Яна Литовченко. Красная мука

По мотивам биографии Иеронима Босха

 

«Поля имеют глаза,
а лес имеет уши.
И я услышу,
если буду молчать.
И слушать».

Старая голландская пословица

Вступление

Всё имеет свои законы и структуру, но мир един, а изменение – главное его свойство».
Ora et labora! (лат. «молись и трудись»).
Что такого примечательного в этих, лишь на первый взгляд, философских фразах?..
Обе – близки и понятны средневековому алхимику и… современному ученому.
Первая отражает принцип мироустройства.
Вторая – девиз исследователя, являющегося фанатиком своего дела.
Но, как известно, Знания, не всегда несут благо. А потому извечная борьба Добра и Зла продолжается!
Конечная цель алхимиков – далеко не превращение металлов в золото… Максимум – эликсир бессмертия, минимум – качественный психоделик, и ничего, что он синтезирован задолго до изобретения лекарства от страшных болезней, свирепствующих во времена художника Иерона ван А́кена, творящего под псевдонимом – Босх, что в переводе с голландского – лес.
Ключи к пониманию его картин находятся в специфическом языке алхимиков, который раньше был уделом избранных, но сегодня вполне доступен для  простых смертных.
Но кто же он сам? Гений, злодей, пророк или душевнобольной?
Ни одно из этих предположений не является верным.
Таинственное покрывало, пронизанное фантастическими аллегориями и религиозными мотивами, приоткрывают оккультные знаки, эмблемы герметических тайных обществ и клейма в виде буквы «М», вписанные в его полотна.
Без тайны то жить скучно и не интересно?..
О, нет, тайна только начинается!

 

 

 

 

ИГЛА

Глаз Иерона часто следил за муками распятой ткани. Истыканной и истерзанной. Игла… Она как демон, терзающий крошечные тела грешников, ныряет между кровеносными косичками, туда-сюда, туда-сюда… А на другом конце иглы чернеет жилистая рука портнихи.
Красная ткань – самая дорогая. Из нее шьют одежду богачей. Они любят шляпы, платья и чулки из тончайшего алого сукна, и чтобы башмаки всегда были мягкими и новыми. Богачи не знают, что их одежда пропитана кровью. Но Иерон то знает… Когда ему было три года, он видел большой чан на трех ножках. В нем кровь кипела и булькала. Иерон вздрагивал, когда котел отрыгивал, пуская красные пузыри. Потом пропитанную кровью ткань вытаскивали и просушивали. Она стоила дороже любой другой. Дедушка сказал, что когда люди умирают, они попадают вот в такое кипящее озеро. Иерон испугался. Не может быть, чтобы он тоже попал туда.

Кровь и игла срослись в памяти Иерона, как единое целое. Теперь он боялся и того и другого. Дедушка ван Акен гордился своими мозолистыми руками. Он говорил, что раньше ему приходилось много работать, но теперь в этом нет никакой надобности. А прясть – тем более не надо. Он мог заказать хоть сто локтей высококлассного полотна. От его маленькой убогой мастерской ничего уже не осталось. Теперь это был двухэтажный дом, на верхнем этаже копошились портнихи, на нижнем принимались заказы. Его жилище стало успешным воплощением его ремесла, где он был полновластным хозяином, а дверь превратилась в огромное игольное ухо, через которое входили и выходили грешники.
Богатство ожесточило Яна ван Акена. Он следил за качеством изделий, и не дай бог кому-нибудь из работниц испортить лишний лоскут ткани, кожи, меха или даже тесьмы. Он превращался в палача, выдумывая все новые позорящие наказания, сетуя, что дурная продукция пятнает его доброе имя. Однажды Иерон застал его за пыткой молодой работницы. Слуга засовывал ей иголки под ногти, а дедушка неспешно кропил солёной водой ее окровавленные пальцы.
– В следующий раз отобью каменной колотушкой, посыплю перцем и… – он замолчал, кося слезящимся глазом.
– Что это, дедушка?.. – прошептал Иерон.
– Это суд. Суд Яна ван Акена. Когда ты вырастешь, у тебя будет свой суд. Суд Иерона ван Акена.

ЛИМБ

Сегодня она должна сделать выбор. У нее пшеничные волосы, а лицо, шея и руки усыпаны желтыми крапинками. Они делают Юлию золотистой. Золотая Юлия… Словно лунная фея дунула на нее волшебной пыльцой. Они распустят волосы Юлии и украсят голову цветочным венком. А потом кому-то из братьев придется уйти, когда жених и невеста устроятся на любовном ложе. Но, скорее всего, он не уйдет, а будет подглядывать сквозь волны ржаных кисточек.
Они хотели сыграть свадьбу, здесь, в Лимбе. Лимб – чудесная страна, сотканная из ветра, света, ржи и подсолнухов. Чтобы попасть в Лимб, нужно пройти сквозь темное царство дубов. Там земля неровная, хрустит, вибрирует и продавливается, будто корни шевелятся под ногами. В дождливые времена туман нависает, сгущаясь у колен, пугают профили пней с торчащими носами и зубцами корон. Разговаривать можно только шепотом, чтобы не разбудить спящих великанов.
За дубовой рощей – идеально-ровное поле. Здесь всё, как на ладони, кажется, кто-то наблюдает. Слышащий лес и зрячее поле… Ветер шумит так сильно, что в ушах позвякивают колокольчики. Ближе к горизонту мельница машет крыльями, и они никогда не останавливаются. Старую мельницу лучше обходить стороной. Говорят, ее демоны охраняют: затащат прохожего, измолят до белизны и просеют над полем.
В центре поля гигантское засохшее дерево. Ветер продул в нем огромную дыру. Там темно и страшно, но запах прогнившей сырости необъяснимо приятен. Золотая Юлия считает, что это дерево – женщина. У него наросты-груди, грибное ожерелье и плавно изогнутая рука-ветка.

Юлия была дочерью кожевника, у которого дедушка покупал кожу. Свиную и козлиную. Но недавно дедушка и отец Юлии поссорились. Яну ван Акену больше не нравилась грубая дубленая кожа. Нужна была другая, мягкая, эластичная. Из которой можно было делать перчатки, пояса и даже шнурки. Для такой кожи требовались квасцы, но отец Юлии упрямо продолжал дубить кожу. Ян ван Акен назвал его дубовым сапогом и грязной свиньей, а тот его – старым сундуком и вонючим козлом, и они поссорились. Но дети продолжали дружить. Их связывали дубы. Юлии нужна была дубовая кора, а мальчикам – дубовые шарики. Шарики появлялись весной, на листьях и ветках дуба, куда жуки откладывали яйца. Из них делали чернильные орешки, варили с уксусом и железной протравой, а потом сушили. Получался кермес. Чёрная краска. С некоторых пор Иерон стал разбираться в красках. Он знал десятки оттенков самых разных цветов. Дымчато-синий вайда, ярко-синий ультрамарин и темно-синий индиго. Желтый дрок и красный морено, который он однажды принял за кровь. Особенно ему нравились смешивать краски. Смешав вайду и морено, можно получить еще десятки оттенков. От небесного до фиалкового. От розового до малинового. Иногда Иерону удавалось украсть немного краски, чтобы рисовать на стенах подвала. Он хотел стать художником. Его отец был художником. Его дядя был художником. Его второй дядя тоже был художником. Все были художниками. Ян ван Акен тоже был художником, ведь чтобы придумывать фасоны и создавать одежду, нужно иметь особый талант. «Это я осуществляю ваши мечты! – говорил он, – Если бы не я, вы бы никогда не были художниками! Если бы не мои деньги… засранцы… вот кем бы вы были все… ни одного художника больше!!! Ни одного, слышите?! Ещё один художник и…

Они ждали Юлию. А она… так и не пришла.
– Может, передумала? – спросил Иерон.
– Еще не выбрала. – сказал Госс.
– Что тут думать. Что если у нее будет два мужа? Ты и я.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Нет, не бывает. К тому же ты трус. Невесты не любят трусов.
– Спорим, нет? – возразил Иерон.
– Тогда полезай в дупло. – властно сказал Госс.
Иерон замолчал. Госс теперь ни за что не отстанет…
– Ствол уходит глубоко в землю, – зачем-то предупредил он, – Это вход в ад. Оттуда никто не возвращается. Никто.

