сказка для взрослых

***

…ключик открывает дверь… и мир реального… становится пространством ФАНТАСТИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ… Вам достаточно только сделать шаг… …перемены могут оказаться НЕВЕРОЯТНЫМИ!..

…Вечером случились туфли. Так… запросто – звонок в дверь около полуночи и соседка Рита заговорщицки подмигивая: «СЮРПРИЗТОЛЬКОНЕСПРАШИВАЙ!!!» передала оранжевую коробку, перевязанную лентой… с розочкой! Лена открыла «подарочек» и ахнула, – Господи… Офигеть! «Gucci»! И даже не растерялась – быстренько примерила… и из третьей позиции прошлась… и… Ух, ты! Ух… Королева! Правая чуть жала, и в самом носочке пусть не самой дорогущей, но всё же божественной обуви оказалось колечко с камушком. Уж Ленка его и крутила, и на безымянный пальчик надевала-снимала… и под лампой шевелила-разглядывала, и даже на зуб… Ну, точно бриллик! И как попал, а? Как тут и было! Она опять прошлась с выходом – лебёдушкой, поотражалась в зеркалах, посверкала лаковыми носочками, пряжечками, камнем на вывернутом лодочкой пальчике… Ох, хороша!.. Захотелось звонить маме, Ирке, всем-всем, но вместо этого она плюхнулась на паркет и заплакала. Нет, заскулила тихонечко, но с настроением, попискивая, точно кутёнок забытый убегающей от погони сукой. И в конце концов сдалась – отправила sms-ку Валику, –

«завтра после банкета у мамы с вещами кис-кис-кис-кис-кис…».

Вот. Нельзя опаздывать! Ну, никак нельзя. Даже в собственный день рождения и если на тебе новые туфли… Когда Лена открыла входную дверь, большой, поросячьего цвета конверт упал на цементный пол. Пришлось изловчиться, вывернуться, уронить пакет с фруктами, присесть, и, шаркнув набойкой блестящих «Gucci», поднять злосчастную бумажку. Стандартное послание – вытянутое, шершавое, с маленьким целлофановым окошком, подходящее для рассылок с рецептами вечной молодости, предложениями похудеть за ночь или бессовестными в маркетинговом цинизме поздравлениями с очередным выигрышем за заказ талисмана удачи и сковородки. Письмо оказалось без штемпеля, а вместо обратного адреса чернела надпись пришедшего пешком спама – tetushka@mail.ru. Хм… Фанфары – марш Турецкого из мобильника, звонкий лай из квартиры напротив… «Молчать, Нелли! Не до тебя!» Валентин, ждавший в машине, уже кричал: «Юбилярша, быстрей! Опаздываем!» Телефон в сумочке нервно дёргался, в пакете от малейшего движения шуршало и звякало, да ещё этот ключ… Бывает. Утро. Но вместо того чтобы ругнуться, Лена, глянув на туфли, выдохнула с нежностью, – «Ох, Валик-Валик…». И начала улыбаться. Опять. Как дура. Действительно. Лифт в новостройке ещё не пустили, мусоропровод обещали доделать только к праздникам… «Don’t worry! Be happy!» Напевая, она сунула «привет от лохотрона» в пакет с апельсинами. Двенадцать этажей на шпильке не подвиг, конечно. Хуже пришлось розоватому слонику, украшавшему праздничный торт: через пару пролётов он завалился на бок и, сквозь прозрачную стенку коробки, тоскливо пялился на мир черничным глазом, – «С днём рождения, Леночка!»

– Дорогая Елена Прекрасная, – начал торжественную речь шеф. И понеслось… Поздравляли. Восхищались. Читали памятный адрес. Дружно смеялись над праздничной стенгазетой и громко умилялись карапузу на горшке, – мол, красоту не спрячешь… Уже ТОГДА было видно! И спели «Happy birthday». И съели торт. И облили шампанским Григорьевну. Подарки. Бонус. Пожелания троих детей, богатого мужа и домик на Кипре… Юбилей всё-таки! После перекура, перед тем как разбежаться пораньше, секретарь Викуся заметила туфли, – «Надо же! Елена Петровна и в розовых! «Gucci»? Офигеть-офигеть…». И понеслось про женские ножки, лодыжки, туфельки… Начали издалека – с Золушек. Вспомнили и Гейне с его бедняжкой Матильдой, и верную Констанцу Моцарта, и Рафаэлевскую распутницу Форнарину; а уж крепостной актрисе Параше Жемчуговой, ставшей графиней Шереметьевой, досталось по полной. Своя! Да что там – туфельки… Среди россыпи стекляшек зоркие принцы находили же бриллиант. Хоть вам бедная немочка ставшая Екатериной Великой! И выпили громко «За Катю!», но, кстати, вспомнили про Лену – Елену Прекрасную. Устыдились. И пошло – «За Троянскую войну!», « За жену царя Менелая!», «За бедных ахейцев!» О-о-о… А практикант Женя так проникся, что всю дорогу таращил глаза и вопрошал у встречных, –

Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?

Встречные шарахались. Коллеги хохотали. Праздник получился. Жизнь удалась.

Уже в машине, на выезде из города, смакуя подробности торжества в офисе, Лена разошлась: «Ах, Валик! Ох, Валик! Ты, Валик… Я, Валик…»

– Они мне – королева-королева…
– А я – да ладно. Он же у меня такой…
– Такой-какой?..
– Да… Познакомлю ещё…
– А они… Вот погуляем!
– А я… Да в мае нельзя – чего маяться… – она теребила пальчик, обёрнутый в колечко, и представляла:

Вот сейчас приедем к маме и между пирогом и песней «про бедную княжну» она встанет, постучит вилкой по бокалу и объявит… Нет, лучше он – ЕЁ мужчина (господи, два года шесть месяцев… или семь? С июля… Не важно!) встанет, прокашляется и скажет: «Можете нас поздравить…» Господи! НАС! М-м-м… И всё. Она лишит Их удовольствия спрашивать про замужество; перечислять одноклассниц, отправивших детей в школу и сетовать-сетовать (ИХ, которых и видишь-то раз в два-три года, но для которых ты всегда Ленка с разодранными коленками). «Раньше надо было думать – кадрить мужика», или «много вам свободы дали», или «а где они вообще, настоящие?» Нет уж! Сегодня её день! После выступления Валика она застесняется-зарумянится, а потом по-хозяйски смахнёт с его пиджака пылинку и запросто добавит, – «Да. Есть за что выпить. Обычное дело – помолвка у нас». И охнет мама, и одними глазами скажет дочери: «Не мужик-то Валик твой… Ой, не мужик!» И прослезится, но возьмёт себя в руки, чтобы через стол выстрелить в Веронику Аркадьевну-соседку (мол, знай наших старая дева!). А отец по-детски искренне обрадуется, завернёт длинный тост про внуков, быстренько выпьет и – на всякий случай – удалится с маминых глаз мыть посуду. Нормально всё. Пусть.

– Валь, ну скажи, что я – Королева!
– Королева.
– Нет. Скажи – Елена Прекрасная…
– Прекрасная…. Мать… чё творит? – Валя завершал обгон фуры.
– Нет. Ты не так скажи. Ты КАК НАДО скажи, – канючила Лена. Она включила капризную девочку и, тыкая беленьким камушком чуть не в нос водителю, ныла-ныла:

– Ну, невеста я или не невеста, а? – и надувала губки, и фыркала, –
– КонеШно… Это у некоторых ЭТО в третий раз… А может не в третий, Валь? – она говорила-говорила и всё оборачивалась, поглядывала на заднее сиденье, где по-хозяйски развалились огромная спортивная сумка, трещавший по швам баул и блестящие, бесстыже зелёные резиновые сапоги. И хотелось спросить, – Ну, на кой тебе сейчас эти калоши? Не спросила.

– А может не в третий, Валь? А может…
– А я, между прочим, в первый раз замуж выхожу! В первый, понимаешь? Да ещё по любви, между прочим…
– Ну ладно, Лен. – Валик, наконец, сдался, – Ну, чего ты? Сама знаешь, что ты самая распрекрасная. И Королева. Настоящая! – он быстренько сделал восторженную улыбку и прибавил скорость.
– Самая-самая… Не приставай только – скользко же…

Получилось не как надо – так, но не так…

«Быть Королевой не такое уж простое дело, – вздыхала Лена, доставая косметичку. – Нет, есть, конечно, женщины, которым это дано от природы… – она тщательно вырисовывала губы, – и ведь ни красоты особой, ни ума, ни карьеры… – Машина дёрнулась на кочке и подводка полезла вверх. Елена чертыхнулась, достала ватный диск, подтёрла и начала рисовать заново. – Даже выглядеть может как прачка… Ан, нет! Ощущает себя королевой и только. И такое вокруг неё обаяние, что окружающие не замечают ни стрелки на чулке, ни отросшего перманента, ни перебора с косметикой… Принимают как Королеву. Чувствуют?»

Лена притихла. Коньяк, за которым бегал практикант Женя, оказался лишним. К тому же они безбожно опаздывали. Мама без конца звонила и грозилась начать банкет без них. Мело. Ветровое стекло то и дело забивал снег. Связь оборвалась за лесом в низине, и когда свернули с трассы, дорога стала совсем плохая – и не чищена, и с крупками на наледи лысоватых зигзагов поворотов. Заоконный пейзаж пошел больше унылый: чахлый березняк, редкие колки, волнистые сугробы. Смеркалось. Валик так сосредоточился, что выключил сидишник, врос грудью в руль, пыхтел и отчаянно, но молча, матерился. Весёленькие бусики, привезённые с острова Самуй, раскачивались маятником, напоминая о том, что бывает и хорошо, и лето. Где-то бывает. А здесь снег и маленький жестяной домик на дороге, а в нём два человека едут… в праздник.

