саблезубые кошки и начали скрести во всю силу.

Я понимал, что не ощущаю себя виноватым, что все извинения были ложными. Понимал, что по сумме ее достижений и сказанного в тот день, ее следовало как следует огреть телевизором по темечку, но вместо этого я пытался просто отстреливаться. В итоге, я ощущал себя униженным и подавленным. Вопреки традициям последнего времени, я пошел прогуляться через город, в летний выходной. Припарковав машину в районе «Адмиралтейской», я пошел на Дворцовую, чтобы вспомнить детство и юность, в которых гнездились еще теплые ассоциации с этими местами. Взрослая жизнь принесла Европу, всяческие разновидности южных курортов, лыжные курорты и обычная, характерная для простолюдинов прогулка в центре города стала чем-то экзотическим, чужим, как шаверма у метро для завсегдатая хороших ресторанов.

На дворцовой, только я вышел с проезжей части на пешеходную зону, ко мне подскочила девушка в костюме гусара с неимоверно высоко задранными корсетом сиськами и спросила, можно ли меня арестовать на несколько снимков. Я хотел ей мило улыбнуться, просто за ее сиськи и милое личико, но что-то меня остановило, и я, просто гавкнув «нельзя», продолжил путь. Направившись в сторону Миллионной, я ощутил жуткую вонь дерьмом и, оглянувшись, понял, что все в порядке – на площади стояло пять колесниц с понурившими головы лошадьми. Лошади выглядели настолько печально, что мне сразу вспомнилось школьное стихотворение Маяковского. Эмоций у меня это не вызвало, и  пошел в обход к  Дворцовому мосту.  Перешел его, ощущая омерзение от трущихся через толпу вонючих велосипедистов, вопящих малолетних идиоток и толп  гастарбайтеров.

На Стрелке, на спуске к воде, мужик в рубашке и брюках активно предлагал прохожим выстрелить из сомнительного вида золотистой пушки в сторону Невы. Успеха его призывы не имели, и, когда к нему подошли актер в костюме Петра и какая-то телка в бордовом платье с ним, мужик, по крайней мере, обзавелся компанией для болтовни. Затем ко всей этой пестрой компании подошла другая – из двух теток в солнцезащитных очках на пол-лица, двух маленьких девочек и паренька лет десяти. Дети захотели сфотографироваться с довольно стремно смотревшейся царственной парой, и их желание удовлетворили. Потом Петр стрельнул у одной из теток несколько сигарет, вежливо поблагодарил, и сладкая парочка выдвинулась вниз, к воде. Дети стали тормошить пушку, но из нее так никто и не выстрелил. Мужик с пушкой заболтался с одной из теток, хлещущей пиво из стаканчика. Они довольно долго курили, и она довольно внимательно слушала его рассказ о том, как он гладил свою рубашку и еще о чем-то там.

Для меня все это было экскурсом в неизведанное. Я здорово отвык от всего того бреда, который происходит летом в этом городе. Я забыл про Ольгу, ее самомнение и мои страдания из-за него.

Одинокая и не очень красивая девушка, сидящая на гранитной стене с пачкой ряженки и толстой книгой и охраняющая свою и еще чью-то сумку, смотрелась как-то жутко, и я решил пойти дальше. В итоге, пошел обратно, к машине.

Действительно, стало легче.

 

Ольга загорает, натершись каким-то дорогим до изумления средством для защиты кожи. Она утверждает, что с ним она может лежать хоть в километре от солнца, и ее кожа не обгорит и не иссушится. Она плохо училась в школе.

Мальчик с надувным матрасом неопределенной расцветки улетает с разбегу в море. Родители, видимо, только сейчас заметили его побег и пытаются докричаться до него через дым своих сигарет, но выходит не очень.

Девушка в майке с надписью «Wake up your life» сидит в шезлонге, и ее плечи ярко-красного цвета. Видимо, у нее нет волшебного крема, как у Ольги.