ПУСТЫННОЖИТЕЛЬ

Целую неделю город жил карнавальной жизнью. А умер не сразу, а как-то постепенно. Отбренчал, отгорланил, отплясал, отсмеялся и заснул пьяным мертвецким сном. Уставшего шута, пёстрого, но бесполезного, как ярмарочный мусор. Улыбаться снова было неприлично. Плакать – да. Ночью всё стихало. Становилось страшно и бесприютно. Вопль в ночи означал убийство. Голоса – мародерство. Мрачные силуэты в свете окна – арест. Наступило время печали. Предчувствия недоброго.
Иерон в задумчивости глядел на пустынную улицу, как вдруг на дороге выросла тёмная фигура с известково-белым лицом. Монашеское одеяние не совпадало с шутовством постыдной маски. Еще один блуждающий клирик, только в образе лицедея…
В последнее время на улицах становится много больных и безумцев. Но странники попадаются не часто, даже в людных местах. Их называют пустынножителями. Они бросают свои монастыри, чтобы странствовать, ради спасения души, а в итоге проходят все стадии разврата, напиваются до сумасшествия и юродства, босоногие, подоткнув подол, пускаются в пляс в грязных тавернах, спят где попало и с кем попало, не важно, с женщиной ли, с собакой или в хлеву со свиньями. Даже случайная встреча с пустынножителем почитается за худую примету.

Иерон задернул штору. Потом аккуратно посмотрел в просвет. Одинокий мим не двигался. Он смотрел прямо на окно Иерона. Вчера, на продуктовой ярмарке, точно такой же подошел к Иерону и спросил:
– Вы не любите людей?
Иерон действительно переживал острые приступы неприязни к людям, но обсуждать это с пустынножителем не было никакого желания.
– Не любите… – повторил он. – Вы не любите людей. Сочетание человеческого и звериного. Живого и мертвого. Оно вас забавляет. Какие гнусные рожи! Везде. Продают и покупают. Клянчат и требуют. Клянутся и предают. Вопят, воняют, кривляются, жрут, рыгают, душат, насилуют, воруют и доносят. Лишь одно ЕГО лицо глядит с печалью и состраданием.
С этими словами он побрел прочь. Но откуда он узнал про картину?.. Про Христа в окружении иудеев, разбойников и палачей… Какой-то пилигрим рассуждает о полотнах Мастера, такое впечатление, что они валяются на помойке, в лучшем случае задохнулись в какой-нибудь монашеской келье.
Догнав, Иерон тронул его за плечо.
– Снимите маску. Карнавал окончен.
– Разве? – спросил мим, повернувшись. Эта горбатая кукла нагло улыбалась. Вернее маска. Как будто кто-то резко провел ножом, оставив алый штрих от уха до уха. – Нет. Нет, Мастер. Всё только начинается!

Теперь Иерон сомневался в том, что этот странник – греховная кукла, танцующая под флейту дьявола. Возможно, он откроет ему нечто важное, ускользающее. «Мои картины считают гротескными, даже кощунственными, – думал он, – Глядя на них, священники шипят и кашляют, тряся жирами. Да чтобы какие-то отъевшиеся мешки указывали мне?! Лучше послушать странника, по крайней мере, ему понятен мой язык».
Иерон снова отдернул штору и показал ладонь. Незнакомец пошевелился, будто ожидал именно этого.

Читайте журнал «Новая Литература»

НИГРЕДО

– Откуда ты узнал про картину? – спросил Иерон.
– Я видел ее. – ответил Странник.
– Где?
– У одной аббатисы.
– Что ты делал в доме у аббатисы?
– У нее опухоль, я изготовил зелье, которое поможет излечиться.
– Ты колдун? Ты совершаешь ритуалы, бормочешь заклинания? – спросил Иерон, а сам подумал: на что только не способны шарлатаны…
– Ритуалы – иногда. А вместо заклинаний предпочитаю петь псалмы, как и подобает, ослиным голосом, чем доставляю прихожанам великую усладу.
– Где? В какой церкви?
– Лебединое Братство, не слышал о таком? Мы молимся, занимаемся просветительской деятельностью, собираем пожертвования для бедняков, иногда устраиваем зрелища и пантомиму. В нашем театре особым успехом пользуется представление искушений Святого Антония.
– Ну конечно… нужно непременно состоять в каком-то братстве, без этого никак нельзя. В городе полно обществ, каждый хвалит свое, как может. Тогда почему же лебедь? Почему не дятел, не сова или курица? – спросил Иерон.
– Лебедь – символ очищения. Чувствуя приближение смерти, птица издает удивительные звуки. Предсмертная песня лебедя символизирует страдание мучеников перед встречей с Великим Адептом. Мы приглашаем тебя в наш сад!
– Спасибо, я принимал ванну, я кристально чист.
– Но разве тебе не хочется очистить душу?! Пройти все стадии очищения? Освободиться от грязи презренной материи и предстать перед Господом во всей чистоте!
– Мне рано петь лебединые песни…
– Песня – это твои творения. Которые хорошо горят… как книги. Чем понятней книга, тем больше поводов предать ее забвению, рано или поздно. Нужна картина, которую может прочесть только посвященный. Которая не горит. Трехстворчатый алтарь для нашей капеллы. Триптих. В каждой из трёх частей будет зашифровано послание. И поскольку алтари принадлежат святыне, есть шанс, что оно переживёт века.
– О, надо же… скажите, мои семь грехов, воз сена или корабль дураков проживут хотя бы лет десять? – поинтересовался Иерон, не скрывая сарказма.
– В этих карикатурах нет ничего особенного, – сказал Странник, – Помимо гнусных рож и состояний крайнего примитивизма. Не человек, а гумус, перегной… humanus. Нomo не любит думать, что он гумус. Ему и в голову не придет считать свои грехи или рассуждать о своих пороках. Он просто живет, ест, спит, спаривается и производит такой же гумус, как и он сам. Но, знаете ли, я бы показывал их детям, с просветительской целью.
Не монах. Не пустынножитель. Не пилигрим. – подумал Иерон, – Тогда кто?..
– Значит… карикатуры? И веселые картинки для детей? – переспросил Иерон.
– А что? У тебя отличное чувство юмора. Особенно мне понравилось поклонение волхвов. Левая часть. На заднем плане Иосиф стирает изгаженную одежку младенца! Обманутый муж, сами небеса наставили ему рога. Ха-ха-ха!
Возмутительно. Иерон чувствовал себя так, будто его и его картины смешали с гумусом. Он испытывал противоречивые чувства к этому наглому клирику, он хотел прогнать его, но не мог.
– Я вовсе не имел ничего против Иосифа, – сказал Иерон, – Но как библейский персонаж, он так безлик, что я придал ему отличительные признаки.
– А еще, эти твои пьяницы в лодке! Вместо мачты – дерево, вместо весла – ковш, вместо руля – какая-то коряга, на которой примостился шут в дурацком колпаке! Они пьют, горланят песни, кто-то блюёт за борт. Пьяная монахиня играет на лютне, словно любовную прелюдию, перед тем как раздеться и начать танцевать, а потом… потом… – незнакомец скрипнул и затрясся.
– Ее поимеют в лодке. Девять мужиков и одна баба. – подыграл Иерон и тоже затрясся. Но это был грустный смех.
– Я бы назвал эту картину – Нигредо. – вдруг совершенно серьезно сказал Странник.
– Нигредо?.. Это какая-то разновидность гумуса? – спросил Иерон.
– Дураки в лодке – не безбожники. Они просто заблудшие души, вот почему их переполненное судно не тонет, а дрейфует без определенного направления. Нигредо – состояние профана, не извлекая пользы из прошлого, он приходит к тому, с чего начал. И вот, однажды, очнувшись посреди этого мрака, сырости и зловония, глядит вокруг себя, начинается долгая рвота и понос, без остановки, затем ощущение безвременья, полного опустошения и страдания. Кажется, только один путь – на дно, но это обманчиво. Нигредо – ужасно мучительная стадия. Но без нее не перейти на следующий уровень.
– Для чего? – спросил Иерон.
– Как?! А иначе, куда плывет такой корабль?!..