Чтобы не уснуть, Лена нашла заделье – прибрать. Из бардачка она вытащила мятые салфетки, прошлогоднюю страховку, батарейки, очки забытые неизвестно кем, фантики… Складывая мусор в пакет, пропахший апельсинами, наткнулась на тот самый конверт. Поросячий! И стало весело. «Ха! Тётушка.ру» Как же захотелось начать развлекуху. Но Валентин злился, кряхтел и всё сетовал: «Щас бы противотуманные, Ленка… Щас бы 4WD… Да я бы…». Она отодвинула сиденье назад до упора и распечатала письмо, – « Щас бы нам эту Тётушку.ру! Или на худой конец фею… Ха. Феи.ру…» Лена глянула на потный затылок водителя и ухмыльнулась, – Лазит-лазит по порнушкам, соколик. И чистить комп забывает… Ладно. Ага… Карету бы щас. Да кучера… Кто у нас кучер?

Письмо начиналось так,–
– Дорогая Елена Прекрасная! Счастлива сообщить Вам, что Вы – Золушка! – Лена опешила. «Во маркетинг… Работают ребята! Мне бы в бюро таких…»
– Астероид … Перевозчик… Орбита Хирона между орбитами Сатурна – Стража Порога и Урана – Освободителя… – Бр-р-р… Стоп. Она даже головой потрясла, чтобы врубиться, вникнуть.
– Ключик открывает дверь… и мир реального, привычного, устоявшегося… и пространство ФАНТАСТИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ…

Захотелось кофе. Много кофе. Покрепче. Буковки прыгали, витиеватый шрифт сливался, а выделенные золотом фразы не читались. При свете автомобильной лампочки расшифровать эту белиберду было ещё тем делом. Понять? Да что тут понимать? Ясно же. Я – Елена Петровна – вся из себя зав. и зам. И ещё за глаза (чего обижаться?) «шахиня». Боже! Я – Золушка! И это в тридцать пять лет? Тридцать пять уже? Фу… Но дочитать хотелось – она представила, какой будет классный стёб когда…

– Только несколько раз в жизни Ворота открываются и наступают особые, ключевые моменты. Как будто открываются двери в иную лучшую жизнь и Вам достаточно только сделать шаг и войти… Произошедшие перемены могут показаться НЕВЕРОЯТНЫМИ!.. – Лена сглотнула, – «Ерунда какая-то», – а тётушка.ру продолжала:

– Вы должны ПОВЕРИТЬ! Шанс осуществления Вашей романтической мечты… Волшебный угол… В это время… – Валик резко тормознул или дёрнул руль. Машину повело влево. Он прибавил газу… Пронесло. Нормально. Лена и не дёрнулась – она вытаскивала из текста глаголы в повелительном наклонении:

– Немедленно начинайте действовать… Не пропустите! Не отказывайтесь… Не упустите своего Очаровательного Принца…

Заработал мобильный. Дозвонилась подруга Ирка.

– Алё… Алёш, где вы? – в трубке шипело. Связь прерывалась.
– Алён… Мы тут с четырёх с ума сходим… Ну, упьёмся же… Порядок… ага… Мы съели всё. Где? Где встретить? Где-где… Какой километр? – она повторяла и повторяла одно и то же.
– Ну ладно. И я говорю – нечего волноваться… Но ты же знаешь тётю Киру…
– Ага. Мой-то «красавчик» шашлык жарит… С Лёшкой… ага… – в салоне запахло маринованным мясом с дымящейся корочкой.
– Вон жуёт уже… Да не суй ты мне этот кетчуп… не суй! Диета у меня такая, понял… – визжала Ирка.
– Алёш, а я тут в таком белье! – она перешла на пьяный, но торжественный шепот.
– Ага… Демонстрирую тут… Во, тёть Зин аж крестится… Да. В красном-красном и кружавчики такие лохматенькие… и розочка… Ну, Кисик мне подарил. Ну, денег дал, а я себе подарила… Ну, ты видела в «Меге»… ещё розочка с бусинками на самом интересном месте… Ой, да не лезьте вы в дверь! Не лезьте! Занято, говорю… Одеваемся… щас…
– Алён, умереть не встать бельё! А я такая в нём… Такая… Создал же Бог…

Связь оборвалась и Лена закончила Иркино коронное – «Создал же Бог такую красоту!» Говорила она обычно вроде себе и в зеркало, но так, чтоб для зрителей. При этом левое бедро картинно выпячивалось вперёд и чуть в бок, грудь поднималась так высоко, что становилась размера на два больше, а губы складывались в ту самую силиконовую пухлость, которая действует на мужчин как на быка алая тряпка. Силу свою Ирка знала, и Кисик попал. И пропал. Союз подруги с марафонским упорством одолел стадии воскресного и гражданского, а спустя четыре года наконец-то закончился торжественным бракосочетанием в районном Загсе. Теперь Ирина, прекратив умствовать о мужском шовинизме и гендерных отношениях, всерьёз подумывала о сестричке для своей двенадцатилетней дочери. И потихоньку вводила ненаглядного в бизнес.

– Как думаешь, скоро приедем? – Валик не обернулся.
– Шашлыка хочется. Съедят всё.– Он ответил. Затылком:
– Не успеют. Скоро уже… Минут двадцать…

Выехали на горку. Приёмник вдруг поперхнулся и ожил. Из колонок понеслось:

…принц ко мне примчался на серебряном коне…

– Просто заговор какой-то. – Лена сунула конверт в карман шубки и, глянув на Валентина, сказала себе: «Краси-и-ивый, чёрт!». Он вздрогнул,
– Ты чего, малыш? – и, поймав взгляд, улыбнулся. Ленка растеклась… мороженым,– «Тоже мне фея нашелся. Хм».

…сорок восемь дирижеров и один седой скрипач.
…па-ра-па-па… пара-пара-па…

Она шумно вздохнула и погладила Валика по спине:
– Принц ты мой сказочный… – он поёжился и буркнул:
– Скоро уже… Классная песенка. Старая…

– па-ра-па-па… пара-пара-па…

«…Интересно, чтобы стать королевой, сначала надо помучиться Золушкой? Или как? И должна ли Золушка обязательно быть принцессой, но только бедной? И надо ли носить стоптанные башмаки и угождать противным людям? И латать одежду? И петь тоскливые песни, надраивая золой горшки? Что ещё? Ах, да – талант, кротость, беспримерный ум и…» Ерунда какая-то. Но вопросы сыпались, как горох на половицы и никаких мышей поблизости видно не было. «А вдруг принц не найдёт? Или фея не появится вовремя? А без нового платья как? А туфельки? Принцу понравится другая и эта другая станет королевой… Да и как понять Золушка ты или нет?» Лена представила себя в газовом платье с оборками и фыркнула. Странный выдался день. Резиновый какой-то. Она выпала из привычного ритма и зациклилась. «Ох, Елена Петровна! В ваши-то годы да при вашем положении… Клиника!» Правильно. И годы тут ни при чём. Она трезвый человек и никогда никому (даже себе!) не позволяла задурить голову. Верх легкомыслия ожидать чуда, если надо платить по счетам и рано вставать на работу. «Бр-р-р… Ненавижу Золушек! Всех. Сразу».

– Те Золушки, которые в розовом, пройдите налево, пожалуйста… Да-да… под арку. А вы, в зелёном берете… с блёстками… Да. Вы-вы! А… это у вас корона? Простите. Вы можете сесть на третье кресло у сцены. Дама с перьями! Будьте добры, не прячьтесь за портьеры – вас не съедят тут… И, леди, все улыбаемся. Все… – кричал в микрофон человек, похожий на птицу. Он заметно нервничал, суетился. Его и без того высокий голос то и дело срывался на фальцет. В колонках пищало и потрескивало. Девушки толпились, пихались, поругивались, но никто не уходил. Никто. Даже те, кто не позаботился о бальном наряде, а пришёл как есть, не потрудившись сменить дежурные джинсы на что-нибудь поприличнее. Все ждали. Ждали чуть отмытые замарашки и расфуфыренные Барби, ждали точёные оливковые китаянки и густо пудренные фарфоровые куколки с дореволюционных открыток; ждали и те, кто совсем и не походил на Золушек – просто круглые, оплывшие, и мускулистые, и почти дети, и даже те, кому всегда сорок… Человек-птица, руководствуясь одному ему известной системой, ловко проводил расстановку толи для парада, толи будущего сражения. И леди уже не толпились, не выкрикивали – получив «место» маскарад по обе стороны малиновой дорожки замер и с нетерпением поглядывал в направлении входа. Ждали или добрую тётушку, или волшебную фею, а может и Деда Мороза. Кто знает? Но одно было ясно – вот-вот произойдёт что-то неизбежное, начнутся испытания и кому-то компетентному предстоит проверить, кто из них обладает утончённым вкусом, природным лукавством, кто способен блистать и знает правила… Кто здесь настоящая Золушка? Кто? Крики человека-птицы слышались всё реже; музыка играла всё торжественнее. Красавицы больше не озирались, не поправляли волосы. Осанка, ясный взгляд и достоинство говорило о том, что все они, несомненно, знакомы с хорошими манерами. И ещё – на всех девушках была ХОРОШАЯ ОБУВЬ – главный признак безупречного воспитания и благородного происхождения.

