Саньке десять лет и лето он живёт в деревне.
– Ну что смурной такой? Натворил чего? – спрашивает его однажды дед Архип.
– Не… – мнётся Санька. Из-под длинных ресниц глазами-черничинами он несмело наблюдает за стариком, пытается угадать его настроение.
– Тогда что? – удивляется тот.
Санька ещё некоторое время размышляет и наконец решается.
– Деда, – говорит он тихо, – Альма щенков принесла.
– Ну, дак, невелика и новость.
– Давай возьмём одного, – единым духом вдруг выпалил внук. – Он белый такой, пушистый, на зайца похож, – добавил скороговоркой.
– А проку-то с него. Только хлеб переводить? – хмурится Архип.
– Ну, деда… – тянет Санька. Тут к нему на помощь приходит бабушка Настасья.
– Возьми, всё ему занятье будет.
– Занятье… – передразнивает Архип. – А уедет в город, кто за ним ходить будет? Может ты?
– А хоть и я, – сердится Настасья.
Дед глядит на расстроенное лицо внука, на осуждающие глаза старухи и нехотя соглашается:
– И то ладно, всё когда на дворе гавкнет.
Настасья лезет в платяной шкаф, достаёт из потайного угла бутылку водки, обтирает.
– Что ещё, не корову и покупаем, – слабо сопротивляется Архип.
– Корову не корову, а и кошку в доме, случается, не сразу заведёшь. – Настасья пихает водку в карман его серого пиджака.
Семён, хозяин собаки, живёт в просторном доме напротив. В его ограде Архип подходит к собачьей конуре из старых полугнилых досок, нагибается и пытливо заглядывает в отверстие.
– Ну, где ты тут, пегонький, – с теплотой в голосе произносит он, просовывая руку туда, где шевелятся разношерстные комочки. Большая чёрная Альма, до этого мирно позёвывавшая, неожиданно оскалила зубы и угрожающе зарычала.
– Ишь ты как! Заступница, – замечает Архип и руку отдёргивает.
Семён сидит у самого окна и, подслеповато щурясь, тыкает иголкой в серую заплатку на чёрном валенке. Не может отыскать проделанного шилом отверстия. На Архипа он смотрит неприветливо.
– Что это ты? Или время другого не нашёл? – смеётся Архип.
– Готовь сани летом, а телегу зимой, – вяло откликается тот.
– Не в духе, гляжу я, что-то ты.
– Одно горе. То там ломит, то тут болит.
– Ты это брось, – Архип подходит к столу, на котором горкой лежит вымытая посуда, ставит два гранёных стакана и наполняет их до краёв.
– Состариться состарились, а пить, я думаю, не разучились, – подмигивает он смотрящему с недоумением Семёну.
– Ты что это, или праздник какой? – удивляется тот.
– Праздник не праздник, а иди коль зовут…
Семён послушно встаёт с табуретки, откладывает в сторону валенок, прихорашивает на голове редкие волосы. Его взгляд и небритое лицо теплеют.
– Только ведь у меня и закусить поди нечем. Картоха была, так доел в обед, – говорит он.
– А кабанчика ты куда так быстро прибрал?
– Так сыны. Мне-то мясо и ни к чему, – Семён наклоняется под стол, двигает ближе к себе трёхлитровую банку, долго ловит едва пролезающей в горловину рукой последний огурец. Тихо поругиваясь, наконец достаёт.
– Нет, ты всё-таки скажи, – кося глаз на стаканы, не унимается он, – по какому такому случаю ко мне припожаловал? Что-то давненько мы с тобой так вот просто не сиживали.
– Считай, что за так выпьем, – принимая из его руки жёлтый сморщенный огурец, говорит Архип.
Он уже за столом, подсаживается к нему и Семён, всё ещё не скрывая недоумения на своём лице.
– Скляно ты как набухал, – взяв в руку стакан, говорит он, – теперь не раньше, много не вытянешь.
– Тяни, не мужик что ли, – подзадоривает Архип.
Но Семён выпил лишь половину, оторвался от стакана и сморщился как зажатый в руке кусок огурца.
– Жгучая какая, своя что ли? – едва переведя дух, поинтересовался он.
– Да нет, магазинная, – отозвался Архип, с интересом наблюдавший за товарищем. Сам он тоже не осилил стакана, так с остатками и на стол поставил, занюхал куском хлеба.
– Ты-то что же, – лишь усмехнулся Семён.
– Да в горло что-то попало, – соврал Архип. Он теперь редко пил. Когда старуха купит к бане поллитровку, которую он, бывает, и тянет не одну неделю. Вот в председателях в своё время… И не то что Архип сам этого хотел, а просто обстоятельства так складывались. Наезжали всякие уполномоченные, которых надо было встретить, угостить как положено, а затем проводить. Без водки никак не обойтись было. Думал, что сопьётся, да ничего, Бог миловал.