КРЫЛАТЫЙ КАРЛИК

Стоило прислушаться, как едва слышная пискотня превращалось в визжащий кошмар. Крошечные твари кружились назойливо, норовя залететь в рот, нос, уши. Сотни прожорливых форм бесконечно грызли, откусывали, посасывали, глотали и переваривали. Глаза Иерона быстро привыкли к мраку. Устланные бугорками стенки дупла складываются в спиральную летопись старого дуба. Вот первые листки, первые морщины на гладком стволе, первый урожай желудей, первый ураган, зловещий глаз лесоруба… Нет, чей-то другой глаз… существо похоже на саранчу, с хвостиком скорпиона и человеческим лицом. Какой-то карлик с крылышками.
Последнее мужество покинуло мальчика, он зажмурился, как вдруг дерево вздохнуло, так глубоко, что дыра расширилась. Иерон провалился.

Он оказался посреди круглой камеры. Воздух был сухим и затхлым. За спиной, уцепившись за шероховатость стены, висело то самое существо, вниз головой, только теперь его размеры значительно превышали прежние. Оно спрыгнуло, шурша крыльями, и засуетилось, двигаясь, как слепое. Его туловище слегка позвякивало, закованное в бронзовый панцирь.
Карлик-скорпион зашипел, поднимая хвост. Вонзив жало в собственную голову, он замер на какое-то время. Иерон тоже замер, стараясь не дышать.
– Я не слышал звук трубы. – сказал карлик-насекомое. Кажется, теперь оно начало видеть.
– Так вот кто убил дерево… – пробормотал Иерон.
– Ну, так освободи меня! Тогда не причиню вреда никакой зелени, и никакому дереву, а только людям. Обещаю, убивать не буду. Только мучить. Смерти будут искать, а не найдут. И та убежит от них. Или тебе память отшибло?
Его слова показались Иерону знакомыми. «Откровения Иоанна» он прочитал еще полгода назад. Пятый Ангел должен вострубить о последней каре Господней, и по земле распространится легион скорпионов и саранчи. Очевидно, демон принял его за того Ангела.
– Рано! – на всякий случай предупредил Иерон.
– Мне опять темно, – сказал карлик-насекомое и снова себя ужалил. – Кто ты? Зачем ты нарушил мой покой?
– Я король Лимба! – сказал Иерон.
– Ты? – демон захихикал. – Свистишшшь… Лимб – бесовский город. Разве ты не знал? И это не дерево, а Вавилонская башня!
– Сам ты свистун! Затея провалилась. Бог наказал людей за то что, они лезли к нему… в небеса.
– Не ангел… – сказал карлик, принюхиваясь. – Тварь… тварь одушевленная. Дитя… мужеского пола… о, чистота… нежность… ни гнойных ран, ни ожогов, ни начертания зверя. О-о-о Чистейший! – простонал он то ли от боли, то ли от наслаждения, продолжая жалить себя в голову, потом вытащил влажное белое острие. Его огромный хвост угрожающе покачивался недалеко от Иерона.
– А это правда, когда люди умирают, то попадают в кипящий котел? – спросил мальчик.
– Да кто тебе сказал такую чушшшь… Это было бы слишшшком приятно, слишком щщекотно… От таких мук не стать крылатым. Как я.
– Дедушка так сказал.
– Он или плут или слабоумный. Но ты можешь осчастливить праотца, передав ему моих экскрементов.
Демон подковылял к блестящей кучке и испражнился веществом, похожим на жидкое золото. Оно мгновенно застыло, скатившись шариками.
– Настоящее золото?.. – удивился Иерон и прикинул, сколько всего можно выменять на эти шарики.
– Сам проверь. Отменное, натуральное, бесполезное. – демон согнул хвост и поковырял жалом в заднем проходе.
– Нет. Не возьму. – сказал Иерон, немного поколебавшись.
– Гордыня… Молодец, мальчик, ты на правильном пути.
– Я хочу выйти. Как выйти отсюда?
– Как? Уже? Я ведь так одинок, останешься, и будем наслаждаться беседой, лет сто.
– Не могу. Меня ждет брат. Там, наверху.
– Хорошо. Но для этого ты должен для меня кое-что сделать, Чистейший. У тебя всего три варианта. Первый – проглотишь шарик. Не возьмешь мое золото – отниму твоё.
– Но у меня нет золота…
– Второе. Я тебя ужалю. Тогда будешь услаждать смотрящего.
– Услаждать смотрящего?
– Да. Все грехи рода человеческого выписывать и прекрасных жителей Лимба изображать.
– Но как? Я же их никогда не видел.
– Увидишь.
– А третье? – спросил Иерон.
– Самое заманчивое. Я назову тебе имя. Моё имя. И тогда ты станешь моим хозяином, Чистейший.
Иерон подумал и выбрал второе. Ясное дело, лучше быть художником, чем колдуном, или глотать дерьмо.

АЛЬБЕДО

Прошло много лет, но сухое дерево, без кроны, с огромным зияющим дуплом, заставляло вспоминать о тайне бесовского города, – противоположность Граду Небесному. Мировое древо связывает пространства и времена – верх и низ, прошлое и будущее, демоническое и божественное, но это было лишь его инфернальной пародией, Вавилонской башней, предназначенной для осужденных душ. Дерево познаний, которые могут иссушить и уничтожить всё живое…
Однажды усталый монах присел на берегу озера, возле зеленого дерева, и принялся размышлять об устройстве мира. Его размышления увели его далеко за пределы реальности, он состарился вместе с деревом, став его продолжением, будто старый пень, замер и окаменел в пыли. Он равнодушен к гримасе смотрящего из воды монстра с огромным когтем, и другим демонам, которые искушают род человеческий.
…Иерон закончил картину, пометив одежду старца египетским крестом Тау. Этого монаха звали Святой Антоний. Человека, который продал свое имение и двадцать лет прожил отшельником, предаваясь духовному созерцанию на вершине холма. Отшельничество, впрочем, не уберегло его от искушений. Но поскольку ещё никому из смертных не удавалось повторить подвиг Антония, он стал основателем монашества. Иерон восхищался им и считал лучшим из людей. Антоний стал частым персонажем его картин.

Тем временем вновь объявился Странник. Он изменился, казалось, сделался выше и раздался в плечах. Но всё так же не спешил открывать своё лицо. Изношенные одежды сменились дорогим чёрным плащом, а известково-белый слепок – ажурной маской из меди.
Иерон поинтересовался у гостя, на какой стадии он теперь находится.
– Альбедо. – ответил тот. – Я благополучно миновал стадию Нигредо и теперь подхожу к завершению Альбедо, прекрасное состояние! Я сегодня проснулся от оцепенения, в таком ярком белом свете и погрузился ступнями в прохладную росу, оставленную ночным дождем. Сделав один глубокий вздох, я очистился, мой воздух стал кристально-прозрачным и вкусным, как живая родниковая вода. Ваш кумир? – спросил Странник, приподняв своей палкой полотно, скрывающее Святого Антония.
– Разве он не симпатичен? – спросил Иерон.
– Что-то мне подсказывает, что он находится именно в той стадии, о которой я говорил. Даже свинья медитирует наравне с ним. Но когда же он, наконец, проснется? Суждено ли ему выйти из своего пассивного состояния? А если и да, то как может беззубый немощный старец возрадоваться?
– Антоний не немощный. Он… он Святой! Он достиг просветления! Ему не нужны земные радости!
– Трухлявый пень, – сказал Странник, – Он жив или мёртв, по-вашему? Взгляните на мою маску. Видите зелёное пятно, вот здесь, оно отчетливо видно на меди? Ваша картина желта, в ней ржавчина, суковатые палки мертвы, осталось только черепа повесить на них, моя же ветвь – зелена и лист её не вянет!
– Вы Алхимик… – догадался Иерон. – Да-да, Алхимик! Теперь мне всё ясно. Нигредо – человек-земля, гумус… в злых лицах безбожников вы увидели чёрную свинцовую хрупкость, погруженную в компостную яму-могилу. А в лодке глупцов – отравленный ртутный холод воды, который однако не позволяет свинцу разрушиться хотя бы на некоторое время. Теперь же не хватает жизни, не хватает зелени, цветения меди, так?..
– Но разве вам не интересно, что дальше? Секрет идеального золота… как миновать все последующие следующие стадии, и при этом не умереть. Да уж, такое золото не уложишь в сундук… Но мне не нравится, как вы произносите слово «алхимик». В ваших устах это звучит как ругательство.
– Алхимик! – повторил Иерон.
– Я?! Это ты! Ты – Алхимик.