В детстве у Лены мобильника не было, и компьютера не было, и, уж конечно, интернета. И если бы лет в тринадцать появилась в её жизни фея, то не посредством сетевого маркетинга и уж точно не через компьютер. Фея запросто пришла бы из тёмного леса, вошла в спальню первого отряда пионерского лагеря «Мичуринец» и, присев на панцирную сетку кровати, сказала бы голосом врача Ангелины Юрьевны:

– Уважаемая госпожа Золушка. Поздравляю. Вы опозорились… Впредь… запомните! Уж коли у Вас хватило смелости объявлять во всеуслышание о своих амбициях, наберитесь ума и потрудитесь носить обувь как положено – с достоинством! Впредь. Иначе это плохо кончится…

Когда Лена глянула на приборную доску и заметила, что бензина осталось меньше полбака, она удивилась и начала раздражаться. Нелепость какая – заблудились. В знакомом месте. В трёх соснах. Сто раз езженый маршрут – «до Осокина по трассе… километров пятнадцать грунтовки… за очистными налево бор… опять налево и до дачи родителей рукой подать» Всё. Засмеют. А мама глянет так, – «Во-во… Ещё то чудо, твой… Я тебе говорила…» Попали. Валик нашёл место для разворота и что-то мычал себе под нос, делая вид, что всё нормально – «едем себе… куда надо… только погода дрянь…» Ленка подхватила знакомый мотивчик из приёмника и включила «блондинку». Её мужчине подобная глуповатость нравилась и всё тут. При нём она даже за руль не садилась. Ну и что, что права в сумочке, а он ездит по доверенности. Подумаешь. На эту «тайоточку» ей Лёша денег добавил. Брат Ленкин – мужик, а у неё и так кредит за квартиру. И что? Сама-не сама. «Сама» – липкое слово. Как смола склеит, привыкнешь и попробуй вырвись. Это хорошо, когда тебе двадцать или двадцать пять. Думаешь – вот закончу, карьера, отношения… квартиру надо свою (очень надо), пуделя у ног надо. Живёшь себе спокойно в своём доме, делаешь, что хочется, даже ужинаешь за компом или телеком… Да, с собакой гуляешь, кормишь, заботишься. Подруги забегают – радуются. Он (щедрый и свободный) заходит. Посмешить. И если учесть отрицательный опыт знакомых и незнакомых, то жизнь твоя – рай, а не функция. Сама! И мир не делится на мужчин и женщин. Новый век. Нормально. А главное не надо страдать, когда не звонит, а когда звонит – становиться восторженной дурочкой. Всерьёз дурочкой! Не блондинкой. А потом двадцать восемь, тридцать и больше… Всё есть! Карьера есть – начальница. Квартира есть в новом доме: потолки натяжные, полы дубовые, диван из «Икеи» свиной кожи беж, а кухня… «Ой, какая кухня!» от модного дизайнера. И всё сама – и потолки, и джакузи, и барную стойку хром не хром, и камин с изразцами итальянскими… А вот батареи эти идиоты два раза меняли – ругалась как пьяный сапожник. Ну, а средство передвижения как транспарант свободы? И когда устаешь радоваться сама (мама не в счёт, она не так понимает); когда хочется не самой себе плакать (маме не поплачешь – жалко же), вот тогда и появляется не бог весть какой Он. Занудный, скуповатый, женатый, любой… – нужное подчеркнуть. И начинаются игры в отношения: сильный – слабая, грубый – терпеливая, умный – всегда блондинка… Опять сама, но только не озвучивая. И никаких вам Золушек.

Затекли ноги. Лодыжка. Снять бы туфли и забраться на сиденье. И перестать дремать, а то лезет в голову глупость всякая. Она потрогала колечко – камешек остренький, холодный, а приятно как… И ведь додумался. Сам! А мама говорит «ещё тот…» Валику опять звонили. Он опять сбросил. Значит в зоне покрытия. Метель попугала и успокоилась. Стемнело. Встречных совсем нет, да и сзади темень. Несколько метров зимней дороги впереди и такая чернота, точно потоп уже был – всё, а Ленке повезло – сама спаслась и ещё эдакого красавчика прихватила. Она попробовала отрегулировать печку, но Валя не дал – сам. Она – пассажир. Ага. По полному тарифу. Хорошо. День рождения всё-таки!

Человек-птица взмахнул палочкой и зазвучал марш. Марш Турецкого. Света стало больше, лепнина на потолке заметнее. Толстощёкие амуры улыбались, подмигивали и натягивали тетиву, чтобы запустить, наконец, свои острые стрелы. В кого? Кроме крикливого человека с рупором, мужчин в зале не было. А на принца он похож не был. Точно. Что-то было не так в этом действе. И этот странный, надоедливый марш…

– Лена. Лен… Да проснись же ты… – Валентин теребил её за рукав шубы.
– Ленка, телефон под тобой… упал… Да проснись… Чёрт!..
Телефон оказался под креслом. Звонил брат:
– Алё, принцесса… Ты в порядке? Вы где? Вы не засели, нет? – Лёша говорил спокойно, но она слышала крик мамы: «Скажи, пусть едут в город! Алексей, скажи им… Дай мне трубку! Скажи, что у нас…»
– Слушай, у нас тут замело совсем. Не проедете, – связь то и дело прерывалась.
– Поздно уже… Я завтра вызову ребят из части – почистят…
– Ленусь, слышь, поезжайте домой, ладно? А день рождения продолжим… хоть завтра… – брат хихикнул,
– Слышь, Принцесса, три дня гулять будем и всё за твоё здоровье… За каждый десяток – день! А за пятилетку – неделю… О, погудим…

Валик вдруг зашепелявил, замурлыкал:

– Малыш-малыш… Не устала, малыш? Мур…
– Что, малыш… Поспишь ещё? Ну, поспи-поспи… Мур-мур…
– Эх, домой едем, малыш… – он с трудом скрывал радость. Ну, не нравились ему Ленкины родственники. Особенно в праздники, когда их много. И Киру Андреевну он выносил, как неизбежность каждый день бриться. Конечно, не о таком зяте мамаша мечтала. А уж Алексей какой… Такой… Ну, как можно относиться к человеку у которого деньги сыплются прямо из ж… Но Валентин терпит. Как научили. Богатых людей надо любить и стремиться стать лучше. Ленка научила. А он? Кивал, как китайский болванчик. Сейчас же его прорвало:

– Выходит метель нам на руку, Лен… Слава богу, отметим твой день рождение вдвоём – по-семейному! Там, в бауле у меня две шампанского. Твоего любимого, между прочим. И бренди! А ещё я такой подарочек тебе приготовил! Такой подарочек… – Валик уже выворачивал с грунтовки.
– А то едешь-едешь… Конца нету. В животе урчит…
– Лучше бы в ресторан сходили, Ленусь… А то сиди… слушай трали-вали всяких бабулек… – он крутил ручку приёмника.
– А эта Вероника Аркадьевна вообще чумная. Сколько ей, Лен? Поди под сотню, да? Шустрая такая, противная…
– Ха! Надо же, Битлы! – и он начал подпевать.
– Ну, что нам они, Лен? Нам и без них неплохо… Вот я тут думаю, что бы такого замутить? В Таиланде мы были. На Кипре были. И на Мальдивах были… Может, на лыжах куда мотанём…
– …А какое я приготовлю тебе мясо, Лен. С ананасами… грибами… А соус, Лен… Пальчики оближешь!

Елена слушала его вполуха. Музыка играла громко. Валика несло, но говорил он скорее себе и в те редкие моменты, когда поглядывал, достаточно было дакнуть или моргнуть. Она поняла. «Цыганочка с выходом» откладывается. Радостно. Можно глубоко вздохнуть и расслабиться. Ну… хоть до завтра.