Я пытаюсь расслабиться, спокойно полежать, позагорать, но выходит скверно. Как оказывается, и безбрежного моря, и наполненного солнцем воздуха мне сейчас мало, чтобы забыть о том, что меня ведет то ли к пропасти, то ли к возвышению. В воздухе царят блаженство, далекие крики чаек, визг детишек. Откуда-то справа Джоан Осборн орет о том, что бог мог бы быть одним из нас. Это снова  приводит меня к мысли о православной брюнетке и ее грудях. С другой стороны, у кого-то в мобильнике раздается «О боже, какой мужчина», и мне становится мерзко, но мелодию вовремя останавливают. Здесь, вроде как, не так уж много народа – благо, курорт не из общественно доступных, – но все равно людей больше, чем мне хотелось бы. но на частный сектор на пляже я раскошелиться не готов, хотя Ольга предлагала оплатить его сама. Мне было бы там еще менее уютно. Наедине с ней я бы сейчас точно свихнулся.

Я умудряюсь расслабиться и уснуть, а когда просыпаюсь, не обнаруживаю ни Ольги, ни ее маленькой сумочки, только пустой шезлонг. Придвигаю спинку своего к стоячему состоянию, потому что мне трудно сложиться самому в сидячее положение. Я немного обгорел, но дремал явно не долго. Пытаюсь отследить следы на песке, но ничего не выходит. Осматриваюсь и нахожу взглядом крытый пляжный бар. Былой опыт подсказывает, что заскучавшая Ольга могла двинуть только туда. Я горько усмехаюсь тому, насколько хорошо ее знаю, когда вижу ее за стойкой – болтающую, смеющуюся. Какой-то темнокожий парень явно пытается ее закадрить, а его резервный вариант – блондинка с солидными формами, но без какого-либо макияжа, сидит рядом и тоже хихикает, попивая определенно пина-коладу. Когда парень пытается приблизиться к лицу Ольги, она со смехом отмахивается от него и немного отодвигается. Я мысленно ставлю ей плюсик. Когда же парень нагло хватает ее за талию и придвигает вместе со стулом к себе, она просто смеется и не сопротивляется, и все встает на свои места. Я осторожно смотрю на нее, и спустя короткое время она меня замечает, хотя практически не подает вида. Что-то объясняет парню. Тот разочарованно цокает языком и предлагает соседке Ольги потанцевать. Та пожимает плечами и уходит с ним туда, где лучше слышно проигрываемый местным диджеем долбежный хаус. Ольга махает мне рукой. Я ухмыляюсь, иду к стойке. Мне уже плевать. Хотя, если честно, желудок снова сжался. С этим действительно ничего так быстро, как хотелось бы, не поделать.

 

Серега позвонил мне в тот вечер нежданно негаданно. Твердил, что надо поговорить. Его голос уже намекал на то, что случилось нечто страшное,, и у него, быть может, есть последний шанс что-то исправить. Правда, по тому, как он произнес в конце разговора «давай», можно было сделать вывод, что шанс уже исчерпан, и ему просто надо высказаться. Так, в общем-то, и вышло.

Мы встретились в кафешке недалеко от моего дома. Серега был на взводе. Его потряхивало, и речь его была обильно сдобрена чем-то крепким, хотя он и был за рулем. Сомневаясь, что он принимал корвалол, я поинтересовался, какого хрена он поехал пьяным.

– Какая разница? Дай мне в морду.

От такого предложения я, несмотря на его соблазнительность, признаться, опешил.

– Поехал вконец?

– Если ты мне дашь по роже, это будет справедливо. Но я просто не могу… – Серега протер и без того сухой рот рукой. – Понимаешь, я просто не выдержал. Мы с тобой со школы знакомы. Ты мне здорово помог тогда, с Чкаловым.

– Забудь уже, – махнул я рукой. – Че ты вообще несешь? У тебя приступи лирики? Че за херня, да еще и вечером в среду? Че ты пил?

– Да отъебись ты от того, что я пил, – Серега начинал психовать еще больше, но с усилием понизил тон. – Ты лучше скажи, ты свою бабу любишь?

– Допустим, – я облизнул губы. – Че за говно, Сережа?

– Полное говно. Я, – с каменной убедительностью произнес Серега. – Полнейшее. Короче, помнишь вечер девятнадцатого апреля?

– Допустим.

Я помнил. Совместив сказанное Серегой, я вспомнил, что тогда дал добро Ольге задержаться на работе. Она отказалась от того, чтобы я ее забирал и попросила приготовить что-нибудь вкусненькое к ее приходу. Да, раньше я еще и умел готовить не только макароны и полуфабрикаты. Раньше.

– Так вот, твоя девчушка в тот вечер была со мной и с Артуром – с ее работы такой, длинный чурка.

