за лесом откроется степь,
ковыль, измочаленный градом,
и птиц пролетающих цепь,
идущих воздушным парадом
над жалкою нитью реки,
которую вспомнить-то стыдно…
их помыслы так высоки,
что родины стало не видно.

за пределами синих морей
вряд ли сыщутся земли богаче,
но спускаем, как свору с цепей
мы свои корабли за удачей.

все в начале: затравка суха,
напряглась в ожидании рея,
только грязный платок от греха
прикрывает дубленую шею.

и покуда не сказано: вор,
ни к чему причитания бабьи —
бог повсюду, его приговор
выше мачт и точней астролябий.

самородное злато в ручьях,
пряный воздух карябает душу…
пусть померкнет светило в очах,
я ноздрями почувствую сушу,

над которою вьется баклан,
где ныряет волна в белый кипишь…
что споешь ты тогда, капеллан,
когда смуглых красавиц увидишь?

крепкий ветер, дай жизнь парусам,
сохрани их у самого края,
где сплелись, если верить отцам,
свет небесный и тяжесть земная.

всю ученую мудрость отбрось.
в час, когда не укрыться словами,
как добычу, сорви эту гроздь,
что в ночи загорелась над нами.

выдаст друг и жена проклянет,
но тунец, разжиревший, как евнух,
непременно всех нас доведет
до сокровищ и девок туземных.

все бы так, только у корабля
есть один соглядатай бессменный —
он кричит, что безвидна земля
и не видно конца ойкумены.