– Номерок – пальчики оближете! Сосед тихий, бывший капитан дальнего плавания, будет о чем поговорить, – уверяла Гладкова администратор, елозя бюстом по стойке.

       Гладков зевал, показывая золотые коронки, не таясь, разглядывал мощную грудь, стиснутую бюстгальтером шестого размера, и послушно кивал головой. День-деньской снабженец Петр Иванович кружил по маленькому пыльному городку с одной базы на другую, с одного склада на второй, заключая договора, пожимая не оскорбленные трудом руки начальников складов и наполняя портфель договорами и накладными. Расплатившись и получив ключ, он поднялся на третий этаж и легко отыскал нужный номер.

       Пахнуло чем-то хорошо знакомым, тем, чем обычно пахнет в уборных. Петр Иванович поморщился и включил свет.

– Ты что, собака, на рею хочешь? – крикнули с одной из кроватей.

       Гладков испуганно присел, щелкнул выключателем и шепнул в темноту «извините», практически на ощупь добрался до пустой койки со старомодными набалдашниками, разделся и лег.

– Завтра же на вокзал и домой. Что успел, то успел, – подумал Петр Иванович, когда панцирная сетка железной хваткой впилась в его рыхлые бока.

        Носоглотка соседа работала на редкость громко. Звуки, воспроизводимые ею, напоминали рев не вовремя разбуженного медведя. Только через час, устроив ощетинившуюся перьями подушку между ухом и плечом, Гладков закимарил. Привиделась ему жена, Жанна Никитична, статью напоминавшая борзую, в переднике и с тарелкой отбивных в руках, и сынок Евгеша, старательно надувающий изумрудные пузыри курносым носом.

         Проснулся он по старой привычке на рассвете. Приподнялся на локте, огляделся. На тумбочке лежала фуражка с золотым якорем, на стуле полосатым комком валялась тельняшка, в бороде соседа, пребывающего в царстве снов, запуталась, словно в сетях, килька в томатном соусе. Из-под кровати выглядывало последнее судно капитана – белоснежное, эмалированное и наполовину наполненное. В углу на паутине повесилась одинокая зеленобрюхая муха, на подоконнике ровными рядами выстроились бутылки «Столичной».

– Да-а, – не удержался Петр Иванович. – Ну и помойка.

         Капитан шевельнулся, перешел с рева на хрюканье, а потом неожиданно сказал:

– Ты что, крыса сухопутная, через весь коридор по нужде малой бегать прикажешь?!

         Гладков вздрогнул, спешно натянул одеяло до подбородка и вежливо пискнул:

– Нет, нет, что вы.

– То-то же, рыбий потрох! – рявкнул сосед и снова захрапел.

          Петру Ивановичу очень хотелось убежать, но памятуя, что первый поезд в родной и безопасный город будет только в полдень, он заставил себя успокоиться и задремать.

         В дверь постучали.

– Не заперто, – ответил Гладков, не открывая глаз.

– Бабу не желаете? – спросили женским голосом.

         Оторопев от услышанного, Гладков судорожно замотал головой.

– Зря, – посетовали в дверях, – хорошая баба. Недорогая.

– Н… не надо, – еле выдавил Петр Иванович.

– Ну как хотите. Я завтра зайду. Может надумаете, – и дверь захлопнулась.

         «Господи, какой разврат» – подумал Гладков, поворачиваясь на другой бок, и почему-то пожалел, что не согласился. И потом, когда вышел подышать свежим воздухом провинциального городка, все корил себя, что не взглянул хоть одним глазком на наглую бабу, бесцеремонно предлагающую себя первому встречному. Иногда в его мысли вваливалась жена – плоскогрудая и поджарая, сквозь зубы цедила: «Ну ты и сука!» и, принимая развратные позы, добавляла: «Тебе что, меня мало?!». Гладков покупал газводу, залпом осушал стакан, и, пугая стаю разномастных собак, бежавших за ним, отмахивался от кого-то невидимого.

         Незнакомая баба поглотила все его существо. Она прижималась к нему многокилограммовой грудью, томно охала и повторяла: «Зря. Недорого». Примерно через час прогулки Гладков послал Жанну Никитичну к черту, пообещав недурные алименты на вечно пузырящегося Евгешу.

– Да что я, в самом деле, не заслужил? Что я хуже других? Могу я себе хоть раз позволить? – бушевала, доселе скромная, натура Петра Ивановича.

         Было решено остаться еще на одну ночь. Капитан, конечно, пугал, но природа брала свое. Целый день бродил Петр Иванович по городу, питался в пельменных, пил пиво, после которого искал кратковременное убежище в кустах, и даже проехался на трамвае, глазея на небритые подмышки держащихся за поручни барышень. Баба, виляя белыми гладкими бедрами, спрашивала: «Не желаете?» и по-хозяйски стягивала с Гладкова брюки. Жанна Никитична подкладывала в лифчик вату и грозилась профкомом, Евгеша сморкался мимо платка и просил на мороженое.

         Вечером, воодушевившись грандиозным бюстом администратора, Гладков осторожно вошел в номер. От сквозняка по желтой глади эмалированного корабля побежали легкие волны. Капитан лежал в той же позе, что и утром. Только в бороде его произошли изменения: килька обрела подругу – мутноглазую мойву.  Стараясь не шуметь, Петр Иванович юркнул под одеяло.

         Не спалось. Глазастая и пышнобокая баба отражалась то в лунной  желеобразной поверхности, то в бутылках «Столичной». Она устраивалась рядом с Петром Ивановичем, заставляя кровать жалобно скрипнуть, а потом резко вскакивала, кружилась в каком-то первобытном танце и, запрокинув голову, смеялась и подтрунивала: «Ну как хотите», а после снова бухалась на койку, обдавая Гладкова горячим дыханием.

– Отдать швартовые! – гаркнул во сне капитан.

        Хотелось курить. Пришлось встать и открыть форточку. Чиркнув спичкой, Гладков глубоко затянулся. Из серого облака выскочила Жанна Никитична. «Сына пожалей!» – крикнула она и продемонстрировала силиконовую грудь, с жалобным «чпок» под носом у Евгеши лопнул огромный зеленый пузырь.

        Ближе к утру проснулся капитан: ополовинил «Столичную» с горла, покушал из консервной банки, наполнил почти доверху свою спасательную шлюпку, неизвестно кому рассказал увлекательную историю про акулу и «сукина сына», служащего боцманом, а после снова провалился в забытье, сладко пуская слюну в бороду.

        Боясь не услышать приход бабы, Петр Иванович более не ложился, и когда уже знакомый голос задал долгожданный вопрос, он почти крикнул: «Да!».

– Чего ж так громко? – удивилась молодая справная девица. – Никак оголодал?

– Сколько? – окончательно осмелев, выдохнул Гладков.

– Да как у всех. Я много не беру. Тебе одну иль две?

– Две! – голова у Петра Ивановича пошла кругом.

         Девица скользнула в номер. Гладков оглядел – ладная. Так, а корзина зачем? Да, впрочем, какая разница.

– Полтинник за две, – сказала она.

          «Даром!» – пронеслось у Петра Ивановича. Дрожащей рукой он выудил деньги из кармана брюк, протянул и спросил:

– А вторая где?

– Да сейчас же, сейчас. Вам куда?

           Закрыв глаза и застонав, Гладков опрокинулся навзничь.

– Нешто так оголодал? – удивилась девица.

– Быстрее! – промычал он.

           Девица зашуршала, засуетилась возле тумбочки и… ушла. Петр Иванович открыл глаза и сел. На тумбочке, рядом с белой фуражкой, лежали две ром-бабы.