Я замолк. Вжался в кресло, посмотрел в сторону барной стойки. Вернулся взглядом к Сереге.

– Ты понимаешь, это, блядь…- Серега явно начинал плакать, но я хотел, чтобы он рассказал все, и поэтому ухватил его за руку и сжал до боли.

Серега вякнул что-то несвязное, одернул руку. Я отпустил.

– Блядь, я не мог так, понимаешь? Ну, пошло по пьяни, слово за слово, а мне вроде как и насрать – чья она там. Я вообще обо всем забыл. А Артуру было по хуй просто, понимаешь?

Я кивнул. Ощутил, что мое лицо одеревенело, руки похолодели, желудок традиционно сжался, словно бы боялся, что я пойду и наглотаюсь с горя таблеток.

– И это был пиздец, твоя, она трахалась, как ведьма, и заявила, что на таблетках уже в процессе. Я сидел и смотрел, догонялся шампунем, мне было как-то…

– Че там было? Подробно, – потребовал я и встретил ошарашенный взгляд Сереги.

– Слышь, может, на хер подробности? Я не могу…

– Я тебя из окна выкину на хуй, если будешь препираться.

– Ладно, может, и мне так легче станет. Нет, не станет, – Серега поднял чашку с кофе и тут же поставил обратно, едва не пролив. – Короче, мы забрались в квартиру Артура тогда. Нахряпались еще в дороге, все, кроме него, конечно. Он уже принял на месте. В итоге, мы сообща раздели твою…

Серега прервался, и это едва не стоило ему сломанной челюсти, но он об этом так и не узнал.

– Ну, – я уже завелся, ощутил прилив огромных горячих потоков к щекам, к горлу, к глазам; ощутил легкое удушье.

– Ну, и я сел в кресло, кожаное, – Серега немного качался, и это меня здорово раздражало. – Стал жрать шампанское из бутылки и смотреть, как Артур жарит твою… Ну, блядь, ты сам понимаешь…

– Подробно, – прошипел я.

Мне нужны были подробности. Жизненно важны. Мне необходимо было переломить что-то внутри себя. Возможно, даже самого себя. Любое, даже самое мелкое упоминание о ком-то, кто раньше трахал мою девочку, всегда будоражило меня, ранило, раздражало, а подробности секса с каким-то длинным чурбаном при живом мне и вовсе могли меня привести в нечеловеческое состояние. И к этому я стремился. Я сразу захотел быстро переболеть, хотя и знал, что это будет дорого стоить. Возможно, я уже тогда ждал очередного тревожного звоночка, хотя и надеялся, что он не прозвучит.

– Ну, она заявила, что она на таблетках, и все, мол, нормально. Ну, Артур и залил ей полный бак, аж обратно вытекало, – Серега поежился при этих словах. – Потом еще пропихнул внутрь для закрепления. Забрал у меня бутылку шампуня. Сказал – мол, давай, ты следующий, и тыкнул прям на дырку ее, из которой сперма текла. И она такая еще подначивала – мол, присоединяйся, все нормально – видно было, что я малость в ахуе. Ну, понимаешь, я был бухой в сраку. Я попытался…

Серега снова замер, ему стало жутко неудобно от того, сколько он наговорил. Я смотрел на него в упор, и вряд ли мой взгляд отражал огромное желание шутить с собеседником и ждать полгода до полного признания.

– Ну, я попробовал ей присунуть вялого. Даже в рот положил, ей-богу. Но у меня не вставал, как она ни сосала. И тогда я понял, что делаю то, о чем даже думать не следовало, будто бы протрезвел махом. Я отошел. Упал в кресло. Открыл еще шампуня. И начал жрать его, пока снова не захмелел. А Артур, тем временем, раздвинул твоей булки и отдолбил в очко, ну, и спустил туда же. Потом она еще член ему ртом отмывала, помнится.

Как ни странно, на тот момент я не оценивал всей той дикой и уродливой картины, которую описывал Серега. Я думал о том, что Ольга никогда не давала кончать в себя, будучи даже на таблетках – мол, вдруг что-то не сработает, это защита от случайности, а так, сознательно, рисковать случайной беременностью не стоит. И в анал ее я пролезал пару раз со скрипом и с литром смазки и с толстым презервативом. Так вот. Я подумывал о том, что же с моей сексуальной привлекательностью , в таком случае. Думал о том, какого хрена вообще Ольга делала со мной в постели, на столе, на полу, в ванной, на даче, – да везде, где мы трахались. Что-то невнятное, видимо.