– Так что за дело у тебя, – снова напомнил захмелевший Семён. – И брать вроде нечего у меня.
– Да пустяк один, – говорит Архип. – Внук щенка просит. Мне-то он как и ни к чему, а что для него не сделаешь. Один он у нас и есть.
– Щенка за бутылку? – удивлённо восклицает Семён.
– А что? – не менее его удивляется Архип. – Теперь дороже, что ли?
– Дёшево хочешь, – качает головой Семён. – Я их порощу с полгодика, потом сыны приедут из города, пристрелят, шкуры сдерут и шапок нашьют.
– Щенков на шапки… – сереет вдруг лицом Архип. Уж чего-чего, а такого он никак не ожидал услышать. Живодёрство какое-то.
– А я-то что, – испуганно оправдывается Семён. – Моё дело сторона. Всё они, сыны.
И Архип в эту минуту представил, как приезжающие на двух легковушках представительные сыновья Семёна, выпятив вперёд солидные животики, «делекторами» расхаживают по деревне. А чуть поодаль от них колыпает довольный отец.
– Сыны и сам прохиндей хороший, – едва справляясь с волнением, говорит Архип.
– А сам-то ты кто? – вдруг спрашивает Семён.
– Как это кто, – опешил Архип, – я живность зазря не гублю.
– По щенкам плачешь, а раньше по людям не горазд был убиваться. Быстро же ты выбелился, – заметил Семён. – За других говорить не буду, за себя спрошу. Жена моя где?
Горестно вздохнув, Семён глотнул чуток из стакана. Отпил и Архип, с недоумением поглядывая на товарища. Вроде как и не пьяный, а что за околесицу несёт, не совсем понятно.
– Баба только что Ванюшку родила, последыша, ей бы недельку-другую отдохнуть, силёнок поднабраться, а ты её уже на второй день с мешками ржи в город отрядил. Ну и надорвалась она, немного и пожила после. Словно другого кого не сыскать было. И я-то как назло на лесозаготовках оказался, в лесу и жил.
Архип смотрит на печальное лицо Семёна, а будто видит его тихую и безропотную жену Соню.
– Здравствуйте, Архип Петрович, – поздоровалась она, когда он пришёл в тот вечер к ней домой. Лишь убрала, прикрыла от него свою маленькую грудь, поданную припавшему к ней младенцу. Из-за заборки выглядывало сухое неприветливое лицо Фёклы – матери Семёна.
– Соня, не съездишь ли завтра с рожью в город, на сдачу, – попросил он.
– Съезжу, как же не съездить, – с готовностью отозвалась она.
– Полежать бы ей, а ты вон куда её снаряжаешь, – недовольно заметила Фёкла.
Он тогда на это брюзжание старухи не обратил никакого внимания. Его и самого жизнь шла непонятно как. Женился наспех, второпях. В магазине галоши и те к сапогам примеривают, а он так, наобум святых хватил. Слюбится-стерпится.
– Раньше я молчал. А теперь ты никто, пенсионер, как и я. Зря тебя тогда в лесу не бросил, – вздохнул Семён.
Архип молчал. Говорить было как и нечего. За этими планами, показателями он совершенно забывал о людях. Перешагивал, как перешагнул и через Семёна, которому был обязан своей жизнью.
– Прости, – лишь только и попросил Архип. Ему стало невыносимо душно и жарко в прохладном доме Семёна.
Тот не ответил, лишь усмехнулся молча.
На улице охваченный лёгким ветерком Архип понемногу стал приходить в себя. Вспомнилось ему то военное лето, упомянутое Семёном.
Тогда, в сорок первом, под Лугой, отступала их поредевшая рота, слабо отстреливаясь от наседавших немцев. А Архип, раненный в голову и грудь, полуживой, беспомощно качался за широкой, мокрой от пота спиной Семёна и в полубреду спекшимися губами шептал: «А мы с тобой из одной деревни». Сколько он это раз повторял – сто, а может, двести? Семён не бросил его, выбиваясь из сил, всё же вынес его к своим. После войны вернулся домой. Предложили стать председателем колхоза, стал. Не он бы, так кто другой. И может быть, было бы хуже или наоборот лучше, кто это знает.
– Принёс? – когда он переступил порог собственного дома, спросили его.
В руках Настасья даже держала приготовленную для щенка миску.
– Проданы они у него, – морщась от внутренней боли, с трудом выдавил Архип.
– Как проданы? – растерялась Настасья. Санька поджал обиженно губы, всхлипнул.
– Брось понапрасну, – опустил ладошку на его голову Архип. – Другого подыщем.
– Этого хочу, – размазывал по щекам слёзы Санька.
– Да кому ж это они понадобились, – не понимала Настасья. – Были бы хоть собаки породистые, а то так, тьфу, дворняги.
Глядя на них, Архип лишь угрюмо отмалчивался…