ВРАЩАЮЩИЕСЯ НЕБЕСА

Накрапывал дождь. Услышав первые звуки грома, Госс перепугался. Ему никак не удавалось вытащить бездыханное тело брата. Проклятое дерево не отпускало. Вскоре Иерон очнулся и не без помощи Госса повалился на землю. Его руки и ноги были расцарапаны в кровь. Госс взглянул вверх, на тучи. Потом снова на брата.
– Не умирай! – взвизгнул он.
Иерон не понимал, почему это он должен умереть. Умирать он вовсе не собирался. На мгновение в небе мелькнул синий луч и точным уколом вспорол тучи. Потом проехала невидимая громыхающая колесница, а за ней целая армада пронеслась сквозь рваные дымящиеся облака, из которых хлестала вода.
Иерон вскочил и стал приплясывать, мокрый с головы до пят, он грозил небу маленьким кулаком.
Братья побежали в сторону старой мельницы. Колесницы были уже близко, Иерон обернулся, в тот же миг по небу пробежала трещина, одно щупальце поменяло направление и прилипло к дереву. Ствол загорелся, расщепленный надвое.

…Неужели сами бесы-каменщики возвели эту исполинскую башню? Лопасти мельницы взлетали и опускались со свистом, словно крылья огромной птицы, щедро разбрасывали брызги, рисуя по небу огромными широкими мазками. Размазывали по сырому мокрый синий кобальт, оставляя не закрашенные места для облаков с подсвеченными розовыми кромками. Это было красиво и страшно. Потом какой-то механизм закрутил колёсики, и крыша стала поворачиваться к ветру. Госс закричал. Иерон тоже закричал, за компанию.
Внутри мельницы было несколько ярусов, ветер упруго гудел в стенах, где-то наверху тонко поскрипывали доски. Иерон побродил немного, так и не найдя для себя ничего интересного. Он поглядел на ссутулившуюся спину брата и почувствовал, как жалость заполняет его. Наверное, Госс ужасно напуган, надо что-то сказать, как-то утешить…
– Птицы – это крылатые насекомые. – сказал Госс. Он рассматривал разбросанные птичьи перья. – Всего одна глупая птица залетела сюда, и они ее съели.
– Кто? – спросил Иерон.
– Демоны.
– Думаешь, они едят детей?..
– Может. – ответил Госс, потом подумав, добавил: – Нет. Живых не едят. Только мёртвых.
Правую руку Иерона нестерпимо жгло. Очагом боли была крохотная, чуть заметная ранка.
– Из-за тебя сгорело дерево. – сказал Госс.
– Почему это из-за меня?!
Госс угрожающе засопел облупленным носом.
– Ты грозил Богу кулаком! Он разозлился и сжёг дерево! Мы оба могли умереть. Из-за тебя!
– Я грозил не ему, а дереву! Оно плохое! Там живёт демон-скорпион! Он укусил меня, вот, смотри!..
Где-то опять скрипнуло. Они испуганно глянули по сторонам.
– Я вот ещё что нашел, – прошептал Госс и разжал ладонь.
Крестик принадлежал Юлии. Нитка была порвана.

БЛУДНЫЙ СЫН

Гром прервал его детские воспоминания. Природное ли это явление или гнев Бога, но Иерон жутко боялся грозы. Он плотно закрыл ставни и подумал: Странное, странное это было дерево… Застрявший в дупле, я должен был погибнуть от молнии, но какие-то тайные силы распорядились иначе.
В дверь раздался стук. Иерон поспешно спрятал картину. Огляделся. Снова открыл ставни. Задернул штору, за которой располагались десятки полок с растениями, раковинами, насекомыми, мертвыми птицами и другими морфологическими формами, которые были необходимы для написания триптиха. Члены Братства Лебедя называли его бессмертным алтарём, а Иерона – Мастером.
– Проходи. – сказал он, старясь не смотреть в мокрое и злое лицо отца.
– Ну и вонища! Откуда это так несёт трупами?
– Я ничего не чувствую… – пробормотал Иерон.
– Тебя видели на площади в каких-то лохмотьях. Ты переодеваешься в одежду бродяги, чтобы ходить по тавернам? Пить, орать, спать со шлюхами? Мое доброе имя не позволяет тебе кутить напропалую? Что ж, как знаешь. Там твоё место! Кстати, я завещал Госсу свою мастерскую.
– Это наглая ложь! – возразил Иерон и незаметно подвигал ногой. Ящер продолжал настойчиво высовываться из-под кровати.
– Ложь?! А блудный сын, на твоей картине… у этого нищеброда твоё лицо! Знаешь, что я делаю с блудными сыновьями? Лишаю наследства!
– Гхх… – произнёс Иерон. Ящер облизывал большой палец его ноги.
– Ты ещё и усмехаешься? В городе страшная эпидемия. Люди боятся есть. Боятся пить. Боятся дышать! А тебе все нипочем. Будь проклят день, когда я увидел твою мазню на стенах подвала старика ван Акена! Я тогда решил, что ты на что-то способен. Лучше бы ты шил… хоть какой-то толк. Шило на шляпе нищеброда – ты правильно изобразил принадлежность к своему деду, этому тщеславному маньяку! О, господи, а это ещё что?..
– Где?.. – испугался Иерон.
Ни слова не говоря, отец склонился над книгой и заворочал страницами. По его спине полз огромный паук. Иерон незаметно снял его и сунул в карман.
– Инкунабулы? Ты читаешь инкунабулы? Вместо святого писания?! – отец попытался бросить книгу в камин.
– Это не инкунабулы! Отец… не надо, отец!
– Что это за странные знаки? Что это всё значит? Ты сходишь с ума!
– Нет. Послушай… давай сядем. Обсудим все спокойно.
– Я слушаю. Слушаю!!!
– Да, я переодевался в одежду бедняка. Но не чтобы шляться по тавернам. Понимаешь… Я хочу знать эту жизнь изнутри, человека изнутри… Я не смогу сделать это, сидя у камина в парчовом халате. Я хотел испытать голод и холод, опуститься на самое дно… Ради достижения гармонии – унизиться… слиться с униженными, с теми, кто страдает, борется и плачет, там, внизу… До рубинового пота, до распятия на кресте, если потребуется.
– Как Христос, – скривился отец.
– Почти. Но он не приносил себя в жертву!.. Он был всего лишь неофитом, а стал Адептом. Но я… я оказался слишком слаб…, кажется, я не смог, не смог, и теперь себя ненавижу!!
– Бедный. Ты бредишь. Тебя околдовали! Пообещай, что не будешь больше заниматься всякими глупостями.

Иерон пошевелил пальцами, пытаясь ощутить тело спрятанного в кармане паука, но не смог. Рука словно онемела. К каждым днём пальцы его чернели. Ночью он просыпался от жгучей боли и выдавливал мокнущие пузыри. На их месте кожа была вялая, морщинистая. Слава богу, это была правая рука. Потому что Иерон – левша.

КОЖА

Юлия не появилась ни на следующий день, ни после. Прошла еще неделя, но она так не пришла. Она вообще исчезла из этого мира, будто сквозь землю провалилась. Никто не искал Юлию, никто не бродил по лесу, прихватив с собой оружие и фонари с факелами. Может быть, ее украли цыгане? Которые приходят неизвестно откуда и уходят не понятно куда. Но никаких цыган не было и в помине. История казалась сплошным темным пятном, и братья решили провести собственное расследование…

Достойное соседство живодёрни и кожевни: там ничего не растёт и не цветёт, только разлагается, сушится, солится или коптится. Шагов за сто запах кажется сладковатым и пряным, но стоит приблизиться, шилом встает в горле. Смердит невыносимо. Ярким пятном алеет куча, мухи и другие насекомые слетаются на пир. Растопыренные шкурки развешаны на жердях, другие киснут в корытах и чанах. Сараи заперты ржавыми крюками. Их так много, что можно прокрасться незамеченными. Ну почему, почему такая волшебная, золотая Юлия, и в таком ужасном месте?..
В глубине маленького дворика они увидели кожевника. Он стоял с расстёгнутыми штанами и проворно водил кулаком по распухшему детородному органу. Взгляд нечестивца был устремлён к подвешенной туше неизвестного животного. Выпотрошенная грудная клетка напоминала человеческую. Жирные мухи копошились в мышечных складках, темнели как косточки в красной мякоти рассечённого надвое арбуза, роем облепляли свисающую из заднего прохода прямую кишку.
Кожевник медово зажмурился и матовой струйкой оросил тушу. Потом достал нож, одним движением отсек кишку и забросил ее в кусты.