– Слушай, я знаю, что нет прощенья этому, но че мне делать теперь? Косяк уже есть. Я пытался ее трахнуть. Я не мог молчать. Я представлял себе все это, и то, как бы с тобой близки, и…

– Исчезни, – прохрипел я, не глядя на Серегу.

– Бля…

– Я сказал – съебался отсюда, можно бегом, – дальше я уже негромко лаял и был готов встать и одеть Сереге на голову стул, но не за то, что он пытался «присунуть вялого» моей женщине, а за его настойчивое желание извиняться.

Серега ушел, не дожидаясь беды. Всю дорогу к выходу оглядывался, словно ожидая, что я вытяну ствол и начну палить ему в спину. А я весь вечер глушил виски. Пытался залить ту огромную кучу дерьма, которая скопилась внутри за все это время, но виски лишь мешалось с дерьмом, превращаясь в однородную вязкую массу, и я увяз в этой трясине по уши.  Запил все полученное апельсиновым соком, встал, ощутив, как мир вокруг качается без моего одобрения, проковылял к выходу и поехал домой. Я ехал, будучи пьяным в дрызг, но даже наряд ДПС, какое-то время случайно следовавший прямо за мной, меня не смущал. Я смотрел на дорогу, но видел пустоту. Смотрел в салонное зеркало заднего вида на себя, но видел лишь бесформенное нечто. Я ехал без световых приборов и не обращая внимания на светофоры. Не помню, как я добрался домой, но утром я обнаружил «мерседес» криво припаркованным прямо на газоне, которому предшествовал бордюр, несовместимый с клиренсом моей машины. Подивился своей ловкости. Сел внутрь. Заплакал.

Я хотел тогда, чтобы это воспоминание не существовало. Я впервые в жизни хотел, чтобы какое-то громкое разоблачение не произошло, хотел забыть, вырезать это воспоминание из головы, хоть электродрелью, но понял, что это невозможно. Я хотел жить, как раньше, но понял, что и этого больше не получится. Я потерял смысл огромного куска жизни. А рядом были лето, отпуск, море.

И сейчас, переосмыслив все происходившее, я так и не смог понять, прав ли я был, что не высказал все Ольге посредством ударов ее головы об стену. Я понимаю, что в таком случае я сел бы и, возможно,  не на один год. А сейчас я свободен. Вот только боли во мне скопилось столько, что из нее можно построить довольно прочную одиночную камеру, и уже немного осталось до того, а потому мне нужно было понять, что делать дальше. Нужно было выбрать.

 

Сейчас на берегу относительно спокойно, и в мою сторону набегают волны. Впрочем, на меня им плевать, конечно. У них свои дела. Одни из них длинны, сильны и скоротечны в своей жизни. Другие – медлительны, коротки и пенисты. Выбирай, какой волной хочешь стать ты – быстрой и заносчивой, но умирающей молодой или основательной, сдержанной, и живущей свой век по правилам и традициям без проблем с законом и порядками общества. Я не уверен, что мне ближе, но прислушиваться к болезненному, пропитанному нафталином мнению консерваторов-долгожителей не охота, а умирать молодым хочется еще меньше. Я не ломаю логику. Жить хочется всем. Жизнь – единственный невосполнимый актив каждого. Купить, найти, поменять можно все, можно даже найти замену значимым людям, как бы цинично это ни звучало, и только жизнь можно потерять лишь единожды. Она невосполнима. И мне выпал шанс изменить ее. А я боюсь. Или просто сомневаюсь. Я не знаю, что я выбираю в качестве альтернативы. Я слишком привык. Как к кокаину, наверное. Только теперь дорожек все больше, носовая перегородка все слабее и кровоточит, а кайфа практически нет. Боль не глушится. А я пытаюсь разобраться – говоря себе, что Ольга – это явление временное, не вызывающее сильны эмоций, я врал себе или кому-то еще? Я врал, что не влюбился в нее и называл все свои чувства другими именами, лишь бы не терять свою солидность в своих же глазах. Я запутался изначально. Я понимаю, что не устроил сцену и разрыв тогда не потому, что решил сделать большую подлость и не потому, что мне нужно было что-то там еще выяснить. Я просто боялся потерять ее. Как последний идиот, надеялся, что все как-то уляжется. Я не знаю сейчас, к чему я иду этим путем.