…Двери распахнулись, и хлынул свет – лиловый, неправильный. Марш Турецкого, заставляющий вздрагивать и искать трубку, оборвался. И куда-то испарилась торжественность. Девушки замерли, но за сценой раздался треск, шипение, затем оглушительный писк и зал взорвался знакомой попсовой песенкой – ритмичной и заводной. Казалось, человек-птица сейчас гаркнет в рупор: «Зажигай-торопись!» и дамы начнут нехитрые ломанья воскресной дискотеки. Но никто не запел, не пошёл в пляс, хотя движение всё же началось – нервное, прерывистое, как в клипе. Изображение то дрожало и дёргалось, то застывало, неестественно увеличиваясь, будто наезжала камера и продвинутый оператор крутил ею во все стороны, не очень-то озадачиваясь сюжетом. Губы, руки, нахальная улыбочка херувима, глаз, опять чей-то рот, откровенное декольте и волосы – столько волос крупным планом, что слепит глаза от золотистого блеска. Блондинки! Много блондинок. И обувь. Роскошная обувь. И эти хочется! И у этих пряжка… Такая обувь, что ног вроде и нет, а она сама по себе – живая. Туфли. Туфельки. Фетиш. Слепить что-нибудь разумное из этого месива не было ни какой возможности. Вернее, Лена не успевала. Голова стала тяжелая, туповатая, как после сна на закате – глаза вроде смотрят, а ум… Где ум? Ещё шею сводит. Она покрутила головой и оцепенела. Ирка? Да. Она готова была поклясться на чём угодно, что видела подругу – её красный кружевной лифчик, и как она выпячивает грудь, как машет руками и распихивает-распихивает конкуренток, чтобы ухватиться за стремя… Стоп. Наконец, Ленка увидела главное – пока она цеплялась за детали, в зал запросто въехал принц. Тот самый! На белом коне. Настоящий. И осанка, и плечи, и рубашка из тонкого щёлка, застегнутая на три пуговки снизу… Хорошая какая рубашка. Качественная. Знакомая. И невидимая сила потянула её к принцу. Толпа. Девушки ругаются, а она протискивается сквозь чудесные запахи Chanel, Nina Ricci, Клема… да вот, кажется, Bvlgari… И узнаёт. И удивляется. Да ладно. Это сейчас не важно. Важно – она спешит к принцу.
Девушка в белье действительно оказалась Иркой, но на Лену она и не взглянула, а лишь больно пихнула в бок. Обидно как. Надо спросить, зачем она здесь? Сейчас её Кисик ест шашлык у мамы на даче. Стало неловко – и за себя, и за Ирку. Ещё в красном… Бесстыжая. Захотелось отчитать подругу, но девушки напирали, оттесняя назад. Ах, чтоб вам, тарпаны! Ленка сгруппировалась (шесть лет гимнастики не прошли даром) – и схватилась за стремя, и подтянулась, и поджала ноги, и подпрыгнула… В два счёта она оказалась так близко, что тронула его за рукав. Принц! Сам. Вот вам! И аромат – тот самый, который она подарила Валику на день влюблённых, чтобы пах именно так как должен пахнуть ЕЁ мужчина. И он пах. ЕЁ мужчина – он особенный, потому эти туфли она купила перед выходом не куда-нибудь, а в оперу, а эти часы, когда он проходил собеседование в ах-какой конторе. Дорогие часы. Страшно дорогие. Стоп. Елена подняла голову вверх и опять стала Ленкой – той самой, с разбитыми коленками. Ей захотелось крикнуть: «Валька, сволочь! А кто тебя таким сделал? Ты хоть бы, паразит, часы снял… Ты! Ты… И не смей мазаться моими…» Может, она и крикнула. Но попса всё равно громче. Да и девушки не молчали. Она слышала «красавец», «принц из сказки», «дорогой, я твоя Золушка». Так хотелось вырвать бесполезный рупор у человека-птицы и заорать, заблажить, чтоб у всех перепонки полопались,– «Девчонки! Дуры! Да у него же двое детей от первого брака! И он женат… трижды. Трижды! И машина у него моя… И сам он МОЙ Валик!» Господи, где этот птица? Она начала оглядываться, соображать, как же добраться, но кто-то из-за спины горячо дохнул в шею и спросил: «А конь? Конь-то у него тоже твой?» «Нет, – непонятно кому ответила Лена. Беспомощно так ответила, тихо, – Нет, конь не мой! Точно!» И уже от сцены – издалека выглядывала «принца». Тот улыбался. Во весь рот. Белый-белый… Отбеленный у Гриши. И кивал. И приветствовал. Пока не скрылся за колонной. «Нет, – прошептала Елена. – Не мой он принц». И опять кто-то: «Да. Не твой». Кажется, у неё перехватило дыхание. Она силилась крикнуть что-нибудь обидное, но вместо этого тощий выдох, похожий на нутряное «и-и-и», вытекал из груди и тут же возвращался в живот. Сам. Ленка была тут левая. Она и пятилась как-то не так – ноги передвигались сами до тех пор, пока что-то тёплое и мокрое не ткнулось в руку. «Отстань, Нелли. Не до тебя», – брякнула Лена, вытирая слюни о юбку, – «Господи, да откуда она-то здесь? И воняет как…». Бледхаунд Нелли трясла ушами, ласкалась и портила воздушное платье. Да плевать! «Не мой? Не мой!» Потерянное слово, наконец, оформилось в выдох и выскочило. «Не МОЙ!» Пусть! И Лена обернулась. В высоком вычурном кресле на сцене, как на постаменте, восседала густо накрашенная важная дама – врачиха Ангелина Юрьевна. У её ног, как раз возле зелёной бархатной подушки, крутилась глупая Нелли. А на подушке, должно быть предназначенной для короны, стояли розовые туфли – те самые – «Gucci»…

Машина опять двигалась задним ходом. Открыв глаза, Елена поняла это не сразу. Кто-то громко сигналил, и когда белая шестёрка пошла на обгон, она увидела высунутый в окно средний палец. Валентин не шелохнулся. Он так намаялся, петляя по заснеженным просёлкам, что трасса казалась ему проспектом. К тому же
публичная пытка у недоверчивой «тёщи» откладывалась. Вечер с горячей ванной, мясом и коньячком маячил душистым пряником. Он размяк.

– А когда я сделаю тебе массаж с тем самым кремом, который пахнет ванилью, – мыслил вслух Валик, растягивая слова, – ты перестанешь спрашивать меня про королеву… – Он, наконец, добрался до указателя, который пропустил в эйфории и вырулил на федеральную. Трасса была пустынной и лишь изредка попадались встречные караваны из ночных перевозчиков – фур. Четыре полосы. Нормально. Есть скорость.

Лена дремала, но могла поклясться, что всё под контролем. Так уж она была устроена. Всё сама. Привычка. Редкая возможность побыть пассажиром (не в машине, а по жизни) не то чтобы парализовала волю, а как бы сунула туда, где и деревья большие, и нет ответственности ни за себя, ни за жизнь чужую. Хорошо вот так ехать. Всё равно куда. И глазеть в тёмное окно. И не думать. Это совсем не то заработанное расслабление, которым балуешь себя в салонах. Это бабье. Вот есть рядом мужик – МУЖЧИНА и тебе спокойно. Факт. А про Золушку глупости всё… Принц-не принц? Какая разница? Главное, чтобы был. Лена глянула на Валентина. Он оживлённо жестикулировал, передразнивая своего подрядчика, острил, умничал. Рукав знакомой рубашки, из-под манжеты которой поблёскивали дорогие часы (те самые), раздражал. И пить вредно, и спать, и зависнуть вот так… Она ляпнула что-то вроде, – «Куда ему до тебя, милый» и, стараясь не глядеть на часы, зажмурилась. «Что ж теперь? Дело сделано. Я определилась. Всё. Happy end».

На торжественной линейке Лене Солдатовой вручили похвальную грамоту «за активное участие в общественной жизни пионерского лагеря «Мичуринец», подарили серую книжку Островского «Как закалялась сталь» и тощий потрёпанный томик Есенина. Но главным подарком был всё-таки набор принадлежностей для стряпни: деревянная резная лопаточка, почти настоящая скалка, премиленькая дощечка, выжженная тюльпанчиками и ещё много чего в огромной картонной коробке с наклейкой, на которой белобрысая принцесса в переднике и с тортом обворожительно улыбалась. Ничего. И Ленка научится. Обязательно. Мама будет довольна. Да мама?
До трибуны с подарками целая вечность, потому что пробежать надо мимо шеренги первого отряда. А там Коля Введенский – сын этой страшной врачихи Ангелины Юрьевны. И смотрит так… Он всегда смотрит во все глаза, а она… рдеет. Коля не как все – он странный. Носит брюки со стрелками, рубашки с кармашком и отцовские плетёнки из которых выглядывают носки. Летом. Отстой. И всё время читает-читает. И не танцует на дискотеке. И не дерётся. Он взрослый – Коля. Почему-то Лена чувствовала, что он наблюдает за ней. Всегда. И на зарядке, и в столовой. Какая-то тёплая волна отмечала его присутствие, и обычная бойкость внезапно испарялась. Страшно как. Любовь? В тринадцать лет? Даже в мыслях не было. Нет, было. Но мысли эти приходилось прятать в подушку. А подушка у Лены была комковатая – казённая, но очень умная – она знала, что последнее лагерное лето заканчивается (её хозяйка итак переросток), а значит, уходит и детство, и надо что-то с этим делать. Может, это подушка нашептала Леночке вырядиться Золушкой на прощальном костре по случаю закрытия сезона? Но, так или иначе, пригодились и концертное платье из газа (упросила же маму привезти), и занятия вокалом, и косметика подружки Ирки…

Небо было высоким, а звёзды светились близко – хоть трогай. Пионерский костёр горел ярко и искры с треском рассыпались в стороны. Завхоз Палыч нервничал, отгоняя ошалевших детей за ограждение. Пахло хвоей и концом лета. Малыши, кормившие комаров, бесновались, подпитые вожатые хохотали, девочки плакали. В воздухе висело расставание. Ленкин выход был предпоследним. Артист Ляпишев, подрабатывающий худруком, «профессионалов» оставил «на сладкое». Когда Золушка, прикрытая синим халатом уборщицы Любочки, выпрямилась и запела, стало тихо-тихо. Она и не очень–то старалась (не экзамен же в музыкалке), но по высвеченным огнём лицам видела – хорошо. Как же она душевно пела о горькой судьбе замарашки, как грациозно (и это в туфлях на два размера больше) кружилась с веником по поляне, как ловко стряхнула золу с одежды… Не важно. Важно, что ОН видит её надежду – как она ждёт Принца. Ещё чуть-чуть и Лена сбросит ужасный халат, встрепенётся и запоёт снова – теперь во всю силу и её чистый голос, ясный взгляд, шуршащее, усыпанное блёстками платье очаруют его. И тогда она, наконец, глянет ему прямо в глаза. Смело глянет. Чего ей стесняться? Она – Золушка. Он – её Принц. А как иначе?

Коля понял. И, вдруг, пригласил на медленный танец. Горячие ладошки жгли через платье. У костра было жарко. Девчонки хихикали… Всего один танец. Сказка.

Как уснуть в последнюю ночь сезона? Невозможно. Спали разве что малыши в третьем корпусе да электрик Федотов на посту у туалета. Кто ходил на охоту за хлебом в столовку, кто писал адреса на пионерских галстуках, а кто переписывал в тетрадки с картинками стихи и клятвы в вечной дружбе. Девочки связывали шнурки мальчишкам, а пацаны мазали врагов зубной пастой, прятали вещи, подпирали швабрами двери… За рукомойниками на отшибе пели, кажется, поварихи. Вожатая Екатерина Андреевна (Мася) громко и весело дружила с физруком Валерой. Стрекотали сверчки. Мелькали фонарики. Конец сезона.
Когда в распахнутое окно влетел камень, Ленка не испугалась. Там – снаружи – стоял её Коленька и улыбался. У него был фонарик. Тоже.

…О, этот марш Турецкого! Валентину звонили и звонили. Он сбрасывал. Лена делала вид, что спит…

…Всё было хорошо, замечательно и по-настоящему. Они гуляли за забором. Коля говорил про вселенную, галактики, важность химии и могущество математики… Кажется, она не совсем понимала, но видела, что он сильно умный (ну, сильно!) и у него удивительные глаза. Он такой… И смешит до коликов. И он ей ДОВЕРЯЕТ. Теперь Ленка знала о нём всё – и про стихи, и про собаку, и что он станет великим учёным. Обязательно станет. Можно не сомневаться. Они нашли большущий стог сена, лежали и смотрели в небо. Тут Коля и открыл Ленке страшную тайну про запретные книжки, которые таскает у матери. Но это никакое не колдовство, а наука – астрология, и если постараться, то можно даже узнать Судьбу. Вот он сам разберётся хорошенько и Лене расскажет. А сейчас он показывал ей Венеру.

– Да, нет… Ты прищурься хорошенько и смотри… справа смотри … Яркая она очень, видишь… А там Марс. Ну, напрягись, Лен… Да не мигай ты! Видишь? А я вижу. Честно…
Ленка не успевала за ним, а может ей и не хотелось соображать. Может, ей было просто приятно слышать:

– Нет, Лен, этот Хирон далеко и маленький… Планетка такая… Планеточка… Астероид называется… Недавно открыли… – он перевернулся на живот и сено задышало, заухало:
– Эх, карандаш потерял, нафиг… Ну, я тебе потом нарисую… Хирон как ключик. С бородкой такой значок… с остренькой, как у старикашки… – мягкая подушка опять качнулась и Ленке показалось, что она услышала писк. Точно услышала. Тоненький. В сене ведь всегда… Или нет? Вот… Опять писк. Господи, как же она боится мышей. До тошноты, до смерти… И она вцепилась ему в руку – крепко-крепко. А он, вдруг, резко дернулся и стал так близко, что только глаза в темноте – блестящие, волчьи прям и горячий… Ожогом… Пальцы целует-целует, а губы мокрые…
И они целовались. Как взрослые. Один раз…

Мышь всё-таки была в сене. Коля и не понял, отчего Ленка завизжала и побежала как угорелая к дороге. Это когда она грохнулась – может, подвели Масины огромные туфли на каблуках или подол платья с блёстками зацепился за сук или корень – и Коля взгромоздил её плачущую себе на спину, Ленка рассказала про мышь, – Прям по ноге, Коль… Быстрая такая… Ой, меня сейчас вырвит…» Стыдно как, господи…

Когда к утру «Принц и Золушка» добрались до лагеря. Физрук Валера, электрик Федотов, артист Ляпишев, Палыч, поварихи… – все-все, а главное врач Ангелина Юрьевна, молча встречали незадачливую парочку у ворот. В медпункте, до приезда скорой, ей наложили лангету. Тоже молча – из уважения к страшной врачихе, а в городе после снимка – гипс. Маме сказали что-то про сухой корень на прощальном костре и «дело» замяли. Леночка скакала на одной ноге почти месяц, утешаясь тем, что не надо ходить в школу. О Коле она старалась не думать.

Он позвонил в двадцатых числах (дней за пять до снятия гипса), и Лена так обрадовалась, что сразу согласилась на свидание. По-взрослому. В парке. Она часа два размачивала гипс в ванне, потом с наслаждением чесала ногу расчёской, потом крутила кудри и расхаживалась, стараясь не хромать… И сплёвывала тому, что мама на даче. Конечно, Ленка сразу сообщила Ире, и та помогла словом (у неё уже был опыт!) и делом (притащила не только помады, но и бюстгальтер с чашечками старшей сестры Веры). К двум часам сердце Леночки восторженно ёкало. Он!

В парке за Иркиным домом вовсю сентябрило, но жара стояла летняя – почти тридцать. Под шерстяной меланжевой кофтой Лена чувствовала себя как в парной у бабушки, но о том, чтобы снять «кольчугу» и речи не было – сёстрин лифчик не только ёрзал во все стороны, но и жил своей собственной отдельной от тощей груди жизнью и,
прижимая «обнову» локтями, Ленка почти не дышала. Красоты осени не впечетляли, свежевыкрашенные лавочки пугающе пахли, редкие прохожие и высунувшие языки собаки, отдуваясь, пялились мимо. «Принц» материализовался прямо из горячего воздуха в три пятнадцать. С цветами. Лучше бы он этого не делал – белая, насквозь мокрая рубашка, острые стрелки на школьных брюках и красный гладиолус в трясущейся руке. Как же захотелось удрать. Тут ещё Ирка, дежурившая в кустах, заржала как лошадь и, обезумев, могла расстроить свидание в любую минуту. «Принц» же неудачно пылал прыщиками и заикался. И куда что девалось? Ну, поздоровались, почти не глядя. Прошлись по аллее. Поговорили про сломанную лодыжку, Витьку из первого отряда (его в ПТУ сдали – он слышал), о том какие паршивые в лагере были котлеты и что поступать он будет в МГУ на химика… Наконец, нашли скамейку, застланную газетой. Сели на пионерском расстоянии и начали молчать. Дружно. Толи говорить стало не о чем, толи жарко. Минут через пять обоим стало пора. И уж совсем глупость – Ленка передала привет Ангелине Юрьевне. Ужас. Убегала она быстро, опасаясь, что ушлая Ирка выскочит в любую минуту и опозорит. Кого? Ну, Лена-то отбрешется. Запросто. Почему-то жалко было Колю. Очень жалко.
У подъезда, Лена вспомнила о гладиолусе, устыдилась и сунула в урну. «Принц нашёлся. Вот ещё». И обернулась. Коля стоял рядом и смотрел на неё во все глаза – так… как раньше. Не то что бы у неё подкосились ноги, но тёплая волна вернулась, и она прошептала одними губами:
– Прости…
– Ничего, сам дурак, – он покраснел. Потом подошёл близко-близко:
– Всё равно ты принцесса… Моя. – и добавил, – Когда-нибудь ты будешь моей Королевой. Обещаю… – и чмокнул мокрыми губами в щёку, и побежал на другую сторону улицы. Его белая, как флаг рубашка ещё долго мелькала за деревьями, а Лена, прикрыв поцелуй ладошкой, плакала. Как дура. От счастья.

– …Нет, я же сказал тебе, что занят, – злобным шепотом бубнил Валентин в трубку. – И хватит мне названивать… Я тебе чётко сказал… Я тебе последний раз повторяю… В конце концов, деньги зарабатываю я… И за бананы тоже не Дед Мороз платит… – Несколько секунд он слушал молча, часто причмокивая (с ним это случалось – нервы). – Не нравится – твои проблемы. Всё! До завтра.
Валентин оборвал разговор и отключил телефон: «Малыш, ты спишь? Лен? Лена…» – он прислушался, шумно вздохнул и прибавил газу. А Лена начала мёрзнуть. Так случалось всякий раз, когда звонила она – супруга Валика. «Бывшая». Которая всегда в другой комнате. Себя Елена называла женой лишь прилюдно и по необходимости, потому что от других синонимов её тошнило. В первые месяцы знакомства библейские истины ещё тревожили совесть, но рассудила она вполне здраво – сама виновата. Конечно, можно поспорить, но спорить кроме себя было не с кем – за Валика никто не боролся. Обидно даже. Со временем муки совести рассосались, а он остался. На выходные. В праздники. Нормально – не одна. Правда от «ЕЁ» звонков Лена холодела, но смирилась и с этим как… с данностью. Ну да, есть проблема. А у кого нет? У покойников. Нормально.

Коля Введенский больше не появлялся в её жизни. Да и был ли мальчик? Жизнь пестрила встречами-разлуками без долгих объяснений и штампов. Как у всех. Иногда было больно. Но человек – животное выносливое. К тому же работы всегда много. И семинары. И тренинги. И психотерапевт. Ещё цитата поперёк лба – « то, что нас не убивает – делает крепче». А кому легко? Живёшь и ладно.

Могла ли Елена подумать, покупая двушку в новостройке, что
Ангелина Юрьевна станет её соседкой напротив? Случайность, конечно. Но как-то Лена не обрадовалась. Вот собака у неё классная – бледхаунд. Огромная такая собачина: красивая и старая – под стать врачихе. Только лает громко – на весь монолит. Соседи, купившие собственность за большие деньги, справедливо роптали, но больше между собой – высказать строгой старухе в глаза не решались. Вообще-то Нелли была незлобивой, интеллигентной и других грехов за ней не водилось. Ну, могла, конечно, понюхать кого-нибудь из любопытства, иногда лизнуть, но больше смотрела на людей влажными глазами и что-то своё думала. Может про людей. И взгляд этот очаровывал так, что многие чувствовали некоторую причастность к животному миру и выражали желание потрепать за ушко, похвалить и даже приносили к порогу косточки. Ангелины, правда, подобная снисходительность не касалась. Она не смотрела – поглядывала. Свысока. Такая гордая разряженная старушенция с буклями в палантине и всегда на каблуках. Одно слово – дама. На поводке из светлой кожи – величавая, но уже отбегавшая своё, псина. Вышагивают себе по парку так, что и фантик бросить не хочется. Хочется читать Ахматову.
Стихов Елена давно не читала. У неё жизнь деловая – дай бог выспаться. Но выступление Ангелины Юрьевны на концерте в лагере помнила. Так редко декламируют (разве что по «культуре») – с глубоким чувством, низким, грудным голосом и строчки попадают прямиком в душу (аж до мурашек). Кажется, именно в то лето она поняла про себя – и у неё есть душа. Точно. А стихи в ту осень читала запоем – мама не знала, что с девочкой делать – беспокоилась.
Теперь же, встречая Ангелину, Лена, не поднимая глаз, бурчала: «здрасьте!» и боялась. Может, она ждала вопросов о сломанной лодыжке, или каково это – путешествовать на спине её тощего Коленьки, или… Разговоров не хотелось. Лишь спустя месяца три-четыре, почти закончив ремонт и переехав, Лена, наконец, поняла, что врачиха её не узнала. И почувствовала себя счастливой. Даже стала командовать Нелли через дверь и вежливо улыбаться при встрече. В конце концов, она давно взрослая девочка.

Спать расхотелось. Притворяться тоже. Валентин, совсем оголодавший, подбивал заехать в «Жили-были». «Прям на въезде в город, малыш… помру, малыш… приличное место, малыш…». Они вяло перепирались, дежурно острили, как всегда обходя неудобные темы. Нормально. Только кольцо, поселившееся на безымянном пальчике, всё не давало покоя. Вопрос «когда же?» прицепился к таиландским бусикам на зеркале и болтался маятником. Гипноз? Захотелось озвученной романтики. Что-нибудь вроде – «стань моей навек» или хоть «да?» и чтоб взгляд… По-людски. Елена крутила колечко, поглаживала, чуть не нюхала и посмеивалась над собой. «Замуж невтерпеж… Дуры – бабы! И я… Тоже мне «Королева-Золушка». «Ха! А вот зарплата у меня действительно королевская. Я б и не такое колечко прикупила! Я бы…» «Стоп, – остановила себя Лена. – Это уже мелко». И устыдилась. Но вопрос никуда не делся. «Что ж мне теперь самой себе предложение делать?» И тут её осенило – Хирон! Вот…

«…НЕ ПРОПУСТИТЕ! НЕ УПУСТИТЕ! АКТИВНО НАЧИНАЙТЕ ДЕЙСТВОВАТЬ!» Да! Именно – действовать! Я же… Что там ещё? А? Вот! «ВОРОТА ОТКРЫВАЮТСЯ И ПРОСТРАНСТВО ФАНТАСТИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ…»
«Именно – действовать!»

До поста ГАИ оставалась километров тридцать – они уже проехали знак.

– Валь, а я и не знала, что ты у меня такой… романтик! – как можно ласковее начала Елена. Валентин отозвался:
– В смысле?
– Туфельки класс! Ну… и бриллик… чистенький… огранка, что надо… Помогал кто-нибудь или ты сам такой умный?
– В смысле? – Валя начал причмокивать.
– Я говорю миленькое колечко, – она положила руку ему на коленку и тихонько сжала. Это был их знак. Особый. – Валик растаял, засопел и осторожно спросил:
– В смысле?..
– Ну, что ты заладил? – рассердилась Лена. – Хватит! Почему всегда первой должна быть я? – она засомневалась: стоит ли продолжать? Её мужчина не реагировал, и эта манера блудить вокруг да около так раздражала:
– Послушай меня. Я, конечно, ничего не имею против подарков, но мне хотелось бы… – она злилась на себя (королевы не просят), – Ну, если уж не свечей и клятвы в вечной любви, то хотя бы нормального предложения руки и сердца. – Валик помалкивал, даже не смотрел в её сторону. Он крутил руль… Лену несло:

– Видит Бог, я долго терпела… – она начала тоном, которым обычно отчитывала секретаря или менеджера,
– …и всё было по правилам – никто никому не обязан. «Gucci», конечно, подарок что надо, но кольцо – это уже слишком! – Валя не оборачивался.
– Это жест, понимаешь… Я женщина… А кольцо… Это обязывает меня… определиться… – Лена с трудом подбирала слова, путаясь, как незадачливая школьница. Она ждала инициативы, но тщетно. Валька тупо делал вид, что не понимает. Так. По новой. Туфли? Чёрт с ними! Кольцо… помолвка у нас… Стоп!

– Меня тошнит от «секретности». Понял? И если мужчина дарит мне кольцо, то яснее некуда. Всё! Я выхожу замуж!
Да, правильно. И он должен быть счастлив. Елена тряхнула золотистой копной и выпрямилась, чтобы не уронить корону.

Валентин не притормозил, не повернулся. Бревно. Он рявкнул:

– Ну и кто он? Кто? Ты… Ты – сука… – Лена и сообразила не сразу. Она почему-то обернулась – зелёные сапоги на заднем сиденье разбежались в стороны и блестели. Жалкие какие-то сапоги. Неуместные. В них шевелился свет.

«Дорогая Елена Прекрасная… Елена… Прекрасная… Принцесса… Королева… Малыш…». Из машины убрали воздух. Весь. «Вот тебе и Троя, Елена Петровна. А вы – Елена Петровна – ТАКАЯДУРА!!!»

Из радио неслись… слёзы. Лагутенко пел так тоскливо, что хотелось молиться всем богам сразу. Потом о придуманной любви заголосила Ёлка. Дальше (они что – сговорились?) Ночные снайперы завели «сенбернары, ты знаешь, недолго живут…» и вопрос «зачем?» повис в душном закутке «тайоты». Зачем? Чтоб не расплакаться, Лена нашла старую пачку «Marlboro», выбрала мятую сигарету и закурила. И даже не открыла окна. Это был бунт – её мужчина (её?) подобных вольностей не выносил. Сейчас он даже не шелохнулся. А-а-а… Пусть. Ленка покрутила ручку приёмника, наткнулась на Армстронга, и посмотрела уже другими глазами на свои туфельки – хорошую обувь для состоятельной женщины. Такое только девчонки могли придумать. Наверняка Ирка. Мельком глянув на Валика, она позволила себе опустить стекло. Пусть дует! Скорость. Можно, конечно, пожалеть его сейчас, признаться, выкрутиться: «Валька, балда, колечко мне девчонки подкинули, и туфли… Письмо ещё есть от феи… Ты обхохочешься…». А потом, – « Эх, ты! А я-то думала ты мой принц! Помолвка у нас. А ты…» И сказать, наконец… Сказать: « Трус ты… Не мужчина. Мужчина это… Ответственность!» Господи. Ещё что? Ах, да! Про любовь. «Любовь должна быть. Такая… Да всякая… Только верить, что на всю жизнь, понимаешь? Не обязательно в словах… А чтобы чувствовать… Я – твоя Королева!». И… ещё «only you». Обязательно. Сказать? Зачем? За-а-а-чем… Сама… Всё сама. И мама обрадуется… Нормально.

Елена играла с кнопкой окна – туда-сюда. Валик дулся. Смешно. Красивая. Успешная. Всё есть. И тут расслабилась. Нате вам – «Страж порога… Освободитель…» Мало мне свободы? Хирон какой-то. Купилась… Правильно Ирка поёт: «Я у себя одна, словно в ночи луна…». Домычав до места «нету другой такой ни за какой рекой», она плюнула и начала планировать. Как всегда. Как Лена. Итак: приеду и сразу в ванну с лавандой, затем съесть чего-нибудь вкусненького, но лёгонького и смотреть фильм знакомый, смешной, без соплей… Завтра отключить всё, что можно и ходить весь день в чём мать родила (даже не мыть голову). Блудить в инете и, главное, спать-спать… А с понедельника работать-работать… Отчёт Вера так не сдала… Обед с партнёрами в одиннадцать… Смежники? Стоп! Надо в пятницу сходить с девчонками в сауну, а до среды к психологу записаться. И что? Опять скажет, – «…над отношениями надо работать, Леночка… Те же грабли… Работать, Елена…». Всегда работать. К чёрту! Подстраиваться, считаться, строить из себя… блондинку. Нет! Лучше поеду в отпуск в Европу. Одна. Чтоб побродить по булыжникам, старину погладить-потрогать, подышать, прочувствовать… Набраться. Хорошо. А после котёнка заведу и стану его кормить, тискать и восторгаться. Он будет мягонький, тёплый. Буду спать с ним. Ага. Ждать меня станет. Скучать. А когда подрастёт, начнёт углы метить и орать дурниной… Нет, лучше собаку. Породистую. Буду ей ушки чистить, кормить по часам, гулять… Да я с ней говорить буду! И она мне не ответит… Нет, лучше ребёночка. Своего. Родного. Чтоб пах молочком и рос… Да, хорошо. Я сильная. Мама поможет. Няньку найду. А Лёша наш за отца будет. Он мужик! Лена глянула на Валика и сказала себе просто и твёрдо: «Нет, не мой!».

Ехали молча. Всё? Она опять прикурила. Он не повернулся. Проехали ДПС. За поворотом, уже после указателя «аэропорт» (Валик ещё не успел набрать скорость), машину занесло. Сколько секунд они крутились? На какую педальку жал её «Мачо»? Это потом он орал что-то про прерывистое торможение… Как выворачивал? Ленкина «девочка» вела свою собственную игру – она танцевала танго. В нескольких сантиметрах по встречной их обогнул, летящий ракетой «мерс». Видавшее виды такси – старый «форд» вовремя тормознул у обочины. Колонна светящихся фур (слава Богу!) несколькими минутами раньше ослепила и скрылась за поворотом. Машинка покрутилась на пустынной дороге и, накренившись, благополучно съехала в кювет, задев лишь столбик… Повезло.

Они переглянулись – молча. Отстегнули ремни – синхронно. И, как по команде, пригнули в сугробы.

– Цел?
– А ты?
– Порядок…

Быстро как. Лена и испугаться не успела. Подбежали люди из такси, тормознул спешащий в аэропорт автобус, остановилась машина с военными… Весёлые солдатики цепляли трос, толкали и чуть ли не на руках вынесли провинившуюся «девочку» из сугроба. Валентин суетился, выкрикивал, командовал. Мужики матерились (Песка что ли мало? Ух… авс-ка хренова), удивлялись (О, повезло… Столбик вдрызг и не царапины…) и хлопали водителя по плечу (Везунок… Щас… своим ходом поедешь). Обычное дело – авария. Никто не пострадал. Обошлось. Нормально. Вот только злополучный «День рождения» и не думал заканчиваться. Елена так притерпелась к «сюрпризам праздника», что и не удивилась, когда обнаружила – нет туфельки. Видно кого-то сверху не устраивал план Ленкиной жизни, и приходилось спешно вносить коррективы. Опять? Ладно. Она напялила резиновые сапоги Валика (вот ведь зараза… пригодились!) и стала блудить. Кругом снег – месиво: развороченный, истоптанный сапожищами и колёсами. Где уж тут найти? Иголка. Ну, пусть башмак (хоть и «Gucci»), а – жалко. Розовые. И Ленка блудила-блудила… Не то чтобы она плакала – так… всего лишь шмыгала носом да моргала часто. Так и забрела, проваливаясь в снег, за кусты, за берёзки, а там обрыв… высоченный. Вот тогда стало страшно. По-настоящему. Несколько секунд беспомощности в непослушной машине, вдруг, начали расти, разбухать, шевелиться и превращаться в дрожжевое тесто. Нет, к такому повороту Елена Петровна была не готова. Вот для чего столбики-то… Она застыла. Всего несколько метров… Другая скорость и… всё? Всё! Ужас. И её затошнило. Как в самолёте.

– Лен-а-а-а! Ленка… Ты где? Поехали…

Елена стояла на краю обрыва, смотрела вниз и дрожала. Прыгнуть? Легко. И что? Все там будем… «Страха нет. Страха нет… Бояться глупо!»,– она повторяла и повторяла, как молилась. Вот оно как. Живёшь себе, стремишься, пыжишься, падаешь в койку от усталости и что? А занесёт и видишь: вот снег, там сосны, звёзды какие яркие и луна висит рядом – протяни руку – твоя. Да, город большой – людей много, огней много, а как слепая… И суета, и цели… Функция? Нет. Лена даже головой помотала. «Люблю город. Огни люблю. Работу. Маму… Ирку…Моё!» «А «Принц»? Да бог с ним. Где-нибудь есть… наверное…».

«Пространство фантастических возможностей… Шанс… Случай…» Разуй глаза, Ленка. Вот оно! Радости ещё есть. Хоть звёзды эти… Правильно это. Нормально. И ещё – хорошо бы запомнить всё… Когда-нибудь и это кончиться… Надо успеть… Успеть побыть счастливой.

Её звали. Теперь кричал не один Валик, а хор. Солдатики. Этот – старший машины – старлей сейчас организует поиски и Елену Прекрасную найдут
и осчастливят. Нет уж. Она глянула вдаль – туда, за светлеющую полоску горизонта и развела руки пошире, как будто она самая настоящая птица…

Когда кто-то подошел сзади и крепко сжал плечи, Лена не испугалась. «Спасатель» больно дёрнул за руку и потащил к машине. Его клешня оказалась цепкой, горячей, а перчатки…

– Да стой ты, – она, наконец, заметила, что прижимает к груди вторую туфельку – мягкую, лаковой кожи, с блестящей пряжкой… И повернулась.

«Сделать шаг… Только шаг… Ворота открываются…»

Да, край. Елена глубоко вздохнула, досчитала до пяти и решительно сняла колечко. Она даже не глянула на магический камушек отличной огранки, а просто сунула кольцо в носок туфельки – туда, где был раньше, и с криком: «Привет, Золушке!» бросила с обрыва. И не слезинки. Легко. Плевать. Сама.

К машине Елена Петровна шла решительно – как и положено Королеве. И её ничуть не смущали огромные резиновые сапоги. Но скоро они стали не просто ледяными – в них захлюпало и, самое противное, они всё время норовили слететь и потеряться. Сначала она шла себе и шла – потом, тащилась след в след за угрюмым немым попутчиком. В конце концов, когда злополучный сапог застрял в сугробе раз в третий, мучения «гордячки» тронули незнакомца настолько, что он молча сунул ей в руки «блестящую обувь», взвалил на загривок и потащил к машине. Пусть. Чего смущаться – «этот» не из её жизни. Очки – глаз не видно. Заросший весь… бородатый. Бр-р-р… А шапка? Головной убор гопника, а не э… мужчины. Даже пахнет как полушубок. Эдакий муЩинский дух (помойся, дружок… и, знаешь, есть такие штучки – дезиками обзываются…). И чего она только не молола про себя. Слышал бы этот… Ладно. Лена ехала верхом и посмеивалась себе: «Битый небитого везёт». Нормальная картинка. Бородатый лесной дядька с гламурной барышней на спине… Да, ещё эти мокрые «калоши» в обнимку с шикарной палевой норкой. Эх, прощай шубка.

В силу обстоятельств, обет молчания кончился и Валентин обрёл сразу всё – дар речи, повадки героя-любовника, мужскую снисходительность и заботливость родной матери. Пока таксист «форда» больно растирал Лене ноги, укутывал шарфом и возился с аккумулятором; свергнутый «принц», враз ставший «удачливым мужем», разливал бренди. Досталось и солдатикам, а старлей и пассажиры из «моторов» получили ещё и визитки. Елена слушала новую, но полезную информацию из жизни «бывалых». Например, о лихой службе Валика в РТВ (держитесь, ребятки, кухни), и какой классный у его шурина Алексея дом (с башенками… как раз за вашей частью… видали?). Но особенно она прониклась, когда прослушала краткий перечень успехов его «вумен» (Лены, значит), и какой Валентин барин: и там был, и с тем пил, и Толян (Чубайс) ему чуть ли не кореш (так что долги части по электричеству ему списать как …). Ну-ну. А о том, что он собирается из тёщиной баньки сделать крутую сауну (ой, держись мама… «не убий!», помнишь?) разговор отдельный. Под аккомпанемент «малыш-малыш» Лена пришла в себя, согрелась, даже подтёрла тушь и припудрила носик. Она наблюдала за Валентином и восхищалась, – «Красивый, чёрт! И одет небрежно, стильно. Ни пятнышка после… Ага… Опять водил руками. Ой, мама-мама…»

Наконец, военные укатили служить дальше. Из такси с эмблемой «ролтон» молоденькая «тоже блондинка» по-свойски и изящно сделала ручкой. Ох, Валик… А он, ещё не успевший снять маску «крутого душки», по-хозяйски пинал колёса и улыбался во все тридцать два отбеленных зуба. И откуда что берётся? Ленка – сиречь Елена Прекрасная – не смущаясь, открыла его барсетку, достала партмане и благополучно выбрала документы: техосмотр, страховку… даже доверенность… всё. Нет, ни о какой мести и речи не было, хотя лишить кавалера средства передвижения удар ниже пояса. Пусть. Благоверный всё ещё пребывал в эйфории, когда нехитрые пожитки перекочевали с заднего сиденья на мокрый бетон автострады. Он не понял. И когда её серебристая «девочка», интеллигентно фукнув, плавно покатилась вверх, даже не дёрнулся. Он только-только начал соображать – что-то не так… Ситуация вышла из-под контроля, когда машинка вдруг остановилась, и из неё высунулись зелёные резиновые сапоги. Они сделали пируэт и ровненько встали, влажно посвёркивая в голубом свете фар и приветствуя «хозяина» на трассе новой жизни. Лена, удаляясь, глянула в зеркало заднего вида. Темноватая картинка, но знакомая. Ха. Билл Гейтс… Ха… отдыхает. Похоже, Валик верно сказал про свою малышку… «Итак, милый, и кто я теперь? Ну-ну…» Выжимая педаль газа маленькой, затянутой в грязный ажурный чулок ножкой, она сказала себе, – «Нет, милый, неточное слово. Лучше так… Да стерва я… Стерва!».

Лена припарковалась у подъезда. Давить на педали босиком не лучший способ, конечно. Да ладно. К счастью, немногочисленные соседи ещё спали, и только на третьем строитель-узбек убирал мусор и ругался по-своему. Ранняя пташка поднималась на свой двенадцатый без злости и радости – никакая. Ожила она, лишь увидев перед дверью
свернувшуюся клубком собаку. Похоже, день рождение продолжается.
Рыжая собачина вскочила, завиляла хвостом и (о, ужас) громко залаяла. «Молчать, Нелли! Не до тебя»,– шепотом скомандовала Лена, но было поздно. Щёлкнул замок, и соседняя дверь отворилась. Заспанная Рита (передавшая накануне коробку с туфлями), придерживая полы халата, запричитала: «Ой, наконец-то Леночка. А-то я жду-жду… Я этой заразе и косточки, и кашку… Серёжа сверху корму принёс, а она не жрёт ничего и гавкает-гавкает. Аж дом трясётся. Думала, мой-то Нельку точно застрелит…». Соседка охала, ахала, заламывала руки. Её монолог, пестрящий междометиями, сводился к следующему: у старухи Ангелины Юрьевны гипертонический криз. Утром её увезла скорая, а дурная собака ни к кому не идёт – воет, лает, воняет… «Ангелина так и сказала: «Пусть заберёт Леночка (Леночка?), а то эта лошадь никому житья не даст…» Глупая псина, которая только к году начала откликаться на своё имя (откуда Рита всё знает?), уже переместилась в квартиру Лены и развалилась на бежевом диване от «Икеи». Пропал диванчик. «Вот-вот. Мой-то правильно говорит – одна грязь от этих животных. Старуха тоже жаловалась… Мол, выбросить нельзя – привыкла. Эту – Нельку-то ещё её сын заводил, а потом уехал на ПМЖ в Вену… Вот и получилась Ангелина на старости лет, что «дама с собачкой»… Сын-то у неё большой учёный. Химик. Вот квартиру матери купил… А почему ты босая? Ах… Обокрали!» И, не дожидаясь ответа, говорливая соседка начала про кошельки, наркоманов, и «слава богу, хоть у нас дом приличный в приличном месте, а то мой рассказывал…». Ни слушать, ни отвечать сил не было. Лена, выяснив, что с врачихой «ничего страшного… дня три-четыре не больше», начала недвусмысленно прощаться. Рита, уже выходя, сунула ей ключи, – «…и сказала, что миска для воды у этой твари – синяя… цветы в комнате поливать через день из лейки, а те, что в кухне на окне только брызгать…». Всё.

И откуда у человека берутся силы? Может, от стен? Елена всё-таки прогнала Нельку с дивана, скормила ей весь сыр, куриную грудку и три котлеты. Она кое-как
запихнула собаку в ванну и вымыла шампунем для повреждённых волос. Потом сушила
феном, мазала болячку на животе зелёнкой, чистила бархатные лопухи-ушки и говорила-говорила… Она говорила, когда пила ликёр и грелась в ванне с лавандой, когда ела мамины пельмени с майонезом, маслом и чесночным соусом, когда заваривала зелёный чай… Оказалось – ей есть о чём рассказать. Засыпала Лена почти счастливой. Нелли притулилась у кровати и во сне тявкала, повизгивала, бежала куда-то то и дело, цокая о паркет. «Надо подстричь ей когти. Завтра. Сегодня…» Хорошо.

…Белозубый принц в окружении поклонниц скрылся за колонной, и в зале стало пусто. Неудачницы тоже молчали, всхлипывали, озирались на дверь. Праздник кончился. Человек-птица развалился в кресле рядом с Ангелиной Юрьевной и что-то нашёптывал. Врачиха изучала длинный лист желтоватой бумаги, делала пометки, кивала. Нелли лежала рядом – у ног и сосредоточенно вылизывала «Gucci». Те самые. Розовые.
Лена прохаживалась, разглядывала диковинную люстру, старинные фрески, толстопузых ангелов. Она ничего не ждала и ничему не удивлялась. Бусики. Маятник. Туда-сюда. Когда-нибудь и эта бессмыслица кончится и что-нибудь да выйдет. Главное, не торопить события. А Валик? Кто такой Валик? Чей Валик? Не мой. Точно.

Трубы заиграли так неожиданно, что Елена вздрогнула. Хлынул свет, и пришлось зажмуриться. А когда она открыла глаза, то увидела, что через огромные, похожие на ворота двери в зал въезжает прекрасный принц. Один… ещё один… другой… опять… И у каждого конь в золотой упряжи белый-белый, и взгляд ясный, и улыбка такая… «Птица», подглядывая в шпаргалку, начал выкрикивать имена «Золушек» и, радостно чирикая, подводить каждую к своему только ей предназначенному судьбой избраннику. А Елене Прекрасной принца не досталось. Она застыла монументом как раз под одним из амуров и ничего. Вот только «глупая псина» рядом всё хрюкает и тычет мокрым носом в щёку…

Нелли так и не дала выспаться. Вроде из приличной семьи, а залезла на кровать и лижет-лижет… Ленка и не рассердилась – хозяйство. Она быстренько натянула джинсы, собрала нечёсаные кудри в пучок и побежала выгуливать подружку. Субботнее утро встретило безлюдьем и первыми весенними запахами. Собака, привыкшая к пожилой хозяйке, не тянула, а спокойно плелась по знакомому маршруту. Лена наслаждалась моментом. Когда ещё выпадет случай побыть «дамой с собачкой»? Она старалась идти медленно без всяких мыслей, точно она не в миллионном северном городе, а где-нибудь на отдыхе – хоть в Ялте. Но ни лёгкого бриза на набережной, ни круглого тёплого солнца, ни кружевного зонтика не было, а из запотевшей витрины булочной на Елену Петровну смотрела не молоденькая Анна Сергеевна, а худосочная неприбранная особа в зеленых наушниках и зимних кроссовках с осанкой… старой Ангелины. Лена вошла в роль и кивала собачникам, едва улыбалась соседям и гордо смотрела вдаль поверх голов, деревьев, крыш… Куда? Да кто его знает. Лена чувствовала себя Королевой-матерью и точно знала, что на голове (под прозрачной сиреневой сеточкой) у неё букли… Точно.

Мотивация – хорошее слово. Если она есть, то ассоциативный ряд желанных перспектив подкидывает тебе какой-нибудь бодрый мотивчик вроде «Be happy!», лицевые мышцы складываются в приветливое выражение, а тело и ум приходит в то самое состояние, когда по плечу свернуть горы. Суфизм что ли? Елена, протирая лапы Нелли, решила сделать уборку. Генеральную. С удовольствием. И чистила печку, подшивала модные шторы, натирала паркет, мыла холодильник, голову, бегала за продуктами… И ещё: она несла всякую чушь вслух и не боялась выглядеть дурочкой.

Уже за полночь, Лена вспомнила про цветы. Конечно, до утра не засохнут, но всё-таки для очистки совести… надо. В квартиру Ангелины она входила с опаской и интересом. И долго шарила по стене в поисках выключателя, искала лейку, собачью миску и старалась не пялиться по сторонам – будто чувствовала, что кто-то страшный подглядывает за ней, а уличив в крамоле, схватит за руку и накажет. Она торопилась.
В комнате просторной, с хорошим современным ремонтом, но заставленной всякою рухлядью как из комиссионки, горел ночник. На круглом столе, застланном ажурной вязаной скатертью, огромный кактус охранял монитор конца прошлого века. Немудрёная заставка Windows крутилась на чёрном фоне и многократно отражалась в зеркалах буфета, люстре и застеклённых рамах картин. Ощущение… зловещее. Захотелось развернуться и уйти. Хоть до завтра. Но Лена дёрнулась – может, случайно тронула мышку и с экрана потёк свет. Золочёные буковки (кто только выдумал этот витиеватый шрифт?) были сложены в текст:

Дорогая Елена Прекрасная!

Испытания пройдены. Вы славно потрудились. Примите поздравления!
Перевозчик Хирон сделал волшебный угол в вашей карте и Ворота открылись.
Шаг сделан. Вы – Королева!

Будьте счастливы.
tetushka@mail.ru.

Лена не удивилась. Как ожидала. Она запросто сказала в монитор: «Спасибо!», рассмеялась и выключила компьютер. И чего ещё можно было ждать от Ангелины? Сумасшедшая соседка от скуки решила поиграть в «Золушку». Ну и что? Она – Елена Петровна никому не позволит задурить себе голову. Никому! «Только вот «Gucci» зря выбросила, – мелькнуло сожаление и тут же, – Не… розовые не мой стиль». Глупая Нелли теперь не только лаяла заливисто, взахлёб – так, как могут лаять только сумасшедшие бледхаунды, но и скулила волчицей, рискуя перебудить весь дом. И Елена решительно повернулась к выходу, намереваясь не только покинуть келью врачихи, но и не появляться здесь впредь. «Впредь! Да, да… Помню… Её слово…». Уже в дверях, Лена подумала выключить пошлый, горящий выцветшим тюльпанчиком ночник и…

На коротком диване, выставив далеко в проход ноги, безмятежно спал бородатый, огромный, синеватый в свете тюльпанчика «гопник». Логично было бы чертыхнуться, нежно выругаться или, по крайней мере, перекреститься. Но кто знает эту старуху? Лена включила свет. Дух не исчез, а только прикрыл глаза рукавом грубого свитера и уже из-под руки, нахально улыбаясь сказал голосом… Да… голосом простуженного Коли Введенского,

– Это заговор, Принцесса… Аспект Хирона… Мышей нет… Ну, иди сюда…

На старом венском стуле в головах у дивана с круглыми подушками-валиками стояли алый, лохматый гладиолус и чуть помятые «Gucci». Розовые. И Ленка не сомневалась, что в одном из носочков есть колечко с брилликом – то самое… И никаких «Золушек». Никаких! Хотя…

С двенадцатого этажа новостройки не так уж плохо смотреть на звёзды. Особенно, если тебя обнимают и дышат горячо, щекотно прямо в ухо:

– Да вон же она, Ленка… Яркая самая… Да перестань хихикать… Ну, сосредоточься… приглядись… Видишь? Там.. справа…

Зачем? Она давно зажмурила глаза крепко-крепко и видела не только точку справа, но и красноватый Марс, и даже астероид Хирон с остренькой как у старикашки бородкой…

Волшебный угол в карте… Перевозчик… Время Золушки… Королева…

– И зачем мне всё это знать? – думала Елена Прекрасная. – Зачем? Я и так… сверкаю…