Придя домой, Иерон свалился в постель. Неожиданное зрелище не выходило из головы. До самого подбородка тело окутало духотой, какую даёт жар от прокаленных печей. Это он… он! Сложно представить, что этот извращенец сделал с Юлией. А потом содрал с нее кожу, ее нежную золотистую кожу! Из неё сошьют кошелёк для какого-нибудь богача, или переплетут инкунабулу… Книги из человеческой кожи. Такие бывают. Украшенные ухом или губами, а может, сосками… Нежный розовый сосок Юлии украсит переплёт. Иерон строил самые страшные предположения, но так и не решился рассказать обо всём дедушке. К тому же не было доказательств.
И однажды… он пришел.

***

Пока кожевник расхваливал разложенный на столе образец, Ян ван Акен подозрительно сопел. Кожа и вправду была хороша. Он гладил ее своей грубой ладонью, любовался розово-кремовой новорожденной свежестью, казалось, даже морщины на его лице начали разглаживаться.
– Видел когда-нибудь такое? – наконец спросил кожевник и заглянул в его маслянистые глаза.
Ян ван Акен схватил образец, понюхал и просмотрел на свет.
– Что это за животное?
– Какая разница. Рецепт мне сказал один алхимик, отныне я буду делать лучшую кожу в мире! – ответил кожевник.
– Сколько ты хочешь за нее?
Кожевник назвал цену. Ян ван Акен вытаращился.
– Сколько-сколько? Вот за эту вонючую кожуру?..
– Если не больше. Не хочешь, я ухожу. А тебя погубит жадность. Жадность, болван!
– Ты что? Ты что это, козлина, скотскую свою кожу по цене натурального шелка предлагаешь? Ты это специально задумал, меня подразнить, скотина?..
– Ах ты, жлоб проклятый, ты что, думаешь, она мне даром досталось, старое ты говно!.. И одежда твоя говенная, паршивая, ломаного гроота не стоит!
– Завтра приходи! А пока я проверю, пригодна ли для шитья! – сказал ван Акен, вцепившись в кожу.
– А ну давай обратно, без тебя обойдемся!!.. – кожевник потянул кожу на себя.
Они недолго терзали предмет своего раздора, кожа порвалась, и Ян ван Акен, будто не в силах сопротивляться встречному ветру, отступил назад и громко скатился с лестницы.
Кожевник спускался не спеша. Затем склонился над телом, заворочал скулами и заклокотал горлом.
– Храа-тьфу!!..
– Убийца! – закричал Иерон, выбежав из своего укрытия. – Не трогай дедушку!
– Хра-тьфу!!.. – повторил кожевник.
Иерон тряс дедушку за плечи, но он продолжал лежать, сжимая в руке оторванный кусок кожи. С открытыми глазами и заплёванным лицом.

ЦИТРИНИУС

Иерон проснулся от того, что кто-то брызнул и подул на его лицо. Выдох имел эхо, состоящее из звука шагов, льющейся воды и ветра. И шёпота. Словно тысячи ртов шептали что-то на непонятном языке.
– Юлия… – простонал Иерон.
– Это не Юлия. Это я, твой возлюбленный брат, – отозвался Странник.
– Где я? – спросил Иерон.
– В мельнице. Ты пришел сюда месяц назад. И погрузился в состояние глубокой медитации. Каково, а?
– Воды.
Странник подал чашу, слегка поклонился и отошёл. Он стал другим, движения медленными, голос скрипучим. Иерон заметил, что теперь его маска – из жёлтого металла.
– Золото? Уже? – спросил Иерон.
– Как сказать… Скорее, переходная стадия. Цитриниус.
– Что это за стадия? Я ещё не дошел до неё.
– Я тебе помогу. Самая приятная и самая таинственная стадия! Она смутит тебя, покажется богомерзкой, но это лишь на первый взгляд христианина. Представь, что всё это игра, но без которой невозможно…
– Что это за напиток? – перебил Иерон.
– Вода. Обыкновенная вода, брат. Сейчас, еще немного, и оцепенение пройдёт. Итак, Цитриниус. Суть стадии заключается в том, чтобы исторгнуть из себя накопленный опыт Нигредо и Альбедо. Но для этого тебе потребуется сосуд. Женщина. Невеста. Награда за дикость Нигредо, из-за которой мы все чуть не сошли с ума, и за буйство зелени Альбедо, из которого зародился наш чудный Сад! В саду Цитриниуса плоды развешаны безвозмездно, как совершаемое добро, что не требует какой бы то ни было платы, без тени в сердце и капли сомнения, добровольно. В древних книгах душа человека, пребывающего в стадии Цитриниуса, изображается в раздумье над своим разрубленным телом. Ты должен найти свою заплутавшую половину и воссоединиться с ней! Как две створки раковины скрывают жемчужину, так любовный сплав мужского и женского – есть великое таинство!

* * *

…Пять, четыре, три, два… У леса есть уши, а у поля глаза… И ты услышишь, если будешь молчать. И увидишь. У сверчка есть скрипка, а у бабочки лицо… Один, два, три, не шуми. Не буди спящих великанов… У них есть трон и корона… Ведь в каждой стране есть свои законы… Помни об этом, помни!..
Мелодичный голос Юлии вплетался в звон ветряных колокольчиков. Иерон шёл, словно на ощупь, его ладони приятно щекотали ржаные колосья. Он снова в Лимбе? Неужели, снова? Те же запахи, те же цвета, звуки… Ничего не изменилось.

Когда его глаза постепенно привыкли к свету, впереди он разглядел силуэт девочки. Она шла в сторону кермесовых дубов. Пока Иерон шел за ней по полю, стараясь приблизиться, она становилась всё выше и выше. Пока не превратилась в женщину. Наконец она обернулась и дала себя разглядеть. Он много раз представлял Юлию взрослой, но она оказалась в тысячу раз красивее. Она вся светилась, волосы распущены, на голове – венок из дубовых листьев.
Никого он больше не любил так, как Юлию. Свадьба, о которой они мечтали, обязательно будет. Она и есть его золото, его богатство, которое он когда-то потерял.
– Значит, ты выбрала меня? – спросил Иерон.
– Конечно, – ответила она.
– Где ты была? Куда ты исчезла? Почему не дала о себе знать? Я думал… представляешь, что я думал!
– Что ты думал? – спросила она, сбрасывая одежду.
– Боже, как скверно я думал о твоём отце! Он ведь просто больной человек, правда?.. Всю жизнь я хранил эту кожу… как сумасшедший!.. Я хранил ее, я спал с ней, гладил её, целовал! Что только я не делал с ней… А это оказалась всего лишь поросячья кожа?!
– Глупенький… Милый мой, любимый! – она погладила Иерона по волосам, так нежно, что у него закружилась голова. – Я же никуда не пропадала. Я здесь! С тобой! Я в твоих жилах, в твоей крови и в самом сердце! Я живу в тебе, Иерон! Только не ешь с этого поля. Прошу, не ешь его, Иерон! Не ешь поле! Оно отравлено! Помнишь нашу считалочку? Пять, четыре, три, два… У леса есть уши, а у поля глаза… Помни об этом, помни, Иерон!..

* * *

Когда Иерон очнулся, рядом никого не было. Юлия пропала. Он был один, посреди дубового леса. Голый мёртвый лес. Дубы пооблетели и засохли. Ни одного зеленого листочка. В этом гнетущем жёлто-коричневом пейзаже с серыми просветами неба между ветвей, было ещё кое-что странное. Иерон подошел ближе, чтобы разглядеть.
Увидеть это, после неземного наслаждения, подаренного Юлией… Это неправильно. Жестоко. Нога. Человеческая нога покачивалась на дереве, почерневшая и сухая, как мумия. Это было худшим из кошмаров. Но нога была реальна. Шаг за шагом он исследовал мёртвый лес, с развешанными на ветвях ампутированными частями тел. Руки, ноги, пальцы, уши, носы… и даже мужской член. А вот маленькая, совсем детская ручка. И целый младенец, похожий на обугленную куклу.