День проходит бездарно и бессмысленно. Загар, прогулки, экскурсия с сомнительного вида женщиной-экскурсоводом. Алкоголь и болтовня со случайными знакомыми.

В начале ночи я пытаюсь заняться сексом с Ольгой. Она практически сухая, хотя и стонет, изображая бурное желание. С ней что-то не так. Я ощущаю сухость во рту, потому что всю слюну трачу на обработку члена. Все это выглядит странно, и когда я кончаю, я не получаю и подобия оргазма, зато чувствую облегчение за себя и за Ольгу. Я не могу еще достаточно сильно ненавидеть ее. Она все еще рядом. Но я знаю, что это не вечно.

 

Тогда, придя в себя после пьянки,  я не поленился улучить момент, когда Ольга уйдет в душ и взял ее мобильник. Графический ключ поначалу ввел меня в ступор, но потом я примерно вспомнил, что Ольга обычно изображала, чтобы включить экран смартфона, быстренько вычислил структуру изображаемой фигуры и уже спустя несколько секунд получил разблокированный аппарат. Зашел в сообщения, пролистал.

Она явно не рассчитывала, что я вообще полезу туда. Я даже не стал интересоваться ветками переписок с кем-то, кроме того самого Артура.

«Привет. Может, как-нибудь повторим?»

«Ой, да ну тя. Я же так, шутя это все»

«Ну, что ж поделать. Ты пиши, я тоже не прочь пошутить»

«Хорошо. Только не настаивай сильно, я сама решу»

Нужно ли было мне знать больше? Почему она не удалила это, не заставила меня терзать себя угрызениями совести сильнее? Я не знал этого тогда, как не знаю сейчас. Тем не менее, я положил мобильник на место. Сел в кресло. Налил очередной стакан, от одного вида которого у меня начиналась истерика. Я много пил тогда. Один раз чуть не попал на лишение прав, но откупился весьма солидной суммой на месте. Попал на работе на штраф в тридцать штук за огромную административную дыру и явку в пьяном виде. Мне задавали вопросы, а я отвечал на них коротко, однозначно и не по существу. Я ждал моря и солнца. Дождался. Прекратил активно пить где-то за неделю до отъезда. Ольге это явно понравилось, и она стала как-то ярче, веселее, словно бы ощутила, что все позади. Но во мне ничего не изменилось к лучшему.

 

Вечером мы с Ольгой, наконец, кончив в позе «шестьдесят девять», расходимся по разных сторонам кровати. Она проглотила все, что вытекло из меня при эякуляции, и нужды идти за салфетками нет. Я не ощущаю никакого вкуса у ее вагины, и это кажется мне странным. Даже никакого послевкусия. Наверное, это предел. Мой член ноет от долгой настойчивой мастурбации маленькой ладонью Ольги в сторону ее рта. Мерзко.

Я не могу понять самого себя. До сих пор. Все просто и слишком сложно одновременно. Я помню, как не мог прикасаться к Ольге первые несколько дней после разговора с Серегой. Помню ее слезы и отъезд ночью с пятницы на субботу к сестре, когда я нажрался до поросячьего визга вместо того, чтобы пойти с ней, как мы договорились заранее, в кино. Мне кажется, я тогда создавал иллюзию отмщения обращаясь с ней более жестко, чем следовало бы, если бы за ней ничего не числилось, но при этом не объясняя истинной тому причины. Но сейчас я снова могу ее трахать, потому что преодолел брезгливость, настроился на осознание того, что она уже отмылась физически, и именно физический контакт не представляет вреда. Сухо, по-деловому, по-животному.

Смотрю на маленькое, нагое, распластавшееся по кровати тело Ольги – маленькие сиськи, маленькое лицо. Я словно бы меняю ракурс взгляда на нее, словно бы трезвею и не понимаю, за что вообще можно любить такого человека. Такую лживую продажную тварь под личиной скромности и деловитости. Но гораздо большее разочарование меня постигает, когда я, отлив, подхожу к раковине и смотрю в зеркало. Я не могу понять, за что можно любить этого парня в зеркале. Что он из себя представляет? Что в нем есть нетипичного, уникального? Почему такие, как он находят себе кого-то вообще? Из-за «меринов» и «вольво»? Из-за «серых» окладов? Вряд ли, ведь есть интересные, многогранные личности, у которых есть и больше бабок, чем у серых офисных пятен, как это парень.  Закрываю отражение в зеркале ладонью. Не могу больше терпеть. Ухожу на балкон. По дороге подхожу к шкафу, открываю. Ольга все еще считает, что я не знаю, что она, вопреки обещаниям, не бросила курить, что ультимативно дорогой освежитель дыхания ей помогает. А мне теперь просто плевать. Я достаю из ее сумочки сигарету и пачку спичек с логотипами «кент» и «Две палочки». Закрываю шкаф. Курю на балконе.