По пути он встретил старуху с совиным лицом. Он был рад. Впервые так рад живому человеку.
– Я привела дочь. И пошла вон к той мельнице. Но она оказалась заперта.
– Дочь? Где она?
Старуха ничего не ответила и показала куда-то в сторону.
Ее дочь танцевала. Нет, возможно, она не танцевала, а корчилась, но это было похоже на танец. Одержимый танец среди мертвых деревьев. Она танцевала, бесстыдно голая, наклоняясь и выгибаясь всем своим гибким телом и тряся длинными спутанными волосами. Неужели именно эту женщину он принял за Юлию? Он воспользовался ее состоянием и опорочил ее.
– На. – сказала старуха и протянула топор. – Сделай это. Я не хочу, чтобы она сгнила заживо.
– Что ты хочешь, ведьма? – спросил Иерон.
– Бог с тобой, какая же я ведьма! – старуха перекрестилась.

Она рассказала, что ее дочь, Алейт, одержима и проклята. Сначала у нее началась лихорадка и появились видения. Потом начали гнить руки и уши. Лекарства и мази не помогают. Это страшная пагуба, таким больным не видать Царствия Божьего, никогда. Но недавно один монах поведал ей о Братстве Лебедя и его волшебном саде. Члены Братства не только помогают страждущим, отрубая им пораженные конечности. Они знают особые молитвы отпевания усеченных частей, и в будущем существует способ прирастить их обратно. Благодаря блуждающей косточке, которая есть в каждом человеке. Старуха сказала, что если чуда не произойдет, то она хотела бы, чтобы руки ее дочери остались в волшебном саду, на хранении, до прихода Мессии. За хранение пришлось заплатить довольно большую сумму.
…Все эти несчастные верили в блуждающую косточку. А иначе, как мёртвые в последний день Суда восстанут из своих могил? Прорастут, как колос из зерна.
– И сказал Господь костям сим: обложу жилами, выращу плоть, кожей покрою и введу в вас дух, и оживете! И узнаете, что Я Господь! – процитировала старуха.
– Скажите, как мне вас найти? И ступайте домой, сейчас же! Я приду завтра. Не давайте ей ничего из еды! Особенно хлеба! Только воду. Чистую воду. Я попытаюсь вылечить вашу дочь! Клянусь, если она выживет, я женюсь на ней.
Cтаруха прищурилась и сказала:
– Ты не монах… Ты святой.

ПИР

– Восславим Господа! – вскрикнул аббат и взмахнул кубком. Густое, пахучее вино выплеснулось через край и тяжелыми каплями упало на макушку аббатисы, сидевшей по правую руку. Дернув крючковатым носом, она неприязненно заворчала.
Аббат оглядел собравшихся мутным взглядом, будто пытаясь выследить назойливого ночного комара, потревожившего сон, что-то сообразил и склонился перед аббатисой.
– Брезгуешь? – прошептал он, обдавая ее запахом вина, лука, жира и порченых зубов.
Он был слишком близко, старая женщина попыталась отодвинуться, но аббат вцепился толстыми пальцами в ее сушеное горло: – Брезгуешь кровью нашего Спасителя?!
Откинув ей голову, он стал лить из кубка, стараясь попасть в рот, но вино лилось мимо: в глаза, в нос, за шиворот. Аббатиса истошно закашлялась, дернулась и оглушительно испортила воздух.
– Демон вырвался на свободу из тела этой нечестивицы! – захохотал вельможа, размахивая птичьей костью. – Зажмите ваши носы, иначе вашей жизни грозит опасность.
– Не нравится? – аббат презрительно отшвырнул кубок в сторону. – Бутыль! Дайте мне самую большую!
Молодой монах уже спешил к нему с глиняным сосудом в форме цапли.
– Ведьма! – аббат плюнул в лицо жене. Жирный, розовый от вина плевок запечатал ее левый глаз. – Только ведьмы и демоны страшатся крови нашего Господа!
Схватив бутыль, он воткнул горлышко в ее сморщенный рот. Вино полилось бурным потоком. Женщина закашлялась, задергалась, хрипя, кашляя и тараща глаза. Брызги полетели на гостей. Алхимик вытер с лица капли.
– Тебе тоже не по нраву кровь Спасителя? – ухмыльнулся ювелир.
Тем временем у молодой женщины случился припадок. Грохнувшись на пол, она мелко тряслась, закатив глаза и захлебываясь собственной рвотой.
Пришедший вместе с нею, купец, отвлекся от бараньей ноги, усмехнулся склизкими от жира губами: – Шлюха, – и продолжил свою трапезу.
Аббат обратил к нему безумные глаза, сжал в кулаке серебряную вилку и коротким ударом вонзил зубья в бордовую шею купца. Красная жидкость брызнула тонким фонтанчиком и снова угодила в лицо Алхимика. Он утерся рукавом. Ювелир захохотал. Слуга купца кинулся на аббата, но на пути его встал молодой монах. Сцепившись, они покатились по полу, сшибая стулья. Слуга был явно искушеннее в драках. Он быстро оседлал монаха и стал душить. Тем временем купец, зажимая шею, пошел, качаясь на полусогнутых ногах. Аббат бросил в него бутыль, но промахнулся и угодил в голову жены вельможи. Охнув, она повалилась на пол, зажимая разбитый глаз.
Аббат устало скривил толстые губы: – Зло.
Вельможа медленно вставал, ошарашено глядя то на супругу, то на аббата: – По-моему, вы зашли слишком далеко!
Аббат кинул на него равнодушный взгляд и обратился к дерущимся. Ловкий слуга уже закончил душить монаха и пытался поддержать хозяина, который уже с трудом держался на ногах. Вышло много крови. Ею был залит весь пол. Бледный купец рухнул на стол, сшибая трясущимися руками блюда, и повалился на пол. Вельможа отошел в сторону, отвернулся, и его вырвало. Аббат двинулся навстречу слуге. Тот выхватил кинжал и стал отступать, покачивая перед собой лезвием. Он не видел, что коварный ювелир уже подкрался сзади на карачках, сжался и стал ждать, пока слуга споткнется об него. Как только это случилось, аббат с неожиданной для его возраста и комплекции ловкостью, подпрыгнул и приземлился двумя ногами слуге на грудь. Раздался треск, слуга вздрогнул и закатил глаза. Губы его разомкнулись, изо рта хлынула кровь.
– Как в старые времена… – пробормотал аббат. – Дарю! – он указал на стонущую жену вельможи. – Можете делать с ней всё, что вздумается! Не смотрите, что у нее нет глаза, зато она молода и хорошо пахнет. Когда она приходила ко мне на исповедь, я просто с ума сходил от этого запаха.
Ювелир подошел к женщине, схватил за волосы и крепко поцеловал в окровавленные губы. Подоспели еще несколько мужчин в разбойничьих шляпах и стали щупать ее груди и бедра. Жена вельможи страдальчески застонала. В ее голосе промелькнули нотки сладострастия.

РУБЕДО

– Мне страшно! – сказала Алейт. – Ты слышишь? Собаки воют, как волки.
– Ничего не бойся. Ведь я с тобой. Скоро наша свадьба. – ответил Иерон.
– Ты, правда, женишься на мне? Я ведь старше тебя. И у меня нет уха. И трех пальцев.
– Главное, ты жива. И выздоравливаешь. И мне больше ничего не нужно.
– А картина? Из-за нее мы оба рисковали жизнью. Скажи, что такого в этой картине? Кто ты? Почему ты умеешь лечить смертельные болезни? Я должна знать о тебе всё.
– Ты хочешь знать?
– Да. И почему ты заставил меня пойти на такое страшное преступление?
– Это не преступление. Но если хочешь, можешь сдать меня палачам.
– Как же я могу! Я ведь люблю тебя! С самого первого дня, как очнулась и открыла глаза. Я люблю тебя. А моя мать считает тебя святым. Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится. А если кто-нибудь из лебединых братьев выжил? Они найдут тебя и убьют! И меня. Меня тоже убьют…
– Они давно в аду! Их нет больше. Они это заслужили. Они были плохими людьми. Очень плохими.
– Тогда почему ты был среди них? Зачем?
– Ради одного. Я очень хотел вернуть Юлию.
– Юлию? Кто такая Юлия?
– Ты узнаешь всё постепенно. Но поклянись, что никогда, никому ни о чем не расскажешь!

Когда мне было семь лет, я влюбился в одну девочку. Но однажды она пропала. Исчезла. Никто не знал, куда. Мой дед шил одежду для богачей. Он покупал кожу у кожевника – отца Юлии. Он-то и принес кусок кожи… очень странной, я ее сразу узнал. По маленьким крапинкам. У Юлии были веснушки. Я сразу понял, что это ее кожа, я не мог ее забыть! Я знал, но ничего не мог с этим поделать.
Прошло много лет. Я прочёл немало книг. И однажды мне попалась книга, которая перевернула всю мою жизнь. Мне ее дал один Странник, позже оказалось, он состоял в Братстве Лебедя. Своими проницательными и одновременно лживыми речами, он залез мне в душу. Он знал все мои слабости и кажется даже мои воспоминания.
Удивительная книга… Смесь герметического искусства, магии и божественных откровений. Написанная специфическим языком, непонятным простым смертным. Но благодаря “ключам”, которые мне дал Странник, я понял эту книгу. Так мне казалось. С помощью нее я должен был написать триптих. Трехстворчатый алтарь, для Братства. На внешней поверхности закрытых створок – Земля на третий день творения. Первая внутренняя створка – сотворение человека. Вторая – Сад наслаждений. Третья – Суд Божий или Ад. Эта картина перед тобой. Ты помогла ее спасти, без тебя она бы погибла.
Я понял, что Странник… он алхимик. Нет, речь идет не о добывании золота. Конечной целью алхимиков является качественное изменение внутри одушевлённого. Трансмутация духа при помощи Внутренней Алхимии. Да, естественный способ перехода на новый уровень – смерть, но кого же это устраивает? Есть ли другие способы раздвинуть грани бытия? Узнать “Что такое Я?”, не умирая? Куда и почему мы попадаем после смерти? Что такое рай и ад? Существуют ли эти миры вообще? Если есть невидимый Создатель, значит и они есть? Алхимик занимался составлением препаратов и снадобий, помогающих погружаться в особое состояние. В этом ему помогала сама природа. Сердце препарата – особые вещества, которые содержатся в травах, грибах…

– Ты рассказал ему про Юлию?
– Нет. Но я думал, имея кожу Юлии, я смогу воскресить ее всю! Пусть даже с помощью волшебства или алхимии. Алхимик рассказывал про стадии, пройдя которые, неофит станет посвященным. Я усердно проходил их. Проходил все эти испытания, ради одной, конечной цели – Рубедо. В состоянии Рубедо можно исцелять больных и даже воскресать мертвых! Но Алхимик обманывал. Жестоко обманывал. Потому что Рубедо – это стадия Христа. Христос был Великим Адептом. Но разве мог я достичь таких вершин, я, ничтожный грешник!
И вот, он пришел ко мне, и я спросил: Что дальше?
Дальше… – туманно ответил Алхимик, – Завершающий этап Великого Делания. Королевская стадия, Рубедо.
– Красное? – спросил я.
– Да. – сказал он, – Это сделает тебя Адептом. Но перед этим ты должен подарить Братству все свои сокровища. Не нам. Себе. Твоему Братству! Наши общие сокровища принадлежат всем нам, не так ли?
– Разве мои картины не сокровища? – спросил я. – Алтарь уже готов. Ещё мною расписаны стены и канделябры. Этого мало? Что я могу еще сделать для братства, я, бедный художник!
– Хорошо, – ответил он, – Посвящение произойдет в пятницу в полночь, на старой мельнице. Потом месса. И великий праздник. Но перед этим у нас будут гости.
– Гости?.. – удивился я.
– Отборные грешники, нечестивцы всех мастей… Пир. Столы будут ломиться от еды и вина. Но ты и твои братья, мы будем мало пить, чтобы не захмелеть. Ты потом поймешь, ради чего это. Затем подадут наше главное блюдо, жареного лебедя. И как только его подадут, тут то и начнется. Нажравшись, гости поведут себя странно. Не так, как обычно. И покажут свое истинное лицо. Они могут орать, плясать, заниматься промискуитетом, душить, убивать, а может просто заснут. Что бы ни происходило, ты должен быть равнодушен, как скала.

– А потом? – спросила Алейт. – Что было потом?
– Мы собрались, как и было оговорено, в пятницу, в полночь. Я увидел много людей, среди них было много знати. Они жили под личиной праведников, но внутри темные, гнилые… Да, это было сборище отъявленных свиней, возможно, они тоже мечтали стать Адептами, но на самом деле, их использовали. Их привели на убой. Их ждала настоящая кровавая баня. Как ты понимаешь, я уже давно обо всём догадывался, и я знал, почему нельзя пить это вино. Такая игра. Когда веселье и яды кружат голову, ты забываешь обо всем. Но я-то знал, что туманило мой мозг. Что сделало меня больным. И тебя, моя дорогая Алейт!
– Что же это?
– Спорынья. Тёмное, пораженное семя ржаных колосьев. Когда-нибудь эта тайна будет раскрыта, но пока об этом знают лишь избранные. С помощью спорыньи можно регулировать эпидемии, называя их божьей карой, заниматься всякими другими вещами, которые приносят большой доход. Например, создавать Братства и Ордены, для борьбы с какой-нибудь загадочной болезнью, проказой или чумой. Но это не проказа. Этот недуг называется Антониев Огонь (адская боль и судороги заставляют больных корчиться, будто пляшут в огне). Антониев Огонь – есть эрготизм. Святой Антоний был покровителем эрготических больных ещё в пятом веке. Говорят, его руки и ноги чернели, как головешки. Потому что он сам был заражен. Вот почему он твердил, что его искушают всякие демоны. Спорынья вызывает не только чёрные моровые язвы, но и видения!
Но как всегда, больше всего достается беднякам. Они первыми вымирают. Их выкашивает, как косами. Потому что они едят только дешевый черный ржаной хлеб. А когда пекари халтурят, подмешивая ржаную муку – в пшеничную, отравленный белый хлеб попадает на стол богачам.

Необычно яркие реалистичные видения эрготических больных заинтересовали Алхимика. Его всё меньше и меньше волновали пути преобразования тела и духа, перерождения и перехода «на новый уровень»… Оставалось придумать рецепт “волшебных пилюль”, которые бы вызывали видения, не оставляя на теле страшных следов, и чтобы эти видения были прекрасны, никаких демонов, никаких гниющих конечностей, судорог и танцев! Только наслаждение! Неземное блаженство! Столь же реальное, как и всё вокруг. Порошок удовольствий! Первый в мире порошок удовольствий сулил немало прибыли. Кому не охота побыть в раю при жизни?!

Алхимик придумывал всё новые и новые рецепты порошка, нужно было больше людей, чтобы их опробовать. Видения становились всё прекраснее. Боль уходила. У него даже появились заказчики! Алхимик заметил, что зараженный чёрный хлеб, выбеленный хлором, исключает лихорадку и бред, понос и рвоту, но главный побочный эффект никуда не исчезает. Язвы. Они появляются, рано или поздно. Тогда он придумал рецепт порошка, смешав хлор и яд спорыньи в ничтожных долях. Но и он был несовершенным.
Алхимик травил меня, искусно, постепенно. Пока ещё я был нужен ему живым. Пока. Но, полагаю, благодаря той самой книге, я уже слишком много знал. Слишком много, чтобы жить долго. Видения помогали мне проходить стадии посвящения и рисовать триптих. В мою новую дозу порошка он подсыпал один очень важный ингредиент. Раньше он нигде его не использовал. Красная мука.
– Красная мука?..
– Ты, наверное, знаешь такой древний ритуал поливания кровью полей, для улучшения урожая… Так вот, Лебединые Братья уже давно собирали дохлую скотину и внутренности с кожевен, и тайно прокручивали на мельнице, где они собирались и совершали свои ритуалы. Одним из этих ритуалов было распыление полученной красной муки над полем: попадая на влажную землю, красная мука растворяется, растения своими корнями высасывают из земли соки, дают плоды, урожай собирается и поедается. Пища это то, из чего мы строим свое тело. После смерти тело возвращается в землю. Круговорот жизни и смерти в природе. В этом суть жертвоприношения. Не напоминает ли тебе это литургический хлеб для причастия? Ту самую богослужебную лепёшку с изображением креста? Священный каннибализм. Плоть и кровь мученика становится материей и поедается. Такой ли безобидный это символ?
Так или иначе, я уверен, что это Лебединые Братья заразили рожь своей красной мукой!

Много лет назад, они заманили на мельницу маленькую девочку и бросили ее в зернотерку. Её звали Юлия. Красную муку непорочного ребенка Алхимик оставил себе. Она имела особую ценность. Именно ее он подсыпал мне в питьё!
Алейт… То, что случилось между нами в эрготическом лесу, наполовину было мое видение. Я принял тебя за Юлию. Не маленькую, а взрослую, в том возрасте, в котором попадают в рай. Реальная и одновременно неземная. Я познал ее плотски и духовно. И испытал то самое неземное наслаждение, о котором грезил алхимик. Я причастился ею и получил божественный экстаз, извлёк мое Философское Золото.
– Ты спал не со мной, а с призраком?
– Не злись, моя дорогая жена! Мы так много пережили, у меня от тебя нет никаких секретов.
– Нет, это ты меня прости. Это я тебя соблазнила. Я была не в себе.
– Я рассказал Алхимику о том, что стадия Цитриниус мною пройдена, и это самое лучшее, что было в моей жизни. Тем самым, я натолкнул его на мысль о недостающем ингредиенте. Он решил, что это Красная мука.
– Но как ты догадался о том, что это… именно Юлии порошок…
– Дух любимого человека воспринимаешь иначе. Можно просто молчать. И слушать. Ее дух говорил через тебя. Она использовала твоё тело, чтобы передать нечто очень важное. Она не сказала: Иерон, я живу в этих полях, в каждой травинке, в каждом колосе! Она сказала: я в твоей крови! Я в тебе, Иерон, в самом сердце!
В том обостренном состоянии, в котором я находился, я почувствовал ее всю, мы слились в одно целое, она открыла мне глаза и уши. На многое.
– А гости? Что было с гостями?
– Во время пира эти свиньи стали очень агрессивными. У некоторых энергия агрессии трансформировалась в сексуальную. Алхимик хотел подождать, пока они все попадают, потом перемолоть всех к чёртовой матери. И получить много порошка. Новый рецепт. Красная мука из людей, заранее отравленных спорыньей. Такое вещество должно действовать очень мягко и не давать побочного эффекта.
Но этому не суждено было сбыться. Я всё спланировал, как запереть двери, где рассыпать порох, как поджечь, чтобы сгорело всё, разом! Но картина… я не мог позволить ей умереть. Поэтому я попросил тебя тайно унести триптих.
– Сгорели. Лебединое братство… Мука… Спорынья… Поле… Мельница вращалась, разбрасываясь пламенем! Поле полыхало, как преисподняя, до самого утра. Я так испугалась! Это грех, Иерон… Мы связаны грехом. Навсегда. Мы убили этих людей! Убили. Что с нами будет, Иерон?
– Всё кончено. Никого не жаль. Ни одного! Всё равно бы друг друга поубивали. Всё равно бы подавились, захлебнулись нечистотами, сгинули бы. Дай Бог, поле вздохнет. И сама земля очистится. Ты ни в чем не виновата. Я просто помог им перебраться в Ад, немного раньше. Я написал их всех. Огнем и кровью. Это был мой Суд. Суд Босха.
У леса есть уши, а у поля глаза… Я лес, я ухо, и я всё еще слышу стоны грешников. И я ненавижу мельницы! Пройдут века, но горящие мельницы так и будут махать крыльями с моих ветхих полотен.

АЛХИМИК

Лицо брата было бледно. Глядя на него, Иерон, как когда-то давно, почувствовал такую странную смесь жалости и нежности. Наверное, это было лишним, когда он захотел обнять его, Госс холодно отстранился.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросил он.
– Я женюсь. На Алейт ван Мервеен. – ответил Иерон.
– И всё?
– Как отец?
– Как отец? Ты спрашиваешь, как отец?..
– Что с ним?
– Он умер. Сегодня утром. У него случился удар. Вспоминал тебя. Всё звал и звал… проклиная.
– Что ж… Печально.
– Печально?!.. Тебе, правда, печально? Это ты виноват в его смерти. Ты довел его до могилы!
– Нет. Прости…
– Вчера приходили. Спрашивали о тебе.
– Кто?
– Встреча с ними не сулит ничего хорошего. Ты знаешь, о ком я. Тебя подозревают в ереси.
– Ах, эти… Чем могу быть полезен зверям в законе?
– Сходи сам, узнай, докажи, что ты примерный католик. Объясни им, кто ты, чем занимаешься, какие у тебя были дела с Братством Лебедя, и кто причастен к аутодафе в старой мельнице.
– Причём тут братство? – насторожился Иерон.
– Лебедь. Ты нарисовал знак лебедя на картине «Блудный сын».
– Разве?..
– Во дворе старой таверны, как раз у забора, где мочится пьяница, – столб, а на нём знак, точно такой же, как у Братства Лебедя.
– Это было опрометчиво с моей стороны.
– Иерон… Сейчас не время для шуток. Я взломал твою мастерскую. Там были трупы животных, сухие человеческие останки, книги, порошки и многое из такого, что выдаёт тебя, как колдуна.
– И?..
– Иерон. Брат мой! Скажи, ты состоял в этом проклятом Лебеде?! Чего ты боишься? Я не Иуда. И никогда им не был. Я знаю, у тебя много тайн… Но разве когда-нибудь я разболтал хоть слово? Но теперь, я хочу знать правду, чтобы хоть как-то защитить тебя. Не волнуйся, я очистил твою мастерскую и сжёг все доказательства.
– И… ее? – спросил Иерон.
– И ее.
Иерон стал тереть лицо и комкать волосы.
– Нет. Нет! Только не это… Зачем? Ну зачем? Ты не мог ее оставить?! Ты же знал, как она мне дорога!
– Хватит.
– Ты никогда мне не доверял, Госс…
– Нет. Я просто хотел, чтобы ты всё забыл. Ты и так много пережил.
– Что? Что я пережил?
– Ты не помнишь? Когда ты застрял в том чертовом дупле, я побежал домой, за помощью. Дерево надо было пилить. Когда мы с дедушкой пришли, дерево было обгоревшим. В него попала молния. Мы думали тебя убило, но не найдя труп, стали тебя искать. Ты лежал недалеко от мельницы. Почти без сознания. А на следующий день ты потащил меня на мельницу, собирать муку. Это была странная, розовая мука. Еще почти сырую, мы положили ее в мешочек и спрятали в тайнике. А кожа… Ты был одержим этой кожей!
– Это всё?
– Я думаю, там, на мельнице, ты увидел что-то очень страшное. Это зрелище чуть не свело тебя с ума. Иногда ты бредил и становился совсем чужим. Ты говорил, тебя преследует какой-то странник, и вы беседуете. Я стал бояться тебя, Иерон. Но повторяю, я знаю о твоих тайнах, я всегда узнаю их первым и последним. Освежеванную Юлию бросили в зернотерку, так? Ты возненавидел их, да. И кожевника, которого ты узнал в лице одного из мучителей. Но я не понимаю… не понимаю, как, спустя много лет, ты мог стать одним из них? Ведь ты такой же, Иерон. Не хуже и не лучше. Но то была кучка отщепенцев, а Братство Лебедя придумал ты, Иерон! Как они тебя называли? Учитель? Мессия?.. А может, святой Иеронимус? – Госс отвернулся и пошарил в складках одежды.
– Мастер. – ответил Иерон. – Они называли меня Мастер.
– Это он? – спросил Госс, повернувшись. Его лицо скрывала маска из благородного металла.
– Да. – ответил Иерон.
– Бедняжка Алейт… Ее жених – маньяк, наверное. – с этими словами Госс швырнул маску в камин.

О, если бы я мог оправдать себя! – с горечью подумал Иерон, – Перед тобой, кровь от крови, любимый мой брат… Что никакой я не колдун, и не маньяк…
Я безвестный апостол природы, заблудившийся странник в полях и лесах…
У них есть уши, и есть глаза…
А я… так и останусь верен обету молчания.
В интересах Гармонии, Алхимик должен всегда
МОЛЧАТЬ.

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Яна Литовченко. Красная мука: 2 комментария

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.