Мне становится любопытно, что за шум и гам идут со стороны моря, и я решаю пойти на обзорную площадку, которая находится на крыше отеля и доступна постояльцам за отдельную плату, которую я внес. Ольга спит так крепко. Что совершенно не обращает внимания на мои перемещения. Мне кажется, что этот отдых утомляет ее сильнее, чем работа.

Я смотрю на побережье, потом на темный, бездонный массив моря. От берега неторопливо отплывает довольно крупная яхта. Через некоторое время с ее борта вылетает ракета, уносится вверх и где-то высоко превращается в огромный сноп искр. С яхты слышится пьяное восхищенное ликование. Иногда мне кажется, что я – единственный во всем этом долбанном мире, кому нечего праздновать, у кого не осталось никаких поводов для веселья. Мне кажется, что я отдал слишком много жизни той, кто ее не оценил, и сейчас я стою на самом краю, ощущая острый страх того, что пустота, которая образуется с ее уходом, сожрет меня, затянет, сделает слабее. Убьет.

Утром я еду в аэропорт по делу. По срочному делу.

 

«Если я исчезну, ты будешь скучать по мне?»

«Я буду искать тебя. Мне будет тебя жутко не хватать. Я бы не смогла… Я так к тебе привыкла. Знаешь, иногда жутко не хватает тебя даже тогда, когда я знаю, что вечером ты за мной заедешь. Я как дурочка, да?»

 

Я не говорю, куда уехал. Еду с местным таксистом, пытающимся что-то мне сказать, но не знающим ни слова по-русски, а по-английски – только то, что нужно, чтобы понять куда надо ехать клиенту. Я смотрю в окно.

 

«Иногда мне кажется, мы всегда были вместе»

«Наверное, так и было»

«А почему так?»

«Потому что так и было»

«Ну, неправда, милый, вот пять лет назад, например…»

«Не знаю, что было пять лет назад. Тебя там не было. Значит, этого не было»

«Глупый»

Чмок

 

Люди бредут по своим делам, торопятся, хотя атмосфера подразумевает спокойные прогулки и безразличие к суете. Мне так кажется. Мне кажется, люди везде торопятся. Нужно успеть накосячить и исправить хотя бы что-то. Но ведь мы никогда ничего не исправляем, на самом деле. Мы делаем вид, что что-то изменили к лучшему, а по факту – все наши грехи и ошибки навсегда остаются с нами. Прошлое не изменить. Не исправить. Мы просто меняем направления в будущее, но прошлое, полное глупых и бездарных ошибок, остается с нами всегда.

 

«Давай замутим счастье – прикольно звучит, да?»

«Не помню, откуда эта фраза»

«Тоже не помню. Где-то в Интернете прочитала. Неважно. А ты счастлив со мной?»

«Это зависит от того, счастлива ли ты со мной»

«Не знаю. Мне никогда ни с кем не было так хорошо»

Обнимаю ее, совершенно голую, целую, прижимаю к себе. За окном бесшумно падает невесомый, нежный снег. Третий день нового года.

 

Закрываю глаза. Я не могу больше смотреть на залитую солнцем улицу. Мне нужно купить небольшой подарок Ольге, чтобы оправдать поездку. Я до сих пор оправдываюсь. Мне больно. Накрываю лицо рукой. Чувствую влагу на пальцах. Так нельзя.

 

Закидываю вещи в чемодан, закрываю. Мне не нравится результат. Открываю шкаф, на секунду замираю перед внутренним зеркалом. Боюсь чего-то. Вытягиваю крупную спортивную сумку, которую взял на всякий случай. Складываю необхоимые вещи из чемодана. Уже более осторожно, компактно, хотя места в сумке хоть отбавляй. Что-то оставляю, потому что проще купить новое, чем тащить с собой. У меня странное понимание нагрузки сейчас. Наверное, я мог бы даже уехать без этой сумки. Кладу документы в боковое отделение. Я буду смотреться, как турист-нищета. Это не очень здорово, но лучше, чем сидеть и ждать здесь Второго пришествия. Ольга не видит изменений. Не видит ничего. Она окончательно ослепла – видимо, посмотрела в зеркало и увидела собственную сияющую лживую безупречность.

Она спит, задремала после трех бокалов выпитого под мясо вина. На меня алкоголь, как мне кажется, вообще не подействовал. Это странно.

Я хотел сказать ей еще кое-что, но так и не собрался с духом. Или даже не так – я хотел ей сказать еще что-то, но так и не понял, что именно. Что-то, что венчало бы все эти годы и все эти усилия над собой и над тем, как все складывалось. Я помню, что ей тоже иногда приходилось нелегко, но ее вендетта за это оказалась слишком масштабной. Впрочем, я сужу лишь со своей стороны. Для кого-то это так, пшик, нюанс взаимоотношений в современной гражданской семье. Тема для ток-шоу с Малаховым. Шутка, да и только.

Я закрываю сумку и тут обнаруживаю Ольгу, стоящую в дверном проеме, закутанную в простыню и недоумевающее смотрящую на меня все еще пьяным взглядом.

– Ты что, милый?

Я не хочу говорить. Легкое удушье. Такое привычное. Такое родное. Я хотел кое-что отдать ей, оставив это в прихожей, но теперь у меня есть шанс передать это лично в руки. Да, это издевка. Это небольшая моральная отдача с моей стороны. А что она хотела? Я не могу объяснить, что у меня внутри, но она должна понять, что снаружи заставило меня стать таким.

 

У меня есть приятель, который любит творить – писать прозу, музыку, стихи. Он не заработал на это ни копейки, хотя кое-что у него лично мне нравится. Перед поездкой я решил восстановить справедливость и дать ему шанс заработать, а потому заказал ему написать буквально на одну страницу сцену от имени молодой женщины, в которой обязательно должны быть такие вводные, как секс на стороне, друг рогоносца, наблюдающий за всем этим, море спермы. Я пробежал взглядом текст, отдал неплохую сумму и похвалил автора, хотя и не вчитался – я бы не выдержал.

 

Ольга смотрит на меня все также недоуменно. Я смотрю на нее в упор. Она пытается подойти ко мне, но настороженно замирает, как только я опускаю руку в карман. Явно чувствует за собой грешок и боится атаки. Глупо.

Я вытаскиваю из кармана сложенный вчетверо листок бумаги, подхожу к Ольге и отдаю ей. Она с опаской берет и разворачивает. Все это время мы молчим. Она читает, сначала бегло, потом с недоумением, потом с омерзением на лице. Она начинает бегать взглядом по сторонам. Поднимает взгляд и снова смотрит на меня также ошеломленно, швыряет листок под ноги.

Я понимаю, что теперь мне точно нечего ждать. Поворачиваюсь к выходу. Закидываю сумку на плечо.

– Подожди, постой, – Ольга по невнимательности отпускает простыню и остается нагой у меня за спиной, а я, оглянувшись, уже не вижу красоты в ее маленьком, милом теле. – Я же не смогу без тебя. Я тебя…

Она замирает, и я усмехаюсь. Что-то человеческое в ней еще точно осталось. Она не может соврать в этом месте, ей больно произносить это слово. Наверное, это должно даже радовать и вселять надежду. Вот только это не помогает. Теперь-то уж точно не поможет.

Последнее, что она должна была от меня услышать, так и остается невысказанным, и я ухожу, захлопывая дверь.

 

В самолете свежо, и я внимательно смотрю в иллюминатор. Смотрю на отдаляющиеся ночные огни. На черную бездну моря. На фейерверк с какой-то яхты далеко внизу. Все это остается далеко, и это здорово, потому что Ольга все еще там.

Возможно, я был неправ так часто, что перестал верить самому себе, и сейчас я тоже не уверен в правоте своего поступка. Но мне нужна другая жизнь, пусть я и не знаю, какой она будет без того, во что я хотел верить почти три года подряд.

Я смог отсоединиться от эмоционального питания. Я пересек черту. Осталось только понять, где, когда и кем будет нарисована новая.

 

27.08.2013г